Девочка из города (сборник)

1906–1976

Волшебный сад Л. Воронковой

Имя Любови Федоровны Воронковой, написавшей «Девочку из города», известно не только в нашей стране. Ее книги читают дети Японии, Чехии, Словакии, Франции, Вьетнама. На многих языках разговаривают герои ее книг, родное слово которых – русское.

Любовь Федоровна родилась в Москве в 1906 году. Умерла в 1976 году. Детство и юность ее прошли в деревне. Она рано узнала нелегкий труд на земле. Научилась делать все работы, необходимые в крестьянском хозяйстве: и сеять, и косить, и молотить. Наверное, с тех пор и родилась у нее привычка работать упорно, с увлечением. Добиваться намеченной цели.

Среди лесов на берегу тихой речки Люба научилась понимать голоса птиц и зверей. И навсегда полюбила русскую природу.

Там стала она сочинять первые стихи. Там училась яркому, поэтичному слову, которое ожило в ее книгах, когда она стала писательницей.

Она написала много книг. И ее писательский труд больше всего хочется сравнить с добрым трудом садовника. В том необыкновенном саду, который она заботливо и радостно растила всю жизнь, есть и маленькие деревца – рассказы и сказки. И большие, с глубокими корнями – повести и даже роман.

Заглянем же в этот чудо-сад. Пройдем по его тропинкам и полянам.

Вот оно – волшебное дерево! У него много стволов, а корень один – в русской деревне. Это проза для младших школьников: «Солнечный денек», «Золотые ключики», «Снег идет», «Волшебный берег», «Девочка из города», «Гуси-лебеди».

А вот еще одно дерево. Тоже многоствольное. Это книги для подростков: «Старшая сестра», «Личное счастье», «Алтайская повесть» – хорошие, добродетельные помощники для тех, кто ищет свое место в жизни. И учат они важным вещам: уважению к труду, настоящей дружбе, чувству собственного достоинства.

В саду творчества все возможно. И потому там выросло совсем уже диковинное дерево. Его могучие корни уходят глубоко в землю древних миров: Грецию, Персию, Среднюю Азию и страны, названий которых нет на современных географических картах. Это исторические произведения: «След огненной жизни», «Мессенские войны», «Сын Зевса», «Герой Саламина».

Живет и не старится сад чудесного садовника. Каждое дерево в нем само по себе, нет одинаковых. У каждого свой облик. И все-таки есть там самое приметное – повесть «Девочка из города».

Эта книга написана в годы войны. Написана человеком, у которого мудрое, участливое сердце.

Своими глазами видела писательница все те бедствия, которые принесла с собой война. Видела разрушенные селенья, горящие дома, беженцев, бредущих по дорогам. И вполне возможно, что среди этих обездоленных людей она увидела героиню своей книжки – Валентинку. Девочку из города, на глазах которой погибла мать.

Валентинка не осталась одинокой. В те лихие дни пришли к ней на помощь незнакомые люди. А чужая женщина стала ей матерью.

Уже долгие годы живут повести «Девочка из города» и «Гуси-лебеди», путешествуя из страны в страну. И всюду они трогают сердца читателей: и маленьких, и взрослых. Это и понятно. Ведь они рассказывают не только о великом горе, но и о великой человеческой доброте. Той, что помогает выстоять в беде и не потерять веру в жизнь. А это остается главным на все времена.

В. Путилина

Девочка из города

Вступление
Как девочка в синем капоре появилась в селе Нечаеве

Фронт был далеко от села Нечаева. Нечаевские колхозники не слышали грохота орудий, не видели, как бьются в небе самолеты и как полыхает по ночам зарево пожаров там, где враг проходит по Русской земле. Но оттуда, где был фронт, шли через Нечаево беженцы. Они тащили салазки с узелками, горбились под тяжестью сумок и мешков. Цепляясь за платье матерей, шли и вязли в снегу ребятишки. Останавливались, грелись по избам бездомные люди и шли дальше.

Однажды в сумерки, когда тень от старой березы протянулась до самой житницы, в избу к Шалихиным постучались.

Рыжеватая проворная девочка Таиска бросилась к боковому окну, уткнулась носом в проталину, и обе ее косички весело задрались кверху.

– Две тетеньки! – закричала она. – Одна молодая, в шарфе! А другая совсем старушка, с палочкой! И еще… глядите – девчонка!

Груша, старшая Таискина сестра, отложила чулок, который вязала, и тоже подошла к окну.

– И правда девчонка. В синем капоре…

– Так идите же откройте, – сказала мать. – Чего ждете-то?

Груша толкнула Таиску:

– Ступай, что же ты! Всё старшие должны?

Таиска побежала открывать дверь. Люди вошли, и в избе запахло снегом и морозом.

Пока мать разговаривала с женщинами, пока спрашивала, откуда они, да куда идут, да где немцы и где фронт, Груша и Таиска разглядывали девочку.

– Гляди-ка, в ботиках!

– А чулок рваный!

– Гляди, в сумку свою как вцепилась, даже пальцы не разжимает. Чего у ней там?

– А ты спроси.

– А ты сама спроси.

В это время явился с улицы Романок. Мороз надрал ему щеки. Красный как помидор, он остановился против чужой девочки и вытаращил на нее глаза. Даже ноги обмести забыл.

А девочка в синем капоре неподвижно сидела на краешке лавки.

Правой рукой она прижимала к груди желтую сумочку, висевшую через плечо. Она молча глядела куда-то в стену и словно ничего не видела и не слышала.

Мать налила беженкам горячей похлебки, отрезала по куску хлеба.

– Ох, да и горемыки же! – вздохнула она. – И самим нелегко, и ребенок мается… Это дочка ваша?

– Нет, – ответила женщина, – чужая.

– На одной улице жили, – добавила старуха.

Мать удивилась:

– Чужая? А где же родные-то твои, девочка?

Девочка мрачно поглядела на нее и ничего не ответила.

– У нее никого нет, – шепнула женщина, – вся семья погибла: отец – на фронте, а мать и братишка – здесь. Убиты…

Мать глядела на девочку и опомниться не могла.

Она глядела на ее легонькое пальто, которое, наверно, насквозь продувает ветер, на ее рваные чулки, на тонкую шею, жалобно белеющую из-под синего капора…

Убиты. Все убиты! А девчонка жива. И одна-то она на целом свете!

Мать подошла к девочке.

– Как тебя зовут, дочка? – ласково спросила она.

– Валя, – безучастно ответила девочка.

– Валя… Валентина… – задумчиво повторила мать. – Валентинка…

Увидев, что женщины взялись за котомки, она остановила их:

– Оставайтесь-ка вы ночевать сегодня. На дворе уже поздно, да и поземка пошла – ишь как заметает! А утречком отправитесь.

Женщины остались. Мать постелила усталым людям постели. Девочке она устроила постель на теплой лежанке – пусть погреется хорошенько. Девочка разделась, сняла свой синий капор, ткнулась в подушку, и сон тотчас одолел ее. Так что когда вечером пришел домой дед, его всегдашнее место на лежанке было занято, и в эту ночь ему пришлось улечься на сундуке.

После ужина все угомонились очень скоро. Только мать ворочалась на своей постели и никак не могла уснуть.

Ночью она встала, зажгла маленькую синюю лампочку и тихонько подошла к лежанке. Слабый свет лампы озарил нежное, чуть разгоревшееся лицо девочки, большие пушистые ресницы, темные с каштановым отливом волосы, разметавшиеся по цветастой подушке.

– Сиротинка ты бедная! – вздохнула мать. – Только глаза на свет открыла, а уж сколько горя на тебя навалилось! На такую-то маленькую!..

Долго стояла возле девочки мать и все думала о чем-то. Взяла с пола ее ботики, поглядела – худые, промокшие. Завтра эта девчушка наденет их и опять пойдет куда-то… А куда?

Рано-рано, когда чуть забрезжило в окнах, мать встала и затопила печку. Дед поднялся тоже: он не любил долго лежать. В избе было тихо, только слышалось сонное дыхание да Романок посапывал на печке. В этой тишине при свете маленькой лампы мать тихонько разговаривала с дедом.

– Давай возьмем девочку, отец, – сказала она. – Уж очень ее жалко!

Дед отложил валенок, который чинил, поднял голову и задумчиво поглядел на мать.

– Взять девочку?… Ладно ли будет? – ответил он. – Мы деревенские, а она из города.

– А не все ли равно, отец? И в городе люди, и в деревне люди. Ведь она сиротинка! Нашей Таиске подружка будет. На будущую зиму вместе в школу пойдут…

Дед подошел, посмотрел на девочку:

– Ну что же… Гляди. Тебе виднее. Давай хоть и возьмем. Только смотри, сама потом не заплачь с нею!

– Э!.. Авось да не заплачу.

Вскоре поднялись и беженки и стали собираться в путь. Но когда они хотели будить девочку, мать остановила их:

– Погодите, не надо будить. Оставьте Валентинку у меня! Если кто родные найдутся, скажите: живет в Нечаеве, у Дарьи Шалихиной. А у меня было трое ребят – ну, будет четверо. Авось проживем!

Женщины поблагодарили хозяйку и ушли. А девочка осталась.

– Вот у меня и еще одна дочка, – сказала задумчиво Дарья Шалихина, – дочка Валентинка… Ну что же, будем жить.

Так появился в селе Нечаеве новый человек.

Утро

Валентинка не помнила, как уснула на теплой лежанке. Голоса слились и отдалились, будто где-то смутно бормотало радио.

Откуда-то появился старик с косматыми бровями, наклонился над ней, что-то говорил. И потом пропал. Был он на самом деле или приснился Валентинке?

Она проснулась оттого, что звякнули ведром. Ей показалось, что это пуля звякнула в окно, и она вскочила, еле сдержав крик: «Немцы!»

Но тут же опомнилась. Тишина окружала ее. На бревенчатых стенах, проконопаченных светлой паклей, лежали бледные солнечные полосы. Замороженные окошки тихо светились. Какие маленькие окошки! Совсем не похожие на те высокие окна, которые были в их доме.

Их дом!

Мертвые серые стены с дырами вместо окон, груды известки и кирпича возле дверей – вот каким в последний раз она видела этот дом…

Густое тепло окутывало Валентинку. Оно проникало сквозь подстилку – лежанка была хорошо прогрета. Оно заполняло густые завитки бараньего тулупа, которым была укрыта Валентинка. В первый раз за много дней и ночей она почувствовала, что согрелась.

А ей среди снеговых просторов уже начинало казаться, что все ее тело пронизано тонкими льдинками, которые больше никогда не растают. А вот сейчас она чувствует, что этих льдинок больше нет и что вся она живая и насквозь теплая.

В кухне хозяйка топила печь. Веселые отблески огня играли на стене. На печке кто-то сладко посапывал. Валентинка заглянула туда. Краснощекий, вихрастый парнишка крепко спал, оттопырив губы.

«Романок! – вспомнила Валентинка. – А где же девочки?» И тотчас почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Валентинка приподнялась, оглянулась. Солнечные полосы на стенах стали ярко-желтыми, на замороженных стеклах заиграли огоньки. Солнечный денек начинался на улице!

А из угла, из-за спинки грубой деревянной кровати, любопытными глазами глядела на нее рыжеватая девчонка. Светлые косички, будто рогульки, торчали кверху.

Валентинка узнала Таиску.

– А твои тетеньки ушли! – сказала Таиска.

Валентинка встревоженно оглядела избу:

– Ушли? А меня… А я как же?

– А ты у нас будешь жить. Мне мамка сказала. Тебе хочется у нас жить?

– Не знаю. Мне все равно.

– А ты фашистов видела? Они страшные?

Валентинка молчала. Когда начинали говорить про немцев, у нее каменело сердце. Но Таиска не унималась:

– А немцы прямо к вам в дом пришли, да?…

Из кухни появилась мать.

– Это кто здесь про немцев затеял? – сердито сказала она. – Больше разговоров не нашли? Картошка сварилась, вставайте чистить!

Потом подошла к Валентинке и ласково спросила:

– Отогрелась?

Таиска живо соскочила с постели и растолкала Грушу. Груша поднялась лениво. Она была пухлая, белая, похожая на булку. Она одевалась, а сны все еще снились ей. Далекими глазами посмотрела она на Валентинку: может, и Валентинка ей тоже снится?

Девочки уселись возле чугуна с картошкой. Над чугуном поднимался горячий пар.

– Мамка, гляди-ка! – шепнула Таиска, показывая на Грушу.

Груша в полусне вместо ножа взяла ложку и водила ею по картошине. Мать и Таиска громко рассмеялись.

Груша очнулась, бросила ложку и сказала:

– Тогда пусть и Валентинка встает картошку чистить. Старшие чистят, а она нет?

– Вставай, дочка, пора! – сказала мать.

Валентинка с сожалением вылезла из-под тулупа. Она умылась над кадкой и тоже подошла к чугуну.

Как чудно! Чужая женщина зовет ее дочкой. Значит, и Валентинка должна называть ее мамой?

Валентинка чистила горячую картошку, обжигала пальцы, а сама то и дело взглядывала на хозяйку. Худенькая женщина с гладкими светло-русыми волосами. На лбу у нее три морщинки. Сквозь рыжеватые ресницы весело поглядывают яркие синие глаза. Может быть, она добрая… Только совсем, совсем не похожа она на молодую черноволосую Валентинкину маму.

«Мама! Мамочка!..»

Страшный суд
Таиске попадает от матери

Дверь хлопнула. Кто-то вошел в избу. Валентинка оглянулась и чуть не уронила картошину. Лохматый старик, который пригрезился ей вчера, стоял у порога и снимал полушубок.

– Кто это? – прошептала она.

– Это наш дедушка, – ответила Таиска. – Отцов отец.

Какие густые белые у него кудри! И какие косматые брови, даже глаз не видно!

Вот таким стариком пугали Валентинку, когда она была совсем маленькая: «Если будешь плакать, придет старик с мешком и заберет тебя!» Теперь она будет жить у этого старика в доме и называть его дедушкой. А он, как видно, сердитый…

Мать поставила на стол блюдо картошки со шкварками.

Романок почувствовал вкусный запах и поднял вихрастую голову:

– Ишь какие! Сами едят, а меня не зовут!

– Спать-то и не евши можно, – ответил дед.

Но Романок уже соскочил с печки.

Валентинка не знала, куда ей садиться.

– Садись к окошку! – шепнула ей Таиска.

Валентинка села. Это было самое удобное место: и никто не толкает, и можно в проталинку заглядывать на улицу.

– Мамка! – вдруг закричала Груша. – Ну посмотри, она на мое место села!

– Ну и что ж! – ответила мать. – Пусть сидит.

– Нет, не пусть! Я всегда там сижу! Уходи оттуда, постарше тебя есть!

Валентинка молча встала. Но когда она хотела сесть на табуретку, которая стояла рядом, Романок закрыл ее руками:

– Не садись! Это я принес!

– Иди сюда, – сказала мать Валентинке, – садись рядом со мной. Да руки-то, не стесняйся, протягивай. Бояться тебе некого, ты теперь здесь не чужая.

Валентинка ждала, когда ей дадут тарелку. Но никаких тарелок не подали на стол, а все ели прямо из большой миски. Ложки у нее тоже не оказалось. Она сидела молча, положив руки на колени, и не знала, что делать.

– Ты что же не ешь? – спросила мать. – У нас зевать некогда, как раз без завтрака останешься.

Романок и Таиска переглядывались и потихоньку смеялись чему-то.

– Ты что же это, видно, картошку не любишь? – сказал дед. – Ну, да ведь у нас не город. Колбасу не продают.

Валентинка сидела опустив голову. Она думала, что это ей нарочно не дали ложку и теперь смеются. Может, ей встать и уйти из-за стола?

– Да у нее ложки нет! – догадалась Груша. – Куда же она ложку дела? Ведь я всем подала.

– Как так нету? – живо сказала Таиска. – Да вот она лежит.

И она отодвинула хлебную ковригу, за которой притаилась деревянная ложка.

– Это что еще? – закричала мать. – Что за фокусы?… Валентинка, возьми ложку да хлопни ее по лбу, чтоб ей в другой раз неповадно было!

И тут же сама хотела хлопнуть Таиску. Но девчонка живо юркнула под стол.

– Вот и сиди там! – сказала мать. – Мало тебе над Романком мудрить, так теперь к другой привязалась?… А ты, Валентинка, что сидишь, как курица? Видишь – ложки нет, кричи: «Дайте мне ложку!» Разве можно себя в обиду давать?

– А меня Таиска один раз на худой стул посадила, – сказал Романок, – я даже шлепнулся!

Таиске надоело сидеть под столом. Она вылезла с другой стороны, возле деда, здесь уж мать ее ни за что не достанет!

Сначала Таиска сидела хмурая, но скоро все забыла и опять повеселела. Когда налили чай, она придвинула Валентинке синюю мисочку и шепнула:

– Бери сахар!

Валентинка положила, как дома, две ложки. А Таиска уже снова сидела возле Романка, и снова оба давились от смеха.

Валентинка хлебнула чаю, сморщилась и поставила чашку обратно. Таиска и Романок так и прыснули.

– Что, обварилась? – спросил дед. – Ты не по-городскому пей, а по-нашему, по-деревенски – из блюдечка. Вот и не обваришься.

– Мамка, – крикнула Груша, – гляди-ка, да они ей вместо сахару соли дали!

Мать хотела схватить Таиску за косички, но та выскочила из-за стола и убежала в горницу.

Мать налила Валентинке свежего чаю:

– Пей, дочка!.. А ты, Таиска, запомни: уж доберусь я до тебя – не проси милости!

Новые знакомые

Груша ушла в школу. В сумку с книгами она засунула бутылку молока, кусок хлеба и сладкую пареную брюкву. До обеда далеко – проголодаешься.

Таиска позвала Валентинку в горницу и вытащила из-под кровати ящик. Там лежали ее куклы, все растрепанные, раздетые, с облупленными носами. Но у Валентинки, когда она увидела их, даже румянец проступил на щеках. Как давно уже не играла она в куклы! Таиска схватила одну куклу за ногу, показала:

– Это Верка!

Другую подняла за косу:

– Это Клашка!

Потом снова пошвыряла в ящик:

– Ну их! Пойду на улицу!

Таиска убежала гулять. Романок увязался за ней.

Мать села чинить белье: завтра суббота, надо всей семье баню устраивать, надо чистые рубашки приготовить. А Валентинка подсела к ящику. И тотчас куклы ожили и заговорили с ней.

– Где вы были? – спросила Валентинка. – Почему вы такие растрепанные? Почему вы голые?

– Это мы от немцев бежали, – отвечали куклы. – Мы все бежали, бежали – по снегу, через лес…

– Ну ладно, ладно! Не будем про это говорить… Сейчас надо сшить вам платья. Посидите немножко.

Валентинка подошла к матери:

– Пожалуйста…

И запнулась. Валентинка не знала, как назвать ее. Тетя Даша? Но ведь эта женщина ее в дочки взяла! Значит, мама?…

А мать глядела и ждала, как девочка назовет ее.

– Пожалуйста… дайте мне иголку и ножницы.

Мать усмехнулась, подала ей иголку и ножницы. Девочка поспешно отошла. Какое красивое желтое платье получается для Веры! Какое нарядное!

И вот в то время, когда Валентинка одевала в новое платье куклу, на крыльце раздался топот, смех, говор, и в избу ввалилась целая ватага девчонок и маленьких ребятишек. Впереди была Таиска.

– Что это? – удивилась мать. – Никак, всей деревней явились?

– Явились! – ответила Таиска.

– Вот хорошо-то! Не видали тут вас с вашим озорством!

– Да мы, мамка, не будем озоровать. Вот только девчонки Валентинку посмотрят, и все. Ведь хочется же им посмотреть!

И не успела мать ответить, как орава уже хлынула в горницу. А чтоб не топтать полы, почти все сбросили у дверей валенки и зашлепали босыми пятками по белым половицам.

Валентинка растерялась. Она смотрела то на одну, то на другую большими, немножко испуганными глазами. Чего они хотят? Что им надо?

Сначала все молчали. Девчонки подталкивали друг друга, хихикали и с любопытством разглядывали Валентинку.

Первой заговорила Таиска:

– Она городская! Всегда в городе жила! Там дома знаешь какие? Избу на избу поставь, и то мало!

Одна из девчонок, толстоногая Аленка, подсела к Валентинке:

– У тебя куклы были?

– Были, – тихо ответила Валентинка. – У одной глаза закрывались.

– А еще чего было?

– Посуда.

– А мы посуду из глины делаем, – вмешалась черноглазая Варя. – Всё: и чашки, и чайники…

– У! Ты погляди только, какая у нас посуда! – затараторила Таиска. – Только у меня побилась вся, вся до крошечки! Вот у Вари…

– А у меня? А у меня плохая? – закричала Аленка. – У меня даже с цветочками!

И девочки наперерыв начали рассказывать Валентинке, как летом они ходили в овраг за глиной (в этом овраге даже пещерки сделались!), как мочили эту глину, как мяли, как лепили из нее куклам посуду, а потом сушили на солнце. И тарелочки делали, и чугунки, и кринки! А Славка Вихрев даже самовар сделал. И печку из глины сделали, и даже топили ее прямо по-настоящему, настоящими дровами: и огонь горел, и дым в трубу шел!..

Но им бы не догадаться это сделать, если бы не Груша. Груша тогда в школу пошла, и там учительница им показала, как из глины грибы лепить. Груша принесла глиняный гриб домой и показала Таиске. Вот Таиске в голову и пришло: «Если можно гриб слепить, то, может, и еще что-нибудь можно?» А Груша говорит: «Больше ничего нельзя. Раз учительница показала гриб, значит, и можно только гриб». А вот они пошли в овраг да и начали все лепить!

– А меня возьмете посуду делать? – спросила Валентинка. – А я сумею?

– Сумеешь, – ответила Таиска. – Романок и то чего-то слепил: не то санки, не то гуся.

– И вовсе танкетку! – сказал Романок. – Не разглядит ничего, а тоже!..

– А где этот овраг?

– А вот, за усадьбами. Только сейчас там сугробы!

– Весной пойдем, когда растает.

– А я знаю, где одна птичка живет! – сказал Романок. – В малиннике. Как лето, так и опять там живет. Гнездышко и сейчас там висит…

– Птичка? – обрадовалась Валентинка. – И каждый год прилетает? В свое гнездышко? Какая она – серенькая?

– Как зола. А грудка синенькая…

– Это варакушка.

– А ты почем знаешь? – удивилась Таиска. – Видела разве?

– Живую не видела, – ответила Валентинка, – а в книге видела. Такая маленькая, серая, с голубой грудкой… Ты мне ее покажешь, Романок?

– А в этой книге и другие птицы были? – спросила Варя.

– Да. Там все птицы были, какие только есть на свете. Все нарисованы. Мама читала мне про них, а я глядела картинки. Там и колибри есть.

– Какие колибри?

– Такие. Маленькая птичка, с наперсток. И вся будто драгоценными камнями усыпана, так и блестит!

– Такие не бывают, – сказала Аленка.

– А вот и бывают! – крикнула Таиска. – Мало ли какие бывают! И не такие еще – с горошину бывают!.. Правда, Валентинка?

– А где эта книга? – спросила Варя. – Ты ее не принесла с собой?

– Нет.

– Эх ты, завязала бы в узелок и понесла!

– Я не знала…

– Что не знала?

– Я не знала, что все так будет…

Таиска быстро оглянулась на мать и прошептала:

– А как все было-то? Немцы твоих родных убили, да?

– Да.

– И мамку твою, да?

– Да.

Валентинка перестала улыбаться. Она тихо и безучастно положила в ящик куклу в желтом платье…

Ей сразу вспомнился страшный день, последний ее день в городе… Город бомбят. Их дом стоит, окутанный дымом и пылью. Вместо окон темные дыры. На ступеньки выбегает мама с маленьким Толей на руках. Валентинка видит ее, как живую. Вот она – в синем платье, с черной развевающейся прядкой волос. Она испуганно кричит: «Валя! Валечка!..» Вдруг – удар. Бомба… Валентинка опомнилась среди каких-то разбитых бревен – видно, ее отбросило волной – и отсюда увидела черную яму, груды обломков и клочья синего платья под рухнувшими кирпичами… Она царапала эти кирпичи, раскидывала их, кричала, звала маму. Мама не откликнулась. Чужие женщины оттащили ее от развалин и насильно увели куда-то. И потом дорога, деревни, снега, лес… И все время мороз…

– Вы чего там затихли? – беспокойно спросила мать. – Что случилось?

Она вошла в горницу и сразу увидела помертвевшее лицо Валентинки.

– Об чем разговор был, ну? – обратилась она к девчонкам. – Вы что ей сказали?

– Мы ничего… – ответила Варя. – Мы только про книжку…

– А про немцев даже и не говорили, – добавил Романок. – Таиска только спросила: правда, что ее мамку фашисты убили?

Мать рассердилась. Ух, как она рассердилась, даже покраснела вся! Она схватила Таиску за руку, нашлепала и выгнала из горницы.

– Бессовестная! – кричала она на Таиску. – Жалости у тебя нету! Сердца у тебя нету! Или у тебя вместо головы пустой котелок на плечах?!

Таиска ревела, а девчонки, видя такую грозу, бросились в кухню, поспешно надели свои валенки и одна за другой шмыгнули за дверь.

– Иди сюда, дочка! – ласково сказала мать Валентинке. – Иди посиди со мной, послушай, что я расскажу тебе.

Валентинка молча уселась на скамеечку возле ее ног. Мать рассказывала какую-то сказку. Валентинка не слышала ее. Мама стояла у нее в глазах, стояла такая, какой она видела ее в последний момент, испуганная, с развевающейся прядкой. И Толя, обхвативший ее шею обеими руками…

«Мама! Мамочка! Мамочка!..» – повторяла про себя Валентинка, обращаясь не к этой, живой, а к той, умершей. И вдруг посреди веселой сказки она уткнулась в серый фартук женщины и громко заплакала.

Мать не утешала Валентинку. Она только гладила ее темные волосы:

– Поплачь, поплачь, дочка! Поплачешь – сердце отойдет…

Таиска, у которой давно высохли слезы, с удивлением смотрела на Валентинку. Что это? Таиска ревела – так ведь ее нашлепали. А Валентинка чего ревет? Ведь ей же сказку рассказывали!

– Большая, а плачет, – сказал Романок. – Я, когда был большой, никогда не плакал!

– Дурачок! – прошептала мать и улыбнулась сквозь слезы.