© Подготовка и оформление Харвест, 2011
Глава 1
Ночью выпал первый снег, и сейчас, в одиннадцатом часу утра, низкое небо продолжало хмуриться, будто в раздумье: добавить еще или пока хватит? До календарной зимы оставалось почти полтора месяца, и несвоевременно разостланное по земле снежное покрывало прямо на глазах теряло цвет, становясь из белоснежного сероватым, полупрозрачным, оседало, рвалось, просачиваясь в почву каплями ледяной влаги и обнажая островки жухлой, усеянной опавшими листьями травы, черной пашни или рыжей глины. Талая вода капала с ветвей деревьев, иные из которых все еще упрямо зеленели, меж мокрых стволов неподвижно стоял сероватый туман. Капли шуршали в оголившемся подлеске, и этот множественный шорох напоминал несмолкаемый таинственный шепоток. Все это походило на раннюю весну, но настроение было отнюдь не весеннее: его отравляло привычно-тоскливое ожидание долгой слякоти и еще более продолжительных холодов, особенно неприятных для людей, по роду своей профессиональной деятельности вынужденных часто и подолгу находиться на открытом воздухе.
Парочка как раз таких субъектов обреталась сейчас на обочине полупустой трассы регионального значения, в том месте, где она пронзала насквозь средних размеров лесной массив. Их транспортное средство стояло в нескольких метрах от перекрестка со второстепенной дорогой. Это был основательно забрызганный грязью сине-белый милицейский «форд» с выключенными огнями и проблесковыми маячками. Обычно машина, которая, перекосившись набок, стоит у кромки придорожных кустов, будь то замызганный грузовик, рейсовый автобус или самая шикарная иномарка, выглядит сиротливо и заброшенно, как севший на мель корабль. Это относится ко всем автомобилям, особенно в такую вот пасмурную, слякотную погоду, и из этого железного правила существует одно-единственное исключение: автомобили дорожно-патрульной службы. Эти, в какой бы части света ни происходило дело, неизменно выглядят хищно припавшими к земле, затаившимися, как выслеживающая добычу рысь или тигр-людоед. Даже после лобового столкновения с самосвалом или грузовым железнодорожным составом смятая в лепешку машина ДПС напоминает не разбитый автомобиль, а мертвого хищника – того же тигра, к примеру, который, не дав себе труда хорошенько подумать, напал на слона или носорога.
То же относится и к людям, разъезжающим на этих броско окрашенных автомобилях с проблесковыми маячками и сиренами. Возможно, где-то за морями это и не так (по крайней мере, не совсем так), но на бескрайних просторах постсоветского пространства одетого в световозвращающую униформу человека с полосатым жезлом в руке трудно не заподозрить в корыстных намерениях и не делающем ему чести желании самоутвердиться за ваш счет. Находясь при исполнении, симпатии они не вызывают, но все признают – одни на основе здравого смысла, другие просто потому, что ничего не могут изменить в кое-как намалеванной без их участия картине мироздания, – что они необходимы так же, как необходимы хищники для регулирования численности популяции травоядных.
На посту их, как обычно, было двое. У того, что помоложе, на погонах скромно поблескивали лейтенантские звездочки; старший по возрасту, коренастый широкозадый мужик с обманчиво простецкой физиономией местечкового балагура, был младшим по званию – ему посчастливилось дослужиться всего лишь до прапорщика. Прапорщик носил благородную фамилию Романов, и, когда самые разбитные из остановленных им водителей интересовались, не потомок ли он царской семьи, неизменно цитировал старую кинокомедию, с самым серьезным видом произнося: «Очень приятно, царь». На лапу он при этом брал вот именно по-царски – раньше побольше, теперь, с наступлением новых времен, поменьше, но брал всегда и останавливаться не собирался.
Правда, теперь на его голову нежданно-негаданно свалилась новая забота в виде ожидающегося переименования милиции в полицию и связанных с этим событием пертурбаций – в частности, обещанной всем без исключения сотрудникам МВД переаттестации, в ходе которой многим и многим предстояло расстаться с привычной непыльной работенкой. Прапорщик Романов служил далеко не первый год и давно укрепился во мнении, что с ним лично ничего по-настоящему плохого случиться не может, но предстоящая нервотрепка его все же беспокоила, и он, как и большинство его коллег, неизменно сворачивал на эту волнующую тему любой разговор.
– Вечно они там, наверху, что-нибудь придумают, – ворчал он, топчась около машины с радаром в одной руке и полосатым жезлом в другой. – Милиция, полиция… Как будто дело в названии! Да и название-то – тьфу! Полиция… Это кто ж мы теперь будем – полицаи, что ли? Да я с таким названием к родителям в деревню носа не покажу! Край-то у нас, слышь, партизанский, старики еще не забыли, что это за фрукт – полицай и как с ним обходиться следует. У них, поди, до сих пор винтари под стрехами хранятся, а в головах уж давно не мозги, а манная каша. Увидит, к примеру, сосед-ветеран, как я по улице в новой форме вышагиваю, решит, что немцы вернулись, достанет из погреба ППШ да как вдарит!
Он вскинул радар навстречу выскочившей из-за поворота большегрузной фуре и разочарованно его опустил: этот участок дороги, если поглядеть на него сверху, напоминал змею, издыхающую в страшных корчах от несварения желудка, и по-настоящему разогнаться машинам тут было просто негде.
До самой крыши забрызганный грязью трейлер промчался мимо, обдав их тугим мокрым ветром. Сидевший за рулем патрульного «форда» лейтенант Мальков подождал, пока рев двигателя, хлопки отсыревшего тента и громкий шорох шин по мокрому асфальту стихнут за очередным поворотом, и рассудительно сказал:
– Тебе-то что за разница? Сам говоришь – дело не в названии. Да и название это с первого дня службы при тебе. Ты на жетон свой погляди, а потом уже возмущайся.
Романов не стал смотреть на свой жетон, поскольку и так знал, что там, помимо всего прочего, выбита надпись по-английски: «Road police» – «Дорожная полиция».
– Так то для иностранцев, – резонно возразил он. – Чтоб им, немтырям нерусским, понятно было, кто перед ними. А если всех переименуют, это ж черт знает что начнется! Вот, к примеру, как я тогда стану к тебе по форме обращаться? Как раньше – «товарищ лейтенант»? Так какие в полиции товарищи? А к «господину лейтенанту» пока привыкнешь…
– Гордый, что ли? – усмехнулся Мальков, вытряхивая из пачки сигарету.
Он сидел на водительском месте боком, выставив ноги в открытую дверцу. Его румяная физиономия еще не утратила мальчишеской округлости черт, но во взгляде обрамленных светлыми пушистыми ресницами голубовато-серых глаз уже сквозила профессиональная тухлеца.
– Может, и гордый, – неизвестно на что обиделся Романов. – А может, просто не так воспитан. Семьдесят с гаком лет кругом одни товарищи были, а теперь плюнуть не в кого, кругом одни господа!
Он стал развивать благодатную тему неисчислимых социальных уродств и бедствий, привнесенных в жизнь рядового россиянина развалом Советского Союза, поражением в холодной войне и повсеместной победой оголтелого капитализма, не забывая время от времени постреливать лучом радара навстречу появляющимся в поле зрения немногочисленным автомобилям. Лейтенант Мальков курил, вполуха слушая эту привычную воркотню и рассеянно думая, что прапорщик волнуется не о том, о чем следовало бы волноваться. Хоть горшком назови, только в печку не ставь, говорят в народе. А вот Романову, если все пойдет именно так, как грозится высшее руководство, печки не миновать. С его послужным списком, не говоря уже о физической и теоретической подготовке, прапорщику переаттестацию не пройти. И если те, кто станет принимать экзамены, не будут брать на лапу, Романову в милиции не остаться. Может, оно и к лучшему, органы давно уже нуждаются в чистке, да вот беда: каким бы хорошим ни был замысел и благими намерения, обернется все, скорее всего, тем же, чем и всегда, – наделают шуму, выбросят на ветер сколько-то там миллиардов бюджетных рублей (причем половину, как водится, разворуют), а потом благополучно спустят эту революционную затею на тормозах. Конечно, кого-то уволят для острастки, но, как водится, не тех и не за то, за что следовало бы…
Расталкиваемый пролетающими мимо грузовиками сырой воздух мягко ударял в борт патрульного «форда», заставляя машину раскачиваться и пружинисто приседать на амортизаторах. Врываясь в салон через открытую настежь для проветривания дверь, он шелестел листками ориентировок, пачка которых белела в укрепленном на передней панели держателе. Рация хрипела и бормотала под приборным щитком, и тренированное ухо лейтенанта без усилий выделяло из этой простуженной какофонии ключевые слова и фразы, скупо, но точно рисующие картину дорожной обстановки на участке, где они с прапорщиком несли службу. Пока что все было спокойно, если не считать пары мелких ДТП с минимальным ущербом, причиной которых, как водится, стали погодные условия – не до конца растаявший снег, туман и низкое атмосферное давление. За два года службы лейтенант Мальков успел насмотреться разных видов, но, положа руку на сердце, не понимал, при чем тут погода. Если твой автомобиль технически исправен и обут в соответствующую сезону резину, а сам ты трезв, собран и сосредоточен на управлении транспортным средством, немного мокрого снега под колесами и ограниченная видимость вряд ли могут стать причиной аварии. Любой нормальный водитель в России вполне уверенно чувствует себя даже на обледеневшей дороге с погребенными под метровыми сугробами обочинами, но тем не менее первые заморозки, как и первый снег, всегда собирают богатый урожай битых машин. Отсюда вывод: дело вовсе не в погоде, которая меняется постоянно, а в истинно российском разгильдяйстве, которое, в отличие от погоды, остается неизменным на протяжении тысячелетий…
В нескольких метрах от места, где патрульные остановили свою машину, из облетевших придорожных кустов торчал рекламный щит. «Спасибо за чистые обочины!» – без малого метровыми буквами было написано там. Под щитом виднелась припорошенная тающим снежком груда смятых пластиковых бутылок, обесцвеченных дождями и солнцем, размокших сигаретных пачек и прочего мусора, в разное время выброшенного из окон проезжающих автомобилей. Поскольку пепельница под приборным щитком уже была переполнена, а другого мусоросборника в пределах видимости не наблюдалось, лейтенант решил не отставать от соотечественников и стрельнул окурком более или менее в направлении щита. «Выстрел» был произведен по ветру, но расстояние оказалось чересчур велико, и окурок, не долетев, покатился по асфальту. Мальков посмотрел на часы. До расчетного времени оставалось еще почти полчаса, и он, приглушив звук рации, включил радио.
– …Московский бизнесмен Игорь Шапошников в своем интервью подтвердил намерение инвестировать крупные средства в строительство перерабатывающего завода на территории Дагестана – предположительно в Махачкале, – ворвался в прокуренный салон хорошо поставленный женский голос.
– Ну и дурак, – сказал прапорщик Романов, поправляя кончиком полосатого жезла сползшую на нос шапку. – Это ж все равно что спустить бабки в унитаз. Отдал бы лучше мне, я б ими умнее распорядился.
– Несмотря на высказываемые аналитиками опасения, – авторитетным тоном ответила на его заявление дикторша, – Шапошников уверен, что этот коммерческий проект не только поспособствует дальнейшей стабилизации обстановки на Северном Кавказе, но и принесет ощутимую финансовую прибыль. Что именно станет перерабатывать предприятие, строительство которого, по словам Игоря Шапошникова, начнется не позднее будущей весны, пока не сообщается…
– А то, – хмыкнул Романов. – Наркоту они там будут перерабатывать, никакой другой коммерческий проект в этом обезьяннике прибыли не даст. У этих, что ни построй, непременно взорвут, а наркота – это святое, на такой заводик даже у самого отмороженного джигита рука не поднимется.
Мальков протянул руку и выключил магнитолу, но это не помогло.
– Я б их, гадов, стрелял, – продолжал разоряться прапорщик. – Сидит у себя в студии и врет напропалую, чего сама не знает…
– Чего ты к дикторше-то привязался? – лениво возразил лейтенант. – Вот именно, сама не знает. Ей бумажку с текстом на стол положили, она и читает. Вон, – он ткнул большим пальцем через плечо, в салон, – у тебя целая пачка ориентировок на разных людей. Много ты знаешь, кто из них прав, а кто виноват? Твое дело – задержать нужного человека, а черт он или, наоборот, ангел, пусть суд разбирается.
– Да, уж они разберутся, – с огромным сарказмом протянул Романов.
– Обязательно разберутся, – заверил его лейтенант. – Особенно с твоей помощью.
Прапорщик хмуро посмотрел на него сверху вниз, но затем, решив, по всей видимости, что худой мир лучше доброй ссоры, воспринял небезобидную шутку именно как шутку, а не как выпад, направленный против его, прапорщика Романова, личных и профессиональных качеств. Он ухмыльнулся, снова ткнул концом жезла в козырек шапки, окончательно сбив ее на макушку, и утвердительно произнес:
– Вместе поможем. Куда ж они без нас-то?
– Это верно, – согласился Мальков, хорошо знавший, что ссориться с напарником, особенно таким, как Романов, – значит наживать себе лишние неприятности.
Он снова посмотрел на часы и увеличил громкость рации. Из-за поворота показался движущийся в сторону далекой Москвы автофургон с цельнометаллическим кузовом – не то хлебовозка, не то автозак, на таком расстоянии было не разобрать. Его включенные фары тускло мерцали сквозь повисшее над дорогой сырое, наполовину состоящее из мельчайших брызг грязи марево, выхлопная труба густо дымила: преодолев крутой поворот, водитель разгонял машину, и старенький, плохо отрегулированный дизель с утробным рычанием выбрасывал в атмосферу то, что был уже не в силах переварить и обратить в энергию.
Романов бросил в сторону грузовика равнодушный взгляд. Он даже не стал вынимать из-под мышки радар: и без радара, на глаз было видно, что машина движется со скоростью, весьма далекой от разрешенной. Фургон приблизился, и стало видно, что строили его именно как автозак, хотя о его нынешнем назначении оставалось только гадать. На нем не было ни проблескового маячка, ни надписей, которыми обозначаются спецавтомобили, а сквозь забрызганное грязной изморосью ветровое стекло патрульным не удалось разглядеть ни погон, ни нашивок – водитель и пассажир были в гражданском.
Астматически хрипя и громыхая на неровностях дороги, грузовик прокатился мимо милицейской машины и вдруг, включив указатель правого поворота, свернул на обочину и остановился прямо под щитом с вынесенной авансом благодарностью за чистые обочины. Коротко проскрежетали шестерни коробки передач, глушитель в последний раз плюнул дымом, и мотор заглох.
– Это еще что? – с легким беспокойством произнес лейтенант, озабоченно посмотрев на часы. – Нужда подперла, что ли?
– Прямо у нас под носом? – усомнился Романов. – Это ж надо совсем страх потерять! Пойду гляну, чего там у них. Может, заблудились, а может, пьяные в хлам…
– Пойди глянь, – рассеянно разрешил Мальков и снова посмотрел на часы. Какое-то время у них еще было, и он не видел причин, по которым стоило бы пресекать очередную попытку прапорщика срубить пару лишних рублей «детишкам на молочишко».
Романов вперевалочку направился к грузовику, вертя свой жезл, как фокусник тросточку. Глядя ему вслед, лейтенант невольно вспомнил ролик, снятый камерой мобильного телефона и выложенный в Интернет каким-то анонимным весельчаком. Ролик запечатлел со спины безымянного патрульного ДПС – толстого мужика в капитанских погонах, который, заложив руки за спину, от нечего делать вертел жезлом, уморительно похожий на пребывающую в отличном расположении духа и машущую по этому случаю хвостом раскормленную дворнягу. Оставленный прапорщиком ручной радар лежал на капоте, похожий на какое-то высокотехнологичное оружие далекого будущего. Впрочем, это и было оружие, которым нельзя убить, но с помощью которого можно заставить практически любого человека расстаться с энной суммой.
Сейчас Романов в нем не нуждался. Лейтенант видел, как он подошел к кабине грузовика и деликатно постучал жезлом в окошко со стороны водителя. Окошко открылось; прапорщик что-то сказал, небрежно козырнув, и принял протянутые из кабины документы. Даже издалека было хорошо видно, что документов как-то непривычно мало. Тем не менее заглянув в них, прапорщик снова взял под козырек, на этот раз гораздо более отчетливо, вернул документы водителю и, по-прежнему лениво помахивая жезлом, двинулся обратно.
– Что там у них? – спросил Мальков, когда он подошел к машине.
– Ксива у них, – лаконично и недовольно проворчал Романов, забирая с капота радар.
Вдаваться в подробности он не стал, и лейтенант предпочел воздержаться от расспросов, которые представлялись, мягко говоря, излишними. Романов – мент въедливый, и, если один взгляд на протянутое из окошка старого автозака удостоверение разом отбил у него охоту до легких денег, значит, ксива у водителя мировая – такая, что не подкопаешься. Конечно, прапорщик разглядывал ее недостаточно долго, для того чтобы быть уверенным в подлинности предъявленного документа. Но в наше время полиграфия поднялась до таких высот, что, даже поглядев в микроскоп, не всегда можно с уверенностью утверждать, что бумажка в твоих руках, будь то денежная купюра или служебное удостоверение сотрудника МВД, настоящая, а не липовая. А проявлять излишнюю придирчивость – тут, на пустой дороге, в двадцати верстах от ближайшего населенного пункта, – может оказаться делом, исключительно вредным для здоровья, независимо от подлинности ксивы. Если она настоящая, владелец, обозлившись на излишне въедливого патрульного, может устроить ему такую жизнь, что бедняге небо с овчинку покажется. А если липовая, тут и вовсе недалеко до беды: выдернут автомат из-под сиденья и покрошат дурака в капусту, чтоб неповадно было совать нос в чужие дела… Вот так-то! А вы говорите: служи по уставу – завоюешь честь и славу… Кому она нужна – посмертная честь?
Тряхнув головой, лейтенант Мальков отогнал ненужные мысли. Все это была чепуха, особенно если принять во внимание цель их пребывания на этом участке трассы. Перед ними была поставлена конкретная задача, и этот обшарпанный автозак остановился поблизости явно не случайно: это прибыли и заняли позицию те, кому лейтенант с напарником должны были в ближайшие несколько минут оказать посильное содействие.
Он снова посмотрел на часы, и в это мгновение рация под приборным щитком разразилась очередной серией хрипов, в которых Мальков без труда узнал свой позывной. Взяв из гнезда микрофон, он ответил на вызов.
– Принимайте, – прохрипел до неузнаваемости искаженный помехами голос.
– Принял, – сказал лейтенант и, вернув микрофон на место, утвердительно кивнул Романову.
Прапорщик кивнул в ответ, оправил на выпуклом животе белый ремень портупеи, шагнул с обочины на дорогу и поднял жезл параллельно земле, преграждая путь вынырнувшему из-за поворота черному «мерседесу» с тонированными стеклами, по пятам за которым следовал вместительный японский внедорожник.
* * *
Под капотом чуть слышно урчал, жадно глотая дорогой бензин, мощный немецкий двигатель. Машину едва ощутимо покачивало, под колесами на разные голоса гудела, шуршала и пела дорога. Иногда в днище с громким шорохом и плеском ударяли струи талой снеговой кашицы, за окном неслись, сменяя друг друга, неброские среднерусские пейзажи, из-за тонированных стекол казавшиеся еще более серыми и унылыми, чем на самом деле. Густая тонировка превращала неяркое утро в сумерки, и, наверное, от этого, да еще от неизбывной дорожной скуки, слегка клонило в сон.
Человек, с удобством расположившийся на податливо-мягких кожаных подушках просторного заднего сиденья, был уже не молод, но и не стар. Его короткая густая шевелюра была сплошь седой, но смуглое лицо оставалось твердым и гладким, как у бронзовой статуи древнего воителя, а взгляд черных, как пара угольков, глаз – пронзительным и острым. Определить его возраст на глаз было затруднительно; он относился к тому типу людей, что уже в двадцать лет выглядят тридцатилетними, а дожив до тридцати пяти, словно перестают стареть – по крайней мере, внешне – и остаются такими до весьма преклонного возраста. В аккуратно подстриженных седых усах усматривалась предательская желтизна, ясно указывавшая на то, что их обладатель не изнуряет себя так называемым здоровым образом жизни и не чужд маленьких приятных пороков, к числу которых относится курение табака. Это был не единственный и далеко не самый страшный из пороков, свойственных Магомеду Расулову; он прожил бурную жизнь и пока не собирался на покой, счет его грехов еще не был закрыт, и, будучи человеком далеко не глупым, он отдавал себе полный отчет в том, что, когда настанет время, ему предстоит очень трудный разговор со всемогущим Аллахом. Впрочем, жить в миру, не совершая грехов, невозможно, и никто не бывает сплошь черным или незапятнаннобелым. Каждый из нас, одной рукой творя добро, другой сеет вокруг себя зло, и конечный итог зависит от того, каких дел ты совершил больше, хороших или дурных. Магомед Расулов тешил себя надеждой, что в его случае сальдо окажется положительным, но никогда не произносил этого вслух.
Дорога нырнула в лес. Справа промелькнул синий указатель с названием какой-то деревни. В забрызганном заднем стекле маячил джип охраны – у Магомеда Расулова, как у всякого человека, имеющего определенный вес в обществе и солидный банковский счет, хватало недоброжелателей, и все они, как один, были люди серьезные, под стать самому Расулову. О том, что представляет собой тот или иной человек, можно судить не только по его друзьям, но и по врагам, причем вторые зачастую дают о нем куда более полное представление. Настоящих друзей мы заводим в юности и бережно храним, независимо от того, во что они превратились с годами, кем стали и какое положение заняли в обществе. Большой человек – такой, как Магомед Расулов, или даже более крупная фигура – может сохранять дружеские отношения с каким-нибудь дворником или пастухом. Но всерьез враждовать с тем, кто стоит намного ниже на социальной лестнице, никто не станет – это просто невозможно из-за огромной разницы в весовых категориях и возможностях. Враг, который не может причинить тебе достойного упоминания вреда и которого ты можешь уничтожить одним движением брови, – это уже не враг; равенство сил, хотя бы относительное, является непременным условием настоящей вражды, и враги Магомеда Расулова были одного с ним калибра.
Впрочем, все они сейчас остались далеко, на родине. Вооруженный эскорт был просто данью обычаям и если и защищал от чего-то, так разве что от возможных мелких неприятностей в пути. Неприятностей пока не случилось; впереди ждали дела – в действительности совсем не такие важные, чтобы мчаться через пол-России в Москву, которую Расулов когда-то очень любил, а теперь с трудом переносил и совершенно не узнавал. С поездкой, которую ему просто-напросто навязали, примиряло лишь то, что там, в Москве, помимо скучных дел, его ждала встреча со старым другом, который давно звал его в гости. Теперь выпала отличная возможность совместить приятное с полезным, которой грех было не воспользоваться.
В жизни Магомеда Расулова была страница, о которой он старался как можно реже вспоминать, особенно когда находился дома, среди земляков и единоверцев. Напоминанием о ней служили хранящиеся в ящике комода орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», а еще – татуировка с изображением парашюта, автомата Калашникова и надписью «ДШБ» на левом плече. Гордиться участием в афганской кампании нынче немодно, особенно если ты – правоверный мусульманин. Конечно, тогда, в восьмидесятых, рядового Расулова никто не спрашивал, хочет ли он стрелять в единоверцев или в кого бы то ни было вообще. Кроме того, Магомед Расулов был твердо убежден, что в наше время делить людей на своих и чужих по национальному или религиозному признаку, по меньшей мере, глупо. Сплошь и рядом все зависит не от вероисповедания, а от человеческого характера и обстоятельств. Тот, кого ты называешь неверным, спасет тебе жизнь или просто протянет руку помощи в трудную минуту, а единоверец, которому ты доверял, ударит ножом в спину – в том случае, разумеется, если ты настолько глуп, чтобы не угадать его намерений и повернуться к нему спиной. Магомед Расулов как мог старался втолковать это молодым, но в последние десятилетия такая позиция стала не очень-то популярной, и в разговорах с земляками приходилось быть очень и очень дипломатичным.
Зато с Игорем хитрить не придется. Они прошли Афган бок о бок с первого до последнего дня – как подружились в учебке, так и не расставались до самой демобилизации. Потом они потеряли друг друга из вида на долгие и трудные пятнадцать лет, а потом, когда жизнь как-то начала налаживаться, Игорь приехал в Дагестан по делам бизнеса и отыскал там Магомеда. Больше они уже не терялись – вместе делали дела, большие и маленькие, вместе карабкались вверх, вместе помогали друзьям и, как встарь, плечом к плечу отбивались от врагов. Теперь Игорь затеял новое большое дело – спору нет, рискованное, но благое и при этом прибыльное. Расулов, положа руку на сердце, сильно сомневался в успехе, но собирался ему помочь, тем более что и сам был заинтересован в том, чтобы затея Игоря принесла плоды. Затем он и ехал в столь нелюбимую им с некоторых пор, суетную и грязную Москву, чтобы в последний раз обговорить с другом и деловым партнером все детали, расставить все точки и убедиться в том, что все данные ранее обещания и достигнутые договоренности остаются в силе.
Разумеется, если бы все зависело только от Игоря, в такой проверке просто не возникло бы нужды. Более того, если бы все действительно зависело только от него, Игорь вряд ли отважился бы на эту затею. Она бы просто не пришла ему в голову, он – бизнесмен, трезвый, прагматичный делец, и ему ничего не стоило подыскать для инвестирования какой-то другой проект – более прибыльный и куда менее рискованный. Прямо он этого не говорил, но чувствовалось, что взять риск и ответственность на себя его попросили люди, которым он просто не мог отказать. Сейчас, как и двадцать пять лет назад в Афганистане, Игорь служил своей стране. Только риск стал неизмеримо больше: тогда он мог потерять всего лишь собственную голову, а теперь к этому прибавились огромные деньги и судьбы сотен людей, благополучие которых напрямую зависело от его благополучия и процветания. То же можно было сказать и о самом Магомеде Расулове; они оба, как встарь, вышли на самый краешек бездонной пропасти, сделав это наполовину против собственной воли.
За тонированным стеклом проносился пестрый от неожиданно выпавшего ночью и еще не успевшего растаять снега лес, снаружи по окнам ползли смазанные скоростью струйки грязной воды. Расулов поймал себя на том, что, несмотря на данное себе обещание, все-таки думает о делах, и мысленно пожал плечами: ну а о чем еще ему думать? Мечтать, как они с Игорем сядут за стол в его загородном доме и будут, наливая и чокаясь, вспоминать былые дни, конечно же, приятно, но он давно заметил: предаваться таким мечтаниям – только портить себе предстоящее удовольствие. Почему-то всегда выходит так, что в предвкушениях еда вкуснее, вино тоньше, женщина желаннее, а встреча со старым другом радостнее, чем в реальности. Да и смаковать выдуманные подробности того, что и так, само собой, произойдет буквально через несколько часов, – значит попусту тратить время. Куда полезнее еще раз хорошенько обмозговать предстоящий нелегкий разговор о деле. Потому что это для Магомеда Расулова Игорь Михайлович Шапошников – боевой друг, брат если не по крови и вере, то по духу. А для старейшин и других заинтересованных лиц в Махачкале он – крупный российский бизнесмен, действующий с ведома и по прямому указанию Кремля, подозрительный чужак, за привлекательными обещаниями которого может скрываться любой подвох. Несмотря на риск, он рассчитывает извлечь из этой затеи максимальную прибыль; того же хотят земляки Расулова, от которых зависит осуществление проекта, а на долю Магомеда выпала нелегкая задача в ходе переговоров найти компромисс, который устроит обе стороны. Торговаться с другом – дело неприятное, и при иных условиях Расулов бы за него не взялся, но мир на измученной земле Дагестана стоит любых жертв…
Вдоль обочин по-прежнему тянулся облепленный тающим снегом лес, которому, казалось, не было ни конца ни края. Магомед Расулов не любил лес, и вовсе не потому, что вырос в горах и такой пейзаж был для него непривычен. Просто за долгие годы боевых действий на Северном Кавказе лес у него стал прочно ассоциироваться с опасностью – как, впрочем, и любая другая местность с ограниченной видимостью. Конечно, отряды террористов и арабских наемников в здешних лесах не прячутся, но в каждом лесу свои хищники, и, с точки зрения жертвы, разницы между исламским боевиком, кровником из враждебного клана и быком из промышляющей разбоем на дорогах подмосковной банды нет никакой.
Стоило лишь подумать о хищниках, как за очередным поворотом извилистой дороги показался стоящий на обочине сине-белый автомобиль ДПС. Чуть дальше, уткнувшись радиатором в придорожные кусты и перекосившись на правый борт, торчал старый автофургон. Расулов мимоходом подумал, что это хорошо: у хищника уже есть добыча, и, потроша ее, он не станет отвлекаться на другие потенциальные жертвы. Бояться было нечего, спешить некуда, но Расулов не любил встречаться с сотрудниками ГИБДД (а кто любит?) и вовсе не горел желанием прикармливать этих вымогателей в погонах.
Вопреки его чаяниям, один из патрульных шагнул с обочины наперерез «мерседесу» Расулова и повелительно вскинул полосатый жезл. Сидевший справа от водителя охранник вполголоса процедил что-то неприязненное, а сам водитель поднял взгляд к зеркальцу заднего вида и вопросительно взглянул на хозяина.
– Останови, – ответил на его невысказанный вопрос Расулов. – Не хватало нам еще погони с мигалками и стрельбой…
Все было ясно: глазастый мент не то углядел издалека махачкалинский номерной знак, не то загодя получил от кого-то из своих коллег предупреждение о движущемся в его сторону кошельке на колесах с регистрационными номерами «кавказской национальности». Упустить легкую наживу патрульный, разумеется, не мог, и Магомед Расулов недобро усмехнулся: я тебе покажу наживу, шакал!