000
ОтложитьЧитал
Глава 19
Пики солнечных лучей били нам в головы. Каждый день, с рассветных до вечерних сумерек, мы вгрызались все глубже в охваченную душным жаром степь. Мой нос обгорел и шелушился. Хоть Мана и натягивала капюшон кофты до подбородка, прятала руки в карманах, ее лицо и руки все равно стали черными как плащ Бэтмена. Почти негра. Кожа Дарсиса тоже потемнела – вокруг желтых глаз словно вырезали по трафарету кусок предвечернего неба.
Ночью Мана всегда ложилась в спальник Дарсиса. Гладила его. Напевала тихую мантру ему в ухо. А себе в ухо тянула его мокрое лицо. А мои уши болели от этих сливавшихся с плачем цикад тягучих звуков. Красный ассасин плакал и потел, не просыпаясь. Золотой свет трех полных лун стекал с их прижатых друг к другу лиц на колышущуюся траву. Меня не стеснялись. Что им я? Что им весь мир?
А я уже понял: моя задача – держать этих двоих порознь. Пока Мана тоже не превратилась в бездушного ассасина. Но ночью оставалось только притворяться спящим и искать виноватых во всех бедах. Кандидатов хватало. Контроллеры на Земле. Пришельцы с их безыгольными шприцами. Дурацкая «сыворотка». Дурацкая жизнь.
Когда я наконец засыпал, то видел человека без лица. Иногда на нем сверкал медалями синий мундир, иногда на пустоте вместо лица вдруг прорезались узкие шафрановые глаза.
Из дичи попадались только костлявые ящерицы и пальчиковые змейки на один зуб. Консервы с печеньем берегли. Однажды я проснулся в темноте от того, что больно кусал пальцы.
На девятый день в степи, преодолев гребни редких холмов, мы наткнулись на маленькое озеро – оазис посреди жарких равнин. Чистая вода качалась в обруче золотых песчаных берегов.
– Отсюда двигайтесь тихо. Место хорошее для стоянки табуна, – сказал Дарсис, когда остановились на короткий отдых на подступе к озеру. – Главное, не наткнуться на кочевое племя ллотов. Мизгоров или сетников.
– Сетники? – сказал я. – Что у ллотов за любовь к паучьим кличкам? А у них нет племени муховоров? Или ниткопрядов?
Только брякнул «нитко…» – сразу скинул рюкзак с плеч. Вытряхнул его содержимое на пыльную землю. Консервные банки звонко стукнулись. Дарсис закатил узкие зрачки.
– Сказал же – тихо.
Серый мешочек с осьминогом забился в угол рюкзака. Вот он: забытый подарок. Аксамитовая нить исчезла, – конечно, испарилась дней двенадцать назад. Внутри мешочка смялась тонкая записка. На ней вытянутыми острыми буквами рука Юли написала:
«Стас вернется к Лене».
Я сморгнул непрошенную слезу. Темные глаза Маны сверкнули под клювом капюшона.
– Ты чего опять хнычешь?
– Дурацкая «сыворотка», – сказал я, вытирая пыльным рукавом глаза.
Сквозь мокрые ресницы я смотрел, как острые углы букв преломляются и становятся гладкими, округлыми и прекрасными, как непостижимое чувство во мне.
– Сколько раз повторять? Больше нет никакой «сыворотки». Только мы, мы!
Я растерянно посмотрел на нее. Как же больше нет «сыворотки»? Этот грубый резкий почерк ведь кажется мне таким правильным, таким родным, разве нет? И ноги опять тянет назад. Назад в Адастру?
– Да что с тобой?
– Замолчи, глупая.
Мана вынула руки из карманов и начала сгибать черные пальцы со свирепостью пантеры.
– Ну-ка, повтори, плакса.
Я попытался с яростью взглянуть на нее, но лишь громче всхлипнул. Еще и затараторил, как ребенок:
– Глупая, глупая, глупая! Теперь еще и черная.
Легким движением Мана выбила из-под моих ног землю. Толстые стебли и мягкий дерн ударили по лицу. Гулкая тишина хлопнула по ушам. За ней звук раздраженного голоса:
– Это загар, понял? Загар! И не сплошь черный, а слегка золотистый. Правда, Дарсис?
– Вы сильно расшумелись.
– Извини, но загар же золотистый, не абсолютно черный? Скажи, а?
– Ладно. Золотистый.
Я открыл глаза. Из мешочка с осьминогом в траву выкатилась круглая жестянка диаметром с подушечку большого пальца. На маленьком диске торчал прозрачный колпачок. Внутри колпачка из металла выступала пластиковая синяя кнопка.
– Дарсис, ты, правда, так думаешь?
– Да, золотистый, как Гагатовый обелиск южных ареопов.
Я пошарил руками по земле, пока не попался листок.
– Дарсис, ты что, хочешь меня обидеть? Сам же рассказывал: этот обелиск черный как деготь.
– Не для южан. В их глазах обелиск – золотой. Как солнечный свет, который он символизирует.
– О, как мило, Дарсис!
На обратной стороне листка новые слова складывались в предложение, в маленькую надежду:
«Если не сможешь вернуться домой, позови меня».
Я быстро схватил жестянку и засунул ее в рюкзак.
Спустились по откосу к озеру. На берегу Дарсис поручил нам с Маной собирать хворост для костра. Сам «великий командир» взял на время у бразильянки гравипушку и побрел охотиться в лесок у протоки.
Я все удивлялся, почему на всем пути от Адастры почти не попадались съедобные ягоды и грибы. Чуть ли не единственная добыча – редкая, истощенная, костлявая дичь. Кроме, конечно, рыжего дьяволка, от которого мы сами драпали как зайцы.
Темнело. Что-то зашуршало в кустах рядом. Я мигом состряпал страхпулю – материала хватало с лихвой. Между листьями показались кудрявые завитки. Я выдохнул.
– Не пугай так.
Мана вылезла из зарослей с корягой наперевес. Моя бунда предательски заныла. Какое-то колдовство вуду.
– Намекаешь: я так загорела, что сливаюсь с темнотой?
– Скорее, твой страстный взгляд даже не намекает – вопит! – мы втроем займемся сейчас чем-то непристойным.
Темнота совсем не скрывала, как вспыхнул румянец на ее почти черных щеках. Как и светло-фиолетовые векторы возбуждения-любопытства.
– Что? Втроем?
Она бросила взгляд в сторону деревьев, куда ушел Дарсис.
Я сказал: Ага. Подобрал ветку, глянул, как сильно она сжимала корягу, и спросил:
– А это не слишком? Хотя, чем черт не шутит! Я так-то не против. Что-то новенькое попробую, да и ты перестанешь разрываться между нами.
Мана замялась, все же подняла корягу, словно отгораживаясь ею от меня.
– Нет. Так же неправильно. Вообще это слишком, по-моему. И Дарсис рассердится… – вдруг она отвела корягу в сторону, раскрывшись, словно жемчужина в устрице. – Или, думаешь, нет?
Я хмыкнул.
– Давай быстрее сделаем это, пока твой ревнивый ассасин не застал нас.
– Ч-что?
– Все останется в секрете между нами тремя.
Ее лицо вытянулось.
– Кем это – тремя?
– Тобой, мной и корягой, кончено.
– Ах ты, извращенец!
Я едва успел отскочить: коряга пробила листву за спиной и улетела в ночь. Мана отвернулась и пошла прочь.
Так, валькирию спровадили и руки-ноги-голова-бунда целы. Теперь вторая часть плана.
Я взобрался на лысый холм над озером, где оставили рюкзаки. Вода внизу словно впитала тьму и лунный свет. Рябь бегала по отражениям звезд. Бросив в траву хворост, я вынул из рюкзака круглую жестянку. Открыл большим пальцем колпачок. Дойдет из глуши сигнал до Юли?
Я глянул на звездное небо под ногами. Тень и свет кружили в танце.
Где-то три года назад нас, беззаботных питомцев, повезли купаться на похожее озеро с теплым песочным пляжем. И час не проплавали, я бросился на берег – искать дикие розы.
К крошечному кусту с лиловыми бутонами меня словно привел приторный нежный запах. В жаркую и сухую погоду неуловимый тонкий аромат розы усиливается, наполняется сочетаниями мха, пряностей, меда. Тогда как раз стояла жаркая и сухая погода. Из тонких упругих веток я связал аккуратный венок. Такой впору сказочной принцессе, или королеве школьного бала, или любой другой альфа-самке. Шипы не обрезал: оставил на потом.
Венок я спрятал под причалом на озере – чтоб забрать перед отъездом в Центр – и снова побежал купаться. Только венок нашла еще раньше Мана: бросились в глаза лиловые цветы в щелях между досками причала. Как я увидел, сразу вылетел на берег, словно заряд из гравипушки. Чуть не оставил плавки в воде.
– Отдай.
– Это ты сделал? – Мана разглядывала соцветия венка. – Для своей принцессы-инопланетянки?
– Не твое дело, – потянулся я к венку. – Отдай.
Мана отвела венок в сторону.
– Скажи, для кого – отдам.
Всем и так было ясно, для кого, но не поиздевайся Мана надо мной – и это уже не Мана, а мутант Мистик в ее обличье.
– Не твое дело! Отдай! – я накинулся на нее. Мы повалились и покатились по песку.
Колени Маны оттолкнули меня, бразильянка вскочила также с венком в руках. И с приличным куском моих плавок на шипах роз.
– Ами, приятель, – засмеялся Динь-Динь, загоравший на полотенце. – Твои доспехи пострадали в бою. Сбегай – переоденься.
Мне ощутимо поддувало сзади, но я и не подумал отступать без венка.
– Отдай же.
И Мана тоже не отступила.
– Сразу, как скажешь, для кого сделал.
– Блин, для тебя.
Глаза Маны округлились.
– Правда?
– Да щас.
Я снова на нее накинулся. И мы кувыркались на песке. И я давил Ману сверху. И все на пляже могли обозреть огромную прореху в моих полиэстеровых «доспехах» сзади.
– Эх, молодежь, – цокал языком Динь-Динь. – Любви стесняется больше, чем голого зада.
Тени и звезды качались между камышами, а я все гладил пальцем кнопку. Знал: она не прилетит, даже если нажму. А если и прилетит, то увидит, что тревога ложная, что я все так же пру к унголам, как упрямый овцебык, и сразу умчится обратно. К своей красной звезде смерти.
Я почти позвал Юлю, почти нажал кнопку.
Меня позвали первым. Не словами, не радиосообщением – сигналом, который мог принять только один жалкий питомец. Адской болью.
Черные заросли пронзили красные вспышки. Губка бросилась к зову. Вырвалась вместе с частью меня наружу. Ливень огня ошпарил внутренности. Я упал на прохладную землю. А во мне вскипала горячая кровь.
В то же время словно другой я, бестелесный, призрачный, парил в воздухе над холмом и озером. Над упавшим собой. Залитое лунным светом небо бросилось под ноги, отпружинило от них как гигантский батут. Накрыла черная воронка космоса. Сон наяву. Рев тишины.
Гигантская тьма сжалась до узкой каморки. Серые стены, слабый дрожащий свет над койкой. На стекле низкого круглого окошка зияли глубокие царапины.
На полу в ореоле красно-черных векторов лежала она. Ее губы, потрескавшиеся и искусанные, кричали. Ни звука. Юля хлопала ртом, как рыбка на осколках разбитого ею аквариума.
Вот оно, повторение пройденного. Вот он, ад.
Дрожащей рукой Юля вцепилась в окошко. Ее ладонь раскрылась, подранные пальцы идеально подошли к пяти длинным бороздам на толстом стекле.
Я поднял бестелесные руки и взял Юлю за виски. И мы безмолвно закричали вместе.
Когда красное-черное пламя, эта всю жизнь терзающая нас агония, затухло, я увидел отражение пустой комнаты в ее узких зрачках.
– Это и вправду ты…
Уголки ее губ слегка поднялись.
«Вправду я…»
Немые мысли-слова. Я слышал их всем призрачным существом.
– Здесь тихо. Очень тихо.
Она села на койку, тонкие руки упали на колени, как стебли обрубленной лианы.
«В камере звук не отражается. Совсем. Отец говорил, самый сильный землянин сможет пробыть здесь только тридцать минут. Дольше – сойдет с ума».
– Сколько ты здесь?
Она мешкала, но мысль спрятать от меня не вышло:
«Три дня, – на ее лбу прорезалась морщинка. – Как же там рыбка без меня?»
Я стиснул призрачные кулаки.
– Ублюдок! Так издеваться над дочерью, – это я, конечно, о Гертене. – Юля, я нашел твой приемник. Как только вернусь, отправлю сигнал. Слышишь?
Юля покачала головой. Алый отблеск плясал в черных прядях волос.
«Глупый человек, в безэховой камере нельзя слышать. Звук не отражается, помнишь?»
– Как же мы разговариваем? Что ли чувствуем мысли друг друга?
«Видимо».
– Значит, почувствуй. Примешь сигнал – сразу лети! Садись в свой дурацкий флаер и лети ко мне!
«Нет».
– Не глупи, Юля. Конечно, я – никто, пустое место, питомец. Но послушайся меня только один единственный раз, и можешь дальше упираться, командовать мно…
«Не могу, – острый подбородок дернулся как от удара. – Не могу больше командовать тобой. Ты больше не мой питомец, разве не понятно? Уходи».
– Но…
Ее лицо превратилось в мертвую личину, как у человека, который собрался убить часть себя. Отрезать собственную руку по локоть, или вырвать глаза, или содрать кожу с лица. Уголки губ опустились. Весь лоб исказился в морщинах, будто она сдерживала поток мыслей и чувств.
«Найди наконец в себе мужество жить, как решил. Наши пути разошлись. Точка. Если тебе хватит глупости отправить сигнал – я передам координаты отцу. Тебя схватят, ты снова станешь собачкой ананси. Так что я согласна: отправляй сигнал и возвращайся в ничтожные прислужники, глупый человек. А прямо сейчас уходи».
Мое сердце рухнуло в колени. Воронка космоса вновь накрыла меня куполом. Тени поглотили дрожащий свет лампы.
Вернувшись, я свернулся калачиком на склоне холма. На моей ладони по-прежнему лежала жестянка с открытым колпачком.
Из-за вершины холма послышался голос Маны:
– Стас! Стас! Куда ты пропал? Сегодня ужинаем – Дарсис подстрелил дрофа. В полной темноте почти, представляешь?
Я не удивился. После того, как Дарсис сказал, что убивал женщин и детей, он больше ничем не мог меня удивить.
С озера повеяло холодным воздухом. Я вздохнул полной грудью и большим пальцем защелкнул кнопку колпачком.
Мне все мерещилось, что перед тем, как я исчез из безэховой камеры, Юля подумала: не уходи.
Глава 20
На следующий день, пока мы двигались вверх по течению притоки, я все пытался испробовать новые телепатические силы на Дарсисе с Маной. Пялился на них до тех пор, пока не чувствовал, что голова вот-вот взорвется. Но нет, я точно не был внебрачным сыном Джины Грей или вулканца Спока. С дуэтом ассасин – валькирия никак не выходило создать мысленный контакт, как с Юлей. Дарсис ощутил мой настырный взгляд, бросил:
– Скажи кое-что, умник. Всего одну вещь.
– А?
– Тебя пристрелить?
Я хмыкнул. Забавный все-таки парень, этот убийца сотен. Мана молча смотрела себе под ноги. Короче, веселились, как могли.
Заросли на побережье реки густели, превращались в тонкую нитку светлого леса посреди полотна желтых трав. Иногда мы сползали по откосам холмов в странные глубокие овраги. По их накрытому тенью высоких склонов дну стелился густо-серый туман не выше коленей. Первый раз увидев туман, я вступил в сизые клубы и не смог сдвинуться с места. Завяз как в зыбучих песках. Плотная дымка поднималась по штанам вверх.
– А с туманом-то что не так?
– Не туман, газ. С изменчивой молекулярной массой, – Дарсис отошел от кромки колышущейся пелены на два шага. – Его выделяют грибы Пахучники, которые растут на дне оврагов. Спустившиеся в овраг животные застревают в газе, который при движении в нем тяжелеет как грунт. Тела со временем разлагаются, и грибы всасывают готовую органику.
– Грибы-мутанты? Боюсь узнать, что еще за чудищ насоздавал ваш Свет, – я протянул руку. – Ну же вытащите меня.
Дарсис брезгливо посмотрел на мою руку и попросил у Маны гравипушку. Пара выстрелов – и серые клубы разбросало к склонам по бокам. До конца оврага обнажилась голая прибитая земля, кое-где маячили широкие коричневые шляпки. Узнавать, съедобны ли монструозные маслята, мне не хотелось. Когда мы прошли насквозь овраг и поднялись, пробоина позади затянулась новыми сизыми волнами.
На следующий день река раздалась в стороны. Лес на берегу стал гуще, в самой его середине изредка попадались широкие открытые поляны. Тогда сквозь ширму стволов и листвы я увидел пучки векторов. Слабые, почти бесцветные.
– Ареопы, – сказал я. – Впереди где-то в пятистах метрах.
– Ллоты, – уверенно сказал Дарсис, не останавливаясь.
– Нужно сворачивать.
– Нет.
– А как же «Главное, не наткнуться на кочевое племя ллотов»?
– Случайно не наткнуться, умник, – Дарсис расстегнул кобуру бозпушки. – Нам нужны их гекконды – ездовые животные.
Я преградил ему дорогу.
– Ох, извини: Мана, видимо, не передала мои слова, – я поднял руку и похлопал ананси по плечу. – Специально для «великого командира» еще раз: Никто больше не умрет. Будем топать и дальше на наших двоих.
Мана вся подобралась и бросила взгляд на Дарсиса. Он молчал, лишь сверкали медово-желтые глазища.
– Поздно, умник, – вдруг прошептал ананси. – Они здесь.
Сзади хрустнула ветка. Дарсис прыгнул вбок, в заросли, на лету выхватывая бозпушку из расстегнутой кобуры. Мана за ним. Я обернулся.
В траве в двух шагах от меня торчали три стрелы. Я тупо уставился на зеленые перья на древках. Что еще за лучники-ролевики?
Заревели десятки глоток. Туча из черных копий заслонила небо. Я удивился: кого могла пробрать такая чудовищная злость?
Щелкнула пружина гравипушки. Тучу смело прочь. Только когда в стороне острые наконечники изрешетили заросли, до меня дошло: это не векторы злости. Это стрелы. Мана спасла нас.
– Бегите, – бросил Дарсис, вскидывая бозпушку. Щелк – стену листвы перед нами пробила узкая брешь. Из-за деревьев раздались пронзительные крики и стоны. Запахло кровью и жженым сахаром. Мы снова убивали.
Брешь в листьях расширилась. Раздвинув ветви, наружу вылетел полуголый зеленокожий индеец. Копье в его худых руках нацелилось в Дарсиса. Я шарахнул в индейца страхпулей. Ллот рухнул, крича, бешено задрыгал ногами. Его дерганые нервы ареопа пылили яркими векторами.
Лес забурлил, листва взорвалась ордой индейцев. Засвистели стрелы. Щелк, щелк… Мана не прекращала спускать курок. Взметались вихри сломанных древков и стальных наконечников, ломая лес вокруг. Индейцы приближались. Развевались на ветру их длинные морковно-рыжие волосы и разноцветные ленты на копьях.
Дарсис и Мана бросились в заросли. Я следом. Тут же мягкую землю передо мной вспорол ряд стрел. Я развернулся и скакнул под защиту старых толстоствольных деревьев.
Я метался по кустам, катился по откосам, спотыкался, падал, вспрыгивал, снова бежал, снова спотыкался. Швырял страхпули назад. Цели достигали все, точно притянутые на веревке – видел по вспыхивающим красным векторам. Стрелы рвали листву вокруг. Одна оцарапала мне плечо, скользнув по касательной. Вторая задела ухо.
Не останавливаясь, я резко скользнул вправо, на разворошенный давними полноводьями берег. Сухая глина только рассыпалась под ботинками, следов не оставалось. Со стороны реки я полез на взгорок. Обернулся. Не гнались.
Взгорок оказался плечом высокого холма. С его голой вершины обозревалась вся лесная долина. Через круглую поляну за осыпавшейся прибрежной полосой индейцы вели в поводу чешуйчатых животных с седлами. Ткань или аксамит древесного цвета обтягивали только худые ноги ллотов. Сверкали в зеленоватой тени наконечники копий и стрел.
Я увидел девочку. Безоружная, худенькая как травинка, она брела с опущенной головой среди трех десятков индейцев. Тоже светло-зеленая кожа. Тоже коричневые обертки аксамита вокруг бедер и груди. Тоже буйная рыжая копна волос. Но пленница: ее толкали и тянули за ремень на шее. Вели в поводу, как лошадь.
На другой поляне, через ширму деревьев, Дарсис и Мана стояли плечом к плечу. В маленьких смуглой и темно-синей руках поблескивали металлом серые пушки. Груды сломанных копий, стрел валялись на противоположном краю поляны. Пять индейцев мчались прочь, рвались под защиту ветвей и стволов. Добежал ли кто? Не знаю. Гравиволны швыряли ллотов на землю, затем зеленоватые тела исчезали в воздухе. Один за другим. Неровные лужи растеклись в желтоватой траве, яростное степное солнце тут же отразилось от грязной воды, как от зеркала.
Мы снова убивали.
Мой взгляд заметался от одной поляны к другой. Тридцать индейцев двигались в сторону Дарсиса и Маны. К своей смерти. Красный ассасин не подавится, сожрет их с потрохами. Как уже сожрал жизни сотен унголов. Мишаба, ее сестры, ее братик, ее город.
Ту девочку тоже вели умирать. Сколько ей лет? Двенадцать? Тринадцать?
Лене сейчас тринадцать.
Ветер перебирал мои волосы, словно пальцы девушки.
До поляны Дарсиса с Маной мне не добраться быстрее индейцев. Зеленокожих не спасти. Разве только… Я сложил дрожащие ладони рупором.
– С-ю-ю-да!
Разве только принять удар на себя. Я закричал:
– Сю-ю-да! Здесь никого! Быстрее!
Индейцы развернулись ко мне, некоторые взобрались в седла и поскакали рысью – к реке заросли редели, тощие четвероногие звери легко пролезали между кустами.
Бросив рюкзак, я кубарем скатился с холма. Молодец. Теперь сам не помри, дурак-миротворец.
Снова кинулся в лес. Меня сразу взяли в полукольцо – видеть не видел за деревьями, только стрелы теперь жужжали с трех сторон. Гнали индейцы, не показываясь. Значит, боялись страхпули. Значит, не зря я дрожу, как заяц.
Кровь капала из раны на плече. Стрелы свистели все ближе-ближе-ближе-ближе. Минута-другая – индейцы пристреляются на хруст валежника, утыкают как дикобраза. Без спора, потом Мана отомстит за меня. Прикончит их всех. Вместе с девочкой.
Я бросился на врага. Вправо, откуда летело меньше стрел. Губка внутри распоясалась, жалила в мелькающие повсюду фигуры длинными очередями. И пусть. Страхпули не убивают. Наверное.
Рывок сквозь кусты. Налетел на индейца. Вместе с ним рухнули наземь, покатились по крутому склону. Он схватил меня за раненое плечо и шею. Страхпули кончились: я перестал бояться. Только злился. Я боднул его головой в лицо, услышал, как нос ллота хрустнул об мой лоб.
Склон резко оборвался под нашими спинами. Ллот упал в овраг, следом я. Мои руки и ноги заскользили по стене глинистой земли, пока подошвы ботинок не уперлись в твердое дно.
Я осмотрелся, опустил взгляд. В мои подмышки словно впились ледяные когти. Страхпули тут же заполнили невидимую обойму внутри.
Сизый дым окутал мои ноги, по самые колени. Я угодил в газовую топь грибов Пахучников. И не было гравипушки под рукой. Тяжелые дымчатые языки медленно ползли по штанам вверх.
Ллоту не повезло еще больше. При спуске его колени полусогнулись, серые щупальца опутали вместе с ногами опущенную зеленую руку почти до локтя.
Свободная рука индейца выхватила нож из-за пояса. Быстрый блеск стали. Я перехватил тонкое запястье у своего горла. Индеец хрипло задышал.
– Ми моко!
«Я сильнее!» – пропел в ухо сахарный голос переводчика.
Полминуты мы боролись, затем я вырвал захватом нож. Ллот чуть не рухнул лицом в газ. Я успел дернуть его за длинные волосы, удержав на ногах. Ллот стиснул зубы. Со сломанного носа лиловая кровь капала на клубы газа. Ни капли страха в желтоватых глазах – только глупая ненависть.
– Переводчик – язык ллотов, – сказал я. – Перемирие.
Ласковый голос в навороченном компьютерами наушнике пропел: «Макая».
Я повторил по слогам: Ма-кая.
Ллот вздрогнул и нехотя кивнул. Я отпустил его. Пока мы боролись, газ поднялся мне уже до пояса, индейцу – по грудь. Держа его на краю поля зрения, я снял куртку и расстелил ее перед собой на твердом сером облаке. Облокотившись на куртку, потянулся и вонзил нож индейца в отвесной склон оврага. Вонзил как можно выше. Потом еще и еще. С нескольких ударов небольшой металлический клинок вошел в глину по рукоять.
Сквозь толщи земли засияли приближающиеся пучки векторов. Кончено, индейцы искали меня в зарослях и пока не додумались заглянуть в овраг. Надо вылезать быстрее, быстрее.
Как на брусе, я попытался подтянуться на ноже вверх. С воплем ллот вцепился в рану на моем плече. Всю руку пробрало до кости.
– Кретин, – вскричал я. Милая переводчица перевела на ллотский. Увы, сквозь пелену боли я мог ругаться только на великом и могучем. – Отцепись, фисташковый баран. Себя погубишь, жабья отрыжка.
Одной рукой индеец драл мое плечо. Языки газа уже гладили его по шее, а он дергался, утопая все глубже. Я перестал чувствовать пальцы, но, слава Новым богам ДиСи, они пока не разжимались. Газовые клубы все больше и больше оплетали нас с ллотом.
Лезвие ножа разрезало пласт глины и выскользнуло из отверстия. Черт! Серое облако обхватило меня по шею, сдавило грудь.
– Доволен? – прохрипел я.
Ллот задрал лицо к небу. Его волосы с ушами исчезли в облаке, курчавый дымчатый язычок лизал его худую щеку. Но глаза светились победой.
– Ми моко! – шипел индеец еле слышно, задыхаясь. «Я сильнее» – вторил дураку ласковый голосок в наушнике.
Индейцы рыскали совсем рядом – у противоположного края оврага. До меня дошло: я обречен. Не задохнусь, так застрелят. Но «жабьей отрыжке» незачем умирать.
– С-ю-ю-да! – закричал я. – Спа-а-а-сите! Сю-ю-ю-да!
Пучки векторов заспешили к оврагу. И вот так придет мой конец? В остром наконечнике стрелы? Нет, я договорюсь с индейцами, подольщусь к ним, пятки им вылижу, снова стану пленником, позволю этой гадостной планете снова обуздать себя, но выживу.
– Стас!
Тяжелое облако резко развеялось. Я упал на четвереньки и закашлялся. Рядом на голой земле стонал полуживой ллот. Газ скатался ворохом дымчатых одеял у другого склона.
Загрубевшие ладони нежно коснулись моего лица.
– Оставила тебя ненадолго… а ты успел вляпаться в такое.
– Мана?
– Шестнадцатилетний беби, дите, ей-богу.
– Мана, пожалуйста…
– Тс-с-с, отдышись сначала. А то еще придется тебе делать искусственное дыхание. Да ты, поди этого и добиваешься?
– Мана, не убивайте их. Пожалуйста, не убивайте больше никого.
– Что?
Резкий как хлыст голос:
– Мануэла, идут. Где гравипушка?
– Мана…нет…с ними девочка…
Руки отпустили меня. Захотелось орать. Она снова выбрала его. Она всегда выбирает его. Дурацкая «сыворотка»? Больше не уверен.
Прямой как шпала Дарсис шагнул под высокий склон. Синяя рука нацелила гравипушку под небольшим углом вверх. Все ближе шумел лес.
На узкий обрыв над оврагом, точно над одеялами из газового облака, выпрыгнули десятки индейцев. Каждый зеленокожий нацелил в меня с Маной или копье, или стрелу, или камень в праще. В кустах за их спинами ревели оставленные животные. Плотная тень склона прятала Дарсиса от глаз индейцев. Ананси подождал, пока все индейцы не скучкуются на обрыве. Тогда он выстрелил.
Гравиволны разорвали склон, земля рассыпалась под ногами индейцев. Весь отряд зеленокожих с криками рухнул в газовое облако. И рыжая девочка тоже.
Шатаясь, я рванулся к ассасину.
– Дарсис, отдай гравипушку. Быстро!
Ананси внимательно смотрел на задыхающихся ллотов – на тех, кто не упал лицом вниз и не умер сразу. Девочка глотала воздух среди них. Слава богу, жива.
– Зачем?
– Среди них пленник. Девочка! Нужно спасти ее.
Мана не отрывала взгляда от Дарсиса, он спросил:
– Только ее?
– Нет, конечно. Всех, нужно спасти всех.
Ллоты кричали и плакали. Дымчатые языки опутывали их грудные клетки, сдавливали легкие, забивались во рты. Рыжая девочка молча хлопала губами. Как рыбка на осколках аквариума. Как Юля в безэховой камере. Новый старый ад.
– Дарсис, пожалуйста! Они умирают!
Дарсис смотрел на лица ллотов. Изучал судороги на зеленой коже.
– Всех не спасти.
Я оглянулся на Ману. На ее ресницах блестели слезы, голос дрожал, но слова, слова были ужасны:
– Они враги.
Мир рухнул. Теперь я знал: Мана всегда выберет Дарсиса. Даже если он сам дьявол во плоти. Возлюбленная Сатаны.
А я всегда выберу жизнь.
Я пнул Дарсиса под колено сзади. Сразу ударил кулаком в скулу. Ананси пошатнулся, попытался ответить. Но я шарахнул в него страхпулями – всей обоймой. Ассасин закричал. Рев обезумевшего зверя, взгляд жертвы автомобильной аварии: ты вел машину, ты заснул, ты живой, а все остальные в твоей машине нет – ты их убил. Только ты.
Гравипушка выпала из пальцев Дарсиса. Я поймал ее в воздухе и навел на Ману.
– Стой на месте.
Секунды уходили. Последние секунды жизни ллотов.
Дарсис осел на землю, тяжело дыша. Глаза Маны сверкнули как раскаленные черные алмазы.
– Иначе что? Пристрелишь?
Я не ответил. Она бросилась к Дарсису. Ананси уже отходил – поднимался, бешено мотая головой. Он был слишком сильным даже для моего отчаянного страха.
Я навел гравипушку на газовые клубы. В четыре выстрела тяжеловесное облако разлетелось в клочья. Развеянная пелена оставила после себя голую черную землю и зеленые тела на ней. Некоторые ллоты не двигались. Большая часть индейцев стонали, откашливались, пытались уползти прочь. Кое-кто хрипло пел. Сладкий голос в наушнике переводил слова молитв.
Я шагал между индейцами, рассматривая лица и живых, и мертвых. Голенастая девочка-ллот сидела у глиняных обломков склона. Тонкие руки сжимали ободранные коленки так крепко, будто ноги могли сбежать от нее.
Я протянул ей руку и сказал слова, которые обрадуют любого пленника:
– Ты свободна, – подождал своего переводчика и повторил за ней на ллотском: – Ки мот.
Краткий миг растерянности и неверия. Затем девочка заплакала и обняла мои ноги.
– Мямя.
«Спасибо».
– Разворачивайтесь на восток, – сказал я.
Лила из племени тенетников тихо сидела на поваленном дереве и глядела на нас огромными глазами с сочно-желтыми радужками и вертикальными зрачками. Любопытный рыжий котенок.
– Все это слишком далеко зашло, – сказал я. – Возвращайтесь в Адастру. Вы оба.
Дарсис и Мана переглянулись. Дарсиса все еще слегка пошатывало. Я вспомнил, как драпал дьяволк после одной единственной страхпули. Красный убийца выдержал целый град. Все, чем мой испуганный разум мог пульнуть.
Рука нащупала рукоятку гравипушки в кармане. Смогу я одолеть Дарсиса? Я взглянул на Ману. Одолеть их обоих.
После того, как я спас ллотов, наступило безмолвное перемирие между мной и убийцей. На некоторое время. Лила и убийца слишком ослабли. Разбитые ллоты снова могли напасть. Я нес Лилу на руках, Мана поддерживала плечо Дарсиса.
В полукилометре от злополучного оврага я развел костер. Сбегал на пляж за рюкзаком. Пока возился с хворостом и горелкой, Лила щебетала о себе. Пастбища ее племени простирались на юге, вдоль границы Седых равнин. Ее бабушка – Великий Мастер-ткачиха тенетников, Зоча – отблагодарит каждого спасителя ее внучки доспехом бурга, воина-брата вождя: костяными нагрудниками и шлемами, выточенными из цельного куска китового уса. Один доспех бурга стоит тридцать породистых геккондов. Отец Лилы, вождь племени, вручит мне томагавк избранника его дочери. Не меньше трех дней все племя будет пировать и праздновать. В каждом викиюпе, жилище будут веселиться и пускать по кругу калуметы, курительные трубки. В каждом викиюпе будет витать дым торжества.
Солнце медленно клонилось к буграм холмов на горизонте. Слишком длинный день не спешил заканчиваться. Я стоял перед Дарсисом и Маной.
Дарсис повел головой, чтобы в шее хрустнуло, и сказал:
– Мне нужны ответы. Чтобы их получить, я использую мощь унголов.
Я сверлил взглядом его бесстрастное бледное лицо с фингалом на щеке.
– Разве ты шел в Седые равнины не просветиться, зачем архонты выковали из тебя массового убийцу?
Ассасин хмыкнул и мотнул головой в сторону Лилы.
– Унголы ненамного цивилизованней дикарей-ллотов. Их ценность для меня – численность в десять миллионов особей. Армия, способная смести Западный филиал ананси и достать мне высокопоставленного чиновника с секретными допусками.
– Драный шакал, – прошипел я. – Стервятник. На самом деле ты хочешь еще больше новых трупов. Тебе их всегда мало, скажи?