Кабул – Кавказ

Автор выражает глубокую признательность Е. Айзенберг, В. Бабенко, И. Балашову, В. Ковалеву, К. Коневу, С. Серебряковой, М. Янюк за поддержку при написании книги, сердечно благодарит В. Лукова и Я. Семонова за разностороннюю помощь при работе над историческим материалом, а также отмечает особую роль в создании книги Л. Королькова.

Выбор Андрея Фурсова

© Волков В.Л., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Автор считает необходимым заметить, что при создании книги использован значительный документальный материал, полученный во многом из закрытых источников, однако ее содержание – это не всегда строгое следование фактам, а художественная их обработка. Поэтому как бы ни напоминали некоторые персонажи своих прототипов, читатель не должен поспешно отождествлять книжную реальность с исторической и принимать определенную близость за полное тождество. Задача автора – не калька прошлого, а видение будущего.

Предисловие

Мир, будучи единым целым, существует в большом числе туннелей реальности – как пространственных, так и временны́х. Иногда они идут параллельно, иногда пересекаются, создавая причудливые комбинации. Блестящий роман Виталия Волкова – о таких пересечениях: 1979 год и 2000 год; Россия, Афганистан, Кавказ, Германия. «Кабул – Кавказ» – это, на мой взгляд, философско-исторический роман в виде политического триллера и детектива. Как пишет сам автор, «исторический роман, написанный не в камне, а в слове, это детектив, прожитый в иллюзии объектива». Такой роман может написать только человек «внимательный к шорохам жизни» (я бы назвал это «формулой Волкова»).

Если переплавить всё богатство сюжетных ходов и материала «Кабул – Кавказ», то, прежде всего, это книга о том, как события в далёкой бедной периферийной стране, пусть даже лорд Керзон и назвал её «капитанским мостиком Азии», способны запустить цепь событий глобального масштаба и ударить по тем, кто выковал первое звено этой цепи – «Ступай, отравленная сталь, по назначенью» («Гамлет» в пастернаковском переводе). Причём, назначенье – не только СССР/Россия и Афганистан, но и мир в целом. В борьбе за «кольцо власти» над одной отдельно взятой страной, за её ресурсы (включая наркотрафик) генералы и политики ведущих стран мира влезли в Афганистан, и на первых порах казалось, все – Питовранов, де Маранш, Буш-старший и другие – выиграли, победили. Однако, как заметил по другому поводу поэт Наум Коржавин, «но их бедой была победа, за ней открылась пустота».

1979 год был одним из поворотно-судьбоносных годов ХХ века. Именно тогда окончательно восторжествовала запущенная Западом деградационно-деструктивная динамика, сначала проявившаяся на периферии, затем обернувшаяся разрушением СССР и в конечном счёте убившая сам Запад, превратив его в ублюдочное образование «Постзапад». Бездумные игры (в духе безумного dance macabre толкиеновского Голлума над Расщелиной Судьбы) на варварской периферии, будь таковая Римской и Британской империей или СССР и США, как правило, заканчиваются плохо: сначала варваризацией, а затем разрушением самих империй, даже если формально они назывались республиками. На примере США Чалмерс Джонсон, специалист по Японии и контрпартизанской войне, прекрасно показал это в своей трилогии-бестселлере («Отдача. Цена и последствия американской империи», «Печали империи. Милитаризм, секретность и конец республики», «Немезида. Последние дни американской республики»^[1]).

Книга Виталия Волкова – не только о политике и новой Большой игре, она о людях с их страстями: о любви и ненависти, о геройстве и подлости, о чести и предательстве, о профессионализме и о системно обусловленных бездарности и низости. Эти люди действуют в условиях наступающего безвременья, вынужденно становясь имперскими структурами (нередко в одном лице) вопреки всё более безвольной империи. Лишившись имперской «скорлупы», они оказываются один на один с Историей, причём порой в положении социальных или, если угодно, геоисторических ассенизаторов. Роман и об этом.

Он вообще обо многом, в частности, о времени как таковом. Недаром в книге есть строки о том, что Родина – это детство, т. е. прошлое время по определению. Но время может свёртываться Листом Мёбиуса, и прошлое оборачивается настоящим, архаика – футуризмом. В романе, помимо прочего, автор чётко фиксирует черты наступающего футуроархаического мира, который едва ли вызывает у него личную симпатию. Кстати, во многих отношениях, как это и должно быть с большой литературой, роман Виталия Волкова – очень личная книга.

Я прочёл его взахлёб. Рекомендую всем.

Андрей Фурсов

Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека.

Лев Толстой «Война и мир»

От автора

«Кабул – Кавказ» был закончен мной летом 2001 года. Тогда же он оказался в одном из московских издательств как самостоятельная книга, хотя, по замыслу, это была лишь первая часть большой работы «Век смертника». Да, наступал новый век, и его хребет уже проступал сквозь натянутую кожу уходящей натуры. Моим героям – писателю Балашову, журналистам Логинову и Войтович, старому спецназовцу Миронову – выпало на долю прощупать своими судьбами его хрящи и поспорить между собой, кто из них станет героем своего, а кто – нового, подступившего времени. 2000 год. Еще наяву не случилось колоссального теракта 11 сентября 2001 года, а им уже предстоит предотвратить большую, похожую беду, которой террористы задумали оглушить Европу в 2006 году. История своим долгим вдохом втягивает Балашова и его знакомых в свое чрево.

 
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки,
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки.
 

О. Мандельштам

Справится ли писатель с мировоззренческим заданием – распознать свое место в утерянном строю строк, которые могут изменить мир? Захочет ли строптивый журналист, которого сегодня, в 2023 году, при первом знакомстве иной коллега назвал бы либералом, помогать ветерану КГБ СССР? Хватит ли верности новому государству у старого пенсионера и его товарищей-спецназовцев, получивших посвящение в особый рыцарский орден, которого больше нет? Да и хватит ли у Андрея Андреевича Миронова сил? Ведь из своих чертогов выбрался и зовет на схватку сам Змей Горыныч, злой гений террора!

В середине 2000-х я дописал всю книгу «Век смертника». Вернее, я счел, что закончил ее. В тексте, отразившем мой замысел, была поставлена точка. Действие закончилось в 2006 году. Новый век обрел свою инерцию. Моих героев разбросало по миру. Хотя разбросало ли? Разве случайным образом разводит по полюсам магнитное поле намагниченные частицы?

И вот 2023 год. Эти строки я пишу в июле. Кто-то из моих персонажей изрядно повзрослел, кто-то состарился, кого-то уже нет. Или иначе: кто-то отстал от времени, кто-то должен снова одолеть время, убедить меня, что он – его герой. Нет, не так. Он может помочь мне понять, кто есть новый герой. «Герой нашего времени». Ведь я не знаю, что будет завтра. Идет смута. Та мировая и внутрироссийская смута, о которой спорили и которой хотели избежать мои написанные пером люди из «Кабул – Кавказа». Из «Века смертника». Что будет с ними? Что останется после победы? Проклятые вопросы. Ведь нынче такие чудища выползли из чащи, что Змей Горыныч рядом с ними – безобидный ящер. У этих поди сперва разбери, где голова, а где… хвост! И отчего-то все равно было не очень страшно за то, что «будет с родиной и с нами».

Но накануне по российскому ТВ я посмотрел передачу. В ней знаменитые люди, тренеры чемпионов и звезд, рассказывали о своих тренерах и учителях. Один – о великой балерине, которая, будучи очень старым человеком, сказала своему ученику, указав на уборщицу, которая лет на двадцать была младше: «Гляди, какой божий одуванчик!» А встретив насмешливый взгляд воспитанника, мол: «А вы-то!», шепнула ему на ухо: «А нас не сдуешь». Другая – о том, как от нее все отказывались, а одна – взяла и сказала всего-то лишь расправить плечи и глядеть не вниз, на тонкий холодный лед, под себя, а в бесконечное теплое небо, наверх. И гадкий утенок стала чемпионкой. Звезда хирургии, кардиолог, вспомнил о своем учителе, который слышал чужое сердце ухом. Дама в шляпе, воспитавшая десяток олимпийских золотых девочек, отточенным грифелем указательного пальца описала двоих своих наставниц – танцовщиц прошлого века, в котором у женщины иначе выгибалась стопа и профиль носа был неповторим. И только один гость, молодой благообразный ректор одного из лучших технических вузов, специалист по вычислительным машинам, на вопрос об учителях не назвал ни одного по имени. Вот тут мне стало не по себе. Неужели история имен заканчивается на цифре, и что, если в поле, расчищенном косарями победы, не останется колосков с зернами памяти имен тех, кто на нем сеял? Вот тогда – конец. И я решил, что мой роман еще не закончен. Слово может одолеть, приручить цифру. Слово на моем родном языке обязано очертить тот круг, за который не должно переступить забвение. Прошлое не симметрично будущему. Но подобно ему. Мера подобия – это мы, наши мысли, чувства. Слова, образы. И вот мои герои снова должны взяться за свое дело – ткать ту целокупную правду, которая суть связь между явленным и неявленным. Как за свое дело берутся поэты, чтобы вернуть значения словам и предметам…^[2]

Да, снова время героев. Не персонажей. Время разных героев. Тех людей, которые нелинейной связью скреплены с движительным механизмом истории. Скорее всего, в новой книге им предстоит действовать во времени, отсчитанном от середины августа 2021 года, из географической точки, имеющей знакомое и знаковое название – Кабул. Оттуда вместе с убегающими от талибов американскими летучими кораблями начался отсчет нового периода их, героев, жизни. Кабул – Донбасс? Или Кабул – Варшава? А если Кабул – Ташкент? Или?

Но вернусь к началу. К вот этой первой книге, названной «Кабул – Кавказ». В ней много персонажей, действующих в двух временных пластах. Начало их действий – Афганистан 2000 года. Хотя можно рассудить и иначе, – это тот же Афганистан, но 1979 года – года ввода туда советских войск. На путях героев – и Мазари-Шариф, и Москва, и Душанбе, и Кельн, и Нью-Йорк, и, и, и… (Поэтому я решил предложить читателю то, что делают авторы пьес, – перечень основных персонажей, с указанием того, в каком времени они действуют.) И, глядя из сегодняшнего дня на написанное тогда, готовясь взяться за завершение всего большого романа, я испытываю благодарность к ним – к моим главным действующим лицам. Они, порой упрямясь, сопротивляясь моим желаниям, порой, напротив, послушно следуя моей воле, а иногда и ведя меня за собой, помогли мне подготовить себя к перипетиям и баталиям сегодняшнего дня, к пониманию того, какими разными руками сплетается целокупная правда и целокупная русская история.

г. Владимир, июль 2023 г.

…Когда мы выбрались из обширного рыбьего желудка, то выяснилось, что мы составляем флотилию в тридцать пять судов всех национальностей. Наши мачты мы так и оставили торчать в пасти чудовища, чтобы предохранить других мореплавателей от страшной участи быть ввергнутыми в бездну тьмы и грязи.

Готфрид Август Бюргер, Рудольф Эрих Распе «Приключения барона Мюнхгаузена»

2000 год. Афганистан^[3]

Одноглазый Джудда

Группа отправлялась с базы в Мазари-Шарифе. Оружия не брали, так что два иностранца снова остались недовольны. Не могут без стали чеченцы. Молодые, смелые. Сухие, что порох. Как и все молодцы из чеченского отряда, что перевели из Кундуза в тренировочный лагерь Мазари-Шарифа. И такие же чужие, заносчивые. Особняком держатся, волчата, на пуштунов свысока поглядывают, а уж на наемников из Африки – и подавно. Света в них нету, того света, что в воине мусульманского братства дороже удали и уменья.

Потому командир группы, Черный Саат, был рад, узнав, что два чеченца пройдут с ним лишь до своей горной страны, а затем пути их разойдутся. Чужакам будет чем заняться на родине, а его афганцам предстоит еще дальняя лента-дорога. Афганцы у Саата все тертые, стреляные, земной жизнью успокоенные. Безумцы-фанатики, что вились вокруг Сабаты и Омана, были в коротком кинжальном бою хороши, но для долгого дела негодны. Иорданцев, саудовцев, йеменцев да алжирцев, во множестве прибывавших в лагерь, Саат не очень-то понимал – вроде бы за веру приехали сражаться, а вроде бы и за деньги. Торгуются, как на базаре, барыши обсуждают. Торговля – дело Аллаху угодное, спору нет, но для того ей и место другое отведено. Нет, Черный Саат предпочитал для серьезных походов «стариков» своего старшего брата Джудды, тех, кто пришел еще из моджахеддинов, протянул на себе годы войны с Советами. Этим побрякушек стальных да кумару не нужно, эти самим духом войны пропитаны, что хорошее мясо баранье – арчовым дымком.

– Не кинут нас там, как логово свое учуют? – Черный Саат все-таки не удержался от вопроса Джудде, руководившему военным делом во всем лагере.

Джудда был одноглаз, но своим единственным кошачьим глазом умел выражать тончайшие оттенки собственного отношения к говорящему. Если хотел, конечно. Черный Саат уже понял ответ по дальнему фонарику, вспыхнувшему в зрачке.

– Чеченский воин – умный воин. Не зверь, чтобы в логово рваться… А если глупый окажется, то у каждого ишака хвост имеется.

Черный Саат знал про хвост. Отважные чеченцы не слишком переживали за свою жизнь да и за жизнь родственников – что ж, Аллах взял, Аллах отнял, – но зато о поступающем им на банковские счета жалованье весьма беспокоились. Так что Джудда знал, как, кого и когда хватать за хвост, а потому Джудду даже чеченские бойцы уважали и опасались. За авторитетного человека держали его и в Кандагаре, и сам Мухаммад Омар, духовный лидер талибов, приезжал посмотреть образцовый лагерь в Шарифе. Но Черный-то Саат знал, что уважение – уважением, а смотрела голова «Талибана» на его брата подозрительным косым глазом, поскольку воевать-то он за них воевал, и хорошо воевал, дай Аллах каждому, но человеком был, как ни поверни, сторонним, тоже еще из «старых», и пришел к ним не сам, а с Зией Ханом Назари. С могущественным, великим воином джихада Назари, от которого политики в Кандагаре, наверное, и рады были бы избавиться, да не могли – ведь тогда Аллах разотрет их в пыль и развеет эту пыль по горячему ветру. Разотрет и развеет руками простых дехкан.

Сизый вечерний туман уже поднимался в горах, духота спала, пришла пора прощаться.

– Иди, брат, – сказал Джудда, положив сухую черную ладонь на грудь Черному Саату, – долго теперь вот так не обнимемся. Но я буду видеть тебя.

– Как? – насторожился Черный Саат. Его особое задание предусматривало полную автономность в течение целых шести лет, а связь с базой – только по объявлениям в газетах. Потому и отправлял Джудда во главе маленькой группы не кого-нибудь другого из проверенных людей, даже не Керима-Пустынника, а самого брата.

– Через небо. Небо – это зеркало. Если смотреть внимательно, то в отраженном им свете можно все разглядеть. Все, что тебе увидеть надо.

– А ночью, брат?

– И ночью. Ночью даже лучше. Только ночью все миряне фиолетовым светятся. Как в прицеле ночного видения. Молиться за тебя буду, Саати, Аллаха за тебя просить, за дело наше. Благое дело.

Глухой низкой ночью группа перешла Пяндж и, минуя российский пограничный кордон, уже к утру обошла поселок Московский и вышла на дорогу через Курган-Тюбе. Погранцы, похоже, прорыв зевнули вчистую, клюнув на «подставку» Одноглазого Джудды, пославшего через другой, просвеченный уже брод двух наркокурьеров с хорошим кушем – русские их и слопали охотно.

– Легко прошли, – сказал Саату чеченец по имени Темирбулат. Имя было длинное, неудобно произносимое, так что парня звали просто Рус. И коротко, и точно – был он вовсе не черен, а светел, в рыжинку, и по-русски пел чище любого шуравушки.

– Не говори гоп, – одернул Руса его хмурый щетинистый товарищ, и шедший поблизости Карат, тельник Черного Саата, одобрительно покачал головой – рано радоваться, рано. Лучше на Пяндже попасться, чем в глубине таджикской земли. Что верно, то верно. Возьмут на границе, без оружия, без кумара – тут отбиться легко. А что, золото, мол, мыли, да и забрели по неведению. Да вот они, наши лопаты… Десять лун от силы просидишь в темной, да и откинут тебя русские обратно. Разве что в брюхо да по почкам прикладом ткнут. Вот коль со стволами или с маком возьмут – тут дело другое. Так на то и шли налегке.

Ну, а если в Душанбе или еще где таджики прихватят, «менты» ихние – племя у них такое хищное, говорят, завелось, – тоже дело нехитрое. Есть верное средство, баксом называется. Действует моментально и без осечек. Потому и прав Карат – главное здесь, в приграничье, на русских не сесть.

По дороге катил грузовик. «Может, повезет?» – предложил хмурый чеченец Азамат. План у Саата был другой – разбиться на две группы по трое и ловить легковушки до самого Душанбе. Там и встретиться. Большая компания – большой риск. Но если уж грузовик сам собой из пыли к ним вынырнул, то не стоит отказываться. Может, это Аллах руку помощи протягивает, может, слышит он молитвы одноглазого брата?

– Бра-атан, платим полярные. В город во как нужно, у кума день рождения, – лихо забрасывал Рус.

– Сколько это выйдет по-вашему – полярные? В денежно-вещевом выражении? – Водила, тоже молодой парень, «мулат», не чистокровка-таджик, важно откинулся на сиденье.

– Полярные – это полярные. Хорошо будет. Я не фраер, а ты не «мерс». Двадцать баксов.

– Ха! Здесь чтоб только вас, красавцев, растаможить, мне вдвое отдать придется. Веселый. Шесть кумов таких нехилых, рыла во какие. Пятьдесят!

– Какие рыла, ай! Стариков не уважаешь! Сорок!

Саат подался вперед, желая побудить Руса к сговорчивости – нашел место базар на дороге устраивать. Что такое пятьдесят долларов за грузовик до столицы! Опять прав был Карат, когда говорил: не правильные они мусульмане, эти чеченцы. Гордыня их душит. Гордыня дороже дела. Как ни совершай намаз, далеки они от Аллаха. Заберет, отберет Аллах у них сейчас грузовик, отнимет свою руку дарящую.

Однако шофер, напротив, распался в улыбку, словно своего признал:

– Покатили. Загружайтесь в кузов, родственники. А все-таки рожи у вас, мужики, такие, будто на похороны вы торопитесь, а не на именины. А?

С шофером повезло. Военных не было, а менты в округе его знали, и лишь уже ближе к Душанбе один пузан остановил машину и долго расхаживал вокруг нее с важным видом, как козел вокруг жерди. Автоматом водил – туда-сюда, туда-сюда. Словно принюхивался.

– Если прицепится, скажи, рабочих с Московской заставы везешь, – прошептал чеченец водиле, – быстрей отстанет. А то как полезет в ксивы вчитываться.

– А что, они у вас по-еврейски написаны? Не разобрать? – прищурился шофер.

– Они у нас хоть какие. Ему не один моржовый? Деньги-то у нас самые натуральные, русские… – Рус показал парню зеленую купюру.

– Так, может, накинешь ему десяточку? Быстрей разъедемся по краям света. Они же здесь не прицепливаются, а прицениваются.

Рус порадовался предусмотрительности Черного Саата, после перехода границы разделившего меж своими людьми мелкие деньги.

– Бери. Только чтоб быстро. А то знаю я этих. Им палец, а они руку.

– Эй, Хаматыч, – бодро крикнул менту шофер, получив червонец. Он выскочил наружу и протянул тому руки.

– А, дорогой, не признал, не признал. Видишь, стекло лобовое в пыли у тебя, а номер грязью забрызган. Не признал, дорогой, – улыбался, шагая навстречу, мент.

– Ну, дорогой, здравствуй тебе.

Мужчины поручкались, потом обнялись. Перекинулись несколькими словами, после чего шофер вернулся.

– Все, теперь до столицы без тормозов доедем, – сообщил он Русу и хмыкнул, глядя в зеркало на удаляющуюся глиняную фигурку милиционера. – Стекло ему, видишь ли, пыльное. Шакал.

– Деньги где? – буркнул Рус.

– Где, где! У него в лапе, как морковь в бабе.

– Когда успел?

– Здрасьте пожалуйста. Зачем, думаешь, завели в Азии порядок руки жать? Вот спросишь тоже.

Шофер как в воду глядел – до Душанбе добрались без остановок. Но все равно Рус отдал парню не сорок, а тридцать долларов.

– Ты еще всех своих кунаков на дорогу выведи. Может, у тебя семья – весь МВД ваш таджикский, а нам их кормить, да? Давай, брат, давай, меру знай, лишнее просишь.

– А как с полярными быть? Сам обещал, я тебя за язык не тянул!

– Так вот они, полярные. А сорок – это тебе не полярные, это космические.

Черный Саат опять хотел вмешаться, но шофер, вместо того чтобы затеять скандал, снова хохотнул и хлопнул чеченца по плечу:

– Во, достойный мужчина, уважаю.

И все равно, хоть и вышло с шофером как нельзя лучше, но Саата раздражала чужая, прямолинейная и мелочная хитрость, не нравилась эта манера называть незнакомых, встречных неверных братьями. Брат – это брат. Это кровь. Это больше чем кровь, это одно начало, один конец. Потому что все должно вернуться в свое начало. И не надо путь свой усыпать словами звонкими, но лишними. Их надо беречь пуще денег. Даже для дела. Потому что сложно и связно устроен мир, как петляющая мозаика на минарете, и кто знает, как еще отзовется сказанное слово, какую подставит ловушку незадачливому путнику-человеку. Так считал Черный Саат, так же считал его тельник, его тень Карат, так же считали четверо других афганцев, перешедших на территорию врага. Вот потому-то Черный Саат рад был тому, что идти им вместе с Русом и Азаматом еще недолго. До Астрахани.