Глава 3. Последний клиент
– О! Это вы? – женщина была явно удивлена.
– Да…я… – гость на пороге растерялся, словно и сам не ожидал от себя такой наглости прийти сюда.
– Вас зовут, кажется, Дитрих Штеф?
– Штоф, но это не важно.
Дама выждала паузу, но гость не заговорил, продолжая нещадно теребить в руках край жилета.
– Что же привело вас ко мне? Я, признаться, удивлена увидеть вас вновь, да еще и на пороге своего дома. Заказ вы выполнили, я с вами рассчиталась. Или я ошиблась с суммой?
– Нет, нет! Не ошиблись, просто…
– Тогда потрудитесь ответить, что вам нужно? У меня больше никто не умирал, поэтому услуги мне ваши пока не нужны. Да и к тому же я занята.
– Дорогая, кто там? – донёсся мужской голос из глубины дома. Необычный акцент выдавал в нём приезжего.
Женщина вспыхнула румянцем, растерялась, выскочила на порог, тут же прикрыв за собой дверь.
– Это мой двоюродный брат, – быстро произнесла она. – Приехал по случаю кончины Фрэнка. Что вам вообще надо от меня?!
– Понимаете…я… тут такое дело… ваш муж… может быть это вам покажется странным…
– Что происходит? – дверь открылась, и на пороге возник по пояс голый поджарый парень, на вид толи испанец, толи цыган. Его исцарапанная грудь окончательно смутила Дитриха.
– Двоюродный брат, – словно оправдываясь, пояснила вдова, перехватив растерянный взгляд Дитриха. Потом ядовито посмотрела на «брата», задыхаясь от обилия слов, не смогла ничего членораздельного сказать, фыркнула и отвернулась в сторону.
Неловкая пауза выжгла остатки мыслей и Дитрих, нещадно терзая свою шляпу, не нашел ничего лучшего как спросить:
– Как прошли похороны мужа?
– Замечательно. То есть хорошо. То есть… ну как обычно проходят похороны? – мы попрощались со своим любимым Фрэнком и предали его земле. – Вдова утерла сухие глаза. – Потом лёгкое вино в дань памяти, музыка, траур… А зачем это вам знать?
– Я просто интересуюсь, – Дитрих похлопал себя по карманам. – Я тут на днях пересчитал чеки и платежи, и обнаружил, что вы немного переплатили мне. Вот, принес сдачу. Поэтому, собственно, и зашел. Вот. Прощайте. Извините за беспокойство. Еще раз примите мои соболезнования.
Дитрих ссыпал в бледные ладони вдовы всю мелочь, полученную им при покупке вина, и поспешно ретировался, сделав неумелый реверанс шляпой.
– Чудной он какой-то, – прошептал испанец вдове и они, взявшись за руки, зашли в дом.
* * *
Всю ночь Дитриха терзали кошмары.
В одном из них он убегал от пьяного гробовщика и всё никак не мог оторваться от преследования, постоянно спотыкался, падал, загребая ртом землю. Потом ему чудились общипанные куры, розовые и уродливые, как новорожденные мышата, норовившие больнее клюнуть его за ноги. А под утро и вовсе приснился Фрэнк, полуистлевший, поднимающийся из могилы, а Дитрих, оказавшийся почему-то вдруг голым по пояс поджарым испанцем с расцарапанной грудью, всё пытался сфотографировать вдову и никак не мог её усадить на стул, она постоянно вертелась, говорила, что опаздывает на похороны и что если не успеет, то все напьются, не дожидаясь её.
Проснувшись разбитым, как вчерашняя бутылка из-под самогона, Дитрих протер глаза и принял тяжелое, но такое желанное для себя решение, о котором так давно мечтал, но всё никак не насмеливался воплотить в жизнь. Подложив руки под голову, лёжа на кровати, он с улыбкой приговоренного к смерти, которого внезапно оправдали и отпустили на свободу, торжественно произнес в потолок:
– Дамы и господа! Салон фотографий мастера Дитриха Штофа закрывается навсегда!
«Как закрывается? Неужели закрывается?» – загалдели голоса в голове – Идеальные Покупатели, о которых он так долго мечтал, но так и не дождался, и просто выдумал, потому что жить без Идеального Покупателя никак нельзя, ведь то не жизнь уже получается, а так, существование.
– К чертям! Закрываюсь! Я сказал! – воскликнул Дитрих и бухнул ногой по кровати. Получилось криво, серьезности к словам не прибавило, лишь заныло в колене.
«А как же заказ мистера Тонкие Ухоженные Усы?» – ехидный голос, по-кошачьи растянувшись где-то под затылком, зародил сомнение в душе. Злобный Карлик-счетовод.
– А ведь и, верно. И предоплату он дал. Не хорошо получается.
«Не хорошо», – промурлыкал голос.
– Деньги ему отдам! Чего мне? Не жалко. – Тут же нашелся Дитрих.
«Не держишь обязательства. Что же ты за человек такой? Взял деньги, обещал клиенту, что выполнишь его заказ, он сидит, ждёт, надеется. Верит в тебя. А ты ему… Кстати, у тебя и денег-то уже не осталось».
– Как не осталось?!
«Легко и просто. Посчитай: расходы на вино, еду, табак. Вспомни, кто вчера в пьяном угаре одноногому нищему танцору монеты сыпал от щедрот своих?».
– Это я погорячился, – опуская глаза, смущенно сказал Дитрих.
«Угу, погорячился», – в тон ему ответил голос.
– И что делать?
«Выполнить заказ, забрать оставшиеся причитающиеся тебе денежки, а там уже и закрываться. Или не закрываться и продолжать работать. Чего тебе на старости-то лет жизнь менять вдруг захотелось? Не поздно ли? Сиди себе в тепле, фотокарточки окунай в реактивы да радуйся, что крыша над головой есть».
– Цыц! Надоело! Денег мне вполне хватит на безбедную старость. По крайней мере, на хлеб с вином уж точно. А трупы фотографировать – сил нет! Заказ исполню – это да, раз обещал, то исполню, верно говоришь, негоже обещания не исполнять. А потом закроюсь! Навсегда! Я сказал!
«Дурак ты!», – бросил голос и исчез в потоке выплывших ругательств и стыда за вчерашние пьяные похождения.
* * *
– Вы сегодня выглядите… уставшим? – с трудом подбирая нужные слова, мистер Тонкие Усы с любопытством оглядел Дитриха. – Что-то случилось? – он насторожился. – Вы не выполнили мой заказ?
– Нет, заказ я сделал, как просили. Вот фотографии.
Конверт небрежно упал на стол.
– А что же тогда? Хотя, наверное, это не моё дело.
– Я лавку закрываю, – едва слышно сказал Дитрих.
– У вас обеденный перерыв? – спросил клиент, уже в пол уха слушая Дитриха, всё больше погружаясь в разглядывание фотографий.
– Нет, насовсем закрываюсь. Надоело. Устал я.
– Что ж, признаться, я несколько огорчен. – Тонкие Усы с трудом оторвался от лицезрения карточек. – Вы мне понравились как мастер, лишних вопросов не задаете, работу в срок выполняете. Я хотел ещё вас заказами снабдить…
– Упаси боже! Вся эта мертвечина, это же жуть какая-то!
– От чего? Напротив. Мертвый человек – самый лучший человек. Он не кричит, есть не просит, революций не устраивает, истерик не закатывает. Идеальный человек, – гость непринужденно рассмеялся.
– Вы так странно говорите.
Тонкие Усы вновь рассмеялся.
– Вы не первый от кого я это слышу. Ну да ладно, – гость отточенными движениями поправил галстук. – Рад был с вами работать… кстати, мы ведь даже не знакомы.
– Дитрих Штоф.
– Себастьян Корб.
Они пожали друг другу руки.
Дитрих долго мялся, жевал ус, потом всё же осмелился и спросил.
– Скажите, а зачем вам фотографии мертвецов? Просто любопытно очень. Обещаю, ничего никому не скажу!
– Мистер Штоф, чем же вы тогда будете заниматься, когда закроете магазин, как не гадать об этом, строить самые фантастические предположения? – Корб улыбнулся. – Навряд ли мой ответ будет равносилен по интересу той гипотезе, что вы выдумаете про меня. Фантазия всегда интересней реальности. Пусть это будет моей маленькой тайной.
– Ну, это вы зря. Иногда в жизни случаются такие вещие, в которые трудно поверить, – сказал Дитрих. Он готов был уже рассказать этому малознакомому человеку про то, как увидел приведение, может даже угостить вином, излить душу о наболевшем, но гость резко встал, показывая, что продолжать беседу не намерен и, еще раз пожав руку, сказал напоследок:
– Если передумаете закрываться, сообщите мне об этом. Вот моя визитная карточка.
И ушел, оставляя Дитрих наедине со своими мыслями.
Глава 4. В гости к гробовщику
– Я хотел вас убить!
С этих слов началось еще одно хмурое утро.
– Чего же я вам…
– Я хотел вас убить, честное слово! Вы мошенник! Я заплатил вам крупную сумму денег, а вы обманываете меня, халтурите!
– Да объясните же вы, наконец, в чём дело?!
Корб, стоящий на пороге лавки, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Выдохнул. Его тонкие усы дрожали, едва не искрясь от наэлектризованного гнева. Потом, чуточку успокоившись, он начал говорить, медленно, тщательно выговаривая каждое слово:
– Фотографии. Мой заказ был предельно прост – фотографировать мертвецов. Мер-тве-цов – это значит умерших, погибших, покойников, не живых. А вы… мошенник!
И тут до Дитриха стала доходить суть происходящего. Он привычным жестом пригладил бороду, облизал потрескавшиеся губы; щеки налились здоровым румянцем.
– Как, вы были у гробовщика?
– Что?
– Понимаете, тут такое дело… вторая серия фотографий… у гробовщика на тот момент было одиннадцать трупов, но двое из них никуда не годились – одному в драке кузнец голову молотом размозжил, там от головы ничего толком не осталось – так, труха одна. А второй со скалы навернулся, в мешке по частям лежит, мы даже открывать не стали – побрезговали. Понимаете?
Дитрих виновато опустил глаза, стал нещадно выкручивать свои пальцы.
– Вот мы и решили схалтурить, морду гробовщика заснять. Вы только не ругайтесь, гробовщик, когда напьётся, и вправду на покойника похож становится – глаза стеклянные, лицо серое. Я готов вернуть пропорциональную сумму за эту фотографию. Ну не было больше трупов, сами поймите! – взмолился он. Потом тише добавил: – Извините.
– О чём вы вообще говорите? – Корб растерялся от обилия слов, выпущенных Дитрихом. Его поток гнева угас, оставив лишь непонимание.
– О второй партии фотографий. Трупов говорю, не хватило. Вы сказали десять фотографий сделать, а там приличных трупов только девять. Каюсь, обманули. Но не мозги же фотографировать, ей-богу!
– Так вы еще меня и там обдурили?!
– Только там, как вы выразились, и обдурил, хотя слово «обдурил» имеет какой-то оскорбительный, неприятный оттенок, давайте лучше скажем…
– Вы мошенник! В двойне мошенник! Две подделки – это уже слишком!
– Почему две, господин Корб? Одна, я же вам объяснил уже. Признался, а чистосердечное признание, это сами понимаете, дорого стоит.
– Что вы мне голову морочите?! В первой фотосессии… вот… – Корб вытащил фотографии, пролистал их как игральные карты, вытянул одну, нужную, сунул Дитриху под нос. – Вот. Этот человек, он не мертв! Я сам лично видел его своими глазами, живого! У меня отличная память на лица, можете не сомневаться. Живехонький он! Что вы на это скажете?
Дитрих взглянул на снимок. Скуловатое лицо, острый с горбинкой нос, шрам на лбу. Припомнились кое-какие детали. Он фотографировал этого покойника вторым по счёту, гробовщик что-то рассказывал про него, но запомнилось лишь одно – умер бедняга от отравления.
– Вы что-то путаете. Этот человек мёртв, – как можно мягче сказал Дитрих.
– А может, это вы что-то путаете? Может это и не покойник вовсе, а очередной ваш знакомый?
Дитрих еще пристальней всмотрелся в фотографию.
– Господин Корб, я сожалею, что обманул вас с фотографией гробовщика, но сейчас я говорю с вами откровенно – подделка была только во второй серии снимков. В первой партии все мертвецы, мертвее не бывает.
– Что же вы хотите сказать? Он ожил что ли?
От этих словно что-то кольнуло под сердцем, перед взором Дитриха вдруг возник Фрэнк, горбатый, неуклюжий, глазеющий на витрину мясной лавки. Холодок пробежал по коже.
– Господин Корб, я верну вам все деньги, только прошу об одном – давайте вместе сходим к гробовщику, и я вам докажу, что тот человек на снимке мертв. Тут что-то происходит непонятное.
Дитрих потрогал свой лоб – температуры нет. Но ощущение такое, что вот-вот закипит котелок. Не громко сам себе сказал:
– Кажется, я начинаю сходить с ума. Некоторые люди, которые, как я был абсолютно убежден, мертвы, вдруг оживают. Чертовщина какая-то.
Корб нахмурил брови, взглянул на Дитриха – старик вызывал серьезные опасения за своё здоровье, – потом сказал:
– Хорошо, я согласен. Но если окажется, что вы меня обманули, я разрываю с вами сделку, и вы возвращаете мне деньги. Все до последней монеты!
– Если окажется, что я вас обманул, то я прямиком идут в больницу.
…Шли молча. Сквозь толпу, по базарной площади. Было видно, что Корб не привык к многолюдным местам, норовил потеряться и всё время отставал, засматриваясь на красивых особ женского пола. Дитрих лишь нетерпеливо ждал его, переминаясь с ноги на ногу. Когда проходили мимо мясной лавки Дитрих, на всякий случай перекрестился, шарахаясь в сторону от странных чавкающих звуков, доносившихся изнутри лавки.
Лавка была закрыта.
– Вы чего-то испугались? У вас вид, будто вы привидение увидели.
Дитрих нервно хохотнул.
– Мне кажется, что видел.
– О чём вы?
– Не важно. Пойдёмте. Тут недалеко, если мы по тропинке срежем. Осторожно, лужа, не запачкайте ботинки!
Они пробирались по тесным переулкам, два раза пролезали через разинутые дыры в заборе и ощетинившиеся заросли нестриженных кустарников (Корб ворчал, но покорно шел вперед), пока не уперлись в обветшалое серое здание. На двери висела выцветшая табличка.
– «Гробовых дел мастер Антон Хер», – прочитал Корб.
– На самом деле – Хернст. Просто буквы отпали в конце, табличку всё забывает обновить.
Корб фыркнул в сторону, позвонил в сиплый колокольчик.
– Гробовщик тугоух. Колокольчик для красоты висит, – пояснил Дитрих и мощными ударами кулаков обрушился на дверь. Та жалобно заскрипела, выгнулась, но устояла под неистовым напором гостей.
– Иду, иду, иду, – заворчал кто-то за дверью. Лязгнул замок. – Чего надо?
На пороге возник тощий сутулый старик с непропорционально длинными до самых колен руками. Щурясь от солнца, пристально разглядел гостей. Один его глаз как бешеная собака на привязи всё метался из стороны в сторону, второй же, пораженный катарактой, безучастно и слепо глядел в бок.
– А, снова ты! Заходи. Парнишку себе в прислуги взял? Это правильно, ей-богу. Помрешь, кто щелкать будет? Ножом-то я умею управляться. Тут ума особого не надо. Выучить за полдня смогу, если понадобиться, кого угодно. А тебе чтобы передать, значиться, умения твои, навыки, надо уйму времени затратить, как мне думается, это да. А аппарат где? Ты, небось, опять той гадости взял? Тогда чуть не ослепли с неё. Не буду её больше пить! А фотографироваться можно. Мне понравилось!
– Антон, мы не фотографировать пришли…
– А у меня спирта нету! Я сразу скажу – чего тайны-то таить. Нету спирта. Не проси даже! Не дам!
– И не за спиртом. Узнать хотели. Вот про этого.
Дитрих достал фотографию.
Гробовщик схватил своими длинными, но как оказалось очень ловкими пальцами карточку, тщательно рассмотрел её одним глазом, обнюхал, попробовал на зуб, ковырнул уголок заскорузлым ногтём.
– Забавная эта вещь – фотокарточка, ей-богу! Раньше картины рисовали, портреты, а сейчас – чик! – и готово! – улыбнулся он, обнажая гнилые зубы. – Ну проходите давайте, коль не за спиртом.
Зашли внутрь. В комнате было прохладно, после жаркой пыльной улицы в самый раз. Огромная, размером с повозку, глыба льда, специально сюда привезенная и покоящаяся у дальней стены, создавала в помещении необходимую температуру.
Корб вытер взмокший лоб, стал осматриваться; отошел в сторону, разглядывая каталки и различные медицинские приспособления. Посмотреть было на что. Различного размера резаки, от крохотных, не больше мизинца младенца, до огромных, мясницких, коими антрекот кромсать в самый раз, пилы, зубила, черпаки и иные причудливые приспособления, о назначении которых можно было только с ужасом догадываться.
Отшатнувшись от разложенного инструментария, неуверенной походкой Корб приблизился к столам, где лежали трупы. Украдкой внимательно изучил их. Потом, бледный, толи от холода, толи от вида покойников, быстро вернулся к Дитриху и гробовщику.
– Дитрих, – шепнул он. – Здесь все девять человек с фотографий. Не хватает только одного. Того самого.
Дитрих неопределенно покачал головой. Спросил:
– Антон, расскажи про этого человека, что на фотокарточке.
Покойницких дел мастер еще раз глянул на фотокарточку, неопределенно ответил:
– А чего рассказывать? Мертвый он. Помню, привезли его ко мне. Вот и все. Чего еще надо-то?
– Он еще в морге? – вмешался в разговор Корб – Можете нам его показать?
– Не могу. Я закопал его уже. Похоронил. Чего почём зря разлёживаться? – гробовщик вернул карточку. – Закопал, да, именно так. Закопал и всё тут. Пусть земля ему будет, как говорится. А лежать у меня тут, место занимать, это я не позволю. Не для отдыха лежаки тут делали, чтобы…
– Посторонись! – крикнули позади, и Корб от неожиданности отпрыгнул в сторону.
Двое крепко сбитых парней с одинаковыми похожими на тыкву головами и взглядами, не обременёнными мыслью, вкатили в комнату тележку, на которой, подрагивая от тряски, лежало тело. Грязная с желтыми пятнами простыня съехала вниз, открывая жуткое лицо покойника. Рукоять ножа утопала в левой глазнице, открывшийся рот скривило в последнем беззвучном крике.
От этого вида Корб только охнул, еще сильнее побелев.
– Видал? – деловито произнес гробовщик. – Умирают как собаки. Каждый день привозют. А мне управляйся тут с ними. Так говоришь, нету у тебя выпить, да?
– Что случилось, господа? – из тёмного закутка подсобки выскочил еще один мужчина. Двумя жестами быстро распорядившись положить тело в нужное место, он подошел к присутствующим. Движения его были плавны и в какой-то мере даже гипнотизировали. Желчное бритое худое лицо, словно маска не выражало никаких чувств. Протерев монокль об халат, и обхватив его бровью и щекой, словно беззубым ртом, незнакомец пристально изучил гостей.
– Они не туда попали, ей-богу! – протараторил гробовщик, спешно выпроваживая Дитриха и Корба в спину. – Болваны, что с них взять! Идите давайте, подобру, как говориться!
Дверь с надсадным треском захлопнулась, отторгая Дитриха и Корба из приятной прохлады в летнюю липкую жару.
– Я же сказал, что человек на фотографии мертв, – произнес Дитрих, отряхивая пыльные штанины.
– Слова полупьяного для меня не являются доказательством! Я не видел главного – тела. – Корб взглянул на Дитриха. – Признайтесь честно, что вы схитрили. Зачем весь этот балаган?
Дитрих, не вытерпев, сплюнул под ноги, с досадой махнул рукой.
– К чёрту! Всех денег не заработать! Верну я вам всё. Завтра верну. Если желаете, занесу прямо домой к вам. А сейчас позвольте с вами распрощаться. Надеюсь, дорогу домой вы найдете без меня? Признаться, надоело мне всё это. Терпение лопнуло! Надо горло смочить, у меня, кстати, сегодня праздник – я закрываюсь!
Глава 5. Начало безумия
– Кто эти люди?
– Да так. Знакомые.
– Антон, ты же меня знаешь. Я шутки шутить не люблю. Я тебе голову отрежу.
– Я же говорю, просто знакомые.
– Знакомые? Как зовут?
– Старика вроде Дитрихом величают.
– А тот, худой, с усами?
– Того я впервые вижу.
– Не ври мне.
– Я не вру. Честно.
– Зачем они приходили?
– Просто так.
– Просто так, паскуда, к тебе никто не ходит. Ты гробовщик, а не продавец ванильной карамели чтобы к тебе просто так ходить! Выкладывай всё на чистоту!
– Да, я…
– Видишь скальпель? Я тебе глаза вырежу. Я тебя на ремни располосую, я тебя…
– Фотографировать приходили!
– Фотографировать?
– Да. Это как картину нарисовать, только быстрее и натуральнее.
– Знаю я что это такое. Что они фотографировали?
– Как что? Трупы.
– Трупы?! Трупы?!! Я тебя, паскуда, сейчас четвертую!
– За что?! Не надо! Ой-ёй!
– Иди сюда! Вылезай из-под стола!
– Нет!
– Живо!
– Не надо меня убивать!
– Зачем им эти фотографии?
– Не знаю! Честное слов не знаю. Дитрих не говорил. Может, этот, – как его? – пост мортем?
– У этих трупов, паскуда, родственников нет! На кой дьявол ему этот пост мортем? Тут что-то другое. Не спроста всё это. Ты разговаривал с ними обо мне?
– Нет! Конечно, нет! Как я мог?
– Смотри у меня! Если кто-нибудь узнает обо всём, что тут творится, я тебя живьём закопаю! Ты меня понял?
– Конечно понял, отчего не понять?
– Вот тебе скальпель, иди к старику и убей его.
– Что…
– А потом убей того, усатого. И смотри, аккуратнее, чтобы тебя никто не увидел.
– Они же не виноваты! Они ничего не знают!
– Виноват ты! Позволить запустить их сюда, да еще – подумать только! – разрешить фотографировать трупы! Ты болван! Денег хотел подзаработать? Я тебе мало плачу?
– Нет-Нет! Хорошо платите.
– Ты совершил ошибку. Я этого не люблю. Но время ещё есть всё исправить. Иди и убей их. Обоих. Иначе я убью тебя.
* * *
Это был обычный дом, ничем не примечательный, может, чуточку больше и с медными начищенными до блеска дверными ручками, не в сравнение с другими домами, где дверные ручки сделаны были из дерева и ржавых гвоздей, а то и вовсе отсутствовали. А тут круглый полированный набалдашник, в руке сидит как влитой, так и охота рвануть на себя.
На стук долго не открывали, Дитрих думал уже уходить, как раздались торопливые шаги, и дверь распахнулась.
–Добрый день, – сказал Дитрих, сняв шляпу. – Я деньги принёс. За не выполненный заказ.
Корб, взмыленный, с растрёпанными волосами и глазами, не по обыкновению своему округленными, даже не взглянув на деньги, схватил Дитриха за шиворот и живо втащил в дом, с грохотом захлопнув дверь.
«Будет бить», – подумал Дитрих, примериваясь взглядом к чугунной статуэтке голой бабы – в случае чего такой и отбиться можно.
– Дитрих! Дитрих! – Корб будто сошёл с ума. Не в силах сказать что-либо ещё, он вцепился ему в локоть и стал судорожно трясти, постоянно оглядываясь на дверь.
– Что случилось? Что с вами?!
– Я видел, Дитрих! Видел своими глазами!
– Что видели?
Корба этот вопрос словно поставил в тупик. Он задумался, что-то пробубнил себе под нос, потом растеряно поглядел на Дитриха и, не зная с чего начать, спросил:
– Вы пьете?
– Бывает, – смущенно ответил тот.
– Да, действительно, надо выпить. Мысли придут в порядок. Боже, я ведь действительно это видел, своими глазами!
Корб метнулся к журнальному столику, туда, где стоял графин, трясущимися руками с трудом наполнил стакан прозрачной жидкостью, половину расплескав. Протянул гостю. Дитрих отхлебнул чуток и с удивлением обнаружил, что это крепчайший шотландский самогон, какой пьют только самые отъявленные моряки. Таким напитком согреться можно даже в самый холодный шторм. А как уж он бьет в голову, о том легенды ходят.
Свой стакан Корб осушил в два глотка, скривился, не удержавшись, закашлялся. На глазах навернулись слёзы.
«Силён!» – с почтением подумал Дитрих, глядя на раскрасневшееся лицо Корба. Потом, перекрестившись, последовал его примеру. Словно и не жидкость вовсе, а смесь из стекла и расплавленного металла залилась в утробу, прожгла горло, желудок, растеклась огнем по животу. Стало тепло, приятно.
Они уселись в кресла у камина, Корб плюхнулся глубоко, небрежно, закатив глаза, Дитрих присел на самый краешек.
– Я деньги принёс, – повторил Дитрих не громко. Протянул мешочек.
– Нет, деньги оставьте себе. Вы меня не обманывали.
Корб посмотрел на Дитриха круглыми полными ужаса глазами. В них уже искрились хмельные огоньки. Севшим голосом прошептал:
– Я видел мертвеца!
Словно обожгло уши. Дитрих скривился, с неохотой спросил:
– Какого мертвеца? Это вам должно быть почудилось!..
– Нет, не почудилось! Я вправду видел! У меня очень хорошая память на лица. Я не мог ошибиться.
– Бросьте, Корб. Это от усталости. Мне вот иногда тоже кажется, что по улице гуляют люди, которые мертвые уже как вроде. Но мы-то с вами, взрослые люди, понимаем, что такого не может быть. Это от усталости, точно говорю, – Дитрих нервно рассмеялся.
Корб веселиться и не думал. Он наклонился вперед, ближе к Дитриху, и, словно опасаясь, что его слова могут услышать посторонние, едва слышно прошептал:
– Тот морг, вы помните? И зачем я только согласился на ваши уговоры идти туда? Я видел там всех мертвецов, которых вы снимали. Решил удостовериться, что вы меня не обманывали, а фотографировали именно покойников. Будь я проклят, если в тот момент они не были мертвы! Мертвее не бывает! А потом… я возвращался домой, зашел в пару лавок. И уже почти у самого дома… идёт навстречу! Вот его фотография, на столе.
Дитрих глянул на стол. Там тыльной стороной вниз лежала фотокарточка. Он поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв. Дитрих тоже его помнил.
– Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся – точно он! Живой! Дитрих, слышите? Жи-вой!
Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти.
Дитрих хотел сказать, что такого просто не может быть, но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот…кто? призрак? хмельной туман? живой человек?
– Это от усталости, – наконец прошептал Дитрих, но не поверил своим словам.
– Дитрих, я сошел с ума? – с надеждой спросил Корб.
– На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже безумен, – Дитрих поднёс стакан к губам, но тот оказался пустым.
– Я принесу ещё, – спохватился Корб. Встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь.
Дитрих поднялся, его тут же начало качать – он понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться.
Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.
Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами.
Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим – кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами.
Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других – пейзажи, до боли знакомые сердцу – Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.
Дитрих поежился.
Захотелось выпить ещё.
Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.
– Красивые картины, – произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.
– Это мои картины. Я – художник.
– Ваши? То есть вы их нарисовали?
– Да.
– Очень красиво, правда. А вот этот дядька – это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то.
Корб смутился.
– Это же Юлий Цезарь!
– Цезарь, – эхом повторил Дитрих. – Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав?
Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.
– Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу.
Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской.
Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.
– Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов… – хлопнул он себя по лбу.
Корб улыбнулся. Пояснил:
– Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться?
Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот.
Город – несомненно, Иерихон, – главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни. Дома превратились в развалины – камни и пыль. Кого-то придавило обрушившейся стеной, среди обломков видны части человеческих тел. Горят соломенные крыши. Маслянистый дым стелется по земле. Собаки надрывно лают, но предотвратить случившееся уже не могут. Солдаты храбро защищали город, но теперь они мертвы – их тела подмяла под себя вражеская конница, на копьях висят ошметки тел. Лица погибших, маски смерти, выражение боли. Эти лица, эти гипнотические лица, так знакомы! Проклятье!
– Погибшие люди на картине… вы срисовали их с моих фотографий. Но зачем?!
Дитрих смахнул холодный липкий пот со лба, нервно стал почесывать свою бороду.
– Достоверность, – ответил Корб. На его лице играла едва заметная улыбка – он был доволен, что его работа произвела впечатление. – Для меня каждая деталь имеет значение. Не хотел срисовывать мертвецов с живых людей, – суеверный я в этом плане, – поэтому обратился к вам.
– Будь проклят тот день, в который я родился! Эта картина – у меня холодок по спине пробежал! Господи, а местность! Я знаю этот район – это ведь центральная площадь.
– Верно.
– А зачем?.. – Дитрих не смог сформулировать вопрос до конца.
– Иерихон – это то место, о котором я узнал случайно. Был как-то раз проездом. Как увидел, сразу понял – здесь будет написана моя следующая картина. Видите ли, места для меня имеют огромное значение. Они дают мне силы, вдохновение. Это не увидеть глазами, только почувствовать на уровне сердца. Пространство начинает оплетать тебя невидимыми жгутами силы и уже невозможно вырваться. Иерихон – как раз такое место. Место силы. Но силы тёмной. Такое тоже бывает. Поэтому картины получаются несколько мрачными. Я долго продумывал сюжет, подбирал ландшафты, но, увидев этот город, отбросил всё. Просто начал рисовать первое, что пришло в голову. Сделал сотню набросков и эскизов. Ходил по городу, смотрел. А потом меня словно осенило. Словно пришло откуда-то сверху. И я начал писать эту картину.
Корб, довольный реакцией Дитриха, утёр ус.
– В основе картины лежит один библейский сюжет. Там рассказывается…
Дитрих качал головой, то, подходя к холсту вплотную, то, рассматривая издалека. Взгляда он был весьма отстраненного и едва ли слышал и части слов Корба – был весь погружен в изучение шедевра.
– Странные вы художники, – перебил он Корба, наконец, вынеся он свой вердикт.
– Чем же это? – смутился Корб.
– Всё меня этот вопрос мучает – зачем рисовать картины, когда давным-давно изобретён фотографический аппарат? Увидел нужный пейзаж, сфотографировал. Конечно, с сюжетами такого рода сложнее будет, но ведь можно и актёров нанять. Тех денег, которые вы мне отстегнули ради фотографий, хватило бы с лихвой, еще бы и на лошадей осталось. Постановку устроить. Как в театре. Конечно, с фотографией такого размера повозиться нужно будет. Я вот тоже хочу подобного рода делом заниматься. Потом, когда время появиться, в своё удовольствие. Нынче, знаете, такое приходиться фотографировать… не приведи Господь. Может, слыхивали? – дагеротипия? – отталкивающая, скажу я вам, вещь. А ведь пользуется спросом.