Бывшие
Глава первая
Саня проснулся и вместе с головной болью ощутил сильную, почти мучительную эрекцию. Потом он почувствовал запах дома. Этот запах, который невозможно было ничем вывести и вместе с тем невозможно было как-то определить одним словом – Саня не мог к нему привыкнуть, принюхаться. Даже сейчас, с сильного похмелья, выкурив бесчисленное количество сигарет накануне, он не мог не ощутить эту отвратительную вонь. Он оглядел комнату, полностью освещенную светом из окна в рассохшихся деревянных рамах с облупившейся, завернувшейся и вспученной краской. Когда-то она была белой, сейчас стала желтовато-серой. Услышал птиц за окном и понял, что проснулся не так уж поздно. По его ощущениям было не более десяти утра. Около одиннадцати птицы петь переставали, и тогда более отчетливо солировал шум проезжающих поездов. Он оглядел комнату, увидел, что Маша спит на диване, накрывшись кучей какого-то тряпья, и хрипло позвал: «Мааш…» Та не ответила и не пошевелилась. «Суки ебаные, блядь, дармоеды…» – обругал про себя Саня всех обитателей дома, но особенно это относилось к Маше. Сейчас она его раздражала сильнее остальных. Он хотел, чтобы она встала, подошла к нему, сделала бы по-быстрому минет. Ну хотя бы потрахалась, а впрочем, трахаться ему было сейчас лень. Вместо этого Маша лежала бесполезным мешком под своими тряпками, а значит, ее придется будить. А значит, пока она будет ныть и мычать спросонья, эрекция пропадет и вот того самого утреннего кайфового слива не получится. «Тварь, блядь!» – подумал Саня. От откинул одеяло, встал с низкого самодельного двуспального топчана из толстых досок, служившего ему кроватью, и эрекция тотчас же пропала. Впрочем, злился он не только из-за того, что не удалось потрахаться с утра. Ему до чертиков не хотелось ехать устраиваться на работу.
А между тем ехать было необходимо. Деньги закончились еще вчера, когда он купил очередную бутылку водки, осталась только самая малость – на проезд и на сигареты, так что на запивку и пиво он уже занимал у Вики. Он знал, что Вика не отличалась крохоборством, что она не будет заморачиваться на такие мелочи, но помнил и о вспыльчивом нраве этого «трансформера», как называл про себя соседку. Так что ехать было нужно. «Ехать нужно…» – повторил про себя Саня, оглядел комнату, хотя со вчерашнего дня она не поменялась, и уставился в окно, частично занавешенное рваным хозяйским тюлем, тоже желто-коричневым от времени, где прямо в стекла лепились кусты то ли черемухи, то ли жасмина, Саня не разбирался. Одним словом, росли какие-то кусты, которые только что отцвели, сбросили огромные белые шапки, а заодно перестали наполнять дом удушливым сладким ароматом, который, пожалуй, был еще хуже, чем неизменная домашняя вонь. Стоя босиком на отполированном тысячами ступней и подошв дощатом полу, с которого практически полностью сошла темно-кирпичного цвета краска, Саня развернулся и еще раз оглядел комнату. На пробуждение Маши он теперь не надеялся, к тому же пора было браться за дела – найти мобильник, одеться, позавтракать, если повезет, хотя вот как раз на это надеяться вряд ли стоило. Комната была довольно просторной, проходной, то есть входной двери не имела, переходила сразу в коридор, из которого, опять же без всяких дверей, можно было выйти в прихожую, на кухню или пройти в ванную, где также был туалет. Стены были оклеены какими-то древними желтыми обоями с множеством разводов.
Сверху обои почти все отклеились, по стенам были потеки – следы то ли протечек кровли, то ли соседи сверху топили. На цепочке с потолка свисала советская люстра в три плафона в виде каких-то жутких цветков.
Половина комнаты была застелена ковром, вытертым практически так же, как и пол, истончившимся, частично вросшим в него. У стены стоял пухлый диван с торчащими местами нитками обивки. Напротив дивана был журнальный столик из ДСП, который Маша приперла с помойки. Одной ножки у столика не было, и ее заменяла банка из-под краски, найденная, кажется, в ванной. На столике стояли ноутбук, довольно приличные колонки, переполненная окурками пепельница, валялись пивные крышки, почерневшая фольга, трубочки для курения гашиша, какие-то журналы. Вдоль стены, напротив окна, плотно составленные вместе, стояли два стула. Кажется, такие стулья раньше называли венскими, Саня не мог точно вспомнить. Сидеть на них было нельзя, они тут же грозили сложиться, чинить их никто не собирался, а выбрасывать хозяйскую мебель запрещалось. Да и не мешали они никому. Рядом со стульями стоял старый шифоньер. В угол была задвинута древняя тумбочка с двумя ящиками, а на ней – пузатый телевизор, который ни разу никто не пытался включить. Одна дверь в комнате все-таки была. Она вела в другую комнату, поменьше, где жили Вика и Серега.
Саня поискал глазами джинсы. Они лежали на полу, возле топчана, вместе с футболкой. Он помнил, что собеседование предстоит непростое, а значит, одеться нужно соответственно. Как ни странно, разговор с Лешей Крутицким, то ли галерейщиком, то ли продюсером, то ли промоутером – черт его разберет, – Саня помнил достаточно отчетливо. Хотя в тот вечер выпил немало, а главное – намешал. Вследствие этого все, что было потом, помнил уже фрагментами. Впрочем, это как раз было малоинтересно. Обычный вечер в клубе «Край», что там может быть нового? Клуб этот находился в Москве, на Спартаковской площади, был создан из бывшего бомбоубежища, что всячески подчеркивалось владельцами. Там всегда было уютно и тепло, музыка играла не очень громко, а главное – можно было встретиться с интересными и полезными людьми. Так говорили завсегдатаи клуба, которые приходили туда пообщаться по работе, отдохнуть, выпить, подцепить девчонку – в общем, совместить приятное с полезным. Саня ходил туда исключительно бухать и смотреть кино. В клубе был зал, где показывали новые авангардные работы. Помещение для просмотра было оформлено как зал суда. Имелась даже клетка для подсудимых, разумеется, всегда пустовавшая, если не считать трех манекенов с мешками на головах, имитирующих висельников.
Так называемую богемную тусовку Саня презирал. Здесь каждый мнил себя по меньшей мере Дали, хотя среди художников хорошим тоном было именно Дали ругать, мол, «его и художником назвать нельзя». Саня ненавидел подобные рассуждения. Дали умел рисовать. Этого уже вполне достаточно чтобы называться художником, полагал Саня. А в сочетании с тем, что Дали насоздавал, да еще какой интерес привлек к своим работам… «Тупые бездари! Ебучие ублюдки. Выто что создали? Вас-то кто знает? Кто вашу мазню хоть раз купил? Гении непризнанные, блядь», – думал он про коллег по цеху. Да и не коллеги они ему были. А впрочем, его работы тоже никто покупать не спешил, и Саня зарабатывал последние два года случайными заказами – расписывал мелкие клубы, выполнял небольшие дизайнерские проекты для рекламных газетенок, благо ноутбук пока тянул софт, один раз даже оформлял свадьбу. А вот кино любил, был знаком с многими режиссерами и актерами, частенько выпивал с ними, и если к художникам он относился с презрением, смешанным с брезгливостью, то авангардных киношников действительно любил. Понятное дело, что фильмы в большинстве своем были полным дерьмом. Но некоторые поражали Саню тем, что при минимальных технических средствах смотрелись они не хуже европейского авангардного кино.
В тот вечер, четыре дня назад, после просмотра очередного фильма, когда даже самая искушенная публика ожидаемо стала покидать кинозал и потянулась на танцпол и в бар, при выходе с сеанса его поймал Крутицкий. Одет он был, как всегда, в новое. Поговаривали, что никто ни разу не видел Крутицкого в одной и той же одежде. Саня знал его секрет: Леша вращался много где, в том числе и на Мосфильме, поэтому мог одолжить на вечер хоть костюм мушкетера, хоть робу разнорабочего. В тот день Леша появился в желтой тройке и с тросточкой. Саню каждый раз передергивало от позерства Крутицкого, его дешевых понтов, рассказов про какие-то вернисажи, на которых тот, скорее всего, не был, про жизнь обитателей Рублевки, с которыми он тоже, пожалуй, никак не мог быть знаком. Но как раз в тот вечер все это Сане пришлось выслушать. Причин было две. Первая, и самая весомая: Крутицкий был в хорошем настроении и угощал. Выпить на халяву Саня любил и никогда не упускал случая, даже если компания была самая мерзкая. Вторая, в которой Саня малодушно сам себе не признавался, заключалась в том, что Крутицкий мог дать наводку на какую-нибудь работу. К слову сказать, ту самую свадьбу Сане подбросил именно он, Крутицкий, как бы невзначай обмолвившись, что вот, дескать, какие-то чудаки надумали жениться и хотят украсить зал в вампирском стиле. Да, мол, пошлятина жуткая, но если заинтересуешься… Однако напрямую спрашивать о работе Крутицкого было нельзя. Если кто-то обращался к нему с прямым вопросом: «Есть ли какая работа на примете?», а уж тем более если начинал жаловаться на безденежье или жизненные трудности, Крутицкий напускал на себя скучающий вид и начинал рассуждать о том, что деньги вообще не главное, а работой по идее можно назвать что угодно. Саня вспомнил случай, когда вот так же в «Краю» к Крутицкому обратился один паренек в косухе и со значком анархии на цепочке. Парень спросил, нет ли у Леши какой работы, говорил, что мол, вообще он барабанщик, но сейчас взялся бы за что угодно, так как с финансами швах. Крутицкий долго философствовал о тщете бытия и закончил свои речи такими словами: «И вообще… Как там у вашего кумира… Только на душе шрамы в три ряда от такой простой работы жить. Так что работа есть всегда. У всех и у каждого. Так-то». При этом он небрежно поигрывал значком анархии на шее парнишки. В этот момент Саня отчетливо представлял, как втыкает пидору вилку в глаз и проворачивает ее. Его тошнило от этого надутого ничтожества, от его плоских шуточек, вечной ироничной полуулыбки, скучающего вида, но главное – от того, что все это было фальшиво от начала до конца. И при этом с Крутицким общались. За глаза гадости, конечно, говорили. Но не больше, чем о ком-нибудь другом. Саня не мог понять, отчего так. Размышляя о том, как бы лучше вывести предстоящий разговор на тему работы, Саня с поддельным интересом высушивал рассказ Леши про какую-то Леночку, которая возомнила себя звездой и не приехала на съемки любительского фильма в промзону, что ей бы вообще режиссеру руки целовать за то, что тот на нее внимание обратил, что она не понимает, как работает система, что такое вообще арт-тусовка, и что, находясь на таком уровне, никак нельзя позволять себе капризничать, ведь авангардное сообщество – вещь в себе, на каналы сбыта выходят единицы, да и большинству они даже не нужны, эти самые каналы, вот в чем штука-то, и ни в коем случае не стоит за это кого-то там осуждать, напротив, речь тут скорее идет о своего рода подвижничестве…
Они сидели в баре, пили водку, которую Крутицкий заказывал у бармена не иначе как: «Милейший, повторите нам, будьте любезны». Бармен наливал, и они продолжали беседу, вернее, Крутицкий продолжал монолог, в который Саня изредка вставлял замечания или междометия, чтобы у Леши не сложилось впечатление, будто рассказ его неинтересен. Бар был оформлен под уголок полярников. На бетонных стенах, крашенных серой краской, висели унты, какая-то огромная шапка, на стене была карта Северного полюса с обозначениями мест зимовок. На деревянных полках за спиной бармена среди прочего антиквариата стояли транзисторный приемник, примус, мятый жестяной чайник, а вся стена была оклеена пожелтевшими газетами с заголовками об экспедициях на полюс холода и фотографиями героев-полярников. На потолке висела, покачиваясь, довольно крупная модель аэроплана. Публика вокруг сидела пестрая – художники, музыканты, поэты, артисты, режиссеры и просто знакомые знакомых, пришедшие посмотреть кино или просто выпить в кругу своих – кто у стойки бара, кто на диванчиках с небольшими столиками, – сидели, курили, выпивали, смеялись, благо музыка здесь никогда не играла громко. Эта часть клуба была предназначена для задушевного разговора под рюмочку-другую.
– Дааа, не все еще врубились в суть прогресса, – ответил Саня цитатой, которая в данном случае могла означать вообще что угодно, предоставляя Крутицкому самому решать, какого собеседник мнения по теме беседы.
Вообще разговоры с Крутицким всегда были своего рода ребусом или скорее карточной игрой, вроде преферанса, но в котором никогда нельзя быть точно уверенным в правилах. Неизвестно, понравилась ли Крутицкому цитата, или подействовала выпитая водка, или же он просто был сегодня в необычайно хорошем настроении, но он театрально расхохотался, откинувшись на стойку, и даже хлопнул Саню по плечу как старого приятеля. Саню начало мутить.
– Именно! Именно! – крикнул Крутицкий, широко улыбаясь и показывая на Саню пальцем. – Именно это я и пытаюсь донести до масс. Но массы, – тут он обвел рукой вокруг, как бы обращаясь к невидимому залу, чем привлек-таки к себе внимание двух-трех сидящих на диванах, – массы глухи к слову разума, да-с! Сей факт неопровержим и вечен.
– Аминь, – мрачно подытожил Саня, собираясь уже было пойти отлить, а заодно и отдохнуть от такого блестящего собеседника.
Но тут как раз Крутицкий сам неожиданно завел речь о работе.
– Кстати, – сказал он, – ты ж у нас художник?
– Да вроде с утра был, – ответил Саня.
– Ну да, ну да, и в отличие от большинства даже с образованием.
– Что есть, то есть, – кривлялся Саня, кивая головой, как китайский болванчик. – Суриковский изволил оканчивать.
– Оооо, – затрубил Крутицкий, воздев руки, – ну тогда пардону просим. Ничего что мы тута рядом посидим с такими-то господами? Хахаха!
Отсмеявшись, он поправил галстук, откашлялся и начал говорить с большими паузами, то и дело закусывая губу, закатывая глаза в потолок – в общем, всеми способами пытался обозначить, что дело весьма серьезное и даже деликатное:
– Слуушай… Тут, в общем, есть один заказец… Если ты сейчас не занят, конечно… Заказец, пони-машь, интереесный, но, сука, сложный. Одним словом, нужно расписать стену в актовом зале церковноприходской школы.
Тут Саня не выдержал и сам захохотал, но вполне искренне. Хохотал и Крутицкий, и на этот раз уж без притворства.
– Ну, экзотика, конечно… – сказал Саня, все еще смеясь. – А чем она, собственно, сложная? Ну, я в том смысле, что я ж художник, могу что хочешь нарисовать. Или они там прямо иконы по всем канонам писать собрались? Так вынужден их разочаровать, такой заказ они просто не потянут. Нет, я понимаю, что попы ребята не бедные, но никто таких бабок какой-то там вонючей школе не даст. Не тот уровень.
– Да нее, – отмахнулся Крутицкий. – Никаких фресок там, конечно, писать не надо, но стена там большая, а главное… Главное – не стена, а сам заказчик.
– То есть поп, – кивнул головой Саня.
– Да, – признался Крутицкий и тоже мотнул головой, отчего даже отклеилась и упала ему на лоб прядь залаченных волос. Поправив прическу, он продолжал: – Понимаешь, он уж больно переборчив. Забраковал уже троих. Нечестивые в сердцах своих! О как! – Крутицкий поднял вверх палец.
«Вот ведь оно как обернулось, – с усмешкой подумал Саня. – Оказалось, что это не ты мне, а я тебе нужен. Ха! Смешно… Крепко, видать, тебя этот поп за яйца взял. Или денег много обещал за поиск исполнителя. Хотя… Это как раз вряд ли. Слишком много расходов. А попы, как известно, народ жадный. Как же ты с ним подвязан, тварь? Эх, узнать бы. Много бы отдал за это. Уж больно интересно. Ну давай-давай… Умасливай меня теперь, гнида. Сука, хуйнуть бы тебя разок об стойку твоим сытым ебальничком. Мразота, блядь!»
– Ты вот что… – продолжал Крутицкий. – В джинсах туда не ходи. Найди что-то поприличнее. Ну и это… Помнишь, у тебя такая кофта есть… Типа как рубище. Блаженны нищие духом, ха-ха-ха… Ооой, не могу. Ну так вот, надень хоть ее. И крест, крест обязательно! – Он опять поднял палец вверх.
– Ладно, соображу что-нибудь. Ехать-то куда?
– В Хотьково, под Сергиев Посад.
– Нормально. Моя ветка как раз. По прямой остановок семь, что ли. Ну а когда?
– Слууушай… – Крутицкий почесал подбородок. – Давай через два-три дня. Раньше не надо. Просто приезжай днем, часиков в двенадцать. Ну, подождать придется, может быть. У них там занятия же. Кружки и секции, как говорится.
– Метание кадила? – криво усмехнулся Саня.
– Да-да. Что-то типа того. Ну и давай там, держись поскромнее, очи долу, так и так, раб божий прибыл для исполнения великой миссии…
– Ладно, соображу как-нибудь. Денег сколько? – спросил Саня напрямую, окончательно осмелев.
– А вот про деньги сам с ним будешь толковать, я не в курсе. Он какую-то лажу гонит, что, типа, дело божье, тоси-боси…
– Эээ… нет. В пизду! – Саня выставил вперед ладонь. – За такую работу я, во-первых, попрошу предоплату, ну, хотя бы чтоб краски купить. И ценник будет нешуточный, пусть на халяву даже не рассчитывает. А во-вторых…
Крутицкий наклонил голову набок и скривился:
– Да нормально все будет, не гони. Есть там бабло. Ты, главное, кастинг пройди.
– Ну, что ж… – Саня красноречиво показал на пустую рюмку. – Тогда за успех!
– Уважаемый! По-вто-ри-те нам, сильвупле.
Это был тот самый вечер, остаток которого Саня не запомнил. Крутицкий куда-то растворился, потом был танцпол, где Саня лапал какую-то готического вида девчонку, еще с кем-то пил из горла вино, кто-то кричал «Да здравствует Пол Пот!», подставив раскрасневшуюся рожу под мелькание стробоскопа, кого-то в итоге вывели проветриться, и утро Саня встретил на своем топчане, в порванной футболке и в джинсах. Остальные два дня он много пил, предвкушая скорый аванс, напившись, трахал Машу, но как и в каких позах – толком вспомнить не мог. Иногда не дотрахивал и засыпал, не кончив. А сегодня нужно было ехать устраиваться на работу…
Он доковылял до ванной, открыл обшарпанную дверь, тоскливо посмотрел на газовую колонку и понял, что, если ждать, пока нагреется вода, приедет он на место только к середине дня или ближе к вечеру. В голове стучалось привычное похмелье, голова болела ровно, но боль не была нестерпимой. Хуже было, что лечебную бутылку пива ему сегодня выпить не удастся. По крайней мере, до того, как он пройдет или провалит собеседование. У Маши где-то были таблетки, но будить ее сейчас и требовать их – дело бесполезное, только время потратит. Поэтому Саня кое-как почистил зубы, даже не включив в ванной свет, с ненавистью сплюнул в раковину, прополоскал рот холодной водой с железистой вонью и пошел обыскивать холодильник. На полку Сереги он не заглядывал. Там аккуратно по контейнерам была разложена его еда. «Спортсмен, сука, дебил, – подумал Саня. – Ну чисто ебнутый же, ну наглухо отбитый…» В дверце обнаружилась колбаса, а на столе, среди крошек, сигаретного пепла, немытых чашек с остатками кофе и колбасных очисток, лежал тронутый плесенью батон. Саня отломил горбушку, брезгливо осмотрел ее, счистил ногтями зеленое пятнышко и зажевал вместе с колбасой. Ножа он не нашел, кусал прямо от колбасного батона. Чистой чашки тоже не нашлось, поэтому он запил холодной кипяченой водой из чайника и, жуя на ходу, отправился подбирать одежду.
Саня подошёл к шифоньеру, открыл скрипучую дверцу и стал рыться в куче своей одежды. «Рубище» обнаружилось под грудой прочих кофт, свитеров, футболок и толстовок. Штаны он выбрал льняные, нейтрального бежевого цвета. Креста у него не было, но этот вопрос он уже продумал – купит на привокзальной площади в ларьке прессы, там чего только не бывает. Закончив со сборами, Саня подхватил свой тощий рюкзак из обрезков кожзама, проверил деньги в бумажнике, налил на кухне в пластиковую бутылку воды из чайника и вышел из дома. Как только он оказался за порогом, день брызнул ему в глаза ярким светом, и Саня пожалел, что не взял темные очки. В доме было постоянно темновато, даже если за окном было яркое солнце, как сейчас. Вечером, когда зажигалки электричество, полумрак тоже не рассеивался. Даже если все лампы горели исправно. Даже несмотря на то, что потолки были невысокие. Дом как будто сам собой поглощал свет. Углы были вечно тёмными. Пятно света кое-как выхватывало середину комнаты или кухни, но все остальное тонуло в пыльном мраке.
Эту квартиру Саня снял случайно, познакомившись с хозяином в электричке из Москвы. Саня был тогда прилично пьян, ехал с дня рождения знакомого художника, которого презирал и считал даже хуже чем бездарностью – посредственностью. Старичок сидел напротив с совершенно прямой спиной, шамкал что-то про себя, как будто вёл разговор с кем-то видимым только ему. Когда поезд останавливался, становилось слышно, как старичок повторяет одну и ту же присказку: «Вот так… так… Вот так… так…» При этом старичок светло и глупо улыбался, глядя в пространство. Саня поглядывал на него с пьяным глумливым превосходством, пил из горла пиво в полуторалитровой бутылке и периодически отрыгивал.
– Где живешь-то? – обратился к нему старичок.
– Чёёё? – прищурил пьяные глаза Саня.
– Да квартиру сдать хочу… Не дорого. Всего десь тыш.
– Аа… Ну сдавай, – ответил Саня равнодушно и сделал ещё глоток пива.
– Так я может тебе сдам.
– У меня есть.
– Где?
– Ну, в Софрино. Слышь, старый, чё те надо? Тебя ебет вообще, где я, что я?
– Так у меня всяко дешевле будет. И до Москвы ближе, – продолжал старичок как ни в чем не бывало, будто они уже давно обсуждали вопрос съёма жилья.
– Слышь, чудик! Ты с чего взял, что мне квартира нужна?
– Ну, не нужна – так и не надо, – отвечал старичок, светло улыбаясь. – А то вон следующая как раз Пушкино. Вышел бы со мной, поглядел бы. А нет, так и что ж… Десь тыш… всего ничего. Всего ничего. Вот так… так… Так и идёт… Так и идёт…
Собеседник был явно с приветом. Но Саня, вместо того чтобы отмахнуться, вдруг задумался, а не выйти ли действительно со старичком на следующей. К тому же ему давно хотелось помочиться, и до Софрино он боялся не доехать. Справлять нужду между вагонами было неудобно, да и на патруль можно было нарваться, бывают такие совпадения. Поэтому он принял странное предложение незнакомого старичка сойти в Пушкино и пойти смотреть квартиру в первом часу ночи. Они вышли на платформу. Майский вечер после дождя окунул Саню в прохладную сырость. Он поежился и накинул капюшон балахона, сунул руки в карманы, а бутылку взял под мышку и, чуть ссутулившись, проследовал за старичком вниз по лесенке с выбитой бетонной крошкой ступеней. Сойдя с лесенки, он свернул с асфальтированной дорожки и отлил в заросли крапивы. Старичок терпеливо ждал, стоял в белом свете станционного фонаря, смотрел куда-то в темноту, улыбаясь все той же бессмысленной светлой улыбкой. Они прошли мимо автобусного круга, свернули в какой-то проулок, где с одной стороны были задворки торговых рядов с разбитыми паллетами, пустыми бутылками, остатками размокшей картонной тары и прочим мусором, а с другой – забор с колючей проволокой поверх него. Старичок шёл, уверенно ступая в грязь толстыми подошвами своих ботинок, нимало не смущаясь тем, что его плотные брюки в ёлочку становились все грязнее. Пиджак на нем был от другого костюма, чёрный, с засаленными рукавами, а рубашка тёплая, байковая, в красную клетку. На плече у старичка был коричневый ученический ранец с надписью «Спорт». Он шёл впереди знакомой дорогой, не оглядываясь на Саню, временами что-то бормотал, иногда запрокидывал голову в небо, помахивал свободной рукой и, наверное, не переставал улыбаться своей идиотской улыбкой. Они несколько раз сворачивали, вышли уже на окраину посёлка, и Саня было подумал, что дело может окончиться ночёвкой на улице. С какой радости он вообще поперся с этим полоумным дедом смотреть какую-то квартиру? Сейчас окажется, что никакой квартиры нет, на электричку он не успеет – и что? На автовокзале спать на скамейке?
– Слышь, старый, – окликнул Саня деда. – Ты куда ведешь-то? Где твоя квартира?
– А уже пришли, пришли… – запел дед.
Саня понял, что дело плохо, поскольку поблизости никакого жилья заметно не было. Они шли мимо двухэтажных выселенных домов, похожих на старые дачи. В некоторых были даже веранды. Ни одно окно не светились, стекла были пыльные, входные двери подъездов без ручек, давно и наглухо забитые. Однако дед свернул к одному из этих домов, прошёл мимо подъезда, обогнул ветхое строение и по заросшей травой, едва набитой тропинке вывел Саню к следующему дому, почти такому же – в два этажа, с совершенно темными окнами…
– Вот и дошли, дошли, – тонко-скрипуче пел дед, роясь в сумке.
Он достал ключ, отпер дверь подъезда, и они вошли внутрь. Дед привычным движением поднял вверх правую руку и щёлкнул выключателем. Подъезд осветился тусклой лампочкой. Перед ними была узкая лестница в три ступени, вход в квартиру с лестничной площадки. Ещё был второй этаж. Дом был совершенно глух и мёртв. В застоявшемся воздухе пахло сырой старой штукатуркой, плесенью. Дед поднялся по ступенькам, стуча своими толстыми подошвами, и отпер деревянную дверь квартиры. Вошёл, включил свет. Саня стоял у открытой подъездной двери, наблюдал как пространство перед ним постепенно освещается тусклыми лампами – сперва подъезд, потом чрево квартиры. Дед же между тем уже исчез в прихожей и, видимо, прошел дальше в комнату. Саня поднялся в квартиру. Уже в прихожей стало ясно, что в квартире не живут много лет. Нижняя часть овального зеркала в прихожей откололась и исчезла, демонстрируя рассохшееся деревянное основание. Крючки для одежды были пусты. Цвет обоев было сложно угадать, так как местами никаких обоев не было и торчали потрескавшиеся шматы штукатурки, а где они обвалились – тонкий деревянный штукатурный каркас ромбиками. Остатки обоев были засалены тысячами прикосновений, и сквозь тёмный цвет поступали какие-то завитки узоров. Пол был весь дощатый, со слезшей краской в тех местах, где больше ходили. Плинтусы были частично выломаны, и в этих местах у стен зияли отверстые щели. А дед уже гремел чем-то в ванной, и когда Саня заглянул туда, увидел в руках у старика спички. Перед ним была газовая колонка, которую дед и собирался разжечь.
– Ну вот и лааадушки, вот и хорошо… Вот так колонку растопишь, водичка горячая будет… – пищал старик. – А ты, пожалуй, прям тут и оставайся, – продолжал хозяин, показывая на низкий топчан в большой комнате. – А за деньгами я скоро зайду…
Вот те раз… Вот оно как… Не было ни рубля, да вдруг алтын. Вот так… так…
– Так, погоди, – перебил это надтреснутое пение Саня. – Тебя как звать хоть? Да и телефонами надо обменяться для начала.
– Нету у меня телефона, сыночек, не понимаю я в них. А звать как? Зови «отец». Держи-тка ключики. – И старик отдал Сане два ключа на чёрном обувном шнурке – один от подъезда, другой от квартиры.
Не говоря больше ни слова и не прощаясь, старик вышел в подъезд, что-то подвывая себе под нос. Шаги его подошв постучали в подъезде и смолкли, как только он вышел на улицу. Саня сделал большой глоток из бутылки, отметив про себя, что от произошедшего начал немного трезветь. Слабо дернулась было у него мысль метнуться обратно на станцию, доехать до Софрино, а уж наутро обдумать все основательно. Но суетиться ему не хотелось. К тому же пиво, которым он с таким удовольствием лакировал выпитый на дне рождения виски, было взять больше негде, и он просто молча лёг на синеватую вытертую обивку топчана без всякого белья. Уснул он мгновенно. А через несколько дней, когда Саня перевез вещи с квартиры в Софрино, «отец» действительно явился к нему утром и взял оговоренные десять тысяч.
Саня вышел во двор, закурил сигарету и пошел по проторенной тропинке к станции. Птицы уже смолкли, и кругом стояла оглушающая нехорошая тишина. В этом районе, где стояли выселенные бараки, не было ни души. Даже бездомные собаки не забредали сюда, поскольку поживиться здесь было нечем. Бараков разной степени сохранности здесь всего было пять. Два из них почти полностью завалились на бок. Стены перекосились, оконные рамы грозили вывалиться, крыша рухнула внутрь. Три других дома были чуть в лучшем состоянии, включая и тот, в котором жил Саня.
Как и все остальные, этот дом был двухэтажным, но дверь верхней квартиры была заколочена давным-давно. При желании, наверное, ее можно было взломать, но ни у кого такого желания не возникало. Не было и необходимых инструментов. Вся территория, на которой стояли эти пять домов, находилась в низинке, и вокруг домов были заросли крапивы, репейника, лопухов, конского щавеля, высокой некошеной травы… На дорогу выводила тропа. С другой стороны к домам был автомобильный подъезд, но сейчас там была брошенная стройка, вся заросшая сорняками и кустами. Строительство не велось уже несколько лет, и бетонные плиты, завезенные для выкладки фундамента, тонули в свежей зелени рябин, кленов, орешника. Саня вышел по тропе на дорогу. Машины по ней не ездили никогда, так как дорога заканчивалась тупиком, упираясь в стройку. Он прошел до автобусного круга, где, как обычно, было пыльно, немногочисленные в этот час пассажиры ждали автобусов, прячась от солнца под крышами ржавых остановок. День был будний, все давно разъехались по рабочим местам, поэтому на остановках сидели в основном пенсионеры и алкоголики в надежде перехватить мелочи у прохожих. Киоск с прессой у станции был заново выкрашен, но сверху на нем была ржавая металлическая полоса, на которой еще можно было прочесть надпись: «Звукозапись».
В таких киосках в начале 90-х продавали кассеты и принимали заказы на запись групп из каталога, который, как правило, висел сбоку. Саня был тогда еще школьником, и в их городе такого не было, но ему рассказывали, что в Москве, конечно «очень за дорого», можно заказать любую группу, хоть даже «Металлику», и запишут. Когда он подошел к ларьку, он увидел, помимо прессы, ассортимент всякой ерунды – заколки, ручки, блокнотики, наклейки с волшебными феями и… крестик. Крестик оказался в единственном экземпляре, деревянный, на черном шнурке. Стоил он недорого, всего пятьдесят рублей, и Саня обрадовался, что не придется искать крестик в Хотьково, тем более что с похмелья он может и забыть об этом. Ему еще меньше захотелось куда-то ехать, когда взгляд его упал на стеклянный павильон с пивом и прочими напитками. «Черт бы побрал этого попа, – подумал он. – Еще и заебистый какой-то, троих уже прогнал. Не прокататься бы впустую. Денег нет совсем. Что делать, не понятно… Вика в долг не даст, у дурачка этого, бойца сраного, тоже нет, это понятно… Как же достало это все…» Повесив крестик на шею, Саня зашагал к билетной кассе, купил билет до Хотькова и вышел на платформу. Здесь народу было тоже немного. Сидела какая-то бабка с набитыми тряпьем пакетами, перевязанными поверх ручек сальными веревочками, паренек в очках и наушниках, по виду студент, неотрывно смотрел в телефон, богомольная мамаша в сером сарафане и платке что-то выговаривала ребенку в шортиках и тенниске, на скамейке, поджав ноги, спал бомж в женском пальто и огромных дутых сапогах «Аляска». Становилось жарко. Голова не проходила, несколько глотков воды из рюкзака не помогли, на душе у Сани было тоскливо и гадко. Сейчас он почему-то отчетливо понял, что едет напрасно. Ничего не получится. Не будет никакой работы. И, скорее всего, этого хрена даже на месте не окажется. «Нашел тоже кому довериться – Крутицкому, – подумал он. – Трепло еще то. Да, бывало, конечно, что выстреливали его наводки по работе. Но и лажи было сколько! А тут еще ехать не пойми куда, не в Москву, а в область, в Хотьково это, там искать еще…» Крутицкий, надо сказать, довольно подробно рассказал, как проехать до места и как найти эту самую школу. Выходило, что располагалась она в здании бывшей школы общеобразовательной, теперь отошедшей церкви.