Происшествие
(Советский Союз, Москва, 1970е годы)
1.
Я ужасно себя чувствовал, и мне очень не хотелось выходить из дома, а поскольку еды у меня не было, я позвонил своему лучшему другу.
– Серёга, привет. Это Женя говорит. У меня ангина, я хотел бы её вылежать. Ты можешь мне продукты привезти?
– Конечно, привезу, жди.
Вскоре в моей квартире раздалась звучная соловьиная трель. Это была моя гордость: электронный дверной звонок собственной конструкции и я ожидал, что Сергей непременно спросит, где я его взял. Я думал, что ему на это ответить, но открыв дверь, увидел двух незнакомых мужчин.
– Вы Александр Иванович? – спросил один.
– Какой ещё Александр Иванович, – недовольно ответил я, пытаясь захлопнуть дверь, но незваный гость был уже в квартире.
– Еще кто-нибудь дома есть? – спросил он.
В городе в последнее время участились квартирные кражи и жителям советовали не открывать незнакомым людям, но я занимался боксом и был уверен, что в любой ситуации смогу за себя постоять. Отправив вошедшего в нокдаун, я уже готов был разделаться и с его напарником, но тот успел набросить мне лассо на руку и дернул на себя. Меня выбросило на лестничную площадку, а первый нападавший аклимавшись, стал тащить меня в квартиру. Я сопротивлялся, как мог, но воры действовали очень слаженно. Все мои попытки вырваться оказались безуспешными, и один из них стал давить на сонную артерию. Он лишь чуть-чуть промахнулся, но я притворился, что теряю сознание. Нападавшие поддались на уловку и немного расслабились. Я воспользовался этим и, вырвавшись, бросился на лестничную площадку, однако уйти от преследователей не успел. Они вновь навалились на меня и потащили обратно в квартиру. Я решил, что дома меня наверняка убьют, и уперся ногой во входную дверь. Грабители пытались меня связать, но схватив одного из них за пальцы, я стал их выламывать. Бандит взвыл, однако его сообщник добрался-таки до сонной артерии и моя хватка ослабла.
Понемногу начали собираться соседи. Близко они не подходили, но на сражение смотрели с интересом, а из боковой квартиры, приоткрыв дверь на всю длину цепочки и удобно устроившись на стуле, за дракой наблюдала баба Настя. Рядом, покачиваясь и икая, стоял её сын Саша.
– Помоги-и-и-ите, – кричал я, – мили-и-и-цию!..
Одежда моя была изорвана, лицо в крови, а глаза, и без того болезненно слезившиеся, сверкали сумасшедшим блеском.
Нападающие в кратких промежутках между бросками, захватами и попытками меня связать, сказали соседям, что они санитары из психоперевозки и приехали за пациентом, а у подъезда их ждет машина. Соседи послушно выглянули в окно – там, действительно, стояла «Скорая», потом они перевели взгляд на дерущихся и под пальто увидели белые халаты.
Я же машины видеть не мог, а халаты меня не убедили. Ведь наиболее изощрённые домушники ходили на дело с инструментами водопроводчика или в костюмах Снегурочки и Деда Мороза.
Соседи продолжали наблюдать за происходящим. До сих пор никто из них не видел, как фиксируют психа. Правда, до сих пор они и меня считали нормальным, но ведь чего в жизни не бывает. Тем более, выглядел я, действительно, странно: небритый, взлохмаченный, со слезящимися глазами. Возможно, по их мнению, такие глаза не могли быть у нормального человека.
– Милицию, – хрипел я, уже не в состоянии сдержать натиск санитаров. После длительной борьбы им удалось затолкнуть меня в квартиру и связать.
– Ну что, – спросил один из них, когда я уже беспомощно лежал на полу, – позвоним шефу?
– Нечего звонить, и так всё ясно, – ответил другой, – только паспорт надо взять.
Он обшарил комнату взглядом и, обращаясь ко мне, спросил:
– Где документы, дурила?
Я молчал, твёрдо решив продать свою жизнь как можно дороже. Когда один из нападавших подошёл к телефону, я оттолкнулся грудью от пола и, изловчившись, так укусил его за ногу, что сразу же уперся зубами в кость. Они стали бить меня, чем попало и куда попало, но я только сильнее сжимал челюсти.
***
Очнулся я на кровати, руки и ноги мои были развязаны. Я с трудом дотянулся до телефона, набрал 02 и сказал, что меня пытались ограбить.
– Фамилия?
– Брускин.
– Адрес?
– Железнодорожная 1, квартира 27.
– Сейчас приедем.
Голова у меня кружилась, меня тошнило, а правый бок болел так, как будто были переломаны рёбра. Я пошел в ванную и поставил голову под холодную воду. Стало немного легче. Я накинул полотенце на голову и собрался лечь, но в этот момент зазвонил телефон.
– Товарищ Брускин?
– Да.
– Дежурный Фролов, тридцать пятое отделение милиции. Выяснили мы ваше дело. Это не ограбление. Люди, которых вы не хотели пускать – санитары из психоперевозки. Они перепутали Железнодорожную улицу и Железнодорожный проезд. Так что всё в порядке, можете не беспокоиться.
– Конечно, всё в порядке, – сказал я, – только у меня сотрясение мозга, перелом двух ребер и синяки по всему телу, – я перевел дыхание: мне трудно было говорить, однако, я все-таки закончил, – но разве это повод для беспокойства?
Повесив трубку, я вызвал "Скорую".
– Что у вас? – спросили меня.
– Перелом двух ребер и сотрясение мозга.
– Где это вас так угораздило?
– Ваши коллеги из психушки поработали.
– А вы у них на учете?
– Нет, это они по ошибке.
– Адрес?
– Улица Железнодорожная 1, квартира 27. Только не спутайте с Железнодорожным проездом. Там как раз и живет их клиент.
Повесив трубку, я стал переодеваться. Простые движения давались мне с большим трудом, и вся процедура заняла около получаса. Не успел я её закончить, как запел мой электронный соловей. Наученный горьким опытом, я взял молоток и заковылял к двери.
– Кто там?
– Открой, это Марков.
По голосу я узнал друга своих родителей Виктора Николаевича Маркова, который был участковым терапевтом и иногда подрабатывал на «Скорой». Войдя, Виктор Николаевич внимательно посмотрел на мою избитую физиономию, разорванную одежду и остановил взгляд на молотке.
– Что случилось? – спросил он.
Я рассказал.
– Ложись, я тебя посмотрю. Только сначала молоток отдай.
***
На следующий день позвонил Сергей.
– Алло, Женя? Ты еще не выздоровел?
Я набрал воздуха, желая высказать своему приятелю всё, что о нём думаю, но глубокий вдох больно отозвался в правом боку и я лишь сказал:
– Нет, не выздоровел, а пока ты ехал, на мне испытали новое лекарство и теперь у меня кроме ангины ещё сотрясение мозга и перелом двух ребер.
– Ну и шутки у тебя, старик.
– Это не шутки, старик.
– Ну, не мог я вчера приехать, извини. Ты знаешь, иногда бывает такое
стечение обстоятельств, что трудно поверить.
– Знаю.
– Но сегодня, я кровь из носу к тебе приеду.
– Не надо, старик, ко мне уже приезжали и кровь из носу пустили.
2.
Когда я пришёл к врачу, он сказал:
– Я смотрел рентген, у тебя все рёбра целы.
– Отлично, – обрадовался я, – но тело у меня ломит так, что я не могу пошевелиться.
– Это нормально, ты ведь дрался с двумя здоровыми мужиками и, судя по всему, довольно долго, а это большая физическая нагрузка, после неё мышцы и должны болеть.
Я вспомнил, что иногда после длительных тренировок я чувствовал то же самое.
– Я выпишу тебе бюллетень на две недели, – сказал Марков, – а ты подай на санитаров в суд.
– Так ведь они меня по ошибке.
– Какая разница, ты на себя в зеркало посмотри.
Вернувшись, я так и сделал, а затем после некоторых колебаний позвонил в психоперевозку.
– Да, мы уже знаем, – сказала секретарша, – бригаде объявили выговор и лишили квартальной премии. Они хотели приехать к вам извиниться, но не знали, когда вы будете дома.
– После их визита далеко ходить я не могу, так что могут приезжать в любой момент.
– Одну секундочку, они только что вернулись с вызова, передаю им трубку.
– Добрый день, дорогой, – раздался бархатный голос, – ты уж нас извини, мы ведь не со зла, да и то лишь после того, как ты у моего напарника пол ноги откусил. Теперь он по твоей милости с палочкой ходит, и уколы от бешенства делает.
– Так ведь у вас работа такая, не бей лежачего.
– Ха-ха-ха, – а ты остряк. Как тебя зовут?
– Женя.
– Так вот, Женя, ты лучше нам посочувствуй, ведь если сумасшедшим что-нибудь придёт в голову, у них силы удесятеряются и с ними даже тренированным людям не сладить. У нас ‘такие случаи бывают, рассказать – не поверишь.
– Расскажи, поверю.
– Хорошо, дорогой, к концу дня мы заедем к тебе с бутылочкой. Или ты спирт предпочитаешь? У нас ведь чистый, медицинский.
– Да, я не знаю…
– Ну, хорошо, жди нас часов в семь.
– Ну и ну, – подумал я, не зная, что делать: то ли накрывать на стол, то ли подавать в суд. А может сначала выпить, а уже потом в суд.
Я лёг на диван и задумался…
Проснулся я через несколько часов и, ничего не решив, вышел на улицу. На лавочке у подъезда сидела баба Настя.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Нормально, – ответил я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «старая карга».
– Да, здорово они тебя отделали, но ты на этом можешь хорошо заработать.
– Я своим здоровьем не торгую.
– Ну и зря. Мой бы Сашка их так просто не отпустил. Мы бы с них тыщ десять сорвали.
– С этих бы не сорвали.
– Почему?
– Потому что они из КГБ, они только маскировались под скорую помощь, знаете как в сталинские времена.
– Что же ты такого сделал? – насторожилась баба Настя.
– Я ничего не делал, это они за Сашкой приезжали, они и меня первым делом спросили, не я ли Александр Иванович?
– А что им от него надо? – спросила баба Настя, которая слышала этот вопрос.
– Говорят, он в магазине выражал недовольство политикой партии в области цен на спиртное.
– Это он по пьяному делу, кто ж это всерьёз принимает?
– Вот вы им и объясните, когда приедут.
– А что, они собираются приехать?
– Да вот они, – кивнул я на подъехавшую раньше времени машину. «Скорая» остановилась и из неё вышли два санитара. Один из них шёл с палочкой и сильно прихрамывал.
Баба Настя с необычным для её лет проворством побежала к себе, растолкала сына, велела ему быстро одеться, спуститься по балконам на улицу и ехать в деревню. Саша, не проспавшись и не опохмелившись, понял только, что ему надо от кого-то бежать и, наскоро одевшись, вышел на балкон. Санитары между тем подошли ко мне.
– Привет, жертва ошибки. Ты прекрасно выглядишь для больного, на тебе пахать можно, пойдём, отметим знакомство. Они взяли меня под руки и не торопясь повели наверх, развлекая по дороге историями из своей практики. Около самых дверей нас остановил крик, раздававшийся с улицы:
– Помогите, спасите, врача!
Санитары переглянулись и, не сговариваясь, побежали вниз. При этом укушенный забыл и про боль в ноге и про палку. Я медленно пошёл за ними. Меня обогнала баба Настя, которая первая оказалась около своего сына. Она размахивала своей клюкой и, не подпуская санитаров, истошно голосила:
– Не дам, Сашка ничего не делал. Это вам не тридцать седьмой год, чтобы без суда и следствия. Вы должны ордер на арест показать. Товарищи, помогите, невинного человека с балкона сбросили, а теперь в тюрьму забрать хотят.
– Что ты мелешь, старая. Мы из «Скорой», – сказал один из санитаров.
– Знаю я вашу «Скорую», вы уже одного чуть на тот свет не отправили, теперь за другим приехали. Вас все видели, все засвидетельствуют, что вы тут творите!
– Как же, засвидетельствуют, – злорадно подумал я и посмотрел на окна своего дома. Как и накануне соседи с интересом наблюдали за происходящим, но вызывать милицию никто не торопился. Только хозяин клумбы, в которую упал Саша, высунулся из окна и сказал:
– Правильно вы его взять хотите, товарищи. По нему уже давно тюрьма плачет, он не первый раз мои цветы ломает. Его надо изолировать.
– Тебя самого надо изолировать, мичуринец, – закричала баба Настя.
***
К врачу я пошёл через неделю.
– Что, уже выздоровел? – спросил Марков.
– Да.
– Это санитары тебя уговорили на работу выйти?
– Виктор Николаевич, из-за этого случая им выговор вкатили, премии лишили и в должности понизили.
– А ты у них прощения попроси.
– Они тут не при чём, просто мне дома сидеть надоело.
– Ладно, если ты так хочешь, я тебя выпишу, а друзьям твоим из психоперевозки скажу, что не зря они за тобой приезжали. У тебя действительно с головой не всё в порядке. На Наполеона, ты, конечно, не потянешь, но если тебе отрезать ухо, то за Ван Гога сойдёшь.
***
Произошло это очень давно, но слова врача до сих пор беспокоят меня, и иногда я думаю: «А действительно, всё ли у меня в порядке с головой». После этого я обычно смотрю в зеркало и, убедившись, что оба уха на месте, успокаиваюсь. Конечно, с моей головой всё в порядке. Не хватает только треуголки, мундира и эполет.
Прекрасный возраст
(Советский Союз, Москва – Новосибирск, 1970е годы)
Моя мама не жаловала своего младшего брата. Она часто повторяла, что терпеть его можно было только в детстве, да и то лишь потому, что он хорошо ел и много спал. Потом он вырос и стал несносным мальчишкой, достоинствами которого оставались крепкий сон и хороший аппетит. Затем он поступил в институт, поселился в общежитии, стал намного меньше спать и значительно больше пить. О его похождениях я узнавал лишь из обрывков случайно услышанных разговоров и, когда дядя впервые появился у нас дома, я начал с интересом его рассматривать.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Пять, – ответил я.
– Какой прекрасный возраст, – сказал он.
– Что же в нём прекрасного? – подумал я, – мне приходится выполнять любое требование родителей. Я должен есть кашу с молоком, которую терпеть не могу и идти в койку, когда у меня сна ни в одном глазу. Только я один в нашей семье всё и должен, а остальные её члены лишь развлекаются. Отправив меня спать, они вместе с гостями усаживаются вокруг стола и начинают пировать, но в их меню не входит ни каша, ни молоко. Немудрено, что у них развязываются языки, и они обсуждают вещи, которые явно не предназначены для моих ушей. На прошлой неделе, например, они говорили о чём-то очень интересном. Я напрягался изо всех сил, но разобрать ничего не мог. От обиды я заплакал и потребовал, чтобы меня посадили за общий стол, а оказавшись рядом со взрослыми, сказал, что хочу есть. Обычно, чтобы накормить меня, мама прибегала к крайним мерам. Она зажимала мне нос и, когда я открывал рот для вдоха, всовывала в меня кашу с молоком. Потом, правда, я это выплёвывал, но в тот вечер, для того чтобы послушать разговоры гостей, я глотал всё подряд. За своё любопытство я заплатил жестокой болью в животе и трёхлитровой клизмой, но мои мучения были вознаграждены и я узнал много нового.
Примерно такие мысли бродили в моей маленькой голове, однако выразить их словами я не мог. Дядя, однако, почувствовал, что я с ним не согласен и сказал:
– Ты просто ещё не понимаешь, у тебя действительно прекрасный возраст. Живи и радуйся.
– Не хочу радоваться, – возразил я, – хочу как ты, жить в общаге и ходить по блядям.
Он захохотал, хлопнул меня по плечу и сказал, – не спеши, всё у тебя будет.
Я поверил ему и стал ждать, но время тянулось ужасно медленно и в моей жизни не происходило никаких достойных внимания событий. Родители продолжали воспитывать меня в строгости и аскетизме. Дядя же, по контрасту, жил полной жизнью. Он окончил институт, устроился в какую-то наладочную контору и очень часто ездил в командировки. Однажды в Новосибирске он подрался и попал за решётку. Сам он утверждал, что защищал девушку, к которой приставал какой-то хулиган, но, поскольку пострадавшим оказался сын мэра, суд признал дядю виновным и несколько лет я его не видел. Потом он женился и осел в Новосибирске. Встречались мы с ним редко, но каждый раз я с удовольствием слушал его рассказы. Они нравились мне ещё и потому, что сам я рос тихим и послушным и всегда завидовал его лихости.
Иногда он спрашивал, сколько мне лет, и вне зависимости от ответа, говорил, что это прекрасный возраст. Я же энергично ему возражал. У нас это стало своего рода игрой.
В очередной раз мы встретились лет через десять. В то время я болезненно переживал очередную любовь. Она хоть и не была первой, но, так же как и все предыдущие, оставалась платонической. Именно это было главным источником моих страданий и, когда при встрече дядя по традиции полюбопытствовал, сколько мне лет, я язвительно ответил:
– Сколько бы ни было, это прекрасный возраст.
– Конечно, – согласился он и, внимательно посмотрев на меня, спросил, – что случилось?
Я рассказал о своих страданиях, надеясь, что он научит меня вести себя с женщинами, а он вместо этого хлопнул меня по плечу и сказал:
– А ты женись, тогда кончатся твои мучения.
Я обиделся и ничего ему не ответил.
Потом из послушного мальчика я сделался застенчивым и влюбчивым юношей. Увлечения следовали одно за другим, а взаимностью мне так никто и не отвечал. И только в 20 лет прекратилась цепь моих любовных неудач. Моя избранница великодушно согласилась выйти за меня замуж. Я был на седьмом небе от счастья, а родители, познакомившись с ней, хотели выгнать меня из дома. Даже всегда флегматичный отец заявил, что если мне так уж приспичило, я могу привести ЭТУ и жить с ней не расписываясь. Но ЭТА соглашалась переехать к нам только после того как у неё появится штамп в паспорте. Родители не могли найти себе места и однажды ночью я слышал, как мама жаловалась отцу, что я неопытный олух и меня окрутила какая-то шлюха.
– Декольте у неё до пупка, – говорила мама, – а показывать нечего. Грудь – второй сорт, рожа страшная, фигура как у Бабы Яги. Ей бы надо принять мусульманство, одеться в мешок и закрыться паранджой, а она своё уродство напоказ выставляет. Если бы наш лопух сравнил её с другими, он и сам бы в этом убедился, но в Советском Союзе даже борделей нет. Проклятая страна!…
– Да уж, – немедленно согласился отец, – бордели могли бы и разрешить.
Несмотря на недовольство родителей, я твёрдо стоял на своём и ни с кем не хотел сравнивать свою избранницу. Мы подали документы в ЗАГС, и я с нетерпением ждал свадьбы. Родители отказались принимать участие в торжестве и демонстративно укатили в отпуск.
В тот же день ко мне пришла невеста, а буквально через час после неё неожиданно заявился и дядя. Он начал встречу с традиционного вопроса и, не дослушав ответ, сказал, какой у меня прекрасный возраст и как мне должно быть хорошо.
– Знал бы ты, что со мной вытворяют предки, ты бы так не говорил, – возразил я.
– Что же они, злодеи, вытворяют?
И я всё ему рассказал. Он выслушал меня, одобрил моё решение и заявил, что когда дело касается любви, нельзя никого слушать и надо действовать по велению сердца. Он, например, из-за своей жены сначала угодил в тюрьму, а потом переехал в Новосибирск. Теперь у него пятилетний сын и они прекрасно живут вдали от столицы. Затем он с сожалением добавил, что не сможет присутствовать на моей свадьбе, но обязательно купит мне подарок.
Потом он исчез и появился часа через два с бутылкой шампанского и кожаной обложкой для паспорта, на которой были изображены серп и молот.
– Здесь ты будешь хранить самый главный документ, – сказал он, размахивая серпом и молотом, – давай его сюда, примерим. Я принёс паспорт, мы вложили его в кожаную обложку и распили шампанское. После этого дядя ещё раз поздравил меня и уехал. Его поддержка резко улучшила моё настроение, и я находился в эйфории до самой свадьбы. Только в ЗАГСе я обнаружил, что под серпом и молотом лежала аккуратно свёрнутая бумажка, на которой рукой дяди было написано:
Заявлять о потере паспорта бесполезно. Когда я ходил за свадебным подарком, я обо всём предупредил начальника паспортного стола. Самый главный документ ты получишь через полгода, когда я вернусь из экспедиции, а пока проверь свои чувства.
В то время не было интернета, и в конце предложения ещё никто не ставил смайликов, но я ясно представлял себе ехидно улыбающуюся физиономию дяди.
Невеста решила, что я всё это подстроил и порвала со мной всякие отношения. Я впал в депрессию и целую неделю не мог прийти в себя, а потом поехал в Новосибирск, чтобы сказать своему родственнику всё, что о нём думаю.
Но я не мог соперничать с ним ни в споре, ни в кулачном бою, ни по части выпивки, поэтому на следующее утро проснулся со страшной головной болью. С трудом открыв глаза, я увидел мальчика, который был очень похож на дядю и смотрел на меня с нескрываемым интересом.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– Пять, – ответил он.
– Какой прекрасный возраст, – пробормотал я, – ни с кем тебе не надо выяснять отношений, живи и радуйся.
– А я не хочу радоваться, – серьёзно ответил он, – я хочу как ты, найти какую-нибудь блядь и жениться.