Действующие лица: Мария – миловидная женщина лет 30-35.
Мария сидит посреди сцены в уютном кресле, поджав под себя ноги в теплых носках и кутаясь в теплый плед. Она задумчиво глядит перед собой, время от времени потягивая чай из большой кружки, что держит обхватив обеими руками, словно пытается согреться о нее.
МАРИЯ. (словно бы про себя). Ты приходил в мою жизнь во множестве разных обличий и под множеством разных имён. Сотни и тысячи раз сквозь века. И всякий раз просил об одном – «Убей меня». Я же, пообещав, обнадежив, всякий раз предавала тебя, заставляя уйти с головой в эту жизнь и познать ее максимально возможно. Вот и теперь…, не раздумывая, обману…
Женщина поднимается с кресла, ставит кружку на пол и начинает ходить по сцене, изображая канатоходца.
Помнишь тот танец над пропастью в наших любимых горах? О, это было незабываемо! Феерично! Чувства на кончиках пальцев в прямом и иносказательном смысле. Ты был в ударе. Все норовил потерять равновесие, дразня и играя со смертью. И терял… Но в мгновение ока виртуозно-привычно его восстанавливал, и призывно разинутая жаждущая пасть пропасти оставалась ни с чем.
Ты смеялся. Говорил, у тебя иммунитет к погибели, смерти. Мол, они тебе не грозят, словно ты заговоренный. Залихватски бравадился, держа равновесие на одной лишь ноге, заставляя другую отклоняться как можно дальше назад или в сторону, и при этом ещё умудрялся держать и меня. Что таить, у меня обрывалось дыхание в такие мгновения. Но я очень тобой дорожила и, зная, что отговорить от безумств невозможно тебя, всеми силами старалась не паниковать. А потом и сама незаметно впадала в безумный кураж, забывая опасность.
Думали ли мы в тот момент, что можем сорваться и разбиться на части, фрагменты, как глиняная посуда о пол? Может, что-то такое свербело где-нибудь на задворках, ведь инстинкт самосохранения никто в нас не отменял, но мы мало его ощущали, упиваясь своим миражом. Миражом бесконечной свободы и полета бессмертной души.
Мы сумели, смогли обрести в себе, вызвать эти величайшие и ни с чем несравнимые чувства, в наших хрупких, кукляшных телах. Нам казалось, мы просто недостижимы для смерти, мы ей попросту не по зубам. Она явно пасует перед нашим отчаянным танцем, танцем душ, сплетённых на грани и схлестнувшихся с ней, не на жизнь, а на смерть.
Мы тогда ее благословляли за то, что дала нам возможность ощутить в себе жизнь так полно, так остро. Испытать такой опыт, после которого было не страшно, не жалко ей проиграть. Ведь мы только тогда с ним и жили, в полном смысле этого слова. Испытали в том кратком отрезке то, что люди порою не могут дождаться всю жизнь.
А потом мы погасли. Равновесие, равнодушное и неизбежное, охладило наш пыл. Прекратило полет наших душ. Мы стояли над пропастью, но не понимали, зачем. Что, какая безумная сила, заставила нас так собой рисковать? Да и как мы вобще умудрились оказаться здесь, средь пустоты? Без опоры, страховки, гарантий? Как же нас сюда занесло? Каким ветром?
И тогда ты устало сказал: «Сбрось меня. Я прошу. Не хочу возвращаться назад. Сам я вряд ли смогу. Теперь вряд ли. День назад или два ещё смог бы, а теперь не могу. Нету сил. Помоги. Не хочу продолжать. Там уже не будет такого. Значит, незачем жить».
Я взяла тебя за руки, обняла и тихонечко убедила, что там, на надёжной, привычной нам тверди есть ещё много всякого-разного, ради чего стоит жить и за что стоит крепко держаться. Нужно лишь разглядеть.