720 дней в сапогах (ну как в сапогах, в туфлях, конечно)
Биологическое оружие или геноцид насекомых
Как вы помните, в конце 2000-х служил я в санитарно-эпидемиологической лаборатории в одной из частей синеокой. Сижу как-то вечером, перебираю бумажки, готовлюсь к низкому старту на электричку, чтоб наконец-то домой ехать. А тут звонит на столе «военный телефон».
– Привет.
«Привет» по военному телефону – это либо Сашка, начальник пятого медпункта, тогда всё в порядке, может, позовёт чай пить. Либо Виталик, хирург со второго этажа, что уже слегка подозрительно. Либо Серёга, дерматолог из медроты, тогда точно трындец. Этот просто так звонить не будет. А голос не узнать: трубкой «военного» телефона в случае чего можно отбиться от полуроты китайцев, а вот с основными функциями у неё плохо.
– Ты кто? – в лоб спрашиваю я.
– Сергей.
Ну бли-и-ин. До электрички полчаса.
– Вы ошиблись номером, – говорю. – Пи-ик, пи-ик, пи-ик.
– Тут проблема, – игнорируя моё пиканье, бормочет дерматолог.
– Абонент временно недоступен.
– Какой абонент? Я тебе по внутренней связи звоню.
Нет, никак не отмазаться.
– Ну что у тебя?
– Зайди в кабинет. Тут какие-то подозрительные солдаты пришли.
– Опять с гонореей? – ужаснулся я. – Тогда смотреть не буду. Марину Фёдоровну позови. Ей приятнее будет.
Пару месяцев назад солдаты из второй казармы сходили в самоволку через забор части, где их поджидал приятель, подцепивший вдоль дороги каких-то весёлых девиц. Защитники Родины весело провели время, зато мы с Серёгой потом написали кучу объяснительных бумажек, откуда у нас в части гонорея.
– Ты приходи, – потерял терпение дерматолог. – И давай быстрее, до электрички полчаса.
Как будто я не знаю.
Рысью мчусь в отделение. Сидят два красавца: ефрейтор и сержант. Обувь снята, штанины закатаны до колен. Рядом с ними на корточках целый консилиум и офицерское собрание в одном лице. Виталик – хирург, Серёга – дерматолог, ещё и начмеда до кучи позвали, целого майора Грекова.
Солдаты млеют. Такого внимания к их ногам ещё никогда не было.
– Товарищ майор! – я тяну руку к пустой голове.
– Садись рядом, – машет мне начмед. – Думать будем.
Сажусь. Смотрю на ноги солдат. Ноги покрыты красноватыми точками и бугорками, везде следы расчёсов, полоски подсохшей крови.
– Пчёлы что ли покусали? Или муравьи?
– Ты смотри, – удивляется начмед. – Сразу говорил: Пашу надо звать. Сразу две версии. А вы тут тупите. Особенно Виталик: резать, резать.
Бойцы испуганно спрятали ноги под стул.
– А ну назад! – рявкнул начмед.
За лесом зашумела подходящая к станции электричка. Мы с Сергеем обменялись тоскливыми взглядами: домой сегодня попадём поздно.
– Бойцы, на полигоне были?
– Никак нет! – синхронно мотают головами защитники Родины.
– Пчёлы, осы кусали?
– Тоже нет.
Рассказывают, что проснулись позавчера в казарме, а ноги уже покусаны. Чешутся, сил нет. Терпели, пока стало уж совсем невмоготу.
– Чесотка? – робко предполагает Сергей.
– На ногах? – поднимает брови начмед. – Ну ладно бы у одного – нетипичная форма. Клещи-извращенцы. Но у обоих. Нет, тут думать надо.
Надо думать, это мы сегодня вообще домой не попадём.
– Пошли в казарму, – командует начмед.
Пошли. Смотрим. Казарма как казарма. Гулкое огромное помещение с рядами аккуратно заправленных коек. Полоски на одеялах в одну линию, углы на подушках смотрят строго на запад: туда, куда в случае чего, наступать будем. Из своей комнатки выходит дежурный офицер.
– Александр Васильевич, здравия желаю. Молодёжь, здорово. Какими судьбами такая комиссия? Ещё и эсэсовца с собой привели (это он про меня). По поводу солдат наших?
– А зачем же ещё, – вздыхает начмед. – Рассказывай.
– А нечего рассказывать. Всё как обычно. Прибыли они в часть с месяц назад. При поступлении у медиков замечаний не было. Что-то серьёзное?
– Пока не знаем. Где их койки?
Дежурный показал. Обычные койки. Четыре металлических ножки, между ними сетка. Матрас, простыня, одеяло. Начмед ковыряется в белье, мы смотрим на него.
– Ага, – майор делает быстрое движение, хватает кого-то пальцами. – Вот ты, сучёныш! Михалыч, со склада что-нибудь получали?
– Так только позавчера зампотыл приказал новые одеяла выдать.
– Поздравляю, господа офицеры. У нас – клопы! – как-то даже радостно сказал начмед.
И показал медкомиссии копошащуюся чёрную точку на пальце.
– Клоп постельный вонючий. Начсклада бить будем?
Бить не стали. Выдернули из дома, где он уже сменил форму на треники с вытянутыми коленками, открыл бутылку пива и залил горячие пельмени майонезом. А нечего! Мы что тут должны одни отдуваться? Полезли склад смотреть. Честно говоря, клопов больше не нашли, но откуда ж им ещё взяться.
На следующее утро казарму переселили. Закрыли окна, начмед достал из закромов запасы ядовитого советского дихлофоса и прапора щедро залили пол. Параллельно из гаража выкатили жуткую древнюю конструкцию: огромный котёл с печкой, на четырёх колёсах. Залили в котёл воды, растопили печку и принялись парить матрасы. По моему мнению, дихлофоса было бы достаточно: клоп – это, всё-таки, не чесотка, но начмед решил подстраховаться. На складе тоже творился клопиный геноцид. Начсклада ходил бледный, командир вызывал его на ковёр.
Неделю после мероприятия я начинал своё утро, приходя в казарму и опрашивая солдат на предмет новых укусов. Мне радостно показывали расчёсанные пупырышки от комаров, распухшие натёртые лодыжки с мозолями, грибок на ногтях. Но клопов, к счастью, больше не показали. Ноги перестали сниться ещё через неделю.
Начсклада – гад: я из-за него с женой поругался и два дня на диване спал.
Вишенки
Рассказывал мой коллега, начальник медицинского пункта, в одной печально известной воинской части.
– Ты же знаешь, часть наша в лесу. Если с города на электричке ехать, то потом надо ещё с полкилометра среди ёлок брести. Зимой тяжеловато: снега много, поутру, бывает, проедешься в замороженном вагоне, выйдешь на тёмной пустой станции, вокруг которой метель метёт и вьюга воет, и пошёл по свежему снегу тропку торить. Как тот волк: «Какие сильные у меня лапищи!». Зато мигом согреешься. Никакой физподготовки не надо. Пока в часть придёшь – от тебя пар валит.
А летом хорошо. Утром уже светло, тепло, птички поют. Издалека слышна песня выгоняемых из казармы солдат. Идёшь, лесным воздухом дышишь. Единение с природой, чтоб её БТРом поломало.
Этим летом вот так поутру вышел я из электрички и по пружинящей прошлогодней иглице к забору части пошёл. Помнишь, лет десять назад пятый КПП закрыли, так все медики из медроты через забор лазили? И до сих пор лазят. Надо преодолевать поставленные командованием трудности.
Иду короче. А недалеко от станции огромный пень. Вокруг пня уютно расположились трое мужичков предпенсионного возраста. На пне – литровая бутылка мутноватого самогона, пластиковые стаканчики. Лица одухотворённые, в предвкушении познания истины. И, самое главное, кто-то из дома притащил тарелку, а на тарелке – горкой, вишенки. Обычные вишни. Видно, проходя мимо какого-то частного подворья, сорвали горсть и сунули в карман. Чтоб всё культурно. Не банальная пьянка, а отдых.
Налили по стакану. Вздохнули. Торжественно выпили.
Один из мужичков тянется в тарелочке. Второй так строго по пальцам его – хрясь!
– Не торопись! Не превращай закуску в еду. Жидкости ещё много. Успеешь. Наливай по второй.
Я бы постоял ещё, посмотрел, уж больно интересно. Но в кармане задребезжал мобильник и зычным голосом командира начал орать:
– Доктор, мать-перемать, ты где? Построение через пять минут.
Побежал рысью! Не до зрелищ тут.
А вечером иду обратно на электричку. Возле пенька валяется пустая бутылка, смятые стаканчики. Кто-то не удержал истину в себе и его стошнило. А на верху этого натюрморта – тарелочка. А на тарелочке – нетронутые вишенки.
Звёздная история
Мой друг, майор медицинской службы, Александр Иванович, был когда-то лейтенантом Сашкой, с которым мы вместе прибыли на наше первое место службы. В медуниверситете почти не пересекались: специальности и факультеты были разные, а тут нашли общий язык, подружились. Ну как подружились. По специальности Саша был хирург. И очень мучился от того, что в армии у него мало практики. Потому смотрел на каждого встречного, как на потенциальную жертву своих вивисекторских экспериментов. Как можно дружить с человеком, который смотрит на родинку на твоем лице и вдруг плотоядно предлагает:
– А давай-ка мы тебе эту родинку отрежем? Быстро и не больно.
И за скальпелем тянется.
А вы сидите у него в кабинете тёмным вечером и молотый кофеёк в кружке кипятком заливаете. Без сахара, потому что сахар уже неделю как кто-то из кабинета стырил, и банка стеклянная сразу рядом стоит, чтобы кофейные крошки туда сплёвывать. И на двоих у вас полбатона зачерствевшего. И во всём отделении кроме вас двоих никого нет. И криков ваших никто не услышит.
К счастью, договорился он с ближайшим госпиталем и вскоре стали допускать его, маньяка, на операции. Отстал он от моей родинки.
Встретились тут недавно, посидели, вспомнили. Книжку ему подарил. Саша посидел, поржали, пару своих историй подкинул.
«Года три назад в моей части один прапорщик получил долгожданного старшего прапорщика, и, как водится, сел это дело отмечать с товарищами по службе. Накрыли стол, сала порезали, хлеба, лука репчатого, все красиво, почти как в ресторане. Налили по стакану. И в первый стакан бросил новоиспеченный старший прапорщик свои новенькие звёзды. Традиция, ведь. Надо водку со звёздами выпить. И только тогда ты официально в новом звании считаешься.
– Ну, будем! – сказал прапорщик. И в желудочно-кишечный тракт стакан опрокинул.
Да вот как-то неудачно опрокинул, что все его новые звёзды прямо ему в глотку и полетели. Побледнел прапорщик, закашлялся, и… глотнул.
– Сергеич, ты чего? – испуганно спрашивают сослуживцы.
– Я это… звёздочки проглотил, – шепчет прапор.
– Совсем проглотил?
– Ага, где-то уже внутри колются.
Прапора в панику. Хватают товарища под белы рученьки и в медроту волокут. А в медроте как раз Александр Иванович дежурит. Скальпелем карандаши точит.
– Доктор, спасайте! – с порога кричат прапора. – Сергеич звёздочки проглотил.
Дело серьёзное. Вызвал Александр Иванович рентгенолога, стали они смотреть. Повезло дураку. Дуракам, вообще, нередко везёт. Звёздочки, несмотря на все свои острые углы, по пищеводу прокатились, по дороге нигде не застряли и в желудок легли.
– Что же мне делать? – испуганно спрашивает прапор.
– Резать, к чертовой матери, – в соответствии с классикой отвечает Александр Иванович.
– А можно как-нибудь не резать?
– Можно. Но тогда одна из звёздочек проткнёт тебе стенку желудка или кишки, содержимое со всякими ферментами и соляной кислотой хлынет в брюшную полость, а там и до перитонита недалеко. Оно тебе надо?
– Не надо, – погрустнел Сергеич.
– Тогда ложись сейчас в палату, ничего не ешь, будем тебя к операции готовить.
Опытные коллеги мне сейчас возразят, мол, зачем резать? Есть же эндоскопический аппарат. Можно и так достать. Эндоскопический аппарат? В лесу? В медроте? С подготовленным врачом-эндоскопистом? Не смешите мои сапоги. А отвезти самого прапорщика в столицу военные как-то не догадались.
И начал Александр Иванович в своем отделении колдовать. Готовят операционную, стерилизуют инструмент.
А тут, как назло, кто-то из коллег начальству стукнул. Звонят доктору из столицы.
– Это у вас там прапорщик звёзды проглотил?
– Так точно, у нас, – отвечает Александр Иванович.
– Ваши действия? – вкрадчиво спрашивает начальство.
– Оперировать буду, – пожимает плечами хирург. – Дабы предотвратить перитонит.
И тут начальство орать начинает. Начальство армейское – оно такое. Сначала орёт: мол, у хирурга и квалификации для столь сложной операции недостаточно, и кто ему дал право самоуправством заниматься.
Короче, закрывайте операционную обратно. Сейчас выезжает к вам в часть самый главный хирург. Он и будет оперировать. А вы, товарищ майор, в лучшем случае рядом постоите.
Расстроился Саша. Но нечего делать. Начальство приказало.
Ждут главного хирурга. А он, как назло, где-то задерживается. То ли операция у него в другом конце страны, то ли лень ехать. День прошёл, второй. Прапорщика наблюдают, дабы чего не вышло. Есть не дают, потому что в любой момент Самый Главный Хирург может приехать.
И вот, наконец, звонок. Едет!
Снова открывают операционную, стерилизуют инструмент и бельё. И тут в кабинет Александра Ивановича кто-то робко стучится.
– Кого ещё черти принесли? – рычит доктор, открывая дверь.
А на пороге – прапорщик. Бледный, похудевший, замученный. И в кулаке что-то сжимает.
– Прапор, ты почему встал?! Тебе надо к операции готовиться. Главный уже выехал.
– Не надо операции, – вздохнул прапорщик.
– Почему? – удивился хирург.
И тут прапорщик кулак разжал и протянул ему ладонь, на которой лежали облезлые, потерявшие цвет звёздочки.
– Сами вышли. Сегодня утром.
– И как? – сочувственно спросил врач.
– Больно, блин.
– Ну и замечательно. Ты полежи пока. Надо посмотреть: мало ли кровотечение будет из кишечника. И это…руки помой.
Слышали бы вы, как ругался Главный.
И Ленин такой молодой
Лет десять назад я ещё носил офицерские погоны и ездил с проверками по различным воинским частям своего региона. Проверки проходили довольно буднично. Столовая – медпункт – казармы – всевозможные классы для обучения личного состава. Гигиена питания – коммунальная гигиена – гигиена детей и подростков. Если имелись склады или техника – гигиена труда. Короче, универсальный солдат. Одним своим лицом заменял целую санстанцию. Ещё и сумку с пробирками для микробиологических смывов таскал.
Собираюсь как-то на очередную проверку в отдалённую часть, а тут на столе звонит «секретный телефон».
– Старший лейтенант Гушинец! – привычно вытягиваюсь я.
Потому что по такому телефону мне обычно только один человек звонит.
– Гушинец, б…! – командиру телефон в принципе не нужен. С его голосом надо только форточку открыть и он до меня из столицы докричится. – Что у тебя за бардак на территории творится?!
Лихорадочно перебираю в голове весь бардак, который творится на моей территории. Обычный армейский бардак. Крыши у казарм текут с конца восьмидесятых, личный состав хилый пошёл, болеет, зарплата у медиков маленькая.
– Ты в Н-ской части давно был?! – подсказывает командир.
– Собираюсь, – я всегда был уверен, что наш полковник обладал телепатическими способностями. Ну вот как он за 80 километров узнал, куда я чемодан с пробирками пакую?
– Собирается он! А ты знаешь, что у тебя там вспышка?!
В Н-ской части двадцать бойцов. На этих двадцать бойцов – тридцать офицеров. Тихая и мирная часть, склад боеприпасов и топлива. Какая вспышка?!
– Только штаны просиживать умеете! – ревёт командир. – Сиди, жди. Я тебе сейчас в подмогу толкового офицера пришлю! А то ты совсем в своём лесу распустился!
И трубкой – бамс!
Поговорили. Люблю я с командиром разговаривать. Очень бодрит с утра.
И тут снова звонок. Медсестра Н-ской части.
– Павел Владимирович, у нас тут трое бойцов с какой-то кишечной инфекцией. Надо бы их проверить.
И тут меня озарило.
– Наталья, – говорю, – а вы мне первому доложили?
– Никак нет. Я сначала в столицу позвонила. А уж потом вам.
– Наталья, – вздыхаю я, – очень вас попрошу. В следующий раз мне первому звоните. Я всё-таки отвечаю за эпидсостояние региона.
– Ой! – не по-военному ужасается медсестра. – Вы уже получили?
– Не то слово.
Сижу. Жду подмогу. Приезжает целый майор Владимир Ильич. Кстати, действительно толковый эпидемиолог, опытный специалист. Выцыганиваем у медроты буханку, едем.
В части легкая паника. Троица пострадавших активно лежит в единственной палате крошечного медпункта, кайфует, вкушая плоды редкого армейского отдыха. Бедолаги. Ставим всех троих в интересные позиции. На анализ – кровь, кал, промывные воды. Рвотные массы. Как нет рвотных масс? Вы же в армии! Чтоб сейчас же были. Сею всё это добро в чашки и пробирки. Майор опрашивает пациентов.
Картина в принципе ясная. Под пытками признались, что накануне вечером сбежали в самоволку на местную автостанцию, где от души вкусили радостей жизни в виде чебуреков и пирожков с мясом. Такой удар по пищеварительной системе и подготовленный человек не вынесет. А желудок у солдата избалован рациональным армейским пайком. Вот всех троих и подкосило.
Эпидемия зарублена на корню. Пишем отчёты и идём к командиру части отчитываться. В кабинете командира уже полное собрание: сам командир, начмед, зав. столовой. Атмосфера неформальная. Представляются.
– Юрий Владимирович, – командир.
– Никита Сергеевич, – начмед.
– Владимир Ильич, – проверяющий.
И тут повисает пауза. Командиры люди в возрасте, имена-отчества быстро выстроили в логическую цепочку.
– Непорядок, – говорит командир. – Ну ладно Леонида Ильича пропустили, но уж Иосифа Виссарионовича – это мы зря.
– Константина Устиновича ещё, – подсказывает зав. столовой.
– И этого тоже можно. Товарищи офицеры, внеочередной съезд ЦК КПСС позвольте считать открытым.
И начали они заседать. Как это у военных принято. С тостами и анекдотами, которые женщинам лучше не слышать. Втихомолку подбираюсь к зав. столовой и шепчу на ухо:
– Я признаю, что лишний на этом празднике генсеков, но позвольте поинтересоваться, товарищ старший прапорщик, вас-то как по имени-отчеству? Запамятовал я, давно у вас был, уж простите.
Тот начинает хихикать.
– Не поверите, но Михаил Сергеевич!
История несостоявшегося супергероя
Для старшего поколения, а особенно для всяких бабушек, человек в форме – образец высоких моральных принципов и тайный супермен. Он обязан эту самую бабушку через дорогу перевести, без лишних слов бросится в горящее здание и спасти группу детского сада, грудастую воспитательницу и кухонного кота в придачу. В этом вопросе я не могу не согласиться с бабушками (неожиданно, да?). В начале далёких восьмидесятых мать внушала мне:
– Если потеряешься, подходи к дяде в погонах, он поможет.
С сопливого советского детства прошло почти тридцать лет, а кредит доверия к людям в погонах я не растерял. Сам стал этаким человеком в погонах, военным медиком. И готовился соответствовать. Врываться в горящие здания, спасать грудастых воспитательниц и переводить бабушек через дорогу. Пока не услышал одну историю.
Как вы помните, карьера моя начиналась в электричке. Ранним сумеречным утром в ледяные вагоны набивались десятки молодых офицеров, которым не повезло найти жильё в военном городке. И следующие два часа мы ехали на службу. Кто-то спал, кто-то общался вполголоса. На неудобной скамейке, обитой протёртым до дыр дерматином, я и познакомился с капитаном медицинской службы Виталиком.
Виталик был типичный военный хирург. Китель трещит на широченных плечах, фуражка застыла на макушке, как прибитая, в глазах – мудрость и знание людской натуры. Он-то знает, что все эти личности и характеры – всего лишь набор вяло функционирующих органов.
Едем с ним, как всегда, с утра. Холодно так, что зубы стучат. Спрятали руки в карманы, то дремлем, то переговариваемся вполголоса о чём-то своём, военно-медицинском. Слышу: в другом конце вагона какая-то возня. Поднимаю голову: так и есть. Едут у самых дверей двое работяг, страдающих после вчерашнего. Ведут дискуссию. И видно дискуссия куда-то не туда пошла, потому что один из работяг уже держит второго за воротник, а тот второй пытается попасть кулаком в лицо оппонента. Оба красные, злые, сопят.
Я начал подниматься. Я ж военный, я должен прекратить безобразие. Тем более, что женщины, сидящие неподалёку от дискутирующих, начали оглядываться в поисках «настоящих мужиков». Один бы струсил полезть против двоих. Но Виталик-то рядом. Он одним своим видом порядок наведёт.
– Ты куда? – лениво приоткрывает глаза хирург.
– Там два алкаша драться начинают, надо их успокоить.
И при этих словах красный супергеройский плащ развернулся на моих плечах.
– Сиди, придурок, – внезапно резко сказал Виталик. – Без тебя разберутся.
И я сел, ошарашенный.
– Чего ты? Мы ж военные. Мы должны…
– Те, кто должны в такие дела лезть, другие погоны носят. А ты не лезь туда, куда не следует.
Мужики в конце вагона тем временем стукнули друг друга ещё по разу и принялись мириться. Что-то забулькало.
– Вот видишь, – удовлетворённо сказал Виталик. – А если бы ты влез, скандал был бы до самого городка.
– Нельзя так, – недовольно сказал я. – Мы же военные.
– Вот именно! – повысил голос хирург. – Я курса до четвёртого тоже такой был. Думал: мы ж военные, мы должны. А как-то зимой ехали мы курсом в этот самый военный городок. Какое-то мероприятие у нас было, не помню уже. Полсотни будущих военврачей. Распылились по всей электричке, едем, болтаем. Я в один вагон попал со Стёпой. Помнишь Стёпу, был такой парень на нашем курсе? На полголовы выше меня.
– Что-то смутно припоминаю. Он ещё пропал потом куда-то.
– Пропал, – зло процедил сквозь зубы Виталик. – Тогда и пропал. Ехали мы, болтали. Полчаса уже до городка оставалось. Как вдруг в нашем вагоне вот такая возня начинается. Двое алкашей что-то не поделили. Мутузят друг друга, по проходу катаются. Женщины – в крик: «Военные! Военные!». Стёпа – герой, б… Поднялся. Взял обоих за шиворот, поднял. Те объединились против общего врага и давай его лупить. Тут уж и я подключился. Разнял всех. Прибежали менты, давай какие-то протоколы составлять, по рациям своим переговариваться. Нам в городке сходить, а нас никто не отпускает. Мол, вы и свидетели, и участники драки. Часа два держали.
Через неделю вызывают нас к начальнику факультета. И сообщают Стёпе, что он, без пяти минут лейтенант медицинской службы, отчислен с курса за действия, порочащие образ белорусского офицера. Как зачинщик драки и всё такое. А мне, как рядом стоявшему, объявлен строгий выговор и если я до конца учёбы хоть кашляну не в той тональности, то полечу вслед за Стёпой.
Мы молодые были, глупые, ещё возмущаться начали. Не помогло. На следующий день полковник наш собрал в актовом зале весь факультет, зачитал приказ о Стёпином отчислении, с полчаса клеймил его разными словами. И всем сказал:
– Если вы, б… видите где-то драку или ещё какое-то непотребство, то должны со скоростью света удалиться от этого места или, если некуда деваться, притвориться ветошью. Потому что курсант нашего факультета не должен запятнать себя…
Ну и так далее, и так прочее.
А когда мы в часть попали, то командир части собрал молодое пополнение в Доме Офицеров и речь начальника факультета слово в слово повторил. Мол, если кто из вас будет замечен в непотребствах, даже если он будет выступать на стороне добра и света, пусть прощается с военной карьерой.
Поэтому сиди, Паша, в окно смотри. Они там сами разберутся.
– А Стёпа? – спрашиваю.
– Что Стёпа? А-а, да попал сразу в сапоги, под призыв. Отстрелялся и перепоступил. На лечебный факультет. Сказал, что ему эти военные игрища надоели. Вроде, в этом году заканчивает.