I
В бухте Золотого Рога в ветхом домике, который одиноко стоял на берегу моря, сидели два брата. По наружности старшего, по отсутствию растительности, по земляному цвету лица можно было догадаться, что он евнух. Его бесстрастному лицу придавали некоторое оживление только маленькие узкие глаза, по выражение их было неприятное, плутовское. Младший брат мало походил на старшего: это был рослый, краснощекий юноша, атлетического сложения.
– Послушай, Михаил, – сказал старший, – какая у тебя убогая обстановка, даже лечь не на что…
– Что же делать, Иоанн! – возразил младший. – Ведь и ты вырос здесь…
– Да, но я отвык от подобной простоты с тех пор, как живу во дворце… Но не в том дело; я не понимаю, почему ты не хочешь устроиться получше? Отчего ты отказываешься поступить ко двору?
– Когда же я отказывался? Я только говорил тебе, что едва ли мне дадут какую-нибудь должность; я не получил никакого образования, только что умею читать, а дай мне что-нибудь древнее, например, Гомера, так я его и не разберу.
– Э, брат, как ты рассуждаешь! Кому нужно твое образование? Да разве я изучал философов или отцов церкви? А, несмотря на это, я царский спальник и на днях мне будет поручен надзор за царским гинекеем[1].
– Ты человек ловкий, ты умеешь говорить… – протянул младший.
– А у тебя есть другое преимущество, гораздо более ценное – красота, а красота в настоящую минуту все, она дороже всего ценится во дворце. Я пришел тебе предложить кое-что. На днях тебе дадут чин протоспафария[2], и по этому случаю тебе надо представиться царю и царице. Ты знаешь, что самодержец Ромам удостаивает меня своим милостивым вниманием; я говорил ему о тебе, и он уже приказал приготовить хрисовул[3], которым ты утверждаешься в чине протоспафария. На следующей неделе готовься идти со мною во дворец.
– Нельзя ли обойтись без этого, Иоанн? Я растеряюсь в присутствии императора и императрицы.
– Нельзя, этого требует этикет. Чудак ты, право! Ты, кажется, хочешь отказаться от своего благополучия? Разве ты ничего не слыхал об императрице Зое? Здесь, надеюсь, никто нас не может слышать?
Иоанн приоткрыл дверь и, убедившись, что никого рядом нет, продолжал:
– Ты знаешь, конечно, что хотя царице Зое пятьдесят лет, она обуреваема страстями; до 48 лет она хранила девственность и тогда только отец ее, блаженной памяти самодержец Константин, выдал ее за ныне благополучно царствующего Романа. Но император стар и, притом, питает к Зое антипатию. И теперь, как говорят премудрые философы, стремление ее обратилось к не сущему, и вот ты то и мог бы из этого не сущего сделать страстно желаемое сущее…
– Ну что ты, Иоанн! Я не сумею, да и страшно…
– Полно, брат, все уладится само собою. Вот тебе деньги, сшей себе платье, какое прилично носить протоспафарию, и надейся на помощь Всевышнего. Слушай еще, что я скажу тебе. Нынче ночью явился мне некий муж в светлой одежде и произнес: "Всё будет принадлежать твоему брату Михаилу" и исчез.
– Не понимаю, Иоанн.
– Не понимаешь? – спросил Иоанн и, прищурившись, посмотрел на брата таким плутовским взглядом, что у Михаила дрожь пробежала по телу. – Не понимаешь? "Всё" – это значит вселенная, – вселенная будет принадлежать тебе.
– Вселенная принадлежит Богом данному византийскому царю.
– Ты, вероятно, знаешь, Михаил, что всякий младенец, выходя из утробы матери, имеет особое выражение и что по этому выражению можно предсказать его судьбу. Когда ты только что появился на свет, в глазах твоих был особенный блеск и вокруг твоей головы видели сияние.
Правый глаз и щека Михаила начали нервно подергиваться; это всегда делалось с ним, когда он бывал в большом волнении. Заметив произведенное им впечатление, Иоанн продолжал:
– Если хочешь узнать будущее, я могу указать тебе два вернейших способа или обратись к чудотворной иконе Влахернской, или же к пророчице Досифее, той, что ходит с хиосскими монахами. Ну, довольно, мне надо идти, проводи меня.
Братья вышли из дому и пошли по направлению к Большому Дворцу. Они шли молча. Расставаясь, Иоанн показал на св. Софию и шепнул брату: "Смотри, какой величественный купол, доходящий почти до неба. Все это будет твое". Михаил возвращался домой озадаченный, мысли его путались, слова брата казались странными и, вместе с тем, молодой человек чувствовал, что, может быть, и в самом деле ему предстоит блестящее будущее. "Разве ныне царствующий император Роман, – думал он, – не попал на престол случайно, потому только, что за него выдали Зою? Зоя – последний отпрыск македонского дома, судьба империи в ее руках".
Когда стало смеркаться, он пошел в храм Влахернской Божией Матери; при входе его встретил знакомый монах. Михаил объяснил ему, что по окончании вечерни собирается помолиться чудотворной иконе и узнать от нее будущее. Икона, хорошо известная всем константинопольским жителям, помещалась направо от царских врат и была прикрыта завесою, так что нельзя было видеть лика Богородицы. Но раз в неделю, по пятницам, после всенощной, свершалось чудо: завеса сама собою раскрывалась и молящимся являлся божественный лик. Это считалось хорошим предзнаменованием; чудо могло явиться и в необычное время по молитве.
Только закончилась служба, Михаил встал, перед иконой и горячо молил Богородицу явить чудо, если действительно с ним должно случиться нечто необыкновенное. Через несколько минут он заметил, что завеса колеблется, будто на нее подул ветер, и Михаил увидел перед собою милостивый лик Божьей Матери.
Михаил вышел из церкви в самом радостном расположении духа. Теперь он не сомневался, что займет высокое положение. Слава Богу, он выйдет, наконец, из бедности. Перед ним возникали картины одна другой фантастичнее. Ему казалось, что вот он стоит среди толпы и вся эта многотысячная толпа падает перед ним на колени. До его слуха доносится!"…на многие, многие лета". Он покоится на бархатном ложе и его обнимает и ласкает красавица в диадеме и порфире…
Он шел домой, но как-то, незаметно для самого себя, очутился у трактира под названием "Сладкая Еда". "Зайти разве? – подумал Михаил. – Пожалуй неприлично, – я скоро буду сановником. Ну, в последний раз, хочется посмотреть на нее". Он приподнял занавеску, заменявшую наружную дверь, и вошел. Его встретил приветливою улыбкой содержатель трактира Александр.
– Добрый вечер, брат Александр, как поживаешь? Живот-то у тебя все растет да растет.
– А все от забот, брат Михаил.
– Ну да, от забот… Какие же у тебя заботы? Одна только и есть – подмешивать в вино побольше воды.
– Вот как вы рассуждаете, неблагодарные люди! Я бьюсь целый день, кормлю вас и пою, а вы на это отвечаете чем же? Говорите: трактирщик!.. Презреннее этого слова нет; трактирщик все равно, что вор, плут. Его никуда не пускают, суд не признает его свидетельства, ну, справедливо ли это?
– Полно, брат Александр, я слышал это много раз. Налей-ка лучше маронского вина, да расскажи что-нибудь веселенькое.
– Должно быть деньги у тебя завелись, что ты пьешь маронское.
– На, получи! – весело ответил Михаил и вынул из кармана золотую монету.
Михаил выпил залпом половину поданного ему кубка.
– Скажи-ка, брат Александр, как здоровье твоей дочери, красавицы Анастасо?
– Да что ей делается?.. Здорова-то она здорова, а толку от нее никакого.
– Какого же тебе толку?
– Известно, какого, – девчонке 16 лет, давно бы пора замуж. Но кто же ее возьмет?
– Ты шутишь, милейший Александр; если таких не будут брать, на ком же жениться?
– Ну, чего ты притворяешься? Как будто ты не знаешь, что только отъявленный мошенник, согласится стать мужем дочери трактирщика. Я об этом не мечтаю, не так глуп, не того прошу…
– Слушай, Александр, Анастасо… – Михаил внезапно запнулся.
– Что Анастасо?
– Я хотел сказать, она красива.
– Да ты уж это говорил.
– Нет, я хотел спросить, здорова ли она?
– Ты уж это спрашивал.
– Я все не о том. Она не ушла ли куда-нибудь из Константинополя?
– Чудак, куда же ей уйти? Эй, Анастасо, пойди сюда!
– Иду! – раздался звучный грудной голос, и в комнату вошла молодая девушка в простеньком полотняном платье.
Михаил недаром хвалил красоту Анастасо. Никто не мог устоять против жгучего взгляда ее черных глаз. Нельзя было равнодушно смотреть на ее густую черную косу. Фигура ее, точно изваянная, напоминала статуи древних мастеров, украшавшие константинопольские площади. Только руки – слишком большие – выдавали ее далеко не аристократическое происхождение.
– Привет тебе, Анастасо, – сказал Михаил, встал и поклонился.
– Добро пожаловать, – ответила девушка и, слегка кивнув головой, встала в угол и опустила глаза.
Михаил допил вино, взглянул на Анастасо, покраснел, взглянул на Александра, считавшего деньги, опять посмотрел на Анастасо, не поднимавшую глаз, и никак не мог начать разговора. Ему хотелось рассказать очень многое, но он не знал, с чего начать, и, главное, его смущало присутствие трактирщика.
– Чего вы молчите? – проговорил Александр, зевнув. – Я молчу потому, что мне спать хочется. Вы бы в ту комнату пошли, а я здесь прилягу.
– Пойдем, – почти шепотом сказал Михаил, и молодые люди, откинув занавеску, отделявшую трактир от жилой комнаты, вышли.
II
– Как ты живешь, прелестная Анастасо? – спросил Михаил, когда молодые люди остались вдвоем.
– Плохо, Михаил, – ответила молодая девушка. – Разве ты не видишь, что глаза мои заплаканы? Всему виной отец. Конечно, мы должны иметь почтение к родителям и повиноваться им, но всегда ли?
– Думаю, что всегда. Разумеется, если отец приказывает что-нибудь противозаконное, тогда можно ослушаться.
– Вот то-то и есть. А ты не можешь себе представить, что отец хочет сделать со мной. Вчера приходил к нам Петр Иканат, знаешь, тот скверный человек, которому ноздри вырвали за какое-то преступление. Его присылал богатый генуесский купец Руфини; он заходил к нам раза два и видел меня. Отец долго шептался с этим Петром и потом велел мне поговорить с ним. Он был пьян, от него страшно пахло вином и жутко было смотреть на его багровое лицо и выпученные глаза, говорил он несвязно, но долго. Далеко не все поняла я, на каждом шагу он повторял, что я красива, что Руфини богат. Я отказалась продолжать эту беседу, просила отца прогнать его. Он ушел, но сказал, что скоро вернется. Отец, вместо того, чтобы заступиться за меня, стал ругать меня. По его словам, я гордячка, которой суждено умереть в нищете…
У молодой девушки навернулись на глаза слезы; она отошла в сторону и закрыла лицо руками.
Михаил подошел к ней, обнял ее и сказал:
– Не печалься, милая Анастасо, скоро настанут лучшие времена. Я выйду, наконец, из бедности, и тогда, о, тогда… Слушай, что я скажу тебе. Мой брат Иоанн определяет меня на службу. Мне дадут чин протоспафария и тогда меня будут звать во дворец на царские пиры, сам царь будет выдавать мне ругу[4]. Ведь, это только начало, а кто знает, что ждет меня впереди? Послушай, я видел сон, странный сон. Я видел, даже страшно вымолвить, будто я сижу на троне, будто вокруг меня море голов, головы эти склонились, а за мной какие-то люди с секирами, с копьями…
– Ох, страшен твой сон! – прервала его Анастасо. – Не к добру он.
– Да что же тут недоброго? Это значит только, что не век мне оставаться в неизвестности.
– Тем хуже для меня. Ты будешь важным сановником, не станешь тогда заходить в наш трактир и забудешь Анастасо.
– В трактир ходить, конечно, не буду, но тебя я никогда не забуду. Да разве можно забыть тебя, твои глаза, всю твою пленительную красоту? Кто хотя бы раз видел тебя, у того твой образ навек запечатлелся в душе. Нет, милая Анастасо, ты красива, как небо, твой взгляд, что лучи солнца, – никому, никому не отдам тебя!
– Да и некому отдавать меня, Михаил; кто женится на дочери презренного трактирщика?
– Это правда. Но я придумал одну вещь. Тебя может удочерить кто-нибудь, тогда уже ты не будешь Анастасо, дочь трактирщика Александра, а будешь дочерью какого-нибудь титулованного лица.
– Таких сумасшедших нет, которые бы сделали подобную глупость.
– Неопытна ты, Анастасо. За деньги чего не сделают, – лишь бы было золото, оно все может. Поверь, когда я буду знатен и богат, все переменится, и тогда ты узнаешь, что я могу сделать.
В соседней комнате послышались шаги.
– Это, должно быть, он, – сказала Анастасо, побледнев, и прижалась к Михаилу.
– Кто он?
– Да Петр, – шепнула девушка.
– Сиди здесь, я пойду посмотрю.
Михаил вышел в трактир и действительно увидел перед собою Петра Иканата, которого все знали в Константинополе. В его зверской физиономии было что-то страшное, а изуродованный нос наводил ужас.
– Что тебе нужно, Петр? – спросил Михаил.
– А тебе что нужно? – проговорил Петр грубым голосом.
– Александр спит и просил меня побыть здесь вместо него, если придет кто-нибудь.
– Ну, ты не можешь сделать то, что мне нужно от Александра.
– А, может быть, и могу… Скажи, зачем пришел?
– Говорят тебе, не можешь. Во-первых, он всегда подносит мне вина и денег за это не берет.
– Ну, так что же? На, пей! – Михаил протянул ему полный кубок. – Да смотри, какое вино, маронское, самое лучшее.
Петр выпил с жадностью, но, все-таки, не хотел сказать, зачем пришел. Однако, после второго кубка язык его развязался:
– Александра-то мне, пожалуй, и не надо, а хочу я пробраться к его дочери Анастасо.
– Ее нет, она пошла в деревню, к тетке, и пробудет там дня три.
– А ты откуда знаешь?
– Да мне Александр говорил.
– Ты врешь, может быть, – зачем тебе знать, что делает Анастасо?
– А тебе зачем?
– Мне поручение дано, могу нажить кругленькую сумму, а это по нынешним временам не помешает.
– Не понимаю.
– Чего притворяешься? Дело известное, и тебе, должно быть, знакомое. А, впрочем, у тебя денег нет.
– Есть или нет, а ты скажи, что тебе от девушки нужно?
– Мне-то ничего не нужно, а вот одному богачу нужно, и не что-нибудь, а все.
– Ну, теперь понимаю. Дело хорошее, желаю тебе успеха. Только сегодня все равно ты ничего сделать не сможешь. Анастасо дома нет.
– Нет, так нет. Приду через три дня. У меня тут есть еще дельце поблизости, там полегче будет, упрямства такого нет. Прощай, я так твоего имени и не спросил; благодарю за угощение, когда-нибудь увидимся, может быть, я пригожусь тебе. Не забывай Петра Иканата.
С этими словами он ушел, и Михаил почувствовал облегчение. Он все время боялся, что Петр не поверит ему, пойдет в соседнюю комнату и увидит там Анастасо.
– Ушел? – спросила Анастасо, высовывая голову из-за занавески.
– Ушел, и в течение трех дней, по крайней мере, оставит тебя в покое.
– А дальше что?
– Дальше? Но зачем думать об этом? Слава Богу, что теперь все хорошо. Сядем, поговорим.
Молодые люди сели на кровать.
– Тебе хорошо со мною? – проговорил почти шепотом Михаил, привлекая к себе Анастасо. – Хорошо?
– Да, – ответила девушка. Она хотела сказать еще что-то, но не могла, потому что Михаил закрывал ей губы поцелуями. Жутко становилось девушке от этих объятий, испытываемых в первый раз. Ее охватило какое-то сладостное волнение, голова кружилась, она переставала понимать, что с ней происходит… Что-то упало в трактире, и она вдруг спохватилась, соскочила с кровати.
– А вдруг отец проснулся? Я слышала какой-то шум.
– Пустяки, – сказал Михаил, но, все-таки, пошел убедиться. Александр лежал на том же месте и храпел на всю комнату. – Александр, – закричал он, – проснись!
Но трактирщик даже не пошевельнулся.
– Мы в полной безопасности, – сказал Михаил, возвращаясь к Анастасо, – твой отец спит так, что его никакие демоны не в состоянии разбудить.
Он снова усадил Анастасо на кровать.
– Скажи мне, Михаил, как дается чин протоспафария? – начала она.
Но Михаил не хотел говорить, да он и вообще не был в состоянии вести связного разговора. От времени до времени вырывались у него отрывочные восклицания:
– О, как ты красива! Какие чудные глаза! Ты моя, я не отдам тебя!
Луна только что взошла и заглянула прямо в окно. На кровати лежала Анастасо, бледная, как полотно, с закрытыми глазами. Спиною к ней стоял Михаил, опершись головою о стену. Простояв так некоторое время в каком-то оцепенении, молодой человек как будто вспомнил что-то, подошел к Анастасо, поцеловал ее и молча вышел из комнаты.
В ту самую минуту, когда он проходил мимо трактирщика, тот проснулся. Он, увидев Михаила, спросил:
– Долго я спал?
– Нет, очень мало, – солгал Михаил. – Прощай.
– Погоди же, я не успел поболтать.
– Да о чем говорить?
– Вишь ты как возгордился! Скажи-ка, ты с Анастасо говорил?
– Да, то есть нет, два слова только, не успел. Тут посетитель приходил, я ему налил вина. На тебе за два кубка, – и он протянул трактирщику серебряную монету.
– Благодарю. Ты вот что, образумь ты мою дочку.
– Образумить… как ее образумить? Ну, я пойду.
Михаил шел домой в особенном настроении: ему и стыдно было чего-то, и сладко.
Холодный ночной воздух отрезвил его и он начал раздумывать, что же он должен делать? Жениться? – он давно этого хотел. Но жениться на дочери трактирщика – это позорно, это может сделать только какой-нибудь проходимец вроде Александра или Петра Иканата.
Михаил вспомнил зверское лицо без ноздрей и содрогнулся. Ведь, он не сегодня-завтра будет чиновником, может быть, место получит. Надо будет посоветоваться с Иоанном, он живет при дворе и знает все правила, он умен и дурного, конечно, не посоветует. Чем ближе он подходил к дому, тем больше старался убедить себя, что он менее виноват, чем Анастасо. Как будто она не хотела этого? Зачем же она забыла женскую стыдливость? Это дьявол вселился в нее и прельстил его. Впрочем, что же, пускай, в самом деле, какой-нибудь сановник удочерит ее, тогда и жениться можно.
Придя домой, Михаил лег, но ему не спалось. Его била лихорадка, в голове проносились разные видения, и он не знал, сон ли это, или действительность. На первом плане виднелась Анастасо, но за ней выступала еще другая женщина, не дававшая ему покоя. "На что тебе эта девчонка, дочь презренного трактирщика? – говорила она. – Я знатна и богата, я все могу, я превознесу тебя".
Ему слышались рыдания Анастасо и смех той другой женщины, одетой в порфиру, украшенной золотыми браслетами и драгоценными камнями.
"Кто же ты?" – спрашивал он, приподнимаясь на кровати и стараясь разглядеть это лицо, которое он как будто видел, но которого не мог вспомнить.
Ответа не было; в изнеможении опускался он опять на постель. Вдруг исчезли обе женщины, и он увидел что всюду летают какие-то духи с лицами безобразных старух. "Убей его, убей! – пели они хором.
III
Проснувшись, Михаил все еще не мог успокоиться. Он припоминал видения и не мог понять их. Должен же быть какой-нибудь в них смысл. Так, без причины, ничего не бывает. Это предсказание. Вчерашнее происшествие волновало его еще больше. Это грех, тяжкий грех, как там ни говори. Его не поправить; надо отмолить его, надо покаяться. Михаил решил пойти к исповеди и тем облегчить свою душу.
Около полудня к нему пришел придворный служитель, присланный его братом Иоанном. Он сообщил, что указ о даровании ему, Михаилу, чина протоспафария уже написан в императорской канцелярии. Сегодня же сановник, заведующий царскою чернильницей, поднесет документ к подписанию императору, и он запечатлеет на нем свое имя. Спальник Иоанн просит Михаила быть наготове, так как во всякую минуту его могут позвать во дворец. Михаила это известие очень, обрадовало, но не может же он явиться во дворец в этом хитоне, в каком ходит дома. Он сейчас же пошел к малоазиатским купцам подобрать себе подходящую материю. Но так как он был малосведущ в этих делах, то и зашел за своим приятелем Константином Пселлом. Это был 17-ти летний юноша, сын очень бедных родителей, но, несмотря на это, получивший хорошее образование. Пселл отвел Михаила к одному знакомому купцу, выбрал ему материю и даже попросил свою мать Феодоту сшить Михаилу платье, так как она была отличная мастерица и прекрасно кроила и шила.
Через три дня пришла из дворца новая весть. Император согласился зачислить Михаила в императорскую канцелярию, так что он сразу получит и чин и место. Это было во вторник, в четверг же ему приказано было явиться во дворец, где он должен был получить из рук царя чин протоспафария.
В четверг, в третьем часу, Михаил был во дворце. Тут встретил его Иоанн и объяснил ему все, что нужна делать. Михаил так робел, что готов был бы отказаться от места и чина, только бы ему не представляться царю.
– Какие пустяки! – говорил Иоанн. – Я много говорил о тебе императору. Если ты сделаешь какую-нибудь неловкость и в чем-нибудь ошибешься, самодержец простит тебя, как не привыкшего еще к церемонии. Пойдем, сейчас начнется церемония.
Иоанн привел брата в небольшую залу и сказал ему: "Стой тут, пока за тобой не придут, а мне надо занять свое место в царской свите". Михаил остался один в пустой зале; прошло несколько минут мучительного ожидания, наконец, растворились серебряные двери, ведшие из комнаты, где стоял Михаил, в парадную залу, называвшуюся хрисотриклином.
Михаил вошел и был поражен блеском зала. Весь пол был покрыт мозаикой из разноцветного камня, на нем были изображены цветы и деревья. Посреди залы на золотом троне сидел император Роман в пурпурном одеянии, усыпанном каменьями, в пурпурных туфлях, со скипетром в руке. За ним стояла его почетная стража, с секирами на плече. Направо и налево от трона полукругом разместились придворные и сановники.
Как только они сделали несколько шагов по зале, Михаил встал на колени и поклонился царю. Затем его подвели почти к самому трону. "Со страхом Божиим, справедливо и нелицеприятно, – сказал ему император, – исправляй вверенную тебе должность. Никогда и ни в чем не отступай от закона, помни, что за всякую несправедливость, содеянную тобою здесь, тебе будет воздано сторицею на том свете. Будь внимателен и добр к сослуживцам, будь почтителен к начальникам. Не бери мзды незаконной, помни заповеди Божии, соблюдай их, и благо ти будет".
На это Михаил ответил, как научил его брат: "Боговенчанный, державнейший, божественнейший царь и самодержец! Как солнце сияешь ты на небе, освещаешь и согреваешь своими лучами всю подвластную тебе вселенную. Ты пример неизреченной доброты, ты образец высшей справедливости; мы будем подражать этому высокому образцу, хотя он для нас, смертных, недосягаем, будем стараться уподобиться тебе, царю человеколюбивейшему, царю справедливейшему, царю выше всех стоящему, превосходящему добродетелью великого Константина".
После этого царь вновь сказал ему, встав с трона: "Во имя Господне Богом данная царственность моя жалует тебя асикритом"[5]. Царь сел, а Михаил пал ниц, опять поклонился, и, подойдя к трону, еще раз стал на колени и поцеловал ногу императора.
Логофет[6] громогласно объявил: "Священный царь наш, руководимый Богом, пожаловал Михаила в асикриты!" Все придворные хором проговорили многолетие императору, а затем и "многие лета асикриту Михаилу".
Логофет поднес царю на серебряном блюде золотую цепь, украшенную драгоценными камнями. Император собственноручно возложил цепь на Михаила. Логофет провозгласил, что царь жалует Михаила чином протоспафария, и опять пропели многолетие. Царь сошел с трона и, сопровождаемый свитой, прошел в спальню, прилегавшую к хрисотриклипу.
– Ну, ты доволен? – спросил Иоанн, выходя с братом после церемонии.
– Теперь доволен, что все закончилось, а было не по себе. Какая красивая цепь! – Михаил, как ребенок, не мог оторваться от блестевшего на груди золота. – Я могу все время ходить в этом украшении?
– Да, имеешь право. Ведь цепь эта и есть знак, присвоенный чину протоспафария. Но дома ее никто не носит, ее надевают только во дворце и вообще в торжественных случаях. Ну, теперь следуй за мной, ты должен явиться к императрице.
В это время пришел один из спальных евнухов и доложил:
– Державная царица ждет асикрита и протоспафария Михаила.
Иоанн повел брата в гинекей, на женскую половину дворца, он ввел его в залу, где сидела императрица, и, низко поклонившись, ушел. Царица Зоя сидела на кресле с удлиненной высокой спинкой; это был трон, на котором она восседала, когда принимала гостей.
Михаил поклонился в пояс и сказал заученную фразу: "Приветствую тебя, державнейшая царица, тебя, верную спутницу великого царя, луну нашего солнца, бросающую и на него, и на нас свой мягкий свет. Дивлюсь твоей красоте, не только телесной, но умственной и душевной. Если бы присутствовали здесь Гомер или Гезиод, даже они не сумели бы воспеть твоих добродетелей; нет слов для выражения твоей доброты, чистоты твоих помыслов, возвышенности твоей души, всей твоей прелести нравственной и физической. Чувствуя себя сравнительно с твоею недосягаемою высотой ничтожнейшим из смертных, я умолкаю, пожелав тебе, державнейшая, мудрейшая, человеколюбивейшая царица, царствовать и здравствовать многие, многие лета".
– Ты прекрасно говоришь, протоспафарий Михаил, – ответила Зоя на это приветствие. – Я рада, что самодержец почтил тебя чином. Брата твоего мы давно знаем, – достойный, хороший человек. А зная его, мы и к тебе чувствуем расположение.
– Благодарю, державная царица, – сказал Михаил, кланяясь. Он боялся пристально смотреть на Зою, но ему хотелось рассмотреть ее получше, потому что ему показалось, будто она похожа на ту женщину, что он видел во сне.
– Скажи, протоспафарий Михаил, – продолжала царица, – царь пожаловал тебя асикритом, как мне говорили, какие же будут твои обязанности?
Михаил покраснел от смущения. Он совсем не знал, какие обязанности у асикрита, но нашелся и сказал:
– Служба моя нелегкая, но, во всяком случае, почетная, ибо возложена на меня самодержцем. Главная обязанность чиновника состоит в том, чтобы исполнять волю царя; об этом я буду заботиться прежде всего и надеюсь заслужить милость царскую.
– Старайся и ты можешь быть уверен, что мы не оставим тебя. Самодержец человеколюбив и он расточает свои милости достойным. В таком красивом теле, как у тебя, должна быть и красивая душа. Доволен ли ты судьбой, Михаил?
– Приближаться к царям есть блаженство, как же не благодарить мне судьбу?
– Еще не то увидишь ты, протоспафарий Михаил. – При этом Зоя бросила на юношу нежный взгляд. – Знай, – продолжала она, – что мы всегда готовы принимать тебя и способствовать твоему счастью. Когда у тебя будет какая-нибудь нужда к нам, предупреди об этом брата твоего Иоанна и он доложит нам. А теперь иди с миром, памятуя наши слова.
Михаил поклонился и вышел. Зое хотелось поговорить с ним подольше, – очень понравились ей румяные щеки и статный рост Михаила, но этикет не позволял этого. Она хлопнула в ладоши три раза и в комнату вошла ее приближенная патрикия Евстратия.
– Готовы ли жаровни? – спросила она вошедшую.
– Все готово, державная царица.
– Привезли ли с востока амбры, алоэ и других ароматов?
– Нет, не привезли, но есть еще остаток амбры и алоэ.
– Это ужасно, это опять какая-нибудь интрига царя. Он находит, что я трачу слишком много денег на ароматы. Он забывает, что я дочь великого Константина, что он попал на престол и может распоряжаться государственною казной только потому, что я согласилась выйти за него замуж.
– Самодержец стар и не может понять желаний и стремлений царицы.
– Да, ты права, Евстратия, но это непоправимо.
– Царица, на свете нет ничего непоправимого; что произошло, то может уничтожиться.
– Лучше не думать о неприятном. У меня был сейчас Михаил, брат нашего Иоанна.
– Слыхать о нем слыхала. Что, каков он?
– Красив, очень красив; он похож на статую Ахилла, которая стоит в спальне императора. Ты знаешь Константина Мономаха? Его все считают красавцем, а Михаил не хуже его. Только молод он очень.
– Ну, что же, это преимущество. Лет двадцать ему будет?
– Двадцать? – да, но не более. Ну, пойдем, Евстратия, пора приниматься за дело.
В соседней комнате были расставлены жаровни и императрица, окруженная придворными дамами, начала приготовлять ароматы.