Мелкие ублюдочные многоногие твари носятся взад-вперед, нарезая неровные круги и невнятные петли.
Мешая друг другу.
Забираясь на тонкие панцири, словно на постаменты.
Воображая себя чрезвычайно важными.
Оглядывают округу так, словно их мелкое ничтожное существо является центром этой разлагающейся вселенной, распростершейся на теле мертвой женщины.
– Тетя мертва?
– Шлюха!
– Шлю-кто?
– Так папа называет теть.
– Мне нравится. Как ты сказал?
– Шлюха!
– Шлюха! Шлюха! Шлюха! – Невысокая девочка с большим красным бантиком прыгает и повторяет это слово, точно заклинание, пока пацан продолжает ковыряться палкой в кучке любопытных жуков, обустроившихся в раненом боку мертвого тела.
Суетятся.
Словно чувствуют, что скоро их приюту приделают ноги и увезут далеко отсюда, где, как следует, продезинфицируют.
Они спешат.
Усердствуют.
Забираются друг другу на спины.
Трахаются.
Плодятся.
Множатся.
Дабы яйца были отложены и потомство, хоть и с малой вероятностью, могло бы вылупиться, чтобы заполнить собой другую, попавшую под ловкие тонкие лапки «вселенную».
Девчушка перехватила плюшевого зайца и, прижав к груди, присела на корточки, любопытно разглядывая тело.
Красивое.
Не обрюзгшее.
Не поражённое болезнями.
Безупречное.
Мертвое.
Уже отдающее синеватой зеленцой.
Источающее тонкий аромат.
Продолжающее оставаться по-девичьи красивым.
Любознательность сменилась завистью.
– Она такая красивая
– Что? – Мальчик в очках для зрения подал голос.
– Тише вы! Я не могу подцепить этого говнюка! – Пацан с палкой, высунув язык, методично поддевает жирного жучару.
– Я хочу быть такой же, когда вырасту.
Очкарик угукнул, а Палочник, наконец, достав жука, швырнул его так далеко, как только смог, мечтательно глядя в след.
