1. Тамарочка
Кабинет директора выполнен в светлых, не давящих тонах. Самые тёмные предметы в нём приятного шоколадного цвета – массивный стол и шкафы с документацией и наградами. Самые яркие – грамоты и дипломы школы в рамках на мягко-жёлтых стенах. Герман расположился в комфортном кожаном кресле напротив стола, за которым сидел Альберт Рудольфович. Сидел тот, переплетя пальцы и постоянно крутя вокруг друг друга большие. Daumenfinger. Если он этого не делал, то брал белый платок из нагрудного кармана и вытирал им и без того сухой лоб.
Альберт Рудольфович мужчина с приличным весом, щёки его выпирают, второй подбородок трясётся, когда он не занят ни своими большими пальцами, ни платком – в промежутке между ними, пока руки снова не будут сцеплены в замок для того, чтобы ощутить почву под ногами, хотя та была – мягкий ковёр и кресло. Но, возможно, именно шаткость и податливость офисного сидения на колёсиках смущали самоощущения Альберта Рудольфовича, которому для полной уверенности нужно было встать на ноги, выйти из кабинета, школы, уйти подальше, встать на заложенный несколько лет назад асфальт и вздохнуть.
Его ментальное положение неустойчиво, он из последних сил держит себя в руках, пытаясь оставить на лице высокомерное равнодушие, которое покажет, что ничего не случилось, всё в полном порядке, виноватых и умерших нет. Все живы. Все здоровы. Он повторял это мантрой, но сама мантра знала, что он врёт, не верит и поэтому не оседала в его сердце спокойствием. Наоборот, она указывала на просчёты системы и выполняла обратную функцию – повышала уровень его тревожности, который, как заметил Герман, возрастал с каждой минутой его пребывания в директорском кабинете.
– Итак, Герман Павлович… не буду скрывать и спрошу открыто: вы понимаете, почему открылась вакансия?
– Да, конечно. Я читал новости, следил даже за ними. То есть начал следить, когда заголовки статей заговорили о «закономерности».
– Именно, «закономерность»…
Альберт Рудольфович опустил голову и перестал вертеть пальцами, сжал губы и неуверенно решил задать ещё один вопрос:
– И вас всё устраивает?
– Вы предлагаете работу, я предлагаю вам свой человеческий ресурс.
– Но вы ведь понимаете, – директор вздёрнул голову, – это уже не просто работа школьного психолога!
– Да, похоже на работу экстренной психологической помощи, и я это прекрасно осознаю. – Герман сверкнул своими зелёными глазами. – Почему вы меня отговариваете? Не хотите терять ещё одного психолога или боитесь, что на вас ещё «званий» навешают?
Званий у школы за последние три месяца прибавилось, и СМИ активно ищут повод добавить новое, как некто ещё ищет возможность добавить жертв в список.
С начала учебного года четыре ученика покончили жизнь самоубийством. Первое произошло в конце сентября: семнадцатилетний Артём Море повесился в собственной комнате на ручке шкафа. Изучение истории его браузера показало, что перед смертью он посещал сайты суицидологии, оттуда и узнал, что повеситься можно не только повиснув на перекладине. О его самоубийстве никто не говорил, потому что это казалось случайным стечением обстоятельств. Было что-то, что его беспокоило, и это довело. Класс погоревал, но со временем тема остыла.
Второй была Копейкина Анжела, пятнадцати лет. В середине октября. Именно со второго самоубийства СМИ начали шевелиться. Кто-то оговорился, что ведь недавно, вот только что буквально, кое-кто уже умер. Из этой же школы. Совпадение? Бывают ли такие совпадения? Никто верить не хотел, и на школу начали давить, появилось первое прозвище: «Рассадник травм». Травм, которые доводят детей до смерти.
Альберт Рудольфович говорил, что школа не имеет к смертям отношения, и дело бы заглохло, если бы в конце ноября не стало известно, что Мельник Саша – отличник и гордость школы, ушёл из жизни. Родители первое время скрывали его смерть, не рассказали, что их сын отравился бытовой химией, а как рассказали… так и привлекли всеобщее внимание. Связь казалась нерушимой: мальчик-отличник так старался быть хорошим, «отличным», что это его и довело, а учителя только поддерживали его позицию, заставляя быть на первых местах в конкурсах и олимпиадах.
Закрепила дурную репутацию последняя смерть Лизы Гордиенко на зимних каникулах, когда она отдыхала с родителями в Египте. Осталась одна в гостиничном номере и наглоталась обезболивающих. Умерла, задохнувшись собственной рвотой. Родители и не предполагали, что возвращаться в Россию им придётся с телом собственной дочери.
Именно они привлекли большее внимание СМИ к проблеме суицидов учеников одной и той же школы. Такими совпадения не бывают. Все подумали именно так, и начались гонения в информационном пространстве, окрестившую школу оплотом абьюза, травматизации, сборищем некомпетентных идиотов, которые не умеют учить детей и лучшее их место за её пределами. В сети были ролики, как учительница кричит на ученика, как дети и взрослые препираются, как взрослые говорят, что таких тупых поискать надо, позже подключились и ролики-разоблачения, которые копали под учителей, завучей, самого Альберта Рудольфовича, брали интервью у учеников, которых буквально выхватывали на улице возле школы. Таких «отбитых» на территорию не пускали, выпроваживали, стоило только увидеть, что у них есть камера или телефон направлен своими тремя глазами ровно в человеческие глаза. В сети достаточно видео, где люди говорят: «Расскажите правду!», а учителя сбегают подальше. Кто-то пускается в агрессию: «Куда вы лезете? Кто разрешал снимать? Телефон убери! Я кому говорю?!» Кто-то отвечает и говорит трагично заунывным тоном, что никто на самом деле не понимает, что происходит, что оставьте, пожалуйста, в покое, думаете, мы не переживаем? Думаете, нам нормально со всем этим? Думаете, нам нормально, что наши ученики так уходят из жизни?
Герман не говорил этого, но, кроме статей, он постарался просмотреть как можно больше видеоматериала, но быстро понял, что правда одна – никто не знает, что произошло с мальчиками и девочками. Людям проще думать, что это школа, потому что так будет понятно, на кого направить свою злость, грусть, тоску. Своё горе, в конце концов. Другие варианты даже не рассматривают: что это была собственная семья или друзья, разрыв с парнем или девушкой, потому что личные переписки умерших показали, что ничего подобного не было. Так же переписки показали, что никто не давил на учеников, никто не третировал, ни с кем свои суицидальные настроения они не обсуждали.
Между собой умершие знакомы не были, все учились в разных классах. В коридорах школы пересекались, возможно, сказали пару слов в адрес друг друга, но тесный контакт исключён. Никто не мог сказать, что он существовал, что они «сговорились», но самым загадочным в их смертях было то, что никто не оставил предсмертной записки. Ни один из четырёх. Один, два – ещё ладно, но чтобы все четверо? Артём, Анжела, Лиза, Саша – четыре разных подростка, но каждый из них решил уйти из мира молча. Ничего никому не сказал, не предупредил. Возможно ли такое?
Герман сомневался и намеревался выяснить, что на самом деле произошло. Виновата могла быть как и школа, которая замалчивает свои грехи, покрывает своих нерадивых учителей, так и семья, которая не выносила сор из избы. Так же закономерность могла оказаться случайной последовательностью. На самом деле могла, потому что обратное ещё доказано не было. Никто из полиции этого не сделал, никто из тех людей на ютубе с тысячами или десятком подписчиков на канале – никто из них не подобрался к правде, а Герман собирался в неё погрузиться, как выйти в открытый космос. Главный вопрос состоит в том, будет на нём скафандр или нет, испарится жидкость в его организме и тело распухнет от водяного пара в мягких тканях и в венозной крови или он будет под защитой от радиации, ультрафиолета и электромагнитного излучения, услышит он ответ или останется глух на те секунды, что будет пребывать в сознании.
Грузный как медведь, Альбер Рудольфович только вздохнул и достал платок.
– Всё это очень сложно. Я не могу быть в ответе за всех, но… получается так, что обязан. Это и есть работа директора, но, когда единиц слишком много, я не могу за всеми уследить, поэтому и нужен замдиректора, а за ним и завучи, и учителя, но мы не идеальная машина… Мы тоже допускаем ошибки, но неужто… мы совершили именно такие ошибки?
Едва ли не задыхался. Кряхтел. Подбородок дрожал. Опора всё менее плотная. Директор завалился на спинку кресла и запрокинул голову.
– Я здесь буду для того, чтобы узнать, в чём дело, – утвердил Герман.
Альберт Рудольфович смотрел с неверием. Откуда такие громкие слова? Зачем? А что делать будешь, если ничего не узнаешь? Если смерть ребёнка снова повторится? Если ты не сможешь это диагностировать и пресечь? В чём тогда будет смысл этих пустых и пафосных слов? Хочешь сделать их ложью? Хочешь выставить себя героем? Кем ты хочешь быть, Герман Павлович?
– Но я не обещаю, – обязательная помарка, – что смогу изменить. Моя работа не в том, что отговаривать людей, а том, чтобы привести их к разрешению проблемы. Иногда людям уход из жизни кажется большим благом, ведь жизнь слишком невыносима и тяжела. Но я понимаю, что для окружающих последствия такой смерти ещё более травматичны, чем естественная смерть. Всё неоднозначно, но я буду стараться, иначе в чём смысл?
– Спасибо, – выдохнул Альберт Рудольфович. – Но предупреждаю, это будет непросто для всех.
– Наверное, родители каждый день наведываются?
– Не каждый, но раз в неделю точно. Несколько учеников уже перевелись от греха подальше. Не могу их судить. Никто бы не захотел, чтобы их ребёнок находился в месте… как говорят? В месте, которое собирает негативную энергию. Говорят ведь, что такие эмоции даже на растения влияют, а тут целый человек – живой организм с живыми клетками, который очень хорошо может… атмосферу пронимать. И вот в такой атмосфере учиться… Едва ли я могу сказать, что это возможно. Не знаю, смог ли я сам на их месте.
– Я удивлён, что вы можете даже на своём месте, ведь все наковальни падают на вас, вы перед всеми отчитываетесь: СМИ, репортёрами с ютуба, родителями, учениками, и такое крутить в себе каждый день – я бы не смог, это невозможно. Слишком тяжело.