Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей.
Ф.М. Достоевский
I
Я запомнил её живой
– Прошу всех встать. Суд идёт.
Наглая божья коровка сползает по зелёной стене. Единственный жук, от которого не шарахаются брезгливые люди. Я отворачиваюсь и открываю старую записную книжку. Моя дурацкая привычка – писать где придётся… Нахожу несколько чистых страничек в середине, щёлкаю ручкой, опускаю капюшон как можно ниже и ещё сильнее горблюсь. Жаль, что не умею становиться невидимой. Это единственная суперспособность, которой я хотела бы обладать. Человек в чёрной мантии уверенной походкой направляется к столу. Длинные широкие рукава напоминают крылья, которые могут принадлежать только демону. Белые манжеты и воротничок – всего лишь уловка. Разумеется, судья хочет выглядеть ангелом в глазах напряжённых зрителей. Но быть и казаться – два совершенно противоположных понятия; нет никаких шансов, что они пересекутся даже в бесконечности.
Судья Гладких И.В. (именно так написано на табличке) оглушает тишину сакраментальной фразой: «Прошу садиться». Сам охотно следует просьбе-приказу и ставит локти на стол. Седые брови и волосы, круглые очки в толстой оправе, съехавшие на самый кончик носа, лысеющий затылок и строгий внимательный взгляд – вот он, настоящий страж правосудия! Никогда не видела настолько спокойных и уважающих себя людей. Ни один мускул не может дрогнуть на этом лице, потому что его обладатель трепетно оберегает каждую нервную клетку. Они ведь не восстанавливаются: уходят в небытие без надежды на возрождение. Судья захватывает в плен несчастную ручку и с силой сжимает в кулаке.
– Подлежит рассмотрению уголовное дело по обвинению Безуглова Рудольфа Валерьевича, директора школы литературного мастерства «Фатум», в совершении преступления, предусмотренного частью 1 статьи 110 Уголовного кодекса Российской Федерации, а именно доведения лица до самоубийства. Преступление было совершено в отношении студентки факультета прозы Лужицкой Алисы Романовны. Сторону обвинения представляет прокурор – Лобанова Елена Дмитриевна, а сторону защиты подсудимого – адвокат Егоров Юрий Михайлович. В качестве потерпевшей выступает бабушка усопшей Уханова Алёна Ивановна. К сожалению, она не может присутствовать на сегодняшнем заседании по состоянию здоровья.
Вздрагиваю от резкого стука деревянного молоточка. Тоже мне, символ неоспоримой власти! И зачем только люди добровольно становятся прародителями шума, желая выглядеть ещё более пугающими?
– Судебное заседание прошу считать открытым. Прокурор Лобанова, представьте суду обвинительное заявление.
Чтобы я так же выглядела в сорок лет! Сдаётся мне, эта эффектная блондинка только что вышла из салона красоты. И как ей удалось добиться такого шикарного цвета волос? Платиновый блонд, классическое каре, идеальная укладка… Когда только успела? Может быть, она вообще не спит, ведь красота требует жертв. Тонкие коричневые брови в стиле Марлен Дитрих. Лёгкий розовый блеск на губах, с которых не сходит напряжённая саркастическая улыбка. Даже мне (хотя я сижу в самом конце зала) становится не по себе, когда эта самоуверенная дама обводит присутствующих полупрезрительным взглядом. Кажется, будто она хочет выжечь клеймо на коже беззащитного зрителя. Выходит, слегка покачиваясь на высоких каблуках, одёргивает полосатую вязаную кофту, небрежно накинутую на плечи, извиняется за то, что позволила себе такую одежду – в зале очень холодно, а она и так немного простужена…
– Благодарю, ваша честь.
Какой приятный голос и какая прекрасная дикция! Видимо, Лобанова нашла своё призвание. Всегда немного завидовала таким людям: они никогда не сомневаются в том, что говорят и делают. У них всё чётко выверено, продумано наперёд и потому безукоризненно правильно.
– Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! 19 июля 2022 года в библиотеке школы литературного мастерства «Фатум» было обнаружено тело двадцатипятилетней девушки, студентки факультета прозы Лужицкой Алисы Романовны. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате отравления деструктивными ядами. Накануне этого трагического события истец Уханова Алёна Ивановна получила от внучки смс-сообщение: «Меня убивает эта школа, ба… Прости, я больше не могу жить». В найденной предсмертной записке девушка попросила, чтобы её похоронили без свидетелей. Однако, исходя из этого сообщения, можно заключить, что умершая Алиса Романовна испытывала дискомфорт в данном учебном заведении и, по всей видимости, чувствовала сильное моральное давление, оказываемое со стороны руководства школы литературного мастерства «Фатум». Суду известно, что 19 июля за два часа до самоубийства студентка встречалась с директором школы и преподавателем литературы Безугловым Рудольфом Валерьевичем. Хочу добавить от себя, что подсудимый обладает весьма тяжёлым характером и отличается принципиальностью, неуступчивостью и совершенным отсутствием такта.
– Прокурор Лобанова, прошу не делайте поспешных выводов и воздержитесь от оценок. Говорите по существу, – страж правосудия хмурится и скрещивает руки на груди. Во время выступления обвинителя судья теребил белый воротничок, вытирал носовым платком лоб и пил много воды. Лобанову нисколько не смущает такое справедливое замечание. Невозмутимая женщина выдерживает небольшую паузу, обворожительно улыбается и продолжает:
– Прошу прощения, ваша честь. Впредь буду говорить только по существу. Итак, Безуглов Рудольф Валерьевич обвиняется в жестоком отношении к своим подопечным. Когда Алиса Лужицкая покинула кабинет директора, у неё случился приступ панической атаки. У стороны обвинения есть свидетели, которые могут подтвердить, что студентка действительно находилась в тяжёлом состоянии, задыхалась и плакала. Часом позже она прислала бабушке вышеупомянутое сообщение. Алёна Ивановна должна была встретиться с внучкой на выходных, но увы… – прокурор Лобанова тяжело вздыхает. Ненавижу подобные театральные жесты. Не верю, что эта холодная леди действительно сочувствует пострадавшей… Они же были незнакомы! И почему люди всегда хотят казаться лучше, чем они есть на самом деле?
– Многие студенты покинули школу литературного мастерства «Фатум», потому что подсудимый довольно часто повышал голос на воспитанников, называл их творчество никчёмной графоманией и настоятельно советовал никогда больше не марать бумагу. Как можно вести себя подобным образом с ранимыми творческими натурами? Такое откровенное бездушие! Чудовищная безответственность! Разве такие люди, как подсудимый, имеют право заниматься педагогической деятельностью?
– Прокурор, ещё раз напоминаю вам: не делайте поспешных выводов.
– Простите, ваша честь… Увлеклась, – с этими словами Лобанова поправляет причёску, снимает вязаную кофту и вешает на стул. Того и гляди, сейчас расплачется; доброе, благородное сердце переполняет чувство сострадания к несчастной писательнице-графоманке… Обвиняемый не отводит взгляда от потрясённого лица красивой женщины. Нет, не думаю, что он очарован, скорее всего, хочет забрать эту сцену в художественный текст. Директор «Фатума» всегда ворует фрагменты действительности и готов пожертвовать чем угодно ради искусства. Я не осуждаю Рудольфа Валерьевича, я им восхищаюсь, как и все остальные студенты нашей школы. Он кумир для многих, и его жестокость, иногда переходящая все границы, оправдана отчаянной преданностью собственному призванию. Наверное, любой творец, достойный называться гением, немного жесток, а в иных случаях – совершенно беспощаден. Но ведь то произведение, которое в результате выходит из-под его пера, по-настоящему прекрасно. Сведённые с ума читатели готовы разорвать эту подозрительную красоту на куски.
Подсудимый никогда не изменяет своему особенному стилю. Длинный пиджак чёрного цвета, робко выглядывающий воротник серебристой рубашки, крупные синие пуговицы и брошь в виде дракона, который кусает себя за хвост. Носит классические брюки с тщательно отутюженными стрелками. Густые каштановые волосы, чуть длиннее плеч, забраны в полухвост. Когда я разглядываю его лицо, то почему-то вспоминаю японские гравюры с изображением самураев. У Рудольфа такие же утончённые черты, он выглядит мужественным и бесстрашным. К тому же у него смуглая кожа и узкий разрез глаз. Ему самому следует стать главным героем какого-нибудь исторического романа, а не воровать чужие портреты для ещё не написанных текстов. Странно, что на лице директора нельзя прочитать никаких эмоций: наверное, это та рукопись, которая не предназначена для обывателей. Он тщательно оберегает зашифрованные слова на пожелтевших страницах измученной души. Лёгкая ухмылка скользит по тонким линиям губ… Почему он так похож на аристократа, шагнувшего из глуби веков в наш ослепший от зла мир?
– Подсудимый, встаньте, пожалуйста.
Сейчас Безуглов будет отвечать на дурацкие вопросы с благородным видом человека-глыбы. Вытягивается в полный рост и расправляет плечи. По-видимому, серьёзно верит, что за его спиной распускаются чёрные крылья. В одной из своих историй я назвала нашего директора демоном, восставшим из пепла судьбы.
Рудольф обводит присутствующих долгим внимательным взглядом, указательным пальцем касается кончика длинного орлиного носа (это вообще его любимый жест) и кивает, давая знак, что готов к предстоящему диалогу.
Елена Дмитриевна откашливается и, облокотившись на стол, выбрасывает в пространство первую малозначительную реплику:
– Рудольф Валерьевич, расскажите, пожалуйста, о вашей школе. Когда и как вам пришла в голову идея её открытия?
Судебное заседание превращается в интервью: кажется, журналист Лобанова готовит эксклюзивный материал о создателе и директоре первой школы литературного мастерства с пугающим названием «Фатум». Лёгкая усмешка застывает на кончиках пушистых чёрных усов, но подсудимый ничем не выдаёт собственного иронического отношения к происходящему и говорит совершенно спокойным, уверенным тоном.
– Это случилось шесть лет назад. Честно говоря, такую идею мне подала моя племянница, которая мечтала стать писателем, но жизнь распорядилась иначе… Девочке было всего двенадцать, когда она умерла. У неё была лейкемия… – Рудольф Безуглов выдерживает небольшую паузу. Зал потрясённо молчит; в этой трагической тишине слышно, как назойливая муха, возомнившая себя Анитрой, танцует прямо над лысым затылком судьи. – Я решил создать школу для людей абсолютно любого возраста. У нас нет никаких ограничений, главное – иметь смелость следовать за мечтой. Я назвал это место «Фатумом», потому что творчество для меня – судьба и предназначение. Однажды почувствовав эту пламенную страсть, ты уже не сможешь сопротивляться, даже если очень сильно захочешь.
И зачем он так старательно жонглирует метафорами? Неужели заметил сгорбленную фигуру в чёрной толстовке, которая прячется в уголке и самоуверенно строчит что-то в потрёпанной записной книжке? Возможно ли, что директор старается ради моего нового романа?
– Подсудимый, говорите по существу. В конце концов вы не на театральных подмостках, – кажется, судью оскорбляет такое откровенное словоблудие. Он снова тянется к бутылке и жадно осушает стакан воды.
– Прошу прощения, ваша честь, – подсудимый опускает глаза, напоминая теперь провинившегося ребёнка, который пытается попросить прощения, но не знает, как это правильно сделать. – Думаю, я ответил на вопрос? – он снова поднимает голову и бросает вопросительный взгляд на прокурора Лобанову.
– Расскажите о самой системе обучения, ваших традициях и новаторствах. Какие у вас есть факультеты? – продолжает интервью эффектная дама.
– Хм… – Рудольф морщится и на какое-то время умолкает. Но ведь это же самый банальный вопрос, который вообще может быть задан на судебном заседании!
– Сейчас у нас предусмотрено обучение на трёх основных факультетах: проза, поэзия и литературная критика. Где-то около тридцати человек на каждом. Также у нас есть свой альманах, в котором публикуются лучшие работы студентов. Если вас интересует, каждый студент должен пройти пятилетний курс обучения и защитить выпускную работу. Это может быть роман, сборник стихотворений или критических статей. Всё вполне традиционно. – Рудольф Безуглов пожимает плечами, будто бы удивляется: зачем он вообще отвечает на подобные вопросы? Прокурор Лобанова наматывает на палец белую прядь. На розовых губах блуждает едва уловимая насмешка. Неужели эта самоуверенная дама на самом деле думает, что может сломить волю такого сильного противника? Или она действительно считает себя непобедимой?
– Благодарю за ответ. Заранее прошу прощения, Рудольф Валерьевич, но как вы прокомментируете негативные отзывы выпускников в ваш адрес? – хитро щурится, как будто ждёт, что подсудимый покраснеет от смущения, вытрет пот со лба рукавом и заговорит тоненьким надтреснутым голосочком…
– Ваша честь, протестую! – вскакивает с места оскорблённый адвокат. – Подсудимый, вы имеете право не отвечать на такие вопросы.
Егоров Юрий Михайлович – возмущённый защитник директора «Фатума». Он так волнуется, как будто от решения судьи зависит его собственная судьба. В отличие от Безуглова, адвокат, вероятно, привык тщательно бриться каждый день. У него длинный нос с горбинкой, и в профиль он даже немного напоминает Ахматову. На лице застыла трагическая гримаса – воплощение безысходности и непреодолимой обречённости. Сведя густые чёрные брови домиком, мужчина будто бы просит понимания и снисхождения. Когда он напряжённо вслушивался в чеканные фразы горделивой дамы, на лбу появилась лёгкая паутинка морщинок. И если бы меня попросили создать портрет борца за справедливость, я могла бы писать с натуры. Адвокат Егоров прикрывает рот подушечками пальцев – на безымянном блестит обручальное кольцо. Этот блеск ослепляет прокурора, и несчастная женщина обиженно поджимает губы. Думаю, никто, кроме меня, не обратил внимания на эту мизансцену; просто я прекрасно знаю, что Егоров – бывший муж госпожи Лобановой. Несколько месяцев назад они развелись и вроде бы из-за супружеской неверности. Впрочем, я могу ошибаться, но на подобные вещи у меня тонкое чутьё: между прокурором и адвокатом летают искры непрощённой обиды и неистребимой ненависти.
Рудольф Валерьевич не считает заданный вопрос бестактным и, конечно, постарается удовлетворить любопытство стороны обвинения. Оказавшись меж двух огней, он расплывается в обворожительной улыбке.
– Я думаю, негативные отзывы – это тоже достаточно ценный опыт. Мы ведь далеко не идеальны и не можем всем нравиться. Так что я совершенно спокойно отношусь к подобным комментариям. Благо, похвалу в свой адрес я тоже слышу довольно часто.
Адвокат одобрительно кивает, втайне восхищаясь находчивостью подсудимого, и наконец-то позволяет себе снова опуститься на стул.
Прокурор Лобанова задумчиво качает головой.
– Подсудимый, а расскажите, пожалуйста, в каких отношениях вы были с Алисой Лужицкой?
Рудольф Безуглов тревожно поводит плечами, искоса взглядывает на собеседницу и закусывает губу. Впервые за всё это время он не может подавить волнение и почему-то прячет глаза, но голос звучит всё так же уверенно и беспристрастно.
– Знаете… Мне немного тяжело об этом говорить. Я любил Алисочку. Она была такой талантливой, но почему-то всегда сомневалась в себе… Думаю, именно это её и погубило, – подсудимый выдерживает короткую паузу. – Я всегда пытался ей помочь, и, если честно, Алиса называла меня Богом.
Прокурор Лобанова хмурится и продолжает чересчур строгим тоном:
– Тогда почему бедная девочка плакала, когда вышла из вашего кабинета? О чём вы с ней говорили? Вы же знаете, что через пару часов после этого она покончила с собой?
– Протестую! – вскрикивает раскрасневшийся адвокат Егоров. – Это моральное давление на моего подзащитного. Ещё ничего не доказано!
Судья кивает, наливает воду в стакан, откашливается и, поворачиваясь к Елене Дмитриевне, просит не делать поспешных выводов. Наверное, долго тренировался перед зеркалом, прежде чем научился с таким подчёркнутым самодовольством выговаривать одну и ту же фразу.
– Ничего страшного, – снова улыбается подсудимый, который с первого взгляда завоевал симпатию ошарашенной публики. И вправду, есть в нём что-то от Бога. Не могу сказать, от какого именно, но мне кажется, это кто-то из скандинавской мифологии.
– Алисочка действительно плакала. Дело в том, что эта девушка не верила в свой талант. И когда я похвалил её рассказ, она обвинила меня в жестокости. Сказала, что я просто жалею её, а на самом деле считаю бездарностью, сумасшедшей графоманкой… и что её место – в психбольнице. Мне так жаль… я не смог помочь Алисочке… – голос Рудольфа Валерьевича дрожит, но он, разумеется, не даст себе заплакать. Никогда не могла разгадать этого человека: так искусно притворяется или на самом деле сожалеет о навсегда утраченном времени? Но что он мог сделать с плачущей девушкой, утратившей веру в себя? Да, ей нужна была поддержка, но в то же время она боялась каждого неосторожного проявления сочувствия и отвергала помощь, потому что не научилась принимать. Откуда бедной сиротке могли быть известны азы этого таинственного и весьма непростого искусства?
– Ваша честь, – вклинивается в пламенный монолог адвокат, – моему подзащитному трудно справиться с эмоциями. Он относился к Алисе как к родной дочери, – Егоров снова выставляет напоказ обручальное кольцо. Елена Прекрасная с отвращением отворачивается. Судья интересуется, есть ли у стороны обвинения другие вопросы, и эффектная дама поспешно кивает (торопливые слова наскакивают друг на друга, точно сбегают от проницательных полицейских):
– Подсудимый, ответьте, пожалуйста, на мой последний вопрос: где вы были в тот вечер, когда ваша воспитанница совершила самоубийство?
Рудольф Безуглов не изменяется в лице, не сжимает кулаки, не выдавливает из себя улыбку и не прячется в футляр. Не моргнув глазом, он отвечает – так же торопливо, как и прокурор:
– Я поехал в больницу к старшему брату. В тот вечер у него случился инсульт.
– Ваша честь, могу это подтвердить! – адвокат Егоров снова вскакивает с места, обеспокоенный тем, что алиби подзащитного может быть подвергнуто сомнению.
– Брат подсудимого попал в автомобильную аварию полгода назад. После этого у него начались серьёзные проблемы со здоровьем. 19 июля в пять часов вечера Рудольф Валерьевич разговаривал по телефону с Маргаритой Евгеньевной Безугловой, которая приходится моему подзащитному невесткой. Разговор длился шесть минут пятнадцать секунд, после чего подсудимый сел в машину и уехал в больницу, – адвокат суетливо расхаживает из стороны в сторону. Как и большинство людей низкого роста, он хочет быть заметным и делает всё для того, чтобы слушатели его запомнили.
– Адвокат Егоров, суд благодарит вас за такое важное дополнение. Прокурор Лобанова, имеются ли ещё вопросы к подсудимому?
Эффектная дама отрицательно качает головой.
– У стороны обвинения пока нет вопросов к Рудольфу Валерьевичу.
Сейчас начнётся самая интересная часть. Чувствую, что публика уже успела заскучать и требует хлеба и зрелищ. Даже представить не могу, как поведут себя свидетели: кто из них окажется безрассудным правдорубом, а кто ударит острым ножом в спину?
Первым, конечно же, выступит он: растерянный мужчина с густыми бакенбардами и печальным взглядом. Большие глаза за толстыми стёклами очков и плотно сжатые губы придают свидетелю виноватый и скорбный вид. Он теребит воротник чёрной водолазки и беспомощно озирается по сторонам, точно пытается кого-то найти. Проводит по зачёсанным назад волосам и прячет руки в карманах тёмно-синих джинсов.
– Свидетель Вьюшин Алексей Михайлович, куратор Алисы Лужицкой, – отчеканивает секретарь. Мужчина приветствует суд лёгким кивком.
– Уважаемый свидетель, суд предупреждает вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 307 и 306 Уголовного кодекса Российской Федерации.
Тяжёлый вздох вырывается из груди измученного куратора. Наверное, бедняга провёл бессонную ночь: никогда раньше у него не было таких гигантских тёмных кругов под глазами. Если бы я впервые увидела Алексея Михайловича, то предположила бы, что он находится под действием психотропных веществ. Но я слишком хорошо его знаю, поэтому могу с уверенностью отбросить подобные догадки.
Свидетель говорит так неразборчиво, словно захлёбывается собственными словами. Судья время от времени останавливает мужчину и просит повторить отдельные фразы.
– Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о семье Алисы Лужицкой? Вы же, как куратор, занимаетесь сбором таких данных?
Алексей Михайлович кивает. Он выглядит растерянным и, кажется, совершенно не умеет улыбаться.
– Да, конечно… На самом деле Алиса воспитывалась в детдоме. Мне известно, что мать-одиночка бросила девочку, потому что не могла её прокормить. Также я знаю, что эта женщина впоследствии скончалась в тюрьме. Бабушка Алёна Ивановна нашла внучку всего полгода назад.
– Сколько лет было Алисе, когда она оказалась в детском доме?
– Двенадцать. Но дело в том, что девочка потеряла память. Она не могла вспомнить даже собственное имя. Очень страшная ситуация…
Свидетель вздыхает, горбится, достаёт из кармана платок и вытирает лицо. Не понимаю, зачем они вообще говорят о прошлом. Как вся эта история с детдомом поможет следствию раскрыть преступление? Или они хотят выставить Алису травмированной девочкой с диссоциативным расстройством личности?
Прокурор Лобанова будто бы впадает в оцепенение, она не смотрит на свидетеля и стучит подушечками пальцев по обшарпанному столу. Наконец, поднимает голову, откидывает волосы и задаёт очередной странный вопрос:
– А как бы вы охарактеризовали Алису? Какой она была как… личность?
Куратор Вьюшин хмурится, касается шеи и держит руки перед собой точно щит.
– Алиса – сложный ребёнок. Но она так старалась остаться хорошим человеком… Знаете, у неё всегда можно было попросить помощи. Такая неравнодушная… Я даже предлагал ей быть старостой группы, правда, она отказалась… Я согласен с тем, что эта девушка была немного замкнутой и неуверенной в себе. Но я поверить не могу, что она могла совершить самоубийство, – бросает испепеляющий взгляд на директора «Фатума». Тот едва заметно усмехается, и этот безмолвный ответ заставляет свидетеля крепко сжать кулаки.
– Этот мерзавец убил её! – вдруг выкрикивает Вьюшин. Его лицо багровеет от наконец-то выпущенного наружу гнева.
– Не делайте поспешных выводов! – машет руками обеспокоенный судья. – Говорите по существу!
И мне почему-то вспоминается герой Салтыкова-Щедрина – Органчик, который умел произносить лишь две фразы: «Не потерплю» и «Разорю». Я чуть было не рассмеялась в голос! Но в эту минуту ловлю на себе возмущённый взгляд внимательного зрителя и сползаю на самый краешек стула, ещё сильнее натягивая капюшон на глаза.
– Алексей Михайлович, скажите, а Алиса была хорошей ученицей? Вы бы, например, могли назвать её талантливой?
Вьюшин качает головой.
– Конечно. Она должна была стать известной писательницей. Я в это верил, и мне так жаль… Вы знаете, я чувствую себя виноватым за то, что не сумел помочь бедняжке…
– Ваша честь, – прокурор Лобанова безжалостно обрывает зарождающийся монолог и достаёт из спортивной чёрной сумки ученический дневник. – В качестве доказательств свидетель предоставил последний дневник девушки. И мы можем заметить, что преподаватели школы довольно часто хвалили Алису, – она шелестит хрустящими страницами. – Молодец! Умница! Очень хорошая работа! Интересный проект! Благодарность за активное участие в дебатах! – прокурор обводит присутствующих внимательным и весьма самодовольным взглядом. – Все эти комментарии позволяют сделать вывод, что Алиса Лужицкая действительно добросовестно относилась к учёбе. Думаю, школа «Фатум» многое для неё значила.
– Ваша честь! – Юрий Михайлович вскакивает с места и трясёт перед напряжёнными зрителями ещё одним ученическим дневником.
– Это прошлогодний дневник Алисы, и здесь всё диаметрально противоположно! – снова шелестят страницы. – Громко разговаривает на уроке! Не расстаётся с телефоном! Взяла вещи и ушла посреди занятия! Грубо отвечала преподавателю! – он смотрит на прокурора Лобанову, наверняка чувствуя себя победителем. Думаю, адвокат всеми силами стремится произвести впечатление на бывшую жену и одержать над ней верх, а Безуглов – лишь пешка в этой опасной игре. – Что вы на это скажете, свидетель? Как я понимаю, речь идёт об одной и той же ученице?
Алексей Михайлович будто бы смущается, подносит кулак ко рту и неловко откашливается.
– Да… У Алисы бывают… – делает паузу, пытаясь подобрать нужное слово, – странности. Она очень часто меняет имидж: причёску, одежду и даже иногда… как будто сама по себе меняется, становится более замкнутой и избегает людей…
– Значит, вы признаёте, что Алиса Лужицкая отличалась нестабильностью в поведении? – широко улыбаясь, уточняет адвокат. Он ждёт подтверждения уже витающего в воздухе диагноза и готовится получить дозу шумных аплодисментов. Всё-таки этот маленький адвокатишка – искусный манипулятор. Теперь я понимаю, почему прокурор Лобанова подала на развод.
– Да, но это не значит, что она какая-то… ненормальная… Я ведь уже говорил, девочка воспитывалась в детском доме и в двенадцать лет потеряла память.
– Спасибо, – обрывает неуклюжую реплику защитник Егоров. – Ваша честь, к свидетелю вопросов больше не имею.
– Постойте, – прокурор Лобанова не разделяет ликующего настроения бывшего мужа и не чувствует себя побеждённой. Она резко вскакивает из-за стола; стул жалобно скрипит и падает на пол. – У меня есть ещё один вопрос. Вы ведь видели, как Алиса Лужицкая 19 июля выходила из кабинета подсудимого? В каком она была состоянии?
Вьюшин слегка пошатывается, но вовремя хватается за край трибуны, бросает презрительный взгляд на подсудимого и в очередной раз вздыхает.
– Да, я всё видел. У неё началась паническая атака. Ей не хватало воздуха, и она громко кричала. Казалось, сейчас захлебнётся рыданиями. Как же она тогда рыдала! – закрывает лицо руками и замирает на несколько минут. Вдруг поворачивается в сторону Безуглова и смотрит так, точно видит директора «Фатума» впервые. Нижняя губа подрагивает, широко раздуваются ноздри, а глаза превращаются в узкие щёлки.
– Этот человек – чудовище! Он страшный манипулятор. Моя дочь тоже погибла из-за него!
Я роняю ручку; она катится по грязному полу и прячется под чужим ботинком. Ещё пара секунд – и раздаётся хруст. Человек уничтожает бедняжку, навсегда лишая её способности облекать ещё немые идеи в словесную плоть. Хорошо, что я взяла с собой карандаш. Правда, после таких заявлений хочется захлопнуть записную книжку и уйти из здания суда. Это место, где разрушаются идеалы и робкие надежды на хэппи-энд. Неужели Рудольф Валерьевич мог довести кого-то до самоубийства?
…моя дочь тоже погибла из-за него…
О чём говорит куратор и почему он продолжает смотреть на подсудимого с такой испепеляющей ненавистью?
– Не приплетай сюда Анну, – морщится директор «Фатума». Кажется, он действительно выбит из колеи. Понятия не имею, о какой Анне идёт речь, но, думаю, Безуглов чувствует вину перед ней. Ещё немного – и склонит голову, во всём признается, потребует приглашения на казнь, потому что терпеть муки полоумной совести выше его сил.
– А разве не ради любовных связей ты открыл эту школу? Крутишь романы с молоденькими студентками, высмеиваешь их творчество и разбиваешь чужие мечты. Знаешь, как страдала моя дочь, когда ты её бросил? Она кричала, что ей больше незачем жить! Из-за такого недочеловека, как ты! – свидетель сжимает кулаки с такой силой, что белеют костяшки. В эту минуту он похож на разъярённого зверя: кажется, ещё немного – и набросится, чтобы растерзать жертву.
– Ваша честь! Я протестую! – пытается спасти положение бедный адвокат. На щеках выступают болезненные пунцовые пятна. Он не может допустить поражения и не хочет видеть торжествующий взгляд прокурора. Снова выставляет на всеобщее обозрение обручальное кольцо, но голос звучит уже совсем не так уверенно, как несколько минут назад.
– Всё это не имеет отношения к делу. Как вы могли заметить, свидетель испытывает личную неприязнь к моему подзащитному. Прошу принять это во внимание.
Судья кивает, берёт молоточек и задумчиво вертит в руках.
– Ваша честь, – прерывает его раздумья Елена Лобанова, – вопросов к свидетелю больше не имею.
Абсолютно непроницаемое лицо. Сложно догадаться, о чём она думает. Возможно, жалеет о том, что однажды связала себя узами брака с эгоистом, который едва ли когда-нибудь сможет подарить избраннице столько же любви и нежности, сколько дарит самому себе.
Вьюшин уходит – подавленный, сгорбленный, с выпотрошенной душой; прямо сейчас, в кромешной тьме его хрупкого мира, не остаётся ничего, кроме пустоты. Думаю, она поглотила даже ненависть. Но и подсудимый выглядит измученным, точно кто-то поджёг его сердце, и оно сгорело дотла, оставив после себя ничтожную горстку пепла. Кто эта Анна и почему воспоминание о ней приносит сильному, как скала, человеку столько боли? Делает его мягким, как расплавленный пластилин?
– На самом деле, – вдруг начинает говорить он, – я очень виноват перед дочерью Алексея Михайловича.
Адвокат замирает в недоумении; широко распахнутыми глазами он наблюдает за каждым отточенным жестом подзащитного. А тот наливает воду – мимо стакана, и все видят, как трясутся слабые руки с красной нитью на запястье.
– Она очень плохо писала… А я не мог лгать ей. Бедная девочка! Она всем сердцем любила своего жестокого преподавателя, который стал для неё тираном.
Зрители расчувствовались и снова приняли сторону подсудимого. Мы охотнее всего понимаем тех, кто совершает ошибки и сам же раскаивается в содеянном. И ты тотчас же успокаиваешься: значит, ничего страшного, все люди неидеальны, всё будет в порядке, надо только покаяться… Бог простит и в знак утешения похлопает тебя по спине.
Если честно, мне всё ещё не по себе. Упоминание об Анне многое изменило, и я почти верю в виновность подсудимого, потому что Вьюшин не умеет врать. Возможно ли, что директор использовал бедную девушку, бросив к её ногам прекрасные, но ложные надежды, чтобы однажды растоптать и оставить след, который ничем невозможно стереть?
– Приглашается свидетель Иванов Лаврентий Петрович, студент факультета поэзии.
Это Лавр – самый добродушный человек во вселенной. Такой смешной и нелепый, как, впрочем, и всегда; но забавнее всего, что он вообще не осознаёт собственной нелепости, и от этого хочется смеяться ещё громче и сильнее. Встаёт у трибуны и поправляет галстук-бабочку. Всегда заботится о внешнем виде: строгий классический костюм, до блеска начищенные ботинки, слегка приподнятые на затылке светлые волосы. Когда замечаешь на себе его по-детски любопытный взгляд, чувствуешь, как невесомое тепло наполняет каждую клеточку похожего на шахматную доску тела. И сам на пару мгновений становишься таким же беспечным ребёнком, гоняющимся за солнечным диском, как за футбольным мечом. Перед началом неизбежного диалога Лаврентий оглядывает публику и судорожно трёт кончик вздёрнутого носа. Он ведёт себя так каждый раз, когда собирается читать стихи.