000
ОтложитьЧитал
Полицмейстер разломил сургучную печать, вытащил прямоугольный плотный лист. Прочитал и с улыбкой обратился к Соколову:
– Наш губернатор Михаил Васильевич Стрижевский приглашает вас, Аполлинарий Николаевич, на званый ужин по поводу вашего прибытия! Ужин имеет быть в ресторане «Славянский базар», что на Большой Проломной улице. – Мечтательно потянулся. – Ух, гульнем нынче во всю ширь!
Как всякий приличный полицейский, он любил выпить в хорошей компании.
* * *
Вечером в «Славянском базаре» было весело, шумно, пьяно. Губернатором оказался полный здоровья, корпулентный генерал. Он приказал никого посторонних в зал и кабинеты не впускать. Зато высший свет Казани блистал во всей своей красе.
С румяного лица губернатора не сходила улыбка.
Вместе с Соколовым он стоял около входных дверей в зал и знакомил знатного гостя:
– Аполлинарий Николаевич, позвольте представить вам – камергер, действительный статский советник Сергей Сергеевич Толстой с супругою. Сергей Сергеевич – губернский предводитель дворянства.
Почтенный муж в лентах и звездах, сиявший громадной лысиной, важно наклонял голову:
– Очень рад…
– Председатель губернской земской управы Петр Иванович Геркен с супругою… Управляющий казенной палатой действительный статский советник Карл Александрович Штенгер с супругою… Инспектор тюремного отделения действительный статский советник Александр Никитич Рябчиков без супруги…
Соколов в силу своего гигантского роста на всех глядел сверху вниз, каждому улыбался, а у местных дам вызвал истинный переполох. Каждая из них с вожделением глядела на атлета-красавца и грешно вздыхала: «Господи, лучше одну ночь с графом Соколовым, чем всю жизнь с моим несчастным мужем!»
И дамы были совершенно правы: женская интуиция никогда не подводит!
Светские сплетни
Наконец все сели за громадный, поставленный буквой «П» стол. Он был украшен цветами, трещал от напитков и холодных закусок.
Шестеро лакеев (про слово «официант» здесь еще не слыхали) продолжали подносить бутылки дорогого вина, запотелые графинчики с водкой. Посреди стола жирно блестела глыба паюсной икры, нежно розовел балык. Янтарные лангусты лежали на большом блюде в оформлении зеленью.
Губернатор поднялся с бокалом шампанского. Все знали его страсть к произнесению утомительных тостов и доблестно терпели, как терпит пациент с раскрытым ртом, придя к дантисту.
Губернатор, испытывая наслаждение от торжественности момента и собственной значимости, произнес:
– Милостивые государыни и государи! Мне выпала высокая честь выразить вслух волнующие всех нас чувства. Но можно ли претендовать на исчерпывающее освещение достоинств лица, в честь которого мы собрались все тут? Уверен, что сделать сие нет возможности. Ибо нынче мы приветствуем гордость великой России, любимца государя императора Николая Александровича, гения своего нелегкого поприща Аполлинария Николаевича графа Соколова. – От избытка чувств голос губернатора перешел было на фальцет, но он справился с волнением и продолжал: – В этом зале собрались самые значительные люди губернии, самые очаровательные дамы. То есть люди самые просвещенные и житейски опытные. Мы умеем ценить достоинства людей. И в едином сердечном порыве позвольте сказать: за атлетическое ваше здоровье, за ваши успехи на благо великой империи, за ваше многолетие и беспредельное счастье, Аполлинарий Николаевич!
Все дружно грянули:
– Ура!
Раздался звон бокалов. Выпили с удовольствием.
Всем хотелось высказать любимцу государя, знаменитому сыщику свой восторг. Тосты следовали один за другим.
Губернатор, расчувствовавшись до слез, хотел обнять Соколова, но никак не решался. Он сказал ему:
– Граф, вы – настоящий герой! Про вас ходят легенды. Скажите, это правда, что вы раскрыли все до единого дела, которыми занимались?
– Правда.
– Неужели раскроете дело с похищением чудотворной?
– Обязательно!
– Вот это и есть совершенное чудо!
Супруга губернатора, дама со следами былой красоты на дебелом лице, затянутая в шелковое платье, готовое вот-вот треснуть по всем натянутым швам, набралась храбрости и обратилась к Соколову:
– Позвольте полюбопытствовать, Аполлинарий Николаевич, вы давно последний раз видели государя?
– Недели две назад я был в Царском Селе. Мы занимались с наследником гимнастикой.
Губернаторша выкатила глаза.
– Надо же! – Почти шепотом: – Правду говорят, что Григорий Распутин изнасиловал няню царских детей Марию Вишнякову?
Соколов улыбнулся:
– Не могу знать, ибо не присутствовал при этом волнующем умы событии. Слух, правда, ходит.
Губернатору не нравилось, что ему не дают поговорить со знаменитым гостем. Он отодвинул локтем супругу и обратился к Соколову:
– А как здоровье Петра Аркадьевича? Мы со Столыпиным бо-ольшие друзья!
– С Петром Аркадьевичем последний раз виделись в Зимнем дворце на Рождество.
– Скажите ему мой поклон!
Телеграммы, телеграммы…
Тем временем полицмейстер Васильев изрядно выпил, а в этом состоянии он делался несколько дидактичным и азартным в разговоре. Зная эту его особенность, губернатор приказал полицмейстеру сидеть в дальнем конце стола. Тот доблестно терпел. Но ему страстно хотелось поспорить с Соколовым, перед которым сейчас не ощущал страха. И чем больше он пил, тем это желание становилось неотступней. И вот наступил момент… Полицмейстер, подняв бокал, через весь зал двинулся к Соколову. Уже на подходе на весь зал сказал:
– Граф, а вы сегодня совершили ошибку. Я уверен, что этот несчастный сторож не виноват – ни в чем!
– Ну так нашел бы, Алексей Иванович, виновного! Времени у тебя было достаточно.
Полицмейстер, не слушая, продолжал речь, стоя в трех шагах от Соколова и заметно покачиваясь:
– Он слишком робок и глуп, чтобы украсть чудотворную икону. И ему она не нужна-с. Ну зачем она ему? В замке бородка отмычки? Ну и что? Тьфу! «Полицейский вестник» в каждом номере печатает подобные промашки неопытных воров? Вот-вот! У нас, граф, случай обратный. Похитители – люди хитрые, страсть какие хитрые. – Помотал головой. – Они все-все тщательно обдумали. Да-с! Замок, того, вскрыли, а потом нарочно отломили бородку. И с этой же целью раскидали по церкви иконы. Пусть, дескать, на сторожа думают. А то я бы да-авно его, того, под микитки и за эту, за решетку. У меня быстр-ро! Не забалуешь! Пр-равильно говорю, господа?
Соколов насмешливо спросил:
– Но откуда у сторожа деньги?
– Как – откуда? – округлил глаза полицмейстер. – Жулики нарочно подбросили. Сторож говорит правду. Вот столечко, – сделал щепоть, – не врет. Но, – поднял палец вверх, – из уважения к вам, граф, мы его отправим на каторгу. На десять лет! Правильно, господа?
Губернатор надул щеки:
– Пошел на место, оратор!
Полицмейстер в изумлении открыл рот.
Паузой воспользовался губернский предводитель. Он вскочил из-за стола, крикнул:
– Господа, предлагаю выпить за здоровье государя императора и отправить ему приветственную телеграмму от имени всех присутствующих!
По залу прокатилось дружное:
– Ур-ра! Телеграмму! Поздравление с грядущим столетием Бородинской битвы!
И в этот момент в тужурке с золотыми пуговицами появился почтальон. Отыскав глазами Соколова, он направился прямо к нему:
– Приятного аппетита! Простите за беспокойство. Вам, ваше сиятельство, правительственная телеграмма, – и протянул сиреневый бланк.
При слове «правительственная» все в зале замерло, перестало разговаривать, дышать, стучать вилками.
Соколов под десятками наведенных на него глаз распечатал телеграмму, прочитал, хмыкнул, но ни один мускул не дрогнул на лице сыщика.
Соколов за свою богатую приключениями жизнь пережил много различных ощущений, но подобное он чувствовал впервые: это было недоумение и оскорбленное самолюбие, замешанные на несправедливости. Он совершенно отчетливо определил для себя: сторож Огрызков – преступник, участник похищения православной святыни. И вот эта странная депеша…
Соколов свернул сиреневый бланк, убрал в карман. Повернулся к губернатору:
– Когда ближайший поезд на Москву?
– В шесть сорок пять утра. Что-нибудь случилось?
– Без меня в старой столице государственное устройство рушится. – Обратился к полицмейстеру: – Алексей Иванович, прикажи из тюрьмы выпустить сторожа. Получается, что ты прав…
Полицмейстер широко улыбнулся, многозначительно подмигнул губернатору и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Ой, я забыл его вынуть из багажника! Небось перепачкал мне его, паскудник. Ну, да сам и вымоет.
Банкет продолжался.
Чистосердечное признание
События и впрямь приняли фантастический характер. В тот день, когда Соколов отправился в Казань, дежурный доложил Джунковскому:
– Находящийся под стражей за ряд вооруженных ограблений Леонид Кораблев подал прошение.
Джунковский недовольно поморщился:
– Мне зачем знать это?
– Кораблев просит о незамедлительной встрече с вами, Владимир Федорович…
– Что? А с царицей Клеопатрой он не желает встретиться?
– Нет, только с вами. Вот его прошение: «В газетах прописано про чудотворную из Казани, так это я ее умыкнул и знаю, где лежит. Следствию говорил я, что будто сжег чудотворную, а на самом деле нет, а следователь меня не слушал и в протокол не писал. Я говорил о том и тюремному священнику отцу Николаю, и его водили и показывали, но мною никто не интересуется. Я отдам вам, господин губернатор, чудотворную, только поклянитесь на распятии, что за это вы меня на все четыре стороны освободите и обещаете денег двадцать рублев. Руку к сему приложил Ленька Кораблев».
Джунковский сначала удивился, потом задумался. Он посмотрел на адъютанта:
– Я что, должен марать свой мундир, вступая в торговлю с этим типом?
Адъютант осторожно заметил:
– Но этот Кораблев заявил, что только вам, Владимир Федорович, он верит и вручит икону. Под условие освобождения… И пригрозил: «Коли губернатору икона не нужна, царю писать стану!»
– Что числится за ним?
– Три вооруженных нападения, один труп.
Джунковский задумчиво прошелся по кабинету. Встал у окна. Перед ним лежала оживленная Тверская улица с ее многочисленными пешеходами, пролетками, грузовыми подводами, красочными и аляповатыми вывесками. Не поворачиваясь, сказал:
– Пусть ко мне явится отец Николай Смирнов.
Пустые хлопоты
Часа через три, тяжело дыша, утирая пухлой ладонью с чела пот и оправляя на груди большой серебряный крест, в кабинете Джунковского появился отец Николай. Ему было чуть больше тридцати лет, телом он был грузен, лицом кругл и румян.
Джунковский начал без предисловий:
– Куда это вас водил заключенный Кораблев?
Священник, еще больше покраснев, потупил очи:
– Счел долгом, с риском для жизни своей, узнав, что чудотворный образ Смоленской Божией Матери падший грешник желает возвернуть, посетил конспиративную квартиру.
– Ну?! – Джунковский налился гневом.
– Если по порядку сказать, – заторопился отец Николай, – то оный затворник Кораблев смутил меня вяканьем, дескать, отдам чудотворную… потому как… на свободу желает. Мне корпусной дежурный передал, что Кораблев жаждет видеть меня. Я приказал доставить его в комнату свиданий. Тут он мне и глаголет: «Чудотворную, о которой в газетах пропечатано, я похитил!» Я увещевал его и стращал будущего судилища ужасами. И разбойник сотерзался страхом и рек: «В день субботний, в пору вечернюю, заходите в трактир Жолтикова, что наискось от входа в Миусское кладбище, спросите Ваньку Хлюста. Ваньке скажите, дескать, я приказал предъявить чудотворную. Он вас удовольствует». И взял с меня честное благородное слово, что наш уговор стану хранить в тайне. И еще пугал, что икону сожгут, коли на все злодеевы условия не согласимся.
– И что?
– Ревнуя об обретении чудотворной, я решился. Едва пришел в трактир и стал спрашивать Ваньку Хлюста, сразу же ко мне двое неизвестного вида мужчин подошли. Вывели меня на улицу, поставили в тихой подворотне. Молвят: «Чудотворная у нас на квартире поблизости. Не сомневайтесь, батюшка, в вашей безопасности, но позвольте, для порядку и чтобы вам не волноваться, повязку на глаза положить». Готовый на всякие скорби, аз, раб Божий, смиренно согласился. Наложили мне повязку, яко слепцу незрячему, усадили на какую-то пролетку, но вскорости выгрузили, спустили под руки по ступенькам и повязку сдернули. Узрел я воочию чудотворную икону Смоленской. Так и стоит перед моим умственным зраком: старинная, покоробленная, с углами обветшалыми, а в месте прикладывания – углубление пробитое.
– И как вы поступили?
– Осенил себя крестным знамением и приложился.
– Почему я об этой встрече узнаю от преступника?
– На другой день устным рапортом я подробно доложил о своем путешествии опасном господину тюремному инспектору, а тот, изрядно вас страшась, делу хода не дал.
Джунковский холодно сказал:
– Удивлен вашим легкомысленным поведением. Впредь такие шаги самостоятельно не предпринимайте, – и повернулся к дежурному: – Срочно отправьте Соколову в Казань от моего имени телеграмму: «Нахождение чудотворной установлено тчк Возвращайтесь срочно». Он здесь будет вести расследование.
– Слушаюсь!
Дежурный отправился выполнять приказ.
Вниз по ступеням
На склоне лет своих, в самых тягостных условиях большевизма, пережив тюремные заключения, Джунковский создал интереснейшие «Воспоминания». Они вышли в двух томах и увидели свет лишь в 1997 году. Джунковский, вспоминая историю с чудотворной иконой, писал: «Я высказал и тюремному инспектору, и священнику мое неудовольствие по этому поводу, находя недостойным для сана священника быть орудием шайки темных личностей… Я запретил отцу Николаю продолжать принимать какое-либо участие в этом деле. Зная же, что великая княгиня Елизавета Федоровна принимала очень близко к сердцу все дело о похищении иконы, я поехал ей доложить об этом случае. Великая княгиня полагала, что вполне возможно, что икона не была сожжена, а продана старообрядцам, как некоторые полагали, а потому придала значение показаниям Кораблева, который именно и утверждал это. Через некоторое время великая княгиня направила ко мне игуменью Казанского монастыря Варвару вместе с монахиней, очень хорошо знакомой с иконой, которая дала мне подробные сведения об иконе, размере ее, иконописи и т. д.».
Дело опять зашло в тупик.
* * *
Слух об исчезнувшей иконе получил громкую огласку. Многим хотелось отличиться в ее розыске.
Бывшие друзья Григория Распутина, а теперь злейшие завистники и враги – иеромонах Илиодор из Царицына и епископ Гермоген, сосланный в один из отдаленных монастырей, обратились с письменной просьбой к Джунковскому: «Многоуважаемый Владимир Федорович! Покорнейше просим устроить нам свидание с Кораблевым. Наша цель – отъять у злоумышленников православную святыню».
Джунковский разрешил свидание одному Илиодору. Тот, придя в камеру, убеждал Кораблева:
– Помогите, сударь, отыскать пропажу. В этом случае обещаю вам свое заступничество перед государем! И от себя лично пожертвую вам деньгами.
Преступник загадочно заводил глаза под потолок, что-то мычал невнятное, но дела не предлагал.
Илиодор пошел из тюрьмы прямиком к Джунковскому. Цинично заявил, осклабив зубы:
– Да что мы добиваемся этой иконы! Губернатор удивился:
– Как – что? Православная святыня! Народ ропщет…
– Вот я и говорю: поручите мне, я за хорошие деньги закажу копию – лучше прежней будет.
Джунковский от возмущения аж задохнулся:
– Как? Лучше прежней?
Он нажал кнопку электрического звонка. Вбежал дежурный:
– Вызывали, ваше превосходительство?
Джунковский ткнул пальцем:
– Спусти с лестницы этого типа в рясе. И чтобы впредь я его никогда тут не видел!
…Через мгновение приказ был в точности исполнен.
Последний приют
Как круги по воде от брошенного камня, так история пропавшей иконы обрастала новыми слухами. Сам государь стал требовать еженедельных докладов о ее розыске.
Преступник Кораблев вновь обратился с просьбой:
– Пусть губернатор выслушает меня! Только ему открою всю правду.
Джунковский вспоминал:
«Я приказал тогда доставить его ко мне в губернаторский дом с конвоем и принял с глазу на глаз, чтобы дать ему возможность высказаться совершенно откровенно. За время существования губернаторов это был первый случай, что арестант ссыльно-каторжного разряда, не отбывший лаже еще кандального срока, вошел в кабинет губернатора.
Кораблев мне рассказал целую историю, как икона была продана старообрядцам и что, по его сведениям, она в то время должна была находиться в селении Кимры Тверской губернии… Он говорил очень много, но связать все было трудно».
Джунковский сказал Соколову:
– Скоро ты напрямик займешься этим делом!
– Меня это мало бы трогало, – сказал сыщик, – если речь не шла бы о православной святыне и если бы я не дал слово Елизавете Федоровне.
И вдруг о Соколове словно забыли. Его по непонятной причине из дела поисков иконы исключили. И это казалось весьма странным.
* * *
Деятельный Джунковский был полностью погружен в свои дела – мелкие и крупные. Сначала участвовал в открытии выставки по воздухоплаванию в Техническом училище. При этом Джунковский мужественно поднялся в воздух на хрупком аппарате, который пилотировал Сергей Уточкин. В эти же дни пришлось организовывать приют для отбывших тюремное наказание и нуждавшихся в помощи. Этот приют открылся в деревне Лачикино Клинского уезда. И тут же пришлось срочно выехать в Петербург. Там чины лейб-гвардейского Преображенского полка в воспоминание двухсотлетия Полтавской битвы открыли памятник Петру I. Он был сооружен перед казармами на Кирочной улице. Присутствовал и сам государь. И почти в тот же день арестовали опасного убийцу Ивана Журавлева, и тут не обошлось без участия московского губернатора… Вскоре приспело открывать первый крестьянский приют близ станции Быково, закупать для него все необходимое.
Везде нужен был хозяйский глаз губернатора, его участие и заботы, а порой и вклад личных средств.
Жизнь была хлопотливой. Дело о похищенной иконе ушло как бы в тень.
Губернаторские тайны
Соколов встретился с Джунковским на кладбище Алексеевского монастыря, что на Верхней Красносельской. Хоронили фон Вендриха.
Отзвучали прощальные речи, гроб опустили в землю. Заплаканная жена, вся перетянутая черным платьем, священники в облачениях, равнодушно переговаривающиеся знакомые и сослуживцы усопшего двинулись к выходу по дорожке, усыпанной свежим желтым песком.
Джунковский взял под локоть Соколова. Он был одним из немногих, кого эта смерть глубоко опечалила. Всякие слова о бренности существования сейчас были бы пошлыми. Друзья миновали домик смотрителя и молча вышли из полукруглой кирпичной арки на Красносельскую.
Соколов вдруг спросил:
– Ну что, отыскали чудотворную икону?
Джунковский вздохнул:
– Ох, не до иконы теперь! Садись, Аполлинарий Николаевич, в авто, поехали ко мне. Я с тобой хочу посоветоваться в связи с двадцать восьмым мая… А потом поедем куда-нибудь вместе, пообедаем. Согласен?
Заметим, что 28 мая ожидалось прибытие в Первопрестольную государя с наследником цесаревичем и великими княжнами Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией Николаевнами. Принимались самые серьезные меры по обеспечению безопасности.
Автомобиль, фыркнув вонючим сизым газом, пугая лошадей, тащившихся на кондитерскую фабрику братьев Абрикосовых, рванул к центру города, на Тверскую.
Приехав к себе, Джунковский сразу попал в круговерть многочисленных и, как каждому просителю казавшихся, неотложных дел. Дежурный внес на рассмотрение и подпись кипу бумаг, в приемной томились посетители.
Соколову надоело ждать. Он нетерпеливо сказал:
– Ну, что с иконой?
Джунковский хлопнул себя по лбу:
– Ах да! Не сейчас, я тебе в свое время скажу. Столько дел, сам видишь! Я ведь не Синод, чтобы церковной утварью заниматься. Забудь, пожалуйста, про этого Кораблева и про эту икону. Договорились? – Резко перевел разговор на другую тему: – Я сейчас сделаю самые неотложные дела, и мы с тобой отправимся в трактир Егорова, будем слушать Вагнера на балалайках и есть любимых тобою копченых угрей.
Соколову стало ясно: губернатор что-то недоговаривает. Соколов произнес:
– Да, Владимир Федорович, это твое дело: искать пропажу или не искать.
Джунковский вздохнул:
– Половину дела мы сделали: преступник наказан.
Соколов усмехнулся:
– Если этот негодяй Кораблев и впрямь покусился на икону, то жизнь его не стоит веревки, на которую следовало бы вздернуть негодяя. Но я не очень уверен, что именно Кораблев причастен к пропаже. – Заметив на лице Джунковского неудовольствие, с расстановкой добавил: – Ну да ладно! Не стану говорить поперек батьки…
Джунковский рассмеялся:
– Правильно! Как это у Шекспира про дела, которые не снились и мудрецам?
…Через несколько минут они входили в знаменитый трактир Егорова, что располагался на Манежной плошали напротив «Национальной» гостиницы.
Черная икра была свежей и малосольной. В тот вечер она особенно хорошо шла под «Смирновскую № 21».
Хорошая память
Казалось, что история с похищением православной святыни навсегда покрылась мраком неизвестности.
Наступил радостный для всех русских людей день – 28 мая 1912 года. В Москву прибыл государь со своей августейшей семьей. Сюда же приехали почти все особы императорского дома. Прибыли воинские эшелоны от гвардейских частей для участия в торжестве открытия памятника Александру III.
Около часу дня на Николаевский вокзал съехались все, кому надлежало первыми встретить государя. Народ, обожавший монарха, густой непрерывной толпой собрался по всему пути следования самодержца. Лома были украшены флагами и транспарантами.
На платформе в праздничных мундирах выстроился почетный караул от 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского императора Александра I полка со знаменем и хором музыки на правом фланге.
Соколов стоял скрестив на груди руки, а его сосед – молодой, женоподобный красавчик Феликс Юсупов – рассказывал петербургские светские сплетни.
Вдруг Соколов заметил медленно идущую вдоль перрона великую княгиню Елизавету Федоровну. Соколов молча поклонился ей.
– Граф, – тихо произнесла Елизавета Федоровна, – вы не уважили мою просьбу. – Помедлила, исправилась: – Эта просьба всех истинно верующих православных людей. Ведь беда случилась на Крещение Господне. Столь долгий срок минул – и нет результата, увы.
И хотя она больше ничего не добавила, Соколов принял решение: «Отыщу, найду святыню!» Вслух лишь произнес:
– Хорошо, Елизавета Федоровна, я сделаю все от меня зависящее.
– Я буду молиться за вас, граф, – добавила она, протягивая руку для поцелуя. Рука была без перчатки.
Соколов обратил внимание на пальцы великой княгини: они были сильными, с широкими, загибающимися книзу ногтями.
Вдруг раздались голоса:
– Идет, идет!
Из-за поворота показалась медленно приближающаяся смолянисто-блестящая громада паровоза.
Темная история
В тот же день, ближе к вечеру, завершив праздник встречи государя, Соколов отправился к Иверским воротам, в здание губернского правления. Здесь на первых двух этажах размещалось тюремное ведомство.
Соколов застал Хрулева в его кабинете. Это был тощий человек с высокой шеей, болтавшейся в воротнике мундира, как пестик в колоколе, с длинными клочковатыми бакенбардами и с той застывшей важностью на желтом лице, которая очень часто присутствует у людей недалеких, но самоуверенных.
Соколов сказал:
– Степан Степанович, четвертого мая был отправлен этапом в Орел ссыльнокаторжный Леонид Кораблев. Скажи, где он сейчас находится? В Орле?
Хрулева прямо-таки передернуло от этого обращения на «ты». Он вздернул острый подбородок.
– Позвольте полюбопытствовать, граф, на каком основании я должен отвечать на ваш вопрос? Если он требуется вам по служебным обстоятельствам, попрошу сделать официальный запрос, и моя канцелярия ответит вам письмом. Если этот вопрос, так сказать, частный, то я хочу ваших объяснений: почему этот арестант вас интересует? – Тонкие губы растянулись в ехидной улыбке. – Может, граф, он ваш родственник?
Соколов перегнулся вдруг через стол, ухватил ручищей чиновника за грудь, оторвал от стула. На пол посыпались желтые металлические пуговицы. Гений сыска уперся жестким взглядом в лицо чиновника и сквозь зубы сказал:
– Ты почему дерзишь? Я тебя, чиновничья шмакодявка, сейчас в окно вышвырну.
Хрулев смертельно побледнел, разинул рот, полный фарфоровых зубов, хотел позвать на помощь, но страх перехватил голос, и вышло лишь жалобное шипение:
– Отпуш-штите…
Соколов продолжал его удерживать, буравя стальным взглядом.
– Последний раз спрашиваю: где Леонид Кораблев?
Начальник тюремного ведомства согласно замотал головой:
– Да, да, все устроим…
Соколов разжал ручищу. Грозно переспросил:
– Ну, где?
Хрулев взял со стола бронзовый колокольчик, погремел им. В кабинет тут же заскочил какой-то угодливо согбенный чиновничий крючок:
– Слушаю, ваше превосходительство-с!
Слабым голосом Хрулев проговорил:
– Отыщи, братец, в картотеке ссыльнокаторжного Кораблева Леонида.
– Единый миг-с, ваше превосходительство.
Соколов молча подошел к высокому узкому окну. Моросил мелкий дождь. Намокшая булыжная мостовая блестела, словно антрацит. По ней перла людская толпа. Возле Иверских ворот стояли нищие и богомольцы. Торговцы с лотками шныряли в толпе.
Вошел чиновник с тощей папкой в руках. Согнулся пополам:
– Вот, тут и последнее секретное предписание-с…
Хрулев протянул Соколову лист бумаги.
На бумаге стоял гриф: «Главное тюремное управление». Соколов стал читать и изумляться: «Совершенно секретно. Спешно. Московскому губернатору. Вследствие личных объяснений с Вашим превосходительством по поводу ссыльнокаторжного арестанта Леонида Кораблева, дальнейшее пребывание которого в Московской центральной пересыльной тюрьме Вы, со своей стороны, также признавали бы вредным, имею честь уведомить Вас, что господин министр юстиции признал соответственным перевести названного арестанта в другое место заключения». Соколов покачал головой:
– Ну и стиль! Нет, это не Тургенев… Двух слов связать не умеют. Что дальше? «Ввиду изложенного Главное тюремное управление просит Ваше превосходительство сделать распоряжение о переводе Кораблева этапом 4 сего мая в ведение орловского губернатора для помещения в местную временную каторжную тюрьму. О предстоящем переводе Кораблев не должен быть предупрежден, и распоряжение это должно быть объявлено непосредственно перед отправкой и сдачей конвою на этап. Администрации Московской центральной пересыльной тюрьмы подвергнуть Кораблева перед сдачей конвою самому тщательному обыску и убедиться в исправном и прочном состоянии наложенных на него ножных и ручных оков, а также предупредить конвой о необходимости иметь за Кораблевым в пути самый бдительный надзор в предупреждение нападения на конвой и побега». И подпись: «Начальник Главного тюремного управления Хрулев». Удивительный документ!
Соколов вернул секретное предписание. Он был ошарашен непонятными ему закулисными играми. Спросил:
– Что еще в папке?
Чиновник вынул из папки плотный квадратный лист бумаги, доложил:
– Ваше превосходительство, Леонид Кораблев, православный, 1886 года рождения, арестован за грабежи и убийство второго января нынешнего, 1912 года. Осужден к четырнадцати годам каторги. В настоящее время находится в Орловской губернской тюрьме.
Соколов удивленно поднял бровь:
– Повтори: когда арестован?
– Второго января 1912 года.
Сыщик повернулся к Хрулеву:
– Степан Степанович, у тебя в этих формулярах ошибок не бывает? Точно ли второго января?
– Наверное! Но вы можете уточнить.
– Тогда позволь воспользоваться твоим телефонным аппаратом. – Соколов повертел рычаг – вызов станции, снял трубку: – Барышня, дайте мне номер 12–01.
Тут же послышался ответ:
– Соединяю с Центральной пересыльной тюрьмой.
Хрипловатый голос, в котором Соколов сразу же узнал давнего знакомца – начальника тюрьмы Колченко, ответил:
– Слушаю!
– Николай Федорович, у тебя содержался арестант Леонид Кораблев. Скажи-ка, он когда поступил к тебе?
– Одну минуту, документы открою. – В трубке раздалось шуршание бумаги. – Аполлинарий Николаевич, этот самый Кораблев был доставлен второго января 1912 года в четыре часа пятьдесят минут пополудни.
– Так, говоришь, второго января? – Насмешливо добавил: – Николай Федорович, ты меня сегодня порадовал.
– Чем, Аполлинарий Николаевич?
– Алкоголем от тебя не пахло.
Начальник тюрьмы вздохнул:
– Чем телефон и хорош. Но нас тоже понимать следует. У нас, как у могильщиков, без выпивки нельзя – нервы лопнут. Мы ведь, между прочим, тоже люди… Чужие страдания нас за душу порой берут.
Закончив телефонный разговор, сыщик сказал Хрулеву:
– Напиши отношение, чтобы мне разрешили встречу с Кораблевым. Интересно, как он мог похитить икону, если уже четыре дня находился под стражей?
Начальник тюремного ведомства на сей раз безропотно повиновался – протянул разрешение, хотя это можно было делать лишь с разрешения прокурора.
…Через два часа Соколов садился в железнодорожный вагон.
Арестантские фантазии
В Орле Соколов пробыл совсем недолго. Была глухая ночь, но он разбудил дежурного офицера:
– Срочно доставь арестанта Кораблева в камеру следователя.
Офицер, молоденький подпрапорщик, угодливо улыбнулся:
– Вовремя вы, господин полковник, спохватились! А то ведь Кораблева послезавтра этапом на Сахалин отправляем. То-то он все твердил: я, дескать, в дружбе со всем московским начальством. Меня, дескать, сам губернатор пивом и бутербродами угощает.
– Да врет он все!
Минут через пять явился невысокий, в тюремной робе молодой мужик с плутовскими цыганскими глазами, с лицом серого цвета, который бывает у всех, кто долго сидит в тюрьме, с длинными обезьяньими руками. Он хитро посмотрел на Соколова:
– Неужто и впрямь из Москвы за мной прибыли? А зачем отправляли? Коли слушали б меня, дело давно бы сделали… – затараторил арестант.
Соколов приказал:
– Сядь на стул. Ты украл чудотворную икону в Казани?
– Я самый. Денег дадите и на Сахалин обещаете не отправлять, так и передадут вам.
– Расскажи подробности преступления. Как проник в церковь, где висела чудотворная?
Кораблев завел глаза к потолку, заученным тоном начал:
– Это церковь женского монастыря, в семнадцати верстах от города Казани. Происшествие случилось как раз на второй день после Крещения. Когда закончилась служба, батюшка вышел из алтаря, я, того, прошмыгнул в этот самый алтарь, спрятался. Никто меня и не трехнулся. А утром рано пришел сторож, стал печь топить, двери оставил незапертыми, ну, я и дунул в них. А икону уже снял. Приехал в Москву, а меня тут и замели. По другому делу. Про икону я добровольно признался, учтите. Заплатите мне, я ее открою…
Соколов покачал головой:
– Какой же ты отпетый негодяй! Столько времени водил за нос занятых людей. Прикажу, чтобы на тебя двойные кандалы надели, а до самой отправки станут в карцере держать на воде. – Нажал на кнопку звонка. Вбежал надзиратель. – Отправь Кораблева в карцер, а про кандалы сам прикажу подпрапорщику…