С Иринкой мы были знакомы лет с семи. Вместе пошли в первый класс, вместе гуляли после уроков, вместе делали домашнее задание. Да и жили рядом – в соседних подъездах обычной пятиэтажной хрущевки. Друг про друга, казалось, знали все… Но мне и в голову не приходило, что ее мать Наталья Ивановна, ей не родная. Узнала я об этом только на похоронах, когда мы с Иришкой остались вдвоем, чтобы убрать квартиру после многочисленных посетителей, пришедших проститься с замечательной женщиной.
Однако подруга с мытьем полов не спешила, достала потрепанный альбом и начала показывать мне фотографии, где они всегда были с мамой вдвоем – вот тетя Наташа провожает ее в школу, вот ведет в музыкальный кружок, вот они на рынке купили здоровенную тыкву, за которой Ирку и не видать почти…
– Постой, – остановила я поток воспоминаний. – Я не вижу здесь твоих детских фотографий! Ни дня рождения, ни садика.
– А мама мне родной теткой приходится. Она меня забрала к себе после смерти родителей, когда мне уже шесть исполнилось. – Ирка погрустнела, на глаза вновь навернулись слезы. – Я свое детство не хочу вспоминать, только оно все не забывается. Иногда перед сном лежу в кровати, и вдруг ледяная дрожь проберет, мурашки по рукам забегают. – Ирка и сейчас поежилась.
– А ты мне ничего про это не рассказывала. – упрекнула я ее. Она лишь пожала плечами. – Давай, колись, что там у вас произошло.
Ирина налила две чашки крепкого чая и, немного помолчав, начала говорить:
– Родная моя мать, Светлана Ивановна, поссорилась с родителями и уехала в деревню с молодым мужем, моим отцом, которого бабка с дедом не приняли и не поняли. Он из секты какой-то был, потому со своей родней молодожены связи не поддерживали, не хотели пересудов и упреков.
Отец запер мать с только что родившейся дочерью, мной то есть, в доме. Соответственно и порядки установил суровые. Но молодая жена не перечила мужу. Она во всем следовала за ним и поддерживала его веру.
А вера их была ужасна. Родители постоянно, сколько себя помню, говорили о смерти, как об освобождении. За любую провинность начиналось самобичевание, чтобы смыть с себя грехи.
И меня стали воспитывать в тех же идеалах. Я тогда совсем кроха была, потому и думать не могла, что есть другая жизнь, отличная от нашего узкого мирка. Людей я практически не видела, только пастора нашего да послушников некоторых. Но они особо не общались со мной – поприветствуют кивком головы и начинают с родителями беседы вести, а я тихонько рядышком сидела или во дворе с щепками от поленницы играла. Еще соседка – бабушка Матрена иногда захаживала к нам в гости, приносила то молока от своей коровы, то муки или крупы какой мешочек. Отец дары принимал, но женщину все равно не жаловал, называл ее проклятой бабой, уж и не знаю почему. А Матрена добрая была, то пряник мне сунет тайком, пока отец не видит, то конфетку какую, то яблочко. Отец нам с матерью таких вольностей не позволял, говорил, что так нас бог любить перестанет и не видать нам царствия небесного. Кроме хлеба и воды, мы иногда ели картошку, а один раз на новый год, мне тогда уже 5 лет исполнилось, подарили целый пакет с мандаринами. Я, как сейчас, помню, думала что это свечки такие новые, я их как мячики по полу катала, других игрушек у меня отродясь не было. До сих пор не выходит из головы тот восхитительный аромат. А вот вкус не запомнила. Может и не удалось мне их попробовать, не знаю.