000
ОтложитьЧитал
XXХІІІ
Суббота 15-го августа. Море по-прежнему спокойно и однообразно. Ни какой земли не видно. Горизонт представляется очень-очень далеким.
Голова моя еще тяжела после бреда.
Но дядюшка не бредил, а тем не менее мрачен. Он осматривает в подзорную трубку окружающее нас пространство и с досадой скрещивает руки на груди.
Я начинаю замечать, что почтенный профессор Лиденброк опять становится прежним нетерпеливым, буйным человеком и аккуратно записываю этот факт в журнал.
Только страдания и опасности, постигшие меня, могли выжать из него искру человеколюбия, но как только они миновали, профессорская натура опять взяла верх.
А впрочем, к чему же сердиться и обижаться? Ведь путешествие свое мы совершаем при самых благоприятных обстоятельствах. Плот наш летит вперед с замечательной быстротой.
– Дядюшка! вас, кажется, что-то беспокоит? – спрашиваю я, видя, что он то и дело приставляет подзорную трубу к глазам.
– Беспокоит? Нет, ни чуть.
– Так вы теряете терпенье, дядюшка, вы…
– Еще бы не терять терпенья!
– Мы однако подвигаемся ведь очень быстро.
– Э! поди ты со своим «быстро»! быстрота-то не малая, да море-то чересчур велико!
Я вспоминаю, что профессор полагал длину подземного моря лье в тридцать или около того. Мы проплыли по крайней мере втрое больше, а берега все еще не обозначались.
– Это черт знает, что такое! – вскрикивает дядюшка. Это ни что не похоже! Мы не спускаемся, – совсем не спускаемся! Это потерянное время, а я сюда не затем пришел, чтобы мне покататься в лодке по пруду!
– Каков! – думаю я. – Каков дядюшка! Он величает эту переправу катаньем на лодке! Он величает это море прудом!
– Но, дядюшка, – говорю я вслух, – если мы до сих пор следовали по пути Сакнуссема…
– В этом то и вопрос! В этом то и вопрос – следуем ли мы по пути Сакнуссема? Встретил ли Сакнуссем это море? Переправлялся ли он через него? Ручей, за которым мы шли следом, не сбил ли нас с настоящей дороги?
– Во всяком случае, нельзя жалеть о том, что мы сюда попали. Что за зрелище!
– Теперь не до зрелища, Аксель: я поставил себе цель – и я хочу этой цели достигнуть! А ты все о «зрелище». Бог с ним совсем! Не говори мне, пожалуйста; ни о каких зрелищах!
Я принимаю это к сведению и предоставляю профессору грызть ногти, сколько его душе угодно.
В шесть часов вечера Ганс преаккуратно требует условную недельную плату и следующие ему три рейхсталера отсчитаны.
Воскресенье 16-го августа. Ничего решительно нового. Погода стоит та же. Ветер начинает слегка свежеть.
Я, как только просыпаюсь, сейчас же проверяю силу света. Я все опасаюсь, чтобы электрическое явление не исчезло.
Однако все пока обходится благополучно. Тень плота как нельзя отчетливее рисуется на поверхности волн.
Это море, кажется, без конца! Оно, надо полагать, пошире Средиземного, а пожалуй, что и пошире Атлантического.
Что ж! очень может быть.
Дядюшка несколько раз принимается его измерять. Он привязывает самый грузный тяжелый лом к концу веревки и развертывает эту веревку на двести сажен.
Дна не достает!
Мы с великим трудом вытягиваем свой лот.
Ганс обращает мое внимание на этот вытащенный лот: на нем заметны следы, какие-то следы, какие-то отпечатки… Да! на нем заметны следы! этот кусок железа словно был сжат между двумя твердыми телами.
Я гляжу на Ганса вопросительно.
– Tander! – говорит Ганс.
Я не понимаю этого слова и обращаюсь к дядюшке за объяснением.
Но дядюшка погружен в глубокие размышления, мне кажется не деликатным его беспокоить, и я снова обращаюсь к исландцу.
Он несколько открывает и закрывает, щелкая зубами, рот и этими жестами поясняет мне непонятное слово.
– Зубы! – вскрикиваю я с изумлением. – Зубы!
Да, это следы зубов! Да, это чьи-то зубы врезались в железо!
Каковы же должны быть челюсти, в которых подобные зубы сидят!
Не движется ли в глубине этих таинственных вод какое-нибудь допотопное чудовище алчнее акулы, страшнее кита?
Я не мог оторвать глаз от следа этих зубов.
Уж не брежу ли я опять?
Я волнуюсь целый день, но наконец усталость берет свое и я засыпаю.
Понедельник 17-го августа. Я все стараюсь припомнить инстинкты допотопных животных вторичной эпохи, которые появились после моллюсков, ракообразных и рыб и предшествовали появлению млекопитающих на земном шаре.
Тогда мир принадлежал пресмыкающимся. Чудовища эти тогда властвовали безраздельно над юрскими морями.
Природа одарила их самою полною организациею. Что за гигантское сложение! Что за необычайная сила! Теперешние ящерицы, теперешние самые страшные аллигаторы и крокодилы только слабое подражание своим предкам первобытных веков.
Я вздрагиваю при воспоминании об этих чудовищах. Ни один глаз человеческий не видал их живыми. Они появились на земле за тысячи веков до человека, но их ископаемые кости позволили анатомически воспроизвести их и узнать их колоссальные размеры и сложение.
Кости эти были найдены в глинистой извести, которую англичане называют черным мергелем.
Я видел в музее, в Гамбурге, скелет одной ящерицы длиною в тридцать футов. Неужто мне придется стать лицом к лицу с живыми представителями допотопного мира?
Нет, это немыслимо!
Однако следы могучих зубов отпечатлены на железе, и я распознаю, что зубы эти имеют коническую форму, как у крокодилов.
Я с ужасом обращаю глаза на море. Я боюсь, я жду каждую минуту появления какого-нибудь ужасного обитателя вод.
Полагаю, что профессор Лиденброк разделяет мои опасения, или, если не опасения, то по крайней мере предположения. Осмотрев железо, закушенное неизвестным чудищем, он бросает взгляд на море.
– Черт побери мысль измерять это море! – думаю я про себя. – Мы, верно, потревожили какого-нибудь морского лешего и, чего доброго, он теперь вдруг выскочит и отблагодарит нас за усердие к науке по-свойски!
Я бросаю взгляд на наше оружие, удостоверяюсь, в исправности ли оно.
Дядюшка это замечает и одобряет меня жестом.
На поверхности вод обнаруживается некоторое волнение. Это некоторое волнение указывает на другое, более сильное, в нижних слоях. Опасность близка. Надо быть настороже.
Вторник 18-го августа. Наступает вечер, или, говоря точнее, время, когда нас начинает клонить сон, потому что на этом море нет ночи и неизменный, постоянный свет страшно утомляет наши глаза, словно мы плывем под ослепительными лучами арктических морей.
Ганс стоит у руля. Я засыпаю.
Спустя часа два меня вдруг пробуждает сильнейший толчок.
Плот наш приподнят на воде с неимоверною силою и отброшен сажень на двадцать в сторону.
– Что такое? – вскрикивает дядюшка. – Что такое?
Ганс указывает на черную массу, то поднимающуюся, то опускающуюся в двухстах саженях от нас.
Я смотрю и вскрикиваю:
– Колоссальная морская свинья!
– Да! – вскрикивает дядюшка, – да! А вот морская ящерица! Каковы размеры! каковы размеры!
– А вот крокодил! Что за чудовище! поглядите-ка, челюсть-то, челюсть-то! Каков ряд зубов! Ах, вот он юркнул! исчез!
– Кит! кит! – кричит профессор. Я вижу черт знает какие плавники! – Смотри, как он гонит воздух и воду дыхалами!
Действительно, два столба воды поднимаются на значительную высоту над морем.
Мы поражены, испуганы. Перед нами целое стадо морских чудовищ. Размеры их невероятные. Самый мелкий из них мог бы одним зубом перехватить наш плот.
Ганс старается направить наше утлое суденышко по ветру, чтобы поскорее убраться от опасного соседства, но замечаем, что и на другой стороне не благополучно – там лезет черепаха в сорок футов шириною и змея, длиною во сто, высовывает из под воды свою страшную голову.
Бежать невозможно. Чудовища приближаются. Они кружатся вокруг плота и кружатся со скоростью, не уступающею скорости экстренного поезда железной дороги. Вокруг плота образуются концентрические круги. Я беру карабин. Но какая пуля прошибет чешую, покрывающую их тела?
Мы немеем от ужаса.
Чудовища все приближаются. С одной стороны крокодил, с другой змея. Остальное стадо исчезло.
Я хочу стрелять, но Ганс меня останавливает.
Оба чудовища проплывают в пятидесяти шагах от нас, кидаются друг на друга; их бешенство мешает им заметить наше присутствие.
Битва завязывается в сотне шагах от плота. Мы отлично можем наблюдать за обоими чудовищами.
Но вот беда: кажется, и остальная братия намеревается принять участие в схватке. Морская свинья, кита, ящерица, черепаха, снова показываются из воды.
Я указываю на них Гансу. Он отрицательно качает головою.
– Тvа, – говорит он.
– Что? два? Дядюшка, он уверяет, что два только чудовища…
– Он совершенно прав, – отвечает мне дядя, не отнимая от глаз подзорной трубы.
– Прав?
– Да. Смотри: у одного чудовища морда морской свиньи, голова ящерицы, зубы крокодила. Все это ввело нас в заблуждение. Знаешь, что это за зверь? Это самое опасное из допотопных пресмыкающихся – ихтиозавр!
– А другое?
– Другое – змея, с черепашьей чешуею, первый враг ихтиозавра – плезиозавр.
Ганс точно прав. Только два чудовища дерутся, остальные показались и исчезли.
Вот они, страшные пресмыкающиеся первобытных океанов. Вот кровавый глаз ихтиозавра, – он величиной с человеческую голову. Природа наделила его таким сильным оптическим аппаратом, что он переносит давление слоев воды в самых больших глубинах. Его очень основательно назвали китом пресмыкающихся, потому что он обладает такою же быстротою и таким же ростом. Длиной он не меньше ста футов. Я могу судить и о его величине, когда он поднимает над волнами вертикальные плавательные перья своего хвоста. Что за громадная у него челюсть! Натуралисты насчитывают в ней не меньше ста восьмидесяти зубов.
Плезиозавр, змея с цилиндрическим туловищем, с коротким хвостом, с лапами, расположенными в виде весла. Все тело этой змеи сплошь покрыто чешуею, а шея гибкая, как у лебедя, поднимается над волнами на тридцать футов.
Чудовища нападают друг на друга с несказанным бешенством. Они вздымают целые водяные горы. Мы раз двадцать рискуем опрокинуться. Раздается сильный, страшный свист. Оба чудовища сцепились и словно слились вместе.
Проходит час, проходит другой. Борьба все продолжается с той же яростью. Сражающиеся то приближаются к плоту, то от него удаляются. Мы не двигаемся, нацелились и при первой опасности готовы стрелять.
Вдруг чудовища исчезают. Проходит несколько минут. Верно, бой окончился в морской пучине.
Вдруг из воды показывается громадная голова плезиозавра. Страшилище смертельно ранено. Я уже не вижу его черепа, только длинная шея высовывается, приподнимается, наклоняется, полосует волны, как какой-нибудь громадный кнут, и свертывается, как разорванный червь. Вода кипит и взбрасывается на далекое расстояние. Брызги просто ослепляют нас. Но скоро агония страшилища приходит к концу, движения его ослабевают, конвульсии прекращаются и чудовищный обрубок вытягивается на успокоившихся волнах.
Воротится ихтиозавр на поверхность моря, или скроется в своей подводной пещере?
XXXIV
Середа 19-го августа. На наше счастье поднимается очень сильный ветер и быстро уносит нас от театра битвы. Ганс стоит у руля, а дядюшка все нетерпеливо созерцает море. Путешествие наше ничем больше не прерывается.
Четверг 20-го августа. Ветер с севера – северо-востока. Температура жаркая. Мы идем со скоростью трех с половиною лье в час.
Около полудня раздается очень отдаленный шум. Я записываю этот факт, но объяснить его себе не могу. Это не то какой-то рев, не то ропот.
– Верно, есть где-нибудь вдали утес, или островок, о который разбиваются морские волны, – говорит дядюшка.
Ганс влезает на самую верхушку мачты, но ни утеса, ни островка не видит.
Проходит три часа. Шум все слышится. Он очень похож на шум отдаленного водопада.
– Дядюшка, это что-то вроде водопада, – говорю я. – Как вы думаете?
Но дядюшка покачивает головой. Он не согласен.
Я, между тем, убежден, что не ошибаюсь.
Уж не летим ли мы в какой-нибудь каскад, который швырнет нас в пропасть?
Почтенный профессор Лиденброк, большой охотник до вертикальных линий, и ему этот способ нисхождение, может, нравится, но мне, его племяннику, он вовсе не по вкусу.
Как бы то ни было, а недалеко, всего в каких-нибудь двух милях от нас, непременно происходит какое-нибудь явление, сопровождаемое шумом, потому что шум этот раздается все сильнее и сильнее.
Что это творится? И где творится, – на небе или на океане?
Я пристально гляжу на висящие в воздухе пары и стараюсь измерить их глубину. Небо спокойно; облака кажутся неподвижными и теряются в сильных лучах света.
Я смотрю на горизонт; он совершенно чист.
Если этот шум происходит от водопада, если все это море стремится во внутренний бассейн, то течение должно делаться быстрее и усиливающаяся быстрота может служить мерилом угрожающей опасности.
Я наблюдаю течение. Оно совершенно ничтожно. Брошенная мною пустая бутылка остается за нами.
Около четырех часов, Ганс встает и опять влезает на верхушку мачты. Отсюда он внимательно обозревает горизонт. Он что-то завидел. Лицо его не выражает удивления, но глаза останавливаются на одной точке.
– Он что-то видит, – говорит дядюшка.
– Да, кажется, видит.
Ганс спускается, протягивает руку по направлению к югу и говорит:
– Der nere.
– Там! – переводит дядюшка.
Он схватывает подзорную трубу и с минуту пристально вглядывается.
Эта минута кажется мне целым веком.
Наконец, он вскрикивает:
– Да! Да!
– Что вы видите?
– Громадный столб воды! Он снопом поднимается вверх.
– Опять какое-нибудь морское чудовище?
– Очень может быть!
– Так повернем к западу! Ведь мы не знаем, какая опасность может предстоять. С этими допотопными зверями шутить нельзя!
– Хорошо, повернем. А впрочем, знаешь что? будь, что будет, – пойдем навстречу!
Я гляжу на Ганса. Ганс правит рулем со своею обычною невозмутимостью.
Если мы на таком расстоянии замечаем такой столб воды, выбрасываемый чудовищем, то чудовище это должно быть ужасающих размеров. Следовало бы бежать, но мы ведь пришли сюда не с тем, чтобы бегать.
Мы идем вперед, на встречу. Чем ближе мы подходим, тем столб увеличивается. Какое чудовище может поглотить столько воды, а потом извергать ее непрерывно?
В 8 часов вечера мы были от неизвестного страшилища на расстоянии двух льё. Черноватое, громадное, холмистое тело протягивается на море, как остров.
Творец небесный! неужто я не ошибаюсь, неужто длина его превосходит тысячу сажень? Что же это за животное? О нем не подозревали ни Блюменбах, ни Кювье.
Чудовище неподвижно; оно словно дремлет. Глядя на него, кажется, что волны не в силах его приподнять, а только омывают его, как какую-нибудь громадную скалу. Водяной столб, им выбрасываемый, доходит до высоты 506 футов и ниспадает дождем с оглушительным шумом.
Мы, как безумные, летим к этой страшной массе, которую едва ли могла бы насытить целая сотня китов.
Я прихожу в ужас. Я не хочу идти дальше. Я готов перерезать веревку и паруса. Я обращаюсь к дядюшке, но он мне не отвечает, не обращает на меня внимания.
Вдруг Ганс встает и, указывая на страшную массу, говорит:
– Holme!
– Остров! – вскрикивает дядюшка.
Я повторяю:
– Остров!
И с недоверием пожимаю плечами.
. – Да, да, да! – вскрикивает дядюшка, – остров, несомненно, остров!
– Как остров, дядюшка? А водяной-то столб.
– Geuser, – говорит Ганс.
– Да, гейзер! – повторяет дядя. – Такой самый, как знаменитый горячий ключ у подошвы Геклы!
Я все-таки не хочу верить. Как же это ошибиться так грубо, – принять остров за морское чудовище!
По мере того, как мы приближаемся, размеры водяного столба становятся грандиознее. Остров этот до невероятности похож на колоссальное китообразное животное, голова которого высовывается сажень на 10 над волнами. Гейзер величественно выходит из верхней части головы. На исландском языке слово гейзер означает – бешенство, и здесь это слово очень кстати. По временам раздаются глухие раскаты, и чудовищный водоем взлетает до первого слоя облаков.
Ключ этот шумит и брызжет одиноко; около него нет ни клубящегося дыма, ни других горячих источников; вся вулканическая сила сосредоточивается в нем одном. Лучи электрического света проникают в сверкающий ослепительный столб и каждая капля окрашивается радужными цветами.
– Причалим, причалим! – вскрикивает дядюшка.
Но прежде надо поосторожнее объехать водяной смерч, иначе он немедленно потопит наш плот.
Ганс очень ловко маневрирует и причаливает к другой стороне острова. Я соскакиваю на скалу, дядюшка следует за мною, а Ганс остается на своем месте, у руля.
Вечно невозмутимый Ганс и теперь сохраняет свое хладнокровие.
Мы ступаем по граниту, который перемешан с кремнистым туфом; почва дрожит под нашими ногами, точно стенки нагретого парового котла. Идти очень трудно, потому что почва жжет ноги. Мы добираемся до маленького центрального бассейна, откуда бьет струя. Я погружаю в кипящую воду термометр, и он показывает 163°.
Вода эта непременно вырывается из какой-нибудь пламенеющей среды. Это противоречит теории почтеннейшего дядюшки и профессора. Я не могу утерпеть и ему это выражаю.
– Да где же тут противоречие? – спрашивает он.
– Если вы его не видите, – отвечаю я, – так может, его и нет.
Я вынужден сознаться, что до сих пор обстоятельства удивительно благоприятствовали нашему путешествию, но все-таки очевидно, что когда-нибудь мы достигнем тех стран, где центральный жар доходит до высшей степени и превышает все градусы термометра.
– Это непременно так будет, – говорю я.
– Неужто будет? – отвечает упрямый дядюшка. – Увидим!
Он окрещивает вулканический остров моим именем и подает сигнал к отплытию.
Я еще несколько минут не могу оторвать глаз от гейзера. Струя его выбрасывается неровно, порывисто, то с меньшею, то с большею силою; это надо приписать изменяющемуся давлению паров в его резервуаре.
Мы объезжаем очень крутые южные берега острова и удаляемся от него.
Ганс воспользовался этой остановкой и привел плот в отличный порядок.
Прежде чем потерять из виду остров, я вычисляю пройденное расстояние и записываю это в журнал.
Мы прошли 270 морских льё от гавани Гретхен и находимся в 620 льё от Исландии, под Англией.