Истинный король

Наши беды здесь связаны с еще большими опасностями в других местах, в мирах, которых мы никогда не видели и не увидим, разве что во сне.

Ги Гэвриэл Кей «Тигана»

Вместо пролога

или как Магнус Максимус не стал императором

– А что, надо было? – недовольно вопросил имперский полководец. – Не очень-то и хотелось, знаешь ли. Осточертел мне и Рим, и вся Италия. Вот хоть ты скажи, как там тебя – Беркут?

– Кречет, с твоего позволения.

– Беркут, Кречет – главное, что не дятел… Не, старик, вот ты вроде бы жизнь повидал больше моего, вот скажи на милость, зачем люди взбираются на трон?

– Не знаю, – пожал плечами старик, назвавшийся Кречетом.

– О! – Максен торжественно направил указательный палец куда-то в сторону, желая указать ввысь в традиционном жесте «небесам ведомо, как же ты прав», но на деле усиленно тыча ногтем в нос собеседнику. Последний, впрочем, успел уклониться и не обиделся. – Не знаешь. Так ведь и никто не знает! Хошь, у самого Теодозия попытаем? У кесаря нашего августейшего, чтоб на него Митра трясучку сирийскую наслал. Вот прям так к нему придем и спросим: а с чего это ты, Теодозий, вдруг в кесари подался? Не ответит ведь. Умрет, а не ответит. Или мне голову снимет. – Максен немного подумал, в чем ему весьма помогли остатки испанского вина, и добавил: – Не, натурально снимет. Он любопытных ой как не жалует.

Несмотря на количество выпитого, язык у имперца почти не заплетался. Попытайся Максен встать, вино сыграло бы с его ногами дурную шутку, однако он был слишком опытен для такого безрассудного поступка. Пить – это пожалуйста, голову вино только освежает, слова с языка сходят легко и без запинок, а если не хочешь говорить чего – так и не говори. Вино смачивает язык, но не тянет за него. Вот бегать и прыгать после доброй порции вина лучше поостеречься: предки ведь, когда вино изобретали, его предназначали для услады желудка и удовольствия – а какое, спрашивается, удовольствие, едва выпив да откушав, бегать-прыгать-кувыркаться и нестись сломя голову на все четыре стороны? Потому-то вино и связывает ноги, чтобы не вздумалось какому невежде счесть себя умнее предков. А кому так уж хочется атлетических упражнений, пускай эль пьет или пиво. Бегать они не слишком мешают, зато связывают язык. То есть на самом-то деле они его развязывают, причем так развязывают, что поутру человек ползает, вывернувшись наизнанку, и пытается засунуть обратно и язык, и то, что с него вечером слетало. Язык обычно на место возвращается, но слова, разумеется, нет. Именно поэтому в просвещенной Pax Romana употребляли в основном вино, хотя знали и другие напитки, что согревали сердце и радовали душу. В Империи понимали цену не вовремя сказанного слова и не стремились ее платить.

Судя по всему, понимал эту цену и мудрый Кречет, даром что принадлежал к варварскому племени гэлов. Все варвары насчет выпить совсем не дураки, что цивилизованные предки имперцев усвоили давно и прочно, но в силу своих варварских предрассудков они обычно хлестали лишь свое варварское пойло – эль, пиво, брагу, медовуху и другие варева да настои, для цивилизованного желудка подобные крысиному яду. Вина же упомянутые варвары не то чтобы не пили вовсе, но находили его пресным и безвкусным. Или наоборот, чересчур сладким и приторным. Варвары, одно слово.

Максену, впрочем, попался на удивление утонченный собутыльник, с первого глотка оценивший хорошее испанское вино. Оценивали они оное вино не слишком долго, поскольку вина и было-то – небольшой бочонок. Зато под вино и разговор получился вполне пристойный, он не утомлял высокими материями и не отягощал излишними размышлениями о судьбах мира.

А Максену не хотелось ни размышлять, ни говорить о высоком.

– Вот меня хоть взять, – молвил он. – Всю Иберию, Дакию и Тракию от края до края не раз прошел, в пехоте и в кавалерии. Легионы меня знали и я их знал. Считай, вместо детей мне были. Звание выслужить много кому удавалось, особенно если чуть повезло с родней. А вот войска не всем подчинялись с охотой.

– Так в чем же дело? – спросил Кречет.

– Да в том, что мне императорские почести даром не нужны, а Теодозий не верил. Флавий ведь, у них у всех со времен Домитиана на этом пунктик. И восстания преторианцев боятся пуще чумы, и положиться на преторианские когорты не могут, если вдруг однажды легионы захотят посадить на трон «солдатского императора». Чуть кто из полководцев начинает выдвигаться, за ним сразу орава шпионов-наушников начинает бродить. Каждое слово ловят и на таблички записывают, да не абы как, а с подковырками… Солдаты тебя уважают и любят – ага, значит, готовишь переворот и заручаешься поддержкой действующей армии…

Старик искоса посмотрел на беглого римлянина. Узкий профиль Теодозия ему доводилось видеть на имперских денариях. Доводилось и на профили предыдущих владык Pax Mediterrania глядеть, на подобных же монетах: гэлы сами не чеканили денег и мерили золото и серебро на вес, но по Галлии давно ходили монеты Империи, завезенные купцами с юга. Совсем нетрудно было вообразить новенький серебряный денарий с римскими письменами Magnus Maximus и профилем Максена.

– Вот и он вообразил, – вздохнул имперец. – И намекнул, что негоже так. Доходчиво намекнул. Тут уж или действительно войска подымай, или давай деру во все лопатки.

– А ты мог поднять войска?

– Наверное. Я ведь тебе сказал, меня в легионах знали очень хорошо. Было кому поддержать. И когда солдатский император займет трон и удержится на нем первые несколько лет, после никто ему не будет пенять на знатность фамилии…

– Но тогда…

– Объяснил ведь, кажется! Осточертело мне все. В отставку хотел подать, уехал бы к себе в поместье в Калатраве, женился… – Максен тоскливо посмотрел на пустой бочонок. – Эх, раньше умным надо было быть! Не сидел бы сейчас в этой Лагрии…

– Ллогрис.

– Один хрен…

Бывший полководец и триумфатор Магнус Максимус, которого наемники-гэлы уважительно прозвали Максен Вледикс, то есть Максен Великий, устало смежил веки. Через несколько мгновений до Кречета донесся тихий храп римлянина.

– Хорошо ты умеешь притворяться, Максен, – с одобрением проворчал старик. – Не хуже ваших кесарей. Правду говорил, святую правду и ничего кроме правды, – а самого-то главного так и не рассказал…

Что Кречет понимал под «главным», ведал лишь он сам.

Да еще, возможно, помянутый римлянином Митра, бог легионов, но не знати, – ибо последняя полных три четверти века как начала поклоняться богу своих рабов – Белому Христу. Распятый и воскресший триста пятьдесят лет назад где-то на восточном берегу Срединного моря, этот бог не терпел рядом с собой других небожителей.

Во всяком случае, так теперь твердили его жрецы, чье прикосновение обращало узурпатора-захватчика – в законного владыку, благословенного небесами. Максен мог при поддержке легионеров сместить Теодозия, но чтобы занять трон Империи, солдатскому императору пришлось бы отречься от своей солдатской веры и стать христианином, по крайней мере внешне. А Магнус Максимус не напрасно был любимцем легионов, причем не столько знатных и родовитых командиров, сколько простых вояк. Они действительно были семьей Максена, слово его никогда не расходилось с делом. Редко среди высшего сословия Империи попадались люди, которые отрицали притворство и лицемерие не только своими речами, однако Максен был одним из них.

Максен Вледикс, Максен Великий, некоронованный король Ллогрис в очень недалеком будущем…

Кречет мог бы сказать, что трон подарит Максену судьба, но слова «подарит» по отношению к судьбе он предпочитал не употреблять. Поскольку лучше многих ведал, кому и во сколько такие подарки обходятся.

Важно, однако, другое. Максен сядет на престол и править будет лучше, чем все прежние князья-риксы Ллогрис, это друид мог прочесть уже теперь, но важно опять-таки не это.

Важен приемный сын одного из союзников Максена, Килох по прозванию Свинопас, без задней мысли считающий себя сыном вояки Аэрона, того самого, что проложил себе дорогу на небеса несравненным боевым искусством. Важно, что Килох будет землю грызть, только бы доказать свое божественное происхождение, и докажет, когда сам Ильмаринен закроет перед ним двери кузницы, где куется оружие для небожителей и – реже – земных героев. Важно, что в молодости Килох будет верным сторонником Максена, потом уйдет собственной дорогой, а под конец жизни вторгнется в Ллогрис во главе лихого отряда и сложит из голов клановых вождей курган в человеческий рост. И одни будут думать, что его после этого подвига тоже взяли живьем на небо, другие поверят, что Килоху явился звездный мост и герой ушел по нему на волшебный Авалон, третьи начнут уверять, что мост этот под Килохом растаял, ибо герой преступил наложенные на него запреты-геасы… Самого Килоха, разумеется, спросить уже не смогут.

К счастью для Максена, он к тому времени давно будет покоиться в Гарре, около Хоровода Каменных Великанов, и не увидит, во что превратит страну очередной великий герой. На мгновение Кречет позавидовал римлянину; сам он был обречен наблюдать за этим дважды, сперва звездным зрением ведуна-провидца, потом как обычный человек. Потому что час его собственной смерти к тому времени еще не настанет…

Сон Максена

(легенда, не вошедшая в каноническое собрание сказаний Галлии)

 
Тот, кто на троне сидит истуканом,
Вскорости будет забыт.
Тот, кто войска ведет в дальние страны,
Будет бесславно убит.
Тот, кто покорен традициям старым,
В прах перед ними падет.
Тот, кто минувшее видит кошмаром,
В розовых грезах сгниет.
 
 
Тем, кто чурается умных советов,
Разум уже ни к чему.
Тем, кто повсюду взыскует ответа,
Двери открыты во тьму.
Тем, кто пророчествам верует слепо,
Счастья вовеки не знать.
Тем, кто смеется в разоренных склепах,
Вскоре придется стонать.
 
 
Та, кто забыта, закрыта, зарыта,
Снова вернется назад.
Та, кто в гранитные врезана плиты,
Сбросит постылый наряд.
Та, кто таится в глухих коридорах,
Выйдет однажды на свет.
Та, кто словес выплетает узоры,
Не перепишет Завет.
 
 
То, что не помнят и не вспоминают,
Вспомнит само и придет.
То, что на древе судьбы распинают,
Судьбы чужие распнет.
То, что считалось исполненным силы,
Рухнет под грузом вины.
То, что опорою было для мира,
Вспыхнет пожаром войны…
 

История первая
или Как Утер Пендрагон прокатился на драконе

– Проклятье, маг! Я люблю ее!

– Верю, – поднял руки старик. – Верю, Утер. Но при чем тут я?

– Ты можешь мне помочь.

– Как? Ты же объявил Горлису войну, Озерный край и Ллогрис теперь на ножах. Жену свою Горлис отослал в Каэр Банног и выставил охрану; озеро невелико, сильному человеку переплыть труда не составит – но незаметно сделать это не выйдет. Замок стар и не укреплен как следует, только взять его совсем уж без шума у тебя тем более не получится.

– Сам знаю, Кречет. Военные советники у меня есть, ты для другого призван. Разыщи способ, как мне добраться до Игрен, а уж я в долгу не останусь.

Старик что-то проворчал. В долгу он не останется… нет, обычно слово свое Утер держал, но памятью обладал поистине королевской. То есть помнил только то, что хотел помнить.

В иное время Кречет, обратись к нему кто с такой просьбой, послал бы куда подальше любого просителя – рикса, ард-рикса или даже воскресшего имперского кесаря. Пару лет назад Утер уже получил от ворот поворот (тогда он не Игрен хотел заполучить, но для Кречета особой разницы не было). Теперь правитель Ллогрис вновь пришел на поклон к могущественному магу… и в этот раз, хотя обстоятельства делали просьбу куда сложнее и опаснее, Кречет должен был согласиться. Имелись у него свои на то причины.

Такое сочетание звезд случайным быть не могло. Старику недоставало былых дней, когда волшебники, по-своему истолковав небесные знамения, избрали бы себе по одному из участников грядущего противостояния и обратили их в свои фигуры на игровой доске, каковую для Высших Сил представлял весь мир, а обладатели силы (которые колдуны, кудесники и чародеи) довольствовались его уголком… Увы – радостные дни его детства и молодости миновали бесповоротно, нынешние маги такими играми почти не балуются. Брезгуют, видите ли.

Тем не менее, Кречет ДОЛЖЕН был помочь Утеру Пендрагону заполучить в постель Игрен, жену Горлиса, рикса Озерного края.

Сто лет назад имперский полководец Максен Вледикс встал во главе войска Ллогрис, после чего Лионесс, Лохланн, Иль и Солонь присягнули ему на верность. Ард-риксом Максен себя не провозгласил, однако был на пол-волоска от этого. Потомки Максена также не претендовали на высокий титул, но покоренные земли держали обычными методами: порой грозили кнутом и с постоянной щедростью подкармливали пряниками. Мало-помалу окрестные княжества о былой независимости и вспоминать забыли… пока серебряный с сапфирами венец не оказался на макушке Утера. Тот был не хуже и не лучше своих предшественников, если говорить об умениях правителя и полководца. Губила Утера одна черта: смазливое женское личико заставляло его забыть обо всем, кроме обладательницы этого личика, и только переспав с нею, Утер вновь обретал ясность мысли. Ладно бы он каждую в жены брал, это вождю или риксу до некоторых пределов дозволено, так ведь настолько по женщинам Пендрагон с ума не сходил; а жаль, думали многие, жена бы живо приструнила гуляку, первый он такой, что ли?.. До поры до времени на похождения рикса и вожди, и народ смотрели сквозь пальцы, но когда ему попалась на глаза молодая Игрен, вторая жена Горлиса Лохланнского, – тут уж запахло войной. И серьезно запахло.

Войну начать несложно. Будь Утер в здравом рассудке, он бы сумел провести все как надо, одолеть сильную и опытную, но малочисленную фианну Горлиса и подчинить земли «мятежника» малой кровью. Однако рикс думал только об Игрен, собственная дружина Утера пошла вразнос и война из спокойной забавы риксов-князей переросла в нечто, затрагивающее интересы народа, сиречь кланов… Старейшины родов Лохланна и Ллогрис не замедлили собраться на совет, после чего Утеру Пендрагону учтиво передали следующее послание: если через неделю с войной не будет покончено, через десять дней покончено будет с тобой. Подобно древним жителям Лаконики, вожди гэлов умели говорить кратко и выразительно. Иногда.

Четыре дня рикс Ллогрис грыз рукоять своего меча, затем призвал старого недруга, мага-друида Кречета, и взмолился о помощи. Кречет прибыл к нему на шестой день, вызнал все подробности, мысленно согласился с вождями (если ты не головой думаешь, она у тебя явно лишняя), однако пообещал помочь…

– Ладно, – наконец промолвил старик. – Тебе придется заплатить. Дело осуществимое, но…

– Никаких «но»! Скажи, чего хочешь, я добуду тебе это. Хочешь – Максенов меч, хочешь – Рогатый Венец сыновей Кернанна…

– Амулеты воинов и Владык мне ни к чему, – отрезал Кречет. – Я помогу тебе, Утер, но за это ты отдашь мне то, что носишь на правой руке.

Рикс в недоумении осмотрел правую руку – а вдруг там появилось нечто, чего никогда ранее не было? Ничего нового он не нашел, только широкий бронзовый браслет на запястье и перстень-печатку с бледно-розовым рубином на среднем пальце. Утер начал было стаскивать перстень, потому как защитный наруч-браслет потребен только бойцам-фехтовальщикам, но Кречет остановил его:

– Нет-нет, не это. Без колец я обойдусь.

– Хочешь браслет? Пожалуйста.

– Не браслет. То, что под ним…

Стащив бронзовый наруч, Утер вдруг сообразил:

– Так тебе нужен знак дракона!

– Верно. Я могу взять его, только если ты сам отдашь.

– Я обещал, значит, получишь, что пожелал.

Чего-чего, а багряного родимого пятна в виде головы ухмыляющегося дракона правителю Ллогрис было совершенно не жаль. Ходили, конечно, сказочки, будто этот самый дракон переходит из поколения в поколение, к истинному наследнику престола Ллогрис… однако, в сказки Утер перестал верить лет двадцать пять назад, когда научился удирать со двора и сочинять собственные сказочки в оправдание. А верить в легенду о том, как некий Горман Бард, обладатель чрезвычайно громкого голоса и напрочь лишенный музыкального дарования, изгнал своими воплями нахального дракона с восточных окраин Ллогрис и в благодарность был провозглашен тутошним риксом, – ну нет уж, в такое поверить могут только сумасшедшие друиды вроде Кречета! Он еще рассказывать начнет, будто знак дракона к нему, Утеру, перешел от Элейн О'Горман, Максеновой жены, мол, она этому Горману родной внучкой приходилась… Вздор все это. Рикс – тот, кому дано сесть на престол и удержать его, лавируя между дубинами кланов и мечами дружины, а все прочее – детские сказочки, не более…

Так думал Утер, рикс самого старого из гэльских княжеств, который знал о власти и традициях отнюдь не понаслышке. Что думал Кречет, друид и волшебник, который видел в прошлом слишком много, чтобы не верить сказкам, – знал только сам Кречет.

– …Итак, вымани Горлиса из замка и заставь обустроить лагерь к северу от озера. Сам стань к югу и вышли разведчиков, вроде бы готовишься к битве. После захода солнца жди меня на южном берегу озера, там две таких засохших липы стоят. Ясно?

– Сделаю. А как мы переправимся в Каэр Банног?

– Увидишь.

Когда Луг-Солнцеликий удалился на отдых, Утер Пендрагон, которого сопровождали два телохранителя-фиенна, добрался до нужного места. Старый маг, разумеется, уже был там и что-то ворожил над большой деревянной чашей. Варево слегка бурлило, хотя огня Кречет не разводил.

– Отошли охрану, – бросил он Утеру вместо приветствия, – незачем им видеть это. Пусть сторожат рядом, если хочешь.

– Слышали? – повернулся рикс к фиеннам. – Станьте в дозор. Кадал, ты старший. И тихо.

Телохранители отсалютовали и скрылись в темноте. Кречет помешал варево, пробормотал несколько слов, зачерпнул немного в сплетенный из бересты ковшик и протянул Утеру.

– Сделай два глотка. Остальным умоешься.

Рикс подозрительно принюхался. Запах от ковшика исходил незнакомый, не слишком приятный, но и нельзя сказать, чтобы совсем уж отвратительный. Он быстро отпил сколько было сказано и выплеснул остаток себе в лицо. Глаза чуть-чуть защипало, но больше Утер не ощутил ничего особенного.

– Отлично! – сказал маг. – Теперь ты – копия Горлиса. Охрана не подымет шума, если муж заявится к жене, хотя бы и посреди ночи. А вот и тот, кто отвезет тебя.

Чувствуя, что оказался посреди сна, Утер смотрел, как из озера выныривает дракон. Не слишком большой, шагов двадцати в длину, с чешуей оттенка темной бронзы.

– Его охрана не заметит, – пояснил Кречет, дабы не возникало ненужных вопросов. – Они увидят только Горлиса, который прибыл на лодке, как обычно. До восхода солнца ты должен будешь уйти. И еще одно: ты сделаешь все, чтобы Игрен понесла ребенка.

– Да уж постараюсь, – хмыкнул Утер и вновь посмотрел на озерного дракона. В свою очередь, дракон не без интереса оглядел рикса Ллогрис, затем припал к земле и подставил переднюю лапу.

По-прежнему чувствуя себя словно во сне, Утер взобрался на дракона и полетел над водой к стенам Каэр Баннога, где меднокудрая красавица Игрен наконец попадет в его объятия…

Кречет фыркнул, глядя на спящего владыку Ллогрис, выплеснул остатки сонного зелья и дважды щелкнул пальцами. Из травы поднялась призрачная фигура. Движением подбородка маг указал на дремлющего Утера. Фигура скользнула над землей, с каждым мгновением обретая краски, и над риксом склонилась высокая обнаженная женщина с волнами медных волос, гибким станом и прелестями, какие мертвеца из могилы способны поднять. Несколько ударов сердца, неразборчивый шепот – и два тела сплелись в любовном объятии.

Кречет наблюдал за этим лишь уголком глаза: суккуб справится со своим делом куда лучше смертной женщины. Друид сосредоточился на сетке, сплетенной из травы, какая росла отнюдь не на всяком лугу: порвать хоть один стебелек значило бы пустить псу под хвост всю затею. Призвать и направить суккуба Кречет мог без особых хлопот (а удерживать его не нужно, эта порода демонов сама взимает плату и никогда не берет лишнего, что бы там ни голосили некоторые жрецы-ревнители чистоты). Держать в плену единого сна Утера и Игрен – дело иное.

Почему Игрен? Да потому что сделать половину дела – все равно, что совсем его не сделать. Сегодняшней ночью Игрен действительно должна была зачать от Утера, а самого рикса сквозь зачарованные стены Каэр Баннога Кречет не мог доставить (вернее, мог, но для этого требовалось куда больше времени, чем было в запасе). Вот и пришлось использовать… посредников. Семя Утера, отданное суккубу, в то же мгновение получит инкуб, который сейчас находится в Каэр Банноге, в покоях Игрен, где изображает ее мужа, Горлиса, и изображает также и все остальное, что обычно между мужем и женой происходит… а дальше все будет так, как будет.

И все было так, как было…

Кречет умер первым. Удар меча рассек и травяную плетенку, так что чары рассеялись и Утер Пендрагон пробудился на берегу озера, услышав конский топот в двух шагах от себя. Не очень понимая, что и как здесь творится, он вскочил с обнаженным клинком, но тут меч обрушился на голову рикса Ллогрис – и вопросы без ответов умерли вместе с ним. Незаданными.

– Бритаэль, что там? – раздался голос.

– Это и правда был Пендрагон, господин мой! – ответил всадник, вытирая клинок и поворачивая коня. – Тут еще какой-то старик болтался, да я не стал разбираться.

Из-за кустов вынырнул рыжий конь, на котором восседал крупный мужчина в простой броне из вареной кожи, с узким серебряным мечом в руке. Точнее, красно-серебряным, потому что лезвие было наполовину в крови.

Горлис О'Кинн, рикс Озерного края, спрыгнул с коня и склонился над телом былого сюзерена и недавнего врага. Добивать не требовалось: когда Бритаэль не хотел оставить противника в живых, клинок его не наносил пустых ран. Командира своей фианны рикс сам порой побаивался, но за преданность ценил и уважал.

И что тут только понадобилось Утеру? Каэр Банног, конечно, далек от того, чтобы настоящей крепостью зваться, но штурмовать его пришлось бы с плотов, а их Пендрагон явно подготовить не успел… Положительно, правду говорили, будто от женщин Утер последний ум теряет.

– Ордин! – не оборачиваясь, позвал Горлис.

– Все кончено, рикс. Там всего двое было, Кадал уже мертв, Ульфину несколько минут осталось. Непонятно, зачем Пендрагона понесло сюда с такой малой охраной.

– Теперь неважно. – Горлис поднял меч Пендрагона – на память, повесить на почетном месте в своем дворце в Руане, – и снова влез в седло. Петли стремян врезались в носки мягких сапог, рикс наклонился поправить ослабевшие ремни.

Вдруг он с проклятьем ткнул мечом, сбросив лохмотья, в которые был закутан второй труп.

Убитый Бритаэлем «старик» умер самое малое лет сто назад – тело давным-давно разложилось, даже часть костей рассыпалась прахом.