Клятва разведчика

 
На экране я вижу
Бегущих солдат.
Я б сумел им помочь!
Погибает отряд,
Не хватает бойцов…
Мне бы ринуться в бой!
Но меня еще нет
Над усталой землей.
Для того, чтобы мне
В этом мире расти,
Надо было сначала
Россию спасти…
 

Л. Родионов

1

Из-под открытого передка «Газели» валил пар пополам с дымом. Пассажиры напряженно наблюдали, как водитель, исполнивший около двигателя ритуальный танец, отступился с обиженным выражением лица, и угрюмо заворчали, когда он сказал:

– Все, часа три простоим, не меньше.

Кто-то подал реплику в том смысле, что это не лучшее начало дня и задал вопрос – мол, что теперь делать? Для водителя, похоже, подобной проблемы не существовало. Он пожал плечами:

– Я чиниться буду, вы город посмотрите. Вон там кафе есть. К одиннадцати, – он взглянул на часы, – подходите сюда и поедем… – Он задумался и добавил нечто, не внушавшее оптимизма: – На крайняк я сменку вызову, доедете…

Пассажиры начали расползаться. Некоторые отправились под навес с гордой надписью:

«АВТОВОКЗАЛ. П.Г.Т. БРЯНДИНО»

Большинство и правда поползли в сторону призывно краснеющего навеса летнего кафе, лениво обсуждая, есть там пиво, почем и какое. Глядя им вслед, я довольно громко сказал:

 
– Мы не скорбим от поражений
И не ликуем от побед.
Источник наших настроений:
Дадут нам водку или нет?
 

Никто не оглянулся, и я пошел в сторону, где начиналась улица поселка.

Через двадцать минут я совершенно точно знал, что:

– ничего более типичного для русских поселков, чем это Бряндино, нет;

– взрослое население отсутствует по причине жары;

– детское население представлено двумя пацанами, моющими велосипеды у колонки;

– собакам жить настолько скучно, что они даже не брешут;

– до реки три километра (это сказали те самые пацаны), и народ в основном там и обретается;

– зеленые насаждения вдоль улиц недавно (пеньки свежие) попилил какой-то идиот по чьему-то идиотскому приказу;

– этих улиц восемь, и они расположены клеткой 4 x 4 в неимоверную длину.

ВСЕ.

Мне стало скучно. Оставалось только идти в кафе, сидеть, есть мороженое и слушать, как все, обливаясь потом, ругают правительство, США, шофера, молодежь, погоду и Сталина, поглощая при этом дикое количество пива и матерясь так же скучно, как скучны здесь улицы. Меня, собственно, никто особо не ждал, и не имело принципиального значения, когда я прибуду в облцентр – в полдень или в десять утра. Да и остальных, так жаловавшихся на опоздание, не ждали никакие серьезные дела – разве что добывание очередной порции ставших смыслом жизни зеленых бумажек, которые они почитали основой основ…

Я в третий раз прошел мимо разлапистого храма, гордо вознесшегося возле общественного туалета, и раздрызганного клуба – и вдруг заметил в глубине тупичка между клубом и храмом небольшое зданьице старинной постройки, флигель, в которых во времена Российской империи любили селить приезжих гостей и доверенную прислугу. На флигеле висела старая табличка, и, помедлив, я направил туда свои стопы.

Ну, конечно же. Табличка гласила:

«КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

П.Г.Т. БРЯНДИНО»

А ниже – что-то насчет Министерства культуры и того, что музей работает ежедневно без перерывов с восьми утра до шестнадцати ноль-ноль.

Это уже было интересно. Именно в таких вот музеях я встречал самые замечательные экспонаты, на которые стоило бы просто обязывать смотреть людей… Но ходить по таким музеям было тягостно. Пустые, со следами дешевого ремонта, тихие, словно смертельно больной человек, осознающий свою болезнь, они держались, как правило, благодаря самоотверженному энтузиазму фанатиков-хранителей, все еще надеявшихся: вот сейчас власть образумится, не может же она не понять, что… и так далее.

Я оглянулся. Сквозь деревья за туалетом хорошо было видно яркую крышу кафе.

Нельзя презирать людей, среди которых прожил тридцать лет. И я их не презирал. Временами я их ненавидел. Уже просто за то, что никто из них и не подумал отойти от вокзала – просто чтоб посмотреть новое место…

Вздохнув, я поднял руку и позвонил.

В глубинах музея раздался тихий перезвон. Я стоял и думал, кто мне откроет. Вариантов было три, все – интересные и печальные, как сами провинциальные музеи:

– старик-краевед, всезнающий и обреченно спокойный от мысли, что ЭТО никому не нужно;

– пожилая женщина, подрабатывающая здесь для прибавки к пенсии;

– молодой мужчина с горящими глазами, увлеченный историей родного края и не на жизнь, а на смерть сражающийся за нее с поступью ХХI века.

Я не услышал шагов и поэтому слегка подался назад от удивления и неожиданности, когда дверь мне открыл подросток.

В наше время с этим путаница. Восемнадцатилетних дылд называют «мальчиками», пятнадцатилетних парней – «детьми», десятилетних пацанов – «подростками»… Все зависит от того, кто и для чего употребляет эти слова. Надо, например, выплеснуть очередную порцию грязи на армию – говорим о «несчастных мальчиках». Надо заставить читателя пролить слезу над судьбой юных зэков – пишем о «детях за решеткой». Надо убедить власти в том, что в двенадцать лет человек готов для половой жизни – находим ученого, у которого дети превращаются в «подростков». В дни моего детства все было разграничено четко: до 14 лет – мальчик, до 18 лет – подросток, потом – юноша. Так вот это был именно подросток, лет пятнадцати. Высокий, коротко стриженный, но со светло-русой челкой, узколицый, сероглазый и сильно загорелый, он был одет в широкие шорты, подпоясанные ремнем с массивной пряжкой, и свободную рубашку защитного цвета. Правую руку от запястья до середины предплечья закрывал кожаный напульсник. На меня смотрел внимательно и без любопытства, а я настолько растерялся, увидев его, что тоже молча пялился. Первым нарушил молчание он:

– Вы хотите осмотреть музей? – не то чтобы вежливо, скорей безразлично, спросил он меня.

– Вообще-то да, если можно.

– Цена билета – десять рублей взрослый, пять – детский, – просветил он меня.

Я удивился:

– А что, к вам и дети ходят?

Он не ответил. Ясно – глупый вопрос. Около кафе – два игровых автомата, а пятак – это ж шанс сунуть его в щель и ждать: вдруг хозяин «игрушек» оказался лохом и сейчас на тебя упадут десять тысяч?!

– Экскурсия – по цене детских билетов, но с оплатой экскурсовода пятьдесят рублей, – продолжал он, как-то странно меня разглядывая, непонятными глазами. – Если желаете сфотографироваться с экспонатами – снимки «поляроидом», десять рублей штука.

– Да нет, спасибо, – ответил я. – Уж сам как-нибудь…

– Проходите. – Он посторонился.

Внутри флигель оказался не маленьким – шесть комнат! Как объяснил мне единственный, судя по всему, обитатель музея – четыре комнаты уже сейчас заняты экспозициями, а еще в двух неразбериха и бардак, потому что музей недавно переехал. Я хотел спросить – откуда, но вспомнил гордую церковь и сразу сообразил. Конечно, духовность народа сильно поднялась от того, что экспонаты – молчаливых свидетелей прошлого – свалили в комнаты флигеля, а здание «вернули законным хозяевам». Судя по количеству и весу нательных крестов на жирных грудях и над голыми пупками, у нас в самом деле расцвет духовности… Очевидно, что-то такое отразилось на моем лице, потому что парень, отрывавший мне билет (я обратил внимание, что использованных там совсем мало), сказал вдруг:

– Мы потихоньку разгребаемся – дядя Леша и я. Но рук не хватает…

– Дядя Леша – это смотритель? – уточнил я.

Парень кивнул.

– А у тебя что, такая школьная практика?

– Нет, – он снова замкнулся. – Мне просто нравится… Проходите. – И он пошел впереди меня в те комнаты, где надо было «разгребаться».

А я побрел по музею.

В двух «залах» оказалась очень неплохая выставка фауны и флоры, сделавшая бы честь и областному музею – если не размерами, то подбором, расположением и ухоженностью экспонатов. В одной – самой большой – были представлены экспонаты на тему «Наш край с древнейших времен по годы Великой Отечественной войны». Тут я подзадержался, думая, что с удовольствием лично вышвырнул бы из соседнего здания весь мишурный новодел, чтобы поместить там предметы, лежащие в горках и витринах, куда более древние и даже просто намного более ценные в чисто материальном выражении.

Очевидно, современность и еще что-то должны были быть представлены в последних двух залах, еще не оформленных – ну а четвертый занимала война.

Грешен – не люблю бывать в таких залах. Они везде одинаковы. Медали и ордена, германские каски и противогазы, корпуса гранат, документы, листовки… Правда, через эти места война прошла здорово, экспозиция была побогаче, но не выходила за пределы указанной темы. Я все-таки побродил туда-сюда, привычно определяя предметы. Постоял перед витриной с холодным оружием. По соседству находилась другая:

«ПАРТИЗАНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

В НАШЕМ КРАЕ В ПЕРИОД ОККУПАЦИИ»

Я перешел к ней, подумывая, что стоит все-таки сделать по соседству с десяток снимков и оставить еще рублей пятьсот музею как дар. Не замылил бы этот отрок только – ну ничего, заставлю при себе оформить бумагу.

В правом нижнем углу витрины лежала жестяная коробка из-под печенья – старая, по возрасту ей самое место по соседству, а не здесь. Она была вскрыта, даже распорота скорее. А рядом лежали четыре пионерских галстука – неожиданно яркие сатиновые треугольники, расположенные веером, потертые, подштопанные, разлохмаченные. Отпечатанная на компьютере (!) табличка гласила:

«Найденные недалеко от деревни Кабанихи галстуки юных бойцов с оккупантами. Предположительно принадлежали разведчикам партизанского отряда «Смерч» Саше Казьмину, Юле Маковец, Жене Стихановичу и Боре Шалыгину, пропавшим без вести при выполнении боевого задания в сентябре 1942 года. Найдены Б.Ю. Шалыгиным и переданы в музей 14.07.2004 года».

Я перечитал фамилии. Шалыгины… Похоже, кому-то из потомков повезло найти галстук предка. Интересно, сколько содрал за находку… И тут я обратил внимание на одну интересную в своей странности вещь – четвертый галстук, лежавший под всеми остальными. Он был такой же, как остальные, – потертый и поношенный. Но – зеленый. Это не сразу замечалось – освещение было скверным, галстук лежал, как уже было сказано, под остальными.

И все-таки он был зеленый, как листва на дереве.

Я пошел искать того парня.

Он разбирал завал в комнате по соседству и воззрился на меня с некоторым нетерпением. Я кашлянул, кивнул в сторону двери и спросил:

– Не можешь кое-что объяснить? Я… э… заплачу как за экскурсию.

– Пойдемте. – Он поднялся легко и быстро. А пока он сидел, я заметил под задравшейся левой штаниной шортов, на внешней стороне бедра, белесое пятно с двухрублевую монету размером. Ожог, что ли? Или… да нет, откуда… – Что вас интересует?

– Это. – Я первым прошел к витрине. – Я сам носил такой несколько лет. И точно знаю, что в годы Великой Отечественной галстуки были красными.

Мальчишка, рассматривавший галстук в витрине, быстро поднял на меня глаза и так же быстро опустил.

– Что нашли, то и выставили.

– Я понимаю, – терпеливо сказал я. – Но это странно. Ты уверен, что это не подлог?

– Зачем? – удивился он, пожимая плечами. – Не сенсация, славы на этом не сделаешь.

– Ну, верно, – согласился я. – Может быть, ошибка?

– Нет. – Он снова мельком посмотрел на меня. Помедлил. – Я сам нашел эти галстуки.

– О! – оценил я. – Погоди… Тут написано – галстук Бори Шалыгина… И ты – Б. Ю. Шалыгин… Это твой дед, прадед?

Он в третий раз поднял глаза и уже не опустил их, внимательно и пристально разглядывая меня. Потом вдруг спросил:

– Вы кто?

– Я? – Вопрос и его тон меня ошарашили. – Ну… Был военным, три года уже работаю учителем…

– А вы здешний? – продолжал он допрос.

– Нет, я тут проездом… Это имеет значение?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Просто вы первый, кто на это обратил внимание… Большинству все равно, а дядя Леша считает, что это какая-то ошибка.

– А что это? – почти требовательно сказал я. Глаза парня стали сердитыми.

– Зачем вам это? – спросил он.

– Хотя бы затем, что я заплачу за экскурсию и ты должен удовлетворять мое любопытство.

Он опустил глаза. Усмехнулся. Повел плечами. Посмотрел в окно.

– Ну хорошо, пойдемте… Только… хотя ладно, все равно.

Как загипнотизированный, я прошел за ним в маленькую комнатку офисного типа – через незаметную дверцу из коридорчика, где стоял стол, у которого я покупал билеты. Там стоял компьютер, еще что-то; на вешалке болтался планшет из рыжей кожи, вопиюще несовременный. Борис полез в него, достал бумажник и, открыв его, вытащил четкую черно-белую фотографию, относительно новую, хотя и потертую по краям. Молча протянул мне.

Я ее удивленно взял. На фоне большого стога были сняты четверо подростков военного времени – что это настоящий снимок, сомнений не было, не подделать сейчас ни позы, ни выражение лиц, ни качество снимка, как ни старайся. Скуластый курносый паренек в солдатской форме, сидя на земле, расстелил на колене портянку и, что-то вытряхивая из сапога, смотрел на одетую в шаровары и рубашку девчонку, перебросившую на грудь косу; девчонка смеялась. К стогу привалился худощавый мальчишка в кепке, кожаной куртке и потрепанных брюках – он смотрел в небо и грыз соломинку. Сбоку на корточках пристроился почти по-современному одетый третий мальчишка – в широком камуфляже и высоких ботинках; он, кажется, что-то спрашивал у скуластого. На шеях у них и правда были галстуки, только цвет неразличим.

– Это они и есть, которые пропали? – с интересом спросил я. – Ты нашел там же, где и галстуки? А почему… Ничего себе! – вырвалось у меня. – Это твой дед?! Как похож!

Действительно, мальчишка в камуфляже был похож на моего странного экскурсовода как две капли воды – ну, разве что чуточку младше. Я продолжал:

– Но погоди… Если он пропал, когда ему было столько лет, то как же ты на свет-то появился? Или он не погиб?

– Он не погиб, – сказал мальчишка. – Только мой дед не воевал, а прадед в это время сражался на Кавказе… Понимаете… – Он облизнул губы. – Если хотите, я расскажу. Только дослушайте до конца, даже если вам покажется…

– Ты меня уже заинтриговал. – Я украдкой глянул на часы – у меня было еще почти два часа. – Так что это за история?

Борис взял у меня фотографию. Глядя на нее, заговорил:

– Это правда, что я нашел галстуки. Это было нетрудно. Я хорошо запомнил, где мы их спрятали, когда… – Борис вскинул на меня глаза и улыбнулся: – Снимок сделали в сорок втором, почти год назад. И этот парень на фотке не мой предок. Это я сам. Будете слушать?

Говоря, он расстегивал напульсник и сейчас освободился от него совсем. Под кожаным браслетом была татуировка – но не модная сейчас среди подростков «плетенка», а простой и не очень искусно наколотый ряд цифр.

92745

– Будете слушать? – повторил он.

2

На свете есть олухи, которые ничего не боятся.

Я не из таких. Это я говорю не в укор себе и не в оправдание. Просто я не из таких – и все.

Я боюсь темноты. Боюсь того, что родители будут ругать за двойку, которую боюсь получить. Боюсь драться, боюсь незнакомых компаний на темных улицах. Боюсь заболеть чем-нибудь неизлечимым. Боюсь коров. Боюсь девчонок – куда больше, чем коров. Боюсь высоты и глубокой воды.

А больше всего боюсь, что кто-то узнает о том, чего я боюсь.

Вчера, 6 мая, мне исполнилось четырнадцать лет. Полтора года назад я вступил в скауты, в только-только образовавшийся в нашем городе отряд. Отряд – это неправильно, хотя нас так даже в телепередачах называют и в газетах. Правильно – дружина. Мы и есть – дружина имени Лени Голикова.

Вообще-то это тоже не совсем правильно. Не по скаутским правилам называть организации в честь пусть сколько угодно знаменитых людей – ну, если только в честь святых. Но я, если честно, не знаю, чем Леня Голиков хуже святого. Любого, хоть кого возьми. Тем, что носил красный галстук?

Когда – ну, полтора года назад – бывший майор морской пехоты, наш земляк Анатолий Сергеевич Кузьмичев (или АСК, как мы имеем наглость его называть даже не за глаза), вернувшись в Новгород, организовал нашу дружину, у нее долго не было вообще никакого названия, и мы возмущались, на каждом сборе предлагали кучу разных. АСК только усмехался. Потом-то мы доперли, что к чему. Сперва в дружину записалось человек полтысячи, не меньше. Но потом схлынули – и вот уже с год ее численность держится примерно на уровне 150–200 человек. АСК этого и ждал. Дело в том, что скауты – это не только сплошная романтика, походы, стрельбы, костры и прочее. Это еще и армейская дисциплина, и ранние подъемы, и разносы за плохо подогнанную форму, и насмешки над этой самой формой… В общем, те, кто хотел «потусоваться», – сплыли. Когда же дружина в самом деле стала похожа на дружину – тут и настал черед давать ей имя. Вообще-то это мудро, если честно. Зачем трепать хорошее слово, если через месяц все развалится?

Так вот. АСК это и предложил. Мы, сказать по правде, и не знали, что у нас был такой земляк. Двести здоровых парней и девок – ни ухом ни рылом. А вы сами подумайте! В четырнадцать лет – партизанский разведчик, участник рейдов по вражеским тылам. В пятнадцать – в поединке убил гитлеровского генерала и добыл секретные документы, потом – спас жизнь раненому товарищу, вынес его на себе из-под огня. В шестнадцать – прикрывал отход командира и погиб в бою с егерями. А то мы… Нам даже как-то неловко стало, но мы так и решили назваться.

За этот год много было разного. В основном – интересного. И походы, и военные игры, и стрельбы, и в Данию мы ездили к тамошним скаутам, и на местах боев искали останки погибших, и на стройке работали, и концерты давали, и… ну, долго все перечислять. Что до меня, то я от «волчонка» поднялся до «медведя»^[1] и научился массе вещей нужных и интересных. Это, кстати, великая вещь – ощущать себя частью большой силы. И не потому, что в случае чего «заступятся». Просто в дружине – настоящие друзья и настоящее дело. А что многим не нравится маршировать и подчиняться – у нас демократия в стране, вольному воля, спасенному рай. Пусть сидит с пивом на лавке или торчит в подъезде, пока не придет к закономерному финалу, которым пугают взрослые. Правильно, кстати, пугают, если честно.

Так вот. АСК мужик железный, точнее – стальной. По-моему, он считает свою дружину даже более важной для нас, чем школу. Как-то раз на совете гороно^[2] он озверел и сказал: «Большинству ребят и девчонок в жизни не пригодятся ни синусы, ни косинусы, ни химическая формула поваренной соли, ясно?! А вот то, что они не знают, кто такой Кутузов^[3], – это начало конца, понимаете?!» Вообще его в школах не любят, но стараются не связываться – у него пробивная мощь артиллерийского снаряда.

В общем, наступало 60-летие победы в Великой Отечественной. И АСК, заручившись поддержкой полудюжины организаций, решил устроить выезд аж за Псков, под Гдов, чуть ли не на эстонскую границу. Предполагалось устроить Лагерь Памяти с телевидением, инсценировками, концертом и прочим аж на все 8 и 9 мая. Такие вещи без разведки не делаются, тем более что в тех местах мы никогда не были. В результате пять человек с опытом и надежных, в число которых попал и я, отправились в указанном направлении именно 6-го утром, снабженные деньгами, средствами связи и снаряжением, с задачей в рекордный срок найти место для лагеря. Живописное, но доступное для транспорта телевизионщиков и влиятельных лиц.

Мой день рождения праздновали в автобусе.

* * *

Почему-то считают, что мы носим шортики и рубашки-безрукавки. Нет, я понимаю, откуда это заблуждение… Исторически это так. Но в наших не очень-то теплых, комариных и лесистых местах в такой форме живо двинешь коней и на том свете будешь обвинять Би-Пи^[4] в том, что он придумал неудобную форму. Поэтому она у нас вполне практичная и довольно обычная – камуфляжи, кроссовки, береты. То, что мы скауты, – можно понять лишь по зеленым галстукам, которые вручают только после испытаний и очень торжественно. (Можете смеяться, но мне мой дорог. Не потому, что он что-то там такое символизирует или куда-то зовет. Просто я за него горбатился; если он что и символизирует, то пролитый мною пот, а это немало.) Есть еще эмблемы, но их носят только при параде, а галстук – всегда.

Скорее всего, вы о скаутах не знаете вообще ничего, а эта тема благодатная. Жил на свете сэр Роберт Стефенсен Смит Баден-Пауэлл первый барон Баден-Пауэлл оф Хиллуэлл. Тот самый Би-Пи. Плохо учился в школе, был хорошим спортсменом и мечтал о военной службе – короче, по всем меркам являлся «нашим человеком». В 19 лет стал офицером королевских гусар и отправился воевать. Англия тогда воевала дополна, его носило по Индии, Ближнему Востоку и Африке, и начальство он раздражал (точь-в-точь как наш АСК!) тем, что постоянно изобретал какие-то новые способы ведения войны. То лицо в зеленый цвет раскрасит, то в ночной бой ввяжется, то обдурит местных, считавших себя самыми умными, а англичан – дураками. Короче, был он из тех офицеров, которые на войне буквально спасают армию, а в мирное время – головная боль для всех вышестоящих бездельников. Вдобавок он писал в разные журналы возмутительные статьи, в которых – вольно или невольно, кто его сейчас разберет! – выставлял начальство не только бездельниками, но и дураками – и заслуженно… Конечно, огребал за это, но были у него и защитники – из тех военных, которые и в мирное время готовятся выполнять свою работу.

В 1899-м, чтобы от него отделаться, его произвели в полковники и загнали командовать гарнизоном маленькой (но важной!) крепости Мафекинг в Южной Африке. Думали, наверное, что на этой службе он надорвется. А получилось так, что он стал национальным героем – буквально через какой-то месяц грянула война с бурами (посмотрите, кто это такие, кому интересно!), и Мафекинг попал в осаду на семь месяцев.

Гарнизон крепости был, дай бог, полторы тысячи человек, а буров – не меньше восьми тысяч. Тогда Баден-Пауэлл воззвал к патриотизму жителей (тогда это для англичан были не пустые слова!) и создал народное ополчение – а в его составе первый в мире отряд скаутов.

Да-да, он поставил под ружье 12–14-летних мальчишек-добровольцев. Они наблюдали за позициями буров, носили боеприпасы, воду, медикаменты, пробирались из осажденного города к своим и обратно, принося донесения. Ну, вообще-то, наверное, это им казалось игрой. А сам Баден-Пауэлл понимал, что это не игра. И за все время осады его один раз видели плачущим – над трупом убитого бурской пулей пацана-связиста.

Мафекинг осаду выдержал, и Баден-Пауэлл вернулся на родину генерал-лейтенантом. Там он опять-таки не успокоился, а стал писать книги о воспитании подростков – и подтверждать теоретические выкладки тем, что усиленно организовывал, добившись в этом помощи влиятельнейших людей, отряды скаутов по всей Британской империи.

Скоро эта мода перебралась и за ее рубежи, в том числе и в Россию. И из моды превратилась в стиль жизни для тысяч, а потом и сотен тысяч мальчишек. Особенно ухватились за скаутов военные – для них таким образом воспитанный парень был идеальным бойцом. И русских скаутов тоже организовывал военный – Олег Пантюхов, при поддержке императорского двора. Только назвали русских скаутов «юными разведчиками», перелицевав английское «бойскаут» – «мальчик-разведчик».

Потом начались всем известные события – Гражданская, то да се… Скаутов запретили. Сперва неофициально, а потом и официально. Кто не успел скрыться – посадили даже, тем более что большинство скаутов активно участвовали в той войне на стороне белых. Для меня лично все это глупость несусветная – белые, красные… Чего делили, кто больше Россию любит? Но «свято место пусто не бывает» – и на место скаутов пришли пионеры.

Они нахально слизнули у своих разгромленных предшественников кучу всего – от галстука (только он стал красным) до приветствия (только вместо трех пальцев ко лбу стали вскидывать пять), от девиза «Будь готов!» до песни «Картошка». Но ругать их особо я не буду. Леня Голиков тоже был пионером, кстати. И, когда приходила какая-то беда, эти пацаны в красных галстуках мужественно боролись с ней – и на войне, и в мирное время. И книжки про это есть интересные, и фильмы… Правда, уж очень эта организация была политизированной, как взрослые скажут. Все было «завязано» на политику. Поэтому, наверное, в конце концов она и выродилась – стала скучной большинству ребят и девчонок.

В конце уже прошедшего ХХ века у нас в России возродилась ОЮCР – Организация юных скаутов-разведчиков, с которой, собственно, и связался АСК после увольнения из армии и филиалом которой стала наша дружина.

Конечно, ни по размаху, ни по финансированию нам с пионерами из прошлого не тягаться. Их-то содержало государство. Но зато у нас – только добровольцы, и это огромный плюс. От добровольца всегда в сто раз больше пользы, чем от десяти загнанных куда-то насильно. Если он куда-то приходит, то это как минимум значит, что он этого хочет.

Конечно, бывают и разочарования, я уже говорил про это. В скаутах – не балдеж, а дисциплина, подчинение, форма. Я и про это говорил. И далеко не всем нравится, поэтому и уходят, помотавшись в дружине месяц-полтора. Никто их не держит. Зато сколько у нас ребят из неблагополучных семей?! Они не плохие, им всего-то и требовалось, что место, где можно чувствовать себя среди своих, нужным, защищенным… А раз они у нас – значит, не пойдут ни наркоту искать, ни в парке бумажники и мобильники трясти. Они-то и становятся сплошь и рядом самыми лучшими скаутами – потому что для них это жизнь, тропинка какая-то, что ли, из болота к солнцу…

Красиво слишком говорю. Но ведь это так. Я и сам-то в скауты прибежал потому, что… ну да ладно. У меня семья благополучная, но личные проблемы были.

Как-то раз не очень давно меня попросили на собрании руководителей областных детских и подростковых организаций сделать доклад о нашей дружине. Вот тут я здорово сел. Оказалось, что информации – море, постороннему человеку и не разобраться. Да и я-то запутался.

Ну, начать с того, что у нас нет ни единой системы званий и знаков отличия, ни даже однообразной формы. Каждая дружина старается на свой лад! С одной стороны, это хорошо – простор для самодеятельности. А с другой… Я тогда плюнул и приготовил выступление о нашей дружине конкретно.

Я уже упоминал, что у пионеров галстуки были красные? В смысле – у всех. У них там тоже как-то обозначались звания и должности, но я не знаю как. А у нас именно галстук на звание и указывает в первую очередь. Ну вот в нашей дружине. «Волчонок» – это младший скаут – носит коричневый галстук. «Волк» – ступенькой старше – красный, как раз как у пионеров. «Орел» – синий. И «медведь» – ярко-зеленый. Как у меня. Кстати, наш галстук – это еще и очень удобный инструмент. В зависимости от необходимости он превращается в бандану, перевязочную косынку, крепежную веревку… А уж что некоторые на них пишут (это тоже не возбраняется) – так это и вообще не поддается описанию, пардон за каламбур. У меня лично ничего не написано, зато на самодельном зажиме из березовой коры вырезан кукиш. Так. Ни за чем.

Чтобы перейти на следующую ступень, нужно выдержать испытания, и серьезные – и спортивные, и на выживание, и по военному делу. Во всяком случае, у нас это не формальность, некоторым приходится не по одному разу пробовать. Но уж если пошел «вверх по лестнице» – то возможностей для интересной жизни масса.

Есть у нас традиция присваивать тем, кто «дослужился» до «волка» и побывал более чем в одном походе минимум четыре дня, прозвища. Ну, как у меня – Шалыга. Имена выбираем себе сами, а вот для присвоения даже церемония особая есть – у лагерного костра. Я ее помню хорошо – имею в виду, свою помню. Как меня вызвали к костру. Я встал перед АСКом… Двое парней из старших (сейчас они уже в армии) взяли мой галстук, пронесли его за концы над огнем и над моей головой. А потом АСК громко сказал мое прозвище… Вот такие игрушки – а вспоминается до сих пор. Наверное, как рыцарю – его посвящение…

Кстати, и цвета у нас не «просто так». У каждого цвета есть свое значение – немного не такое, как в рыцарской геральдике, но строго определенное. Белый – чистота. Синий – вера. Красный – сила, энергичность, упрямство. Черный – спокойствие, серьезность. Зеленый – надежда, природа. Оранжевый – ловкость, быстрота. Коричневый – практичность, закалка. Желтый – хитрость, сообразительность. Серый – скромность, терпеливость. Розовый – любопытство.

А уж знаками различия и отличия мы вообще увешаны с ног до головы – на парадной форме, конечно, как я уже упоминал. Иногда даже кажется, что лишку хватили, но – особенно младшим – «народу нравится». Тут и нагрудный крест – поверх зажима галстука, не награда, а просто крест. Тут и галстук с этим самым зажимом. И скаутская лилия с Георгием Победоносцем на головном уборе. И муфта на погоне – цветов государственного флага. Знаки должности. Знак специальности (их бывает по нескольку штук). Знак звена (а дружина делится именно на звенья и на шестерки – это для волчат). Шевроны-угольники – по одному за каждый год «безупречной службы» (или «год нераскрытых преступлений», как мы шутим). Парадный ремень с пряжкой. Витой шнур для свистка (это у «медведей» и мастеров). Знаки отличия в виде планок и значков. Короче, каждый скаут – это «иконостас». Зато можно с ходу (если разбираться) прочитать всю информацию о нем. Правда, я говорил раньше, на полевой форме все это не носится, иначе каждый скаут был бы потенциальной мишенью – если не для настоящего снайпера, то уж во время военной игры – точно.

Когда я говорил, что пионеры у нас слизнули приветствие, я все-таки немножко переборщил, как скажет моя мама. Наши три пальца ко лбу (за Бога, короля и страну в изначальном английском варианте) к военному отданию чести отношения не имеют, в отличие от их вскинутой ладони. (А «волчата» вообще приветствуют друг друга поднятой над плечом ладонью с пальцами, разведенными буквой «V». Это не «победа», как думают некоторые, а «волчьи уши».) Но вообще-то общего немало, это точно. Может, тут дело даже не в заимствовании, а просто «у дураков мысли сходятся». Во всяком случае, и у нас, и у них есть знамя дружины. И флажки подразделений – звеньев и стай. И дружинная песня (у нас как раз та самая «Картошка»), и речевки. У нас очень хорошая, и правда помогает, если твердить ее про себя, когда трудно…

 
Вдаль иди,
Не сверни
И не падай!
Упадешь – поднимись!
И будет тебе наградой
Цели заветной высь!
 

По-моему, классно.

А скаутские заповеди? АСК их взял у знаменитого польского путешественника Яцека Палкевича, мы их заучили наизусть:

– Уметь принимать быстрые решения.