Особая благодарность Катюше Шуршаловой
за три недели драйва, за футбол и за море разговоров,
в ходе которых мы, кажется,
наконец разобрались в себе.
Или наоборот.
В каждом сердце скрыта слабость, а ты боишься признать свою.
Синий экзорцист (аниме)
Собственное бессилие так же опасно, как чужое насилие.
Станислав Ежи Лец
Все описанное ниже является фантазией
автора, а также его мнением о жизни, людях и всем остальном, включая отношения, ошибки и красное полусухое. Мнение читателя может как совпасть,
так и не совпасть с мнением автора.
К примеру, читатель может предпочитать белое сухое…
© Саенко Т., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
* * *
Я бежала изо всех сил, бежала, как никогда в жизни, и, несмотря на то что умом понимала, что мне все равно не убежать, никаких шансов, инстинкт гнал меня вперед, подталкивал в спину, разгонял мышцы до спазма. Позади себя я слышала тяжелое дыхание. Мой преследователь не кричал, не делал лишних движений, он экономил силы. Раньше я не знала, что мое тело способно разогнаться до таких скоростей, не было необходимости дойти до предела и прыгнуть, задыхаясь, дальше – за него.
Fight or Flight Response. Биться или бежать. Человечество возродилось из пепла эволюции, выиграло в тотальной смертельной битве всего со всем благодаря этому механизму выживания. Тело умнее разума, тело принимает решение раньше, чем успеваешь его осознать и согласиться с ним – или не согласиться. Зрачки расширяются, адреналин в крови обостряет реакции, ускоряет процесс обсчета и анализа данных. Биться или бежать? На принятие решения – буквально доли секунды. От правильности этого шага зависит, возможно, вся дальнейшая жизнь. Решение принимается интуитивно, без участия разума – на обдумывание, на высшую нервную деятельность нет времени. Влияют жизненный опыт, знание собственных возможностей, история предыдущих столкновений, предварительный прогноз обоих вариантов развития событий, перспективы и возможные риски, рост, вес противника, его физическая форма, его настроение – определить которое можно по выражению лица, по напряжению мускулов, по звуку голоса. Реже – по смыслу сказанного. По сжатым кулакам и зубам. Важны даже температура воздуха, время года, дополнительные факторы – местоположение, удаленность от города, близость помощи. Все будет учтено, на все уйдет только один вдох, доля секунды.
Бежать. Тело приняло решение бежать, и я присела, дернулась в сторону, прошмыгнула под тянувшейся ко мне рукой, мимо перекошенного от ярости лица. Неправильное решение, ошибка. Первая ошибка – убегать от мужчины, превосходящего тебя во всем. Выше, дальше, сильнее. Рост, вес, физическая подготовка. Даже обувь. У меня – дачные кроксы, у него – тяжелые кроссовки с рифленой подошвой. Ошибка номер два – направление. Я не выбирала его, побежала не куда-то, а прочь – от моего противника. Домик стоял почти в конце улицы, и я устремилась туда, где, как я надеялась, мне будет легче спрятаться. Бежать в лес, подальше от засыпающих дач, в густую вязкую темноту было равносильно тому, чтобы саму себя затащить в темный подвал и отдаться в руки преследователя. Но изменить я уже ничего не могла.
Расстояние сокращалось. Легкие разрывало от лишней крови, которую сердце в панике разгоняло по венам. Щеки горели, я хрипела и кашляла и каждую секунду боялась упасть. Координация – мое слабое место. Я не тренировалась, я вообще не слишком спортивна, хотя и пыталась с некоторой периодичностью как бы заняться собой. Как бы начать ходить в бассейн, как бы записаться на йогу, как бы начать бегать по утрам.
Вечер. Поздно и темно, дачное товарищество уже спит, за исключением кого-то вдали, на другом конце поселка – там веселятся и горланят песни, голоса слышны как сквозь вату. Закричать? Услышат? У меня не хватает дыхания на крик, я вся сконцентрирована в кончиках ступней, бегу по тропинке, перепрыгивая корни деревьев, в ушах пульсирует. Заколдованный лес, спаси меня! Враг мой, защити меня от него, подставь ему подножку, надавай ему пощечин еловыми ветками, останови!
Мой враг приехал неожиданно, без предупреждения, приехал, чтобы поймать меня с поличным. Когда дверь открылась, я сразу поняла, что человек уже обернулся волком и теперь жаждет крови. Бессмысленно теперь искать аргументы и взывать к здравому смыслу. Я никогда не знала, какое событие превратит его в чудовище и в какой момент, но хорошо знала, что рано или поздно это обязательно произойдет. Нельзя победить, если играть в игру, правил которой не знаешь. К людям не прилагается инструкция, нет даже описания, но и выйти из игры совсем не так просто. Насколько хрупка человеческая жизнь? Грань в один шаг, в один вдох, в один удар сердца.
– Стой, тварь, – услышала я близко, почти рядом, куда ближе, чем я надеялась.
Его рука скользнула по моей футболке. Я взвизгнула и заорала из последних сил. Странный пронзительный визг, так, наверное, и рождаются легенды про крик чупакабры. Я дернулась всем телом, изогнулась и рванула вперед с утроенной силой. Я и не представляла себе, что мои силы еще могут утроиться.
Не помогло. Еще три шага – и враг наскочил на меня всем телом, повалил на землю, прижал лицом к крючковатым корням, перерывшим землю. Я судорожно вдохнула запах земли и листьев: вкусно пахло ночной влагой и немного черникой. Я пыталась оттолкнуться от земли ладонями, толкала тело вверх даже не для того, чтобы избавиться от поймавшего меня в силки хищника, но чтобы заполнить легкие воздухом. Дышать, хотя бы дай мне дышать!
– Думала убежать? От меня убежать? Совсем не соображаешь, да? Думала, можно натворить дел и убежать? – продолжал повторять он с каким-то нехорошим удовлетворением.
Затем он приподнялся, продолжая сидеть верхом на мне. Я затихла и просто дышала – роскошь, которой мне оставалось наслаждаться так недолго. Он тоже дышал и молчал, думал, что делать дальше. В тот момент он наверняка пытался просчитать, какова вероятность того, что меня – мой дурацкий крик чупакабры – кто-то услышал и придет мне на помощь.
Лес тихо поскрипывал высокими, в небо, соснами. Хороший воздух тут был, очень хороший. Не каждый дачный поселок может похвастать такими соснами. Места сухие, но не слишком. Грибов полно, и не каких-нибудь сыроежек или там лисичек, которые я, впрочем, тоже люблю. Белых грибов, подберезовиков, подосиновиков, козлят, маслят, вкусных ароматных польских грибов…
– Помогите! – заорала я, дернувшись в сторону.
Ошибка номер три. Никогда не зли человека, который прижимает твои плечи к земле. Звук получился слабым, неудачным, невыразительным. Даже если кто-то меня услышит, он вряд ли воспримет такой писк всерьез. Кроме моего врага.
– Заткнись, тварь! – прорычал он.
В его голосе не осталось жалости, никакой надежды на помилование; только кристально чистая ненависть, первобытное зло, неуправляемая ярость. Злейший враг, когда-то ты любил меня, а я любила тебя. Когда-то ты был ответом на все мои молитвы, когда-то я ждала твоих звонков, мечтала оказаться с тобой наедине, держала в кошельке твою фотографию.
– Пожалуйста, пожалуйста, не надо, – прошептала я, и слезы, прорываясь, изломали и исказили мой голос.
Я всхлипывала и шмыгала, начала непроизвольно дрожать.
– Теперь ты, значит, вспомнила слово «пожалуйста», – недобро усмехнулся он. – Чего ты хочешь? Чтобы я простил тебя и помиловал? Ты недостойна этого, ты недостойна прощения, понимаешь? Чего ты от меня хочешь?
– Ничего я не хочу, – пробормотала я жалобно. – Ничего, ничего я не хочу.
– Вот это ты врешь. Ты лгунья, моя Софи. Ну почему ты никогда не говоришь правды? Ты же понимаешь, что меня довела? А? – он крикнул и встряхнул меня, как тряпичную куклу. Я ударилась головой о корягу. – Посмотри на меня, моя дорогая, до чего ты меня довела! И теперь ты говоришь «пожалуйста»?
Тон изменился, он заговорил громче, визгливее, истеричнее. Глаза в темноте горели огнем.
– Я ничего не сделала, – ответила я, с тоской оглядываясь по сторонам.
Помощь не придет. Никто не придет. Я совершенно одна. Нет, не одна: с ним, с человеком, которого когда-то любила, который стал моим злейшим врагом. Если бы я была одна!
– Ты? Ничего? Не? Сделала?
Он буквально выплюнул каждое слово мне в лицо, и вдруг щеку мне обожгла пощечина. Когда-то он находил способ объяснить мне, почему я сама во всем виновата, откуда берется его взрывоопасная ярость. Он мог кричать мне в лицо и меня же обвинять в этом, и когда-то я даже верила, что он прав. Если человека долго наказывать за что-то без причин, рано или поздно он признает, что это заслужил. Защитный механизм, обернувшийся против тебя. Аутоиммунный ответ, как при системной красной волчанке. Я верила, я стеснялась, я искала выход, но больше всего я боялась – столько страха, не передать словами. Страх, который замораживает, мешает действовать и чувствовать, делает мир серым, словно посыпанным пеплом от пожара. Этот страх менял меня, обесценивал, низводил до пустоты. Собственно, поэтому-то я и ушла. Я не хотела так жить.
Нет, не так. Я просто хотела жить.
– Я ничего не сделала, и, если хочешь знать, мне вовсе не нужно твое прощение, я просто хочу, чтобы ты ушел. Навсегда! – выкрикнула я, наплевав на последствия.
Ошибка номер четыре. Никогда не стоит говорить правду. Правда – как соляная кислота, она разъедает металл, она уродует людей и превращает их в монстров. Мой враг застыл, темный контур его лица навис надо мной, четко отчерченный лунным светом. Над соснами и выше, выше, еще выше виднелось темное, сияющее бархатное августовское небо. Я вдруг увидела все сразу: бездонную синеву и два облака в отдалении. Одно – ближе к полной луне, подсвеченное и похожее на овечью голову, второе – левее, почти у кромки леса, вытянутое, рваное, напоминающее неудачно растекшееся тесто для блинов.
– Конечно, дорогая, я знаю, чего ты хочешь, – почти нежно ответил он. И добавил: – И что ты такое, я тоже знаю.
Спокойствие его тона меня не обмануло. Я рванулась, пытаясь скинуть врага с себя – тщетные попытки спастись. Даже попав в капкан, будешь дергаться и пытаться вырваться. Даже под водой попытаешься дышать. Инстинкт. Его руки сомкнулись вокруг моей шеи. Ладони были горячими и липкими, по лицу моего врага, когда он душил меня, стекал пот. Я подумала с удивлением: это не может быть всерьез! Невозможно, просто немыслимо, чтобы он сейчас меня убил. Задушил. Это просто смешно! Но нет, его пальцы – как камень, как цемент, и, как я ни пытаюсь, мне не удается сдвинуть их даже на миллиметр. Воздух: двадцать процентов кислорода, семьдесят восемь процентов азота и еще всякого по мелочи – углекислый газ, аргон, гелий, криптон. Такая привычная и незаметная роскошь – дышать. Право, данное каждому, рожденному на планете Земля, отнятое у меня врагом. Я сопротивляюсь, пока могу, но силы покидают меня, я отвожу взгляд в небо, туда, к облакам и звездам. Что случилось с моей жизнью, где я ошиблась, что сделала не так и как попала в этот тупик, в этот лес, полный такого чистого и такого недоступного мне воздуха?
Глава 1
Все мужчины без ума от истеричек
Обратный отсчет. За 2274 дня до этого
Потом он спорил со мной и говорил, что мы уже были знакомы, что тот день никак не мог быть днем номер один, но я, хоть убей, не могла вспомнить ни единого раза, чтобы мы встречались до этого. Каким бы странным это ни кажется, иногда можно разминуться и в кухонном коридоре. Может быть, мы ходили с ним по параллельным вселенным, которые просто не пересекались, так и струились одна через другую. Так или иначе, я отчетливо помню, что впервые я увидела его на кухне. Он сидел на самом краешке старенького облупленного табурета, поставив локти на кухонный стол и спрятав лицо в ладонях. Он в серой спортивной футболке и шортах, и он несчастен. Он уверен, что в квартире никого нет.
Так же, как и я. Иначе бы я не стала выходить из комнаты.
Тогда-то мы впервые и встретились. Был конец мая, тридцатое число, пятница. Он услышал мои шаги и вздрогнул и вынырнул из своего совсем еще свежего, новорожденного горя, глубоко и жадно вдохнул, поднял на меня взгляд. Я помню его глаза в тот момент – обведенные темными кругами, словно он не спал три дня, темно-серые, как грозовые облака, глаза. Он смотрел на меня озадаченно, не понимая, кто я такая и откуда взялась тут, в их с Ларисой коридоре. Потом он вспомнил, кивнул и спросил сухо, если не грубо:
– Ты София, что ли? Почему ты здесь? Разве ты не должна была уже уехать?
– Я собиралась… завтра, – пробормотала я и добавила, помедлив: – А что случилось?
Я совершенно точно знала, что именно случилось.
– Все слышала, значит? – нахмурился он.
Мое сердце застучало, а взгляд забегал по кухне, как у загнанного зайца. Конечно, я все слышала. Думаю, все соседи на этаже слышали. Я сидела в комнате, вздрагивая от каждого крика, ждала, пока кончится шторм и перестанут хлопать двери. Я слышала, как кричала Лариса – кричала на него, обвиняя его во всем сразу. Она кричала: «С тобой совершенно невозможно!», и «Тебе никогда не было интересно, что со мной происходит!», и еще «Ты должен мне верить!» Он же почти не отвечал, только в ответ на это «верить» расхохотался – фальшиво и преувеличенно громко. Лариса кричала, громче и громче от минуты к минуте, что он сам во всем виноват. Неправда, он ни в чем не был виноват. Лариса ему изменила.
Изменяла ему на протяжении последних четырех месяцев, примерно с февраля. Она изменяла ему и тогда, когда они подали заявление в загс. Чуть ли не в тот же самый день.
– Я ничего не слышала, я только что пришла, – соврала я.
Он посмотрел на меня пристально, взгляд – детектор лжи. Затем покачал головой:
– Это неважно. Мне плевать. – И он потер лицо, будто после долгих часов у экрана компьютера.
Затем передернул плечами и тряхнул головой, пытаясь сбросить морок. Несчастье – как бессонная ночь, оно замедляет реакции, не дает сосредоточиться.
– Все кончено в любом случае.
– А как же свадьба? – спросила я. – Может быть, еще помиритесь?
– Помиритесь, – повторил он за мной, словно пробуя слово на вкус, и вкус этот был горький. – Ни с кем я не буду мириться. Ты чего хотела-то? Заходи, делай, чего там тебе надо. Я все равно скоро пойду, наверное.
– Мне чайник поставить, – пробормотала я, хотя на самом деле хотела провалиться сквозь землю.
Скандал – как не застегнутая ширинка на брюках, все отводят взгляд, делают вид, что ничего не видят, но взгляд невольно возвращается снова и снова. Неудобно-то как. Неудобно. Позор какой. И как скажешь-то?
Он кивнул и подвинулся, давая мне проход к кухонной столешнице. Кухня была простой, старенькой, тумбы не соединялись в общую поверхность, каждый шкафчик имел собственную столешницу. Тогда еще далеко не везде были встроенные кухни. Только у «новых русских». Мы были «старыми русскими», просто молодыми. Хотя… он был в тот момент таким взрослым, хотя разница между нами всего три года, даже два с половиной, если точно. Ему было девятнадцать, а мне семнадцать. Но тогда он был намного старше меня, потому что он уже любил и его уже предали, я же еще не любила никогда. Мне кажется, я даже немного завидовала ему, как дети завидуют книжным героям, вернувшимся с войны и просыпающимся ночью от кошмаров. Он был старше меня на одно разбитое сердце.
В тот день я увидела его впервые, я совершенно уверена. До этого, правда, Лара показывала мне его школьную фотографию. Он никогда не был фотогеничен, ни тогда, ни после. На снимках у него всегда получалось такое выражение лица, словно он только что нечаянно съел муху. На фотографиях никогда не было видно, какой он человек. На фотографиях он никогда не смеялся, даже не улыбался – будто бесконечно снимался на паспорт. Просто парень, обычный, каких миллионы. В жизни он был таким же простым, в светлой в клеточку рубашке с короткими рукавами и простых синих джинсах с черным ремешком. Из нагрудного кармана торчал колпачок синей ручки. Простой – но что-то еще, неуловимое, на уровне движений и дыхания. Интересный молодой человек. Главным образом умные, пронзительно-серые, грозовые глаза. Зеркало души.
– Ты его знаешь? – спросил он вдруг ни с того, ни с сего.
– Кого?
– Дурочку не строй, – зло пробормотал он.
Он не смотрел на меня, смотрел в открытое окно на переулок и на облупленную красную стену Донского монастыря в том месте, где древняя башня плавно соединяется с современными гаражами. Я вдруг поймала себя на дикой мысли. Я ведь даже не знаю его имени, только вроде что-то там на «А». Андрей? Алексей? В отдалении прогремел трамвай. Я не знала, что сказать, поэтому молчала – разглядывала ладони. Почему Лариса убежала и оставила меня наедине со своим обманутым парнем? Как всегда, красотка Лариса ускакала веселиться. Впереди было лето, и она не собиралась тратить время на объяснения с… Александром? Артемом?
– Это не мое дело, знаешь ли. Я не хочу ни во что влезать.
– Значит, знаешь, – кивнул он с удовлетворением. – И кто он?
– А разве это хоть что-то изменит? – огрызнулась я. – Допустим, я скажу тебе, что он красив и богат и что приезжал за ней на глазастом шестисотом «мерсе»? Тебе станет лучше или хуже? А если я скажу, что он страшный и старый? Препод из института с животиком и артритом?
– Такому бы она не послала свои голые фотографии. Хотя… В качестве реферата, что ли? – процедил он. Я покраснела и прикусила губу. – Ты их видела? Хочешь, покажу? – он говорил нарочито спокойно, словно ему было все равно. – Раз уж она прислала их мне, значит, они теперь мои. Могу делать что хочу. Могу в Интернете выложить, почему нет? Могу – тоже случайно – послать ее родителям. Или вообще распечатать и на ее кафедре повесить. А что, пусть весь факультет радуется, наслаждается такой красотой. Вот какие у нас студентки-второкурсницы! Ты, кстати, тоже второкурсница, да? Ах да, ты же первый курс окончила.
– Еще не окончила, – с вызовом бросила я. – Еще реферат недописала.
– Помочь дописать? – с таким же вызовом спросил он.
Мы смотрели друг на друга, злые, чужие, случайные соседи в этой съемной квартире. А затем я не сдержалась и прыснула.
– Реферат дописать! – процедила я сквозь смех. – По математическому анализу!
– По матану? Серьезно? – переспросил он и тоже прыснул.
Чайник на плите зашипел, натужился и испустил длинный жалобный свист. Мы смеялись по-разному. Он – как смеются на грани нервного срыва перед тем, как начать орать и бить тарелки. Потом он как-то в один момент замолчал и посерьезнел. Сказал «извини».
– За что? – удивилась я.
– Ты-то тут при чем? На тебя-то я чего сорвался? Просто знаешь, София, трудно все-таки сдерживаться, когда женщина, на которой планировал жениться через две недели, присылает тебе… веселые картинки, назовем их так. С другой стороны, чего я мог ждать?
Он замолчал и долго разглядывал свои ладони, словно пытался вычислить, какая из линий привела его в эту точку его жизни.
– Лариса еще пожалеет, еще прибежит, – тихо сказала я, чувствуя, что надо что-то сказать.
Я не думала, что Лариса прибежит. Я сказала это из чистой вежливости, а еще потому, что мне было не по себе, стыдно и как-то нехорошо. Вся эта ситуация была неприятной, и меньше всего я планировала оказаться в ее центре. Но факт есть факт, я сижу и сочувственно смотрю на… Анисия? Артура?… который таращится на свои ладони, а Ларисы и след простыл. Она уже, наверное, с тем, с другим, с которым – веселые картинки. Мне это казалось совершенно невозможным, вот так, запросто дать кому-то сфотографировать себя нагишом, но для Ларисы не было ничего невозможного. Стрекоза. Красивая, большеглазая, с тоненькими ножками. Скромняшка, но это только с виду. За этот год, с сентября по май, я узнала ее так хорошо, как можно узнать человека, с которым делишь одну съемную квартиру на двоих. Пуд соли мы, конечно, не съели, но килограммы растворимого кофе употребили. Лариса была, наверное, неплохим человеком, но бывают такие девушки, от которых всегда и у всех проблемы. Даже если они этого не хотят. Как вирусы, воздушно-капельным путем, через поцелуи передаются и проблемы. Лариса была слишком хороша собой, и красота мешала ей жить, создавала соблазны, против которых Лара даже не пыталась устоять.
– Ты правда так думаешь? – спросил он.
– Ну…
– Ага, прибежит. Как же, нужен я ей. Как прошлогодний снег. – Он встал, подошел к раковине и принялся пить воду прямо из-под крана. – Да даже если и прибежит, плевать.
– Что, не примешь обратно? – удивилась я.
В конце концов, в какой-то степени он был прав. Простые парни в клетчатых рубашечках всегда и все прощают таким, как Лариса.
Плохо же я тогда его знала.
– Обратно посуду принимают, бутылки из-под пива – для переработки, – сказал он и обернулся ко мне. – Сколько это продолжалось?
– Что – это? Ах, это… Не знаю.
Я не хотела ни о чем рассказывать, прежде всего, чтобы не делать хуже – ему. Темно-серые грозовые глаза сузились, губы сжались, и что-то промелькнуло в них, что после я хорошо узнавала, но не могла объяснить. В нем всегда все было понятно, кроме этого короткого взгляда, в котором читалась какая-то тайна, что ли, или, вернее, не тайна – секрет, который он тут же попытался скрыть.
– Врешь, София. Не ври мне, слышишь, – он говорил тихо, но от его голоса в моих жилах вдруг остыла кровь. – Мне не стоит врать, потому что я хочу знать правду, а поэтому нет никакого смысла беречь мои чувства. Ты все равно уже не сможешь что-то исправить, ну же, Софи! И сделать хуже тоже не сможешь.
Он видел мою нерешительность. У меня тоже был секрет, и я тоже боялась, что он сможет прочесть его в моих глазах.
– Я не сделаю хуже, но и лучше тоже не сделаю, – возразила я. – Что изменится, если ты узнаешь подробности? Отчего всем так интересны подробности, которые, в сущности, не имеют никакого отношения к тому, что произошло?
– Ты так считаешь? – почти зло почти выкрикнул он. – А ты кто, эксперт? Я хочу знать.
– Что? Что она тебя все еще любит?
– Ты на кого учишься? Не на психолога? Считаешь, я предсказуем, да? Не каждый день, знаешь ли, получаешь по электронной почте голую фотографию любимой девушки, адресованную не тебе. Я вот все думаю, может быть, она специально ее отправила, чтобы не было свадьбы? Побоялась впрямую сказать?
– Не побоялась, – пробурчала я.
Он остановился и вперился в меня взглядом, словно пытался вскрыть меня, как открывалкой для консервов.
– Говори. Продолжай, – хмуро потребовал он.
Я отвела взгляд. Нет, не скажу. Ничего я тебе не скажу, потому что я трусиха. Потому что разве знала, что я на тебя натолкнусь? Я не знала тебя, ты для меня был только картинкой из Ларискиного альбома, блеклый снимок, сделанный вами в пансионате в Звенигороде на Новый год. Ты был фикцией, вымышленным персонажем, а теперь сверлишь меня взглядом, заряженным твоей болью, и я ничего тебе не скажу. Не смогу, мне тебя жаль. Да и себя. Я же не хотела всего этого.
– После сессии началось, наверное, – выдохнула я. – Он из аспирантуры.
– Ты его видела? – Он смотрел жадно, как смотрят на шведский стол, полный дешевой сытной еды.
– Я? Нет, не видела. – Осеклась, поправилась: – Слышала, как они разговаривали. Он за ней заезжал иногда, но в квартиру не поднимался, всегда ждал в машине. Она говорила, это несерьезно, что это все – для веселья. Что потом-то будет скучная семейная жизнь.
– Не будет. Можно веселиться дальше, – горько усмехнулся он. – Несерьезно. У нее ничего в жизни не бывает серьезно.
– Стрекоза, – пробормотала я. Он непонимающе посмотрел на меня. – Попрыгунья-стрекоза, лето целое пропела, оглянуться не успела, как зима… Чего-то там дальше, не помню.
Он помедлил, затем кивнул, вспомнил. Потом встрепенулся, похлопал себя по карманам, словно искал кошелек.
– Черт, надо в ресторан позвонить, отменить банкет. Столько денег…. Слушай, а сделай мне тоже чайку. Хотя… нет, чай – это в моем случае полумера. У тебя ничего покрепче нет?
– Покрепче чая? Кофе?
– Смешная ты, Соня. Кофе! Придется в магазин идти. С горя ведь положено пить. Ты чего будешь, белое вино или красное? Учитывая, что вряд ли у тебя есть мясо и, еще менее вероятно, что есть рыба… пиво будешь?
– Но у меня-то и горя нет, чего мне пить?
– Логично. Придется мне пить за двоих. Да и потом, ты ж, наверное, несовершеннолетняя еще, да? Первокурсница, восьмиклассница. Лариса говорила, что ты отличница, синий чулок. Что ты по золотой медали поступила. Это так?
– Ну, допустим. И что мне теперь, и не выпить? – удивленно возразила я, заранее, авансом обидевшись на дискриминацию.
– Золотая медаль – это серьезно. Как удалось отхватить? Директриса знакомая?
– Училась хорошо, – пожала плечами я.
– Брехня. Я тоже учился хорошо, но медалей на наш район выделили всего две, на меня не хватило. Мне намекнули, чтобы я утерся, а я, как дурак, не поверил. Так мне за две недели последней четверти химичка тройку влепила, хотя я все контрольные написал и вообще.
– Как так? – нахмурилась я. – В четверти?
– В году. Так-то, первокурсница. Пашешь десять лет, а потом приходят и тебя валят. Это ничего. Я экзамены все равно сдал. Не проблема. Зато теперь знаю, как устроен этот мир. Захочешь – и тебе могу рассказать, правда, рассказ выйдет коротким. Никому нельзя верить. Конец.
– Слушай… а можно тебе вопрос задать? – перебила его я.
– Ну, задавай.
– Только пообещай, что не будешь обижаться и терять веру в человечество.
– Так уже нечего терять. Выкладывай, мне уже даже интересно, что ты хочешь обо мне знать. На сегодняшний день, мне кажется, ты и так уже знаешь обо мне и моих делах куда больше, чем, наверное, хотела.
– Имя.
– Что? – растерялся он. – Имя?
– Ну да, имя. Как тебя зовут, а?
– Ты это серьезно? – вытаращился он и некоторое время молчал, демонстрируя изумление и возмущение. – Нет, это ни в какие ворота. Ты не шутишь? Черт, а я-то думал, хуже уже даже некуда. Наивный я чукотский юноша…. Ты с моей невестой в одном доме живешь уже год и даже имени моего не знаешь. Это насколько же ей было на меня наплевать!
– Не в этом дело, – стала оправдываться я. – Понимаешь, Лариса тебя по фамилии все время называла. Ласточкин, Ласточкин. Видишь, я фамилию-то знаю.
Он смотрел на меня и молчал, следователь из убойного отдела, черт побери. Я начинала злиться.
– Я не только фамилию, я много чего о тебе знаю. Лара рассказывала много. Да она только о тебе и трещала. Я даже твой день рождения знаю, тринадцатое июля. Вот ты мой не знаешь, а?! Нет, не знаешь. А я даже знаю, что ты как-то там с авиацией связан.
– Как-то там с авиацией? – сощурился он. – Это она так говорила? Подожди, день рождения… ага, я знаю. Это из-за гороскопов? Ты мой день рождения знаешь, потому что Лара помешана на этом маразме. Я там кто… Свинья я по ее календарю.
– Водяной кабан, – кивнула я. – Это по китайскому гороскопу. И рак по другому какому-то.
– И рак. И что это значит? Что от меня умирают, да? Я смертельно опасен? Так, ладно, я пошел.
Он встал так резко, что опрокинул табурет. Похлопал себя по карманам, достал откуда-то рассыпанные в беспорядке монетки и смятые купюры, посмотрел на них и направился к выходу. Аристарх? Алан? Лара говорила, что у них с Ласточкиным идеальная совместимость. Что водяные кабаны – люди с золотым сердцем, великодушные и добрые. Что из них получаются хорошие мужья. Она не очень хотела за него замуж, но свадьбу хотела. Ей очень нравилась фамилия. Лариса Ласточкина. Хорошо звучит, красиво. Намного лучше, чем Лариса Шулина. Так она говорила. Какой была фамилия ее любовника, я не знала.
– Эй, Ласточкин, слышишь? Я буду джин-тоник, Ласточкин! – крикнула я ему вслед, а потом достала плеер и включила музыку.
Пела солистка Garbage, что-то ритмичное – фортепьяно и ударные. Мой плей-лист непредсказуем.