Взять свой камень

© Веденеев В.В., наследники, 2009

© ООО «Издательство «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2014

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Глава 1

Из сообщения ТАСС от 14 июня 1941 года:

…Происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…

Из директивы № 21. План «Барбаросса»:

Ставка фюрера, 18.12.40 г.

Совершенно секретно

Только для командования

Экз. № 2

Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии…

Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено.

Путем быстрого преследования должна быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы будут не в состоянии совершать налеты на имперскую территорию Германии.

Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга – Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, остающийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации.

Эффективные действия русских военно-воздушных сил должны быть предотвращены нашими мощными ударами уже в самом начале операции.

Из записи о совещании членов экономического штаба «Восток» и представителей военно-экономического штаба «Восток»:

2 мая 1941 года

Совершенно секретно

Только для командования

Отпечатано 2 экз.

1. Продолжать войну можно будет лишь в том случае, если все вооруженные силы Германии на третьем году войны будут снабжаться продовольствием за счет России.

2. При этом несомненно: если мы сумеем выкачать из страны все, что нам необходимо, то десятки миллионов людей обречены на голод.

* * *

Легкий ветерок пронесся над лесом – прошумел и затих, всколыхнув застоявшийся сырой воздух, настоянный на тонких ароматах летних трав. Густая листва и хвоя старых сосен надежно прикрывали землю от палящих солнечных лучей, и она хранила влагу дождя, прошедшего вчера ночью. Щекотал ноздри запах прелых листьев и кустов можжевельника, разросшихся под деревьями и на краях поляны, покрытых высокой травой, над которой вились прозрачные стрекозы. Жарко, даже ветер не принес облегчения, не разогнал парной духоты.

Идущий впереди сержант Глоба поднял руку и тихо свистнул, подражая лесной пичуге, призывая замереть, не выдать своего присутствия.

Денисов метнулся к толстому стволу сосны – шероховатому, с жесткой корой, иссеченной множеством глубоких трещин, – и вжался в него, чувствуя плечом неподатливую твердость дерева. Поглядел вперед – что там заметил сержант, почему подал знак остановиться? Вокруг тихо, только шелестят под ласковыми пальцами ветерка листья, щебечут в кронах птицы да на сопредельной стороне границы басовито гудит мотор.

Глоба привычно сделал шаг в сторону и словно растворился в зелени кустов, только на миг мелькнула пограничная фуражка. А вокруг все так же тихо, жарко, щебечут птахи, гудит мотор.

Но вот справа тревожно застрекотала и низко пролетела сорока, почти чиркнув длинным хвостом по верхушкам кустов. Сверкнула белым боком и унеслась. Потом послышались неясные голоса и звук шагов, далеко разносившиеся в теплом вечернем воздухе: по другую сторону границы, небрежно закинув карабины на плечо, не таясь и громко разговаривая, шли два немца. Вскоре они приблизились, и стало возможным различить отдельные слова, почти не напрягая слуха.

– Не умеет играть в футбол… Топчется, как толстая свинья, у ворот!

– Да, да, – засмеялся второй и щелчком отправил окурок сигареты в сторону нашей контрольно-следовой полосы. Потом фальшиво засвистел опереточный мотивчик.

Глядя вслед удалявшимся немцам, Денисов нетерпеливо покусывал губы – скоро они уйдут, черт бы их? Еще несколько минут напряженного ожидания, и наконец затихли голоса и шум шагов.

Незаметно появившийся из-за кустов Глоба снова тихо свистнул, призывая двигаться дальше. Денисов пошел за ним, пробираясь через кустарник, внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не наступить на сухой сук, издающий под сапогом треск, похожий на звук выстрела.

Через несколько минут они вышли на небольшую поляну, где среди густых зарослей молочая торчали кривые, покосившиеся в разные стороны колья с намотанной на них колючей проволокой – рваной, местами провисшей, спутанной, но все еще готовой жадно уцепиться, задержать, повалить на землю. За кольями темнела контрольно-следовая полоса, а за ней стоял красно-зеленый полосатый пограничный столб, словно предупреждавший – дальше другой мир, чужая земля!

Согнувшись, Глоба нырнул под нависшие ветви раскидистого куста и предупредительно придержал их, поджидая Денисова; взял его за руку и потянул за собой в полумрак, куда-то вниз, ближе к пряно пахнувшей полынью сырой прохладе земли.

Там оказался глубокий, хорошо замаскированный окоп. Жестом предложив располагаться, сержант, довольно улыбнувшись, кивнул в сторону границы и шепотом спросил:

– Ну, бачите, товарищ капитан?

Денисов не торопясь достал бинокль, аккуратно протер окуляры и поднес их к глазам, вертя колесико настройки.

Сразу словно прыгнули навстречу сухая травинка с желтой букашкой на ней, кустик ежевики, кучка палой прошлогодней листвы. Подняв бинокль выше, он начал методично осматривать сопредельную сторону – поляну, кусты, темные комья вывороченной сырой земли.

– Загородки они поснимали, – шепнул Глоба. – Еще недавно стояли, а тут враз поснимали. У соседей, говорят, тоже.

Капитан присмотрелся – да, похоже, что там, где темнеют комья, раньше стояло заграждение. Неужели и правда готовятся?

– Ну, бачите? – поторопил сержант.

– Нет, – немного помедлив, признался Денисов. – Где?

– Та вон же, пид кусточком, – Глоба деликатно повернул ему бинокль в нужном направлении.

И капитан увидел: немного левее и ниже большого куста орешника, рядом с вылезшими наружу толстыми узловатыми корнями старой сосны тянулась малоприметная лощинка, узкая и глубокая, почти скрытая высокой травой. Напряженно вглядываясь через сильную оптику, он попытался разглядеть – что таится в ее глубине? Нет, ничего не видно.

Денисов поднял бинокль и снова начал разглядывать сопредельную сторону – поросшую уже слегка порыжевшей осокой болотину, буро-коричневые пятна непросохшей после вчерашнего дождя грязи, луговину со стожком раннего покоса, маленьким, со всех сторон обложенным жердями.

Вспомнилась повесть Толстого «Казаки»: арба, груженная сеном, пограничная река с плывущим спрятавшимся за корягой чеченцем. Александр Иванович никому не признавался, что выбор его жизненного пути во многом определила именно эта прочитанная еще в детстве повесть. Ведь она написана о пограничниках! Пусть не о современных, не имевших застав, отрядов, контрольно-следовых полос и служебных собак, как знаменитый Индус Никиты Карацупы; пусть у тех пограничников не было прожекторов, зеленых петличек и фуражек, не было красно-зеленых пограничных столбов с государственным гербом, но в повести жила г р а н и ц а! С ее тревожным ощущением опасности, чувством собранности, готовности в любой момент встретить врага. И те, давние, казаки-пограничники тоже были беспредельно преданы отчизне, жили, любили, воевали и умирали на самом краю родной земли, всегда готовые заслонить ее своим сердцем.

Много лет спустя он читал повесть уже другими глазами, найдя в ней и по-иному поняв красавицу Марьяну, неунывающего деда Ерошку, казака Лукашку Оленина, их любовь и ревность, познал поэзию слога великого писателя, но чувство границы, рожденное книгой, осталось навсегда.

Но сейчас, в тридцати-сорока метрах от него, не быстрая кавказская река, а луговина, и за ней не чеченцы, а фашисты…

– Тихо сегодня у гитлеров, – шепнул Глоба. – То, як скаженные, моторами гремели, самолеты ихние летали, да так низко, что чуть фуражку с головы не сшибали, а летчики скалились из кабин и пальцем вниз тыкали… Я так и ждал, чтобы хучь один в землю тыкнулся! Да нет, ловкие, черти, выворачивали, а сегодня притихли, як неживые.

– Суббота, – отозвался капитан, – завтра выходной. Орднунг – порядок, значит, – желчно усмехнулся он. – Аккуратисты! Отдыхать будут или пакость какую готовят. Одно слово – фашисты.

– М-да, – крякнул сержант. – Они теперь, як зверюга, что крови свежей спробовал. Остановить их, думаю, кроме нас, некому.

– Правильно думаешь, – покосился на него Денисов. – В котором часу смеркается?

– К двадцати трем. Если тучи не набегут, луна в первой четверти будет, но к двум часам зайдет. Полностью светает в пять.

Александр Иванович кивнул и прислонился спиной к сырой стенке окопа, показывая, что теперь хватит разговоров, надо молчать и ждать.

Они ждали человека с той стороны. Сообщение было получено из Минска ночью. Вестовой прибежал на холостяцкую квартиру Денисова, которого на четыре часа отпустили поспать, поднял его с постели и передал приказ немедленно прибыть в штаб отряда.

Семью Александр Иванович еще не успел привезти – считал преждевременным трогаться в путь жене с малыми детьми, тем более что один еще грудной, но отчаянно скучал по ним, часто писал и с нетерпением считал дни, пока маленький подрастет и они снова смогут жить все вместе.

Начальник разведотдела, моргая красными, воспаленными от хронической бессонницы глазами, молча подал Денисову шифротелеграмму.

– Места тебе знакомые, – ладонью разгоняя перед собой табачный дым, сказал он. – На заставе предупреждены. Связной пойдет через старое, давно законсервированное «окно». Немцы о нем, полагаю, не знают.

Он помолчал, о чем-то раздумывая, потом поднял глаза на стоявшего перед ним капитана.

– Вот что, Александр Иванович! Нам всего знать не положено, однако смекаю, что человек с очень важными материалами идет, которые радио доверить нельзя. Неожиданностей на границе можно всяких ждать, поэтому я тебя прошу, чтобы обязательно… Ну да ты и сам все прекрасно понимаешь. Когда доставишь связного к нам, за ним самолет пришлют. Ясно?

Денисов понимал: просто так авиацию гонять не станут, а неожиданностей от беспокойного и наглого сопредельного соседа можно ждать всяких. Поэтому неизвестный связной, рискующий жизнью, должен быть обязательно встречен и доставлен по назначению, но все это не просто, поскольку в сложившейся обстановке нельзя давать немцам ни малейшего повода для новых провокаций, появляясь около линии границы в сопровождении большой группы вооруженных людей. И еще он понимал, что поручение серьезное, крайне серьезное, иначе начальник не стал бы просить, а просто дал бы приказ – если дело касалось чего-то весьма серьезного и опасного, он никогда не приказывал, а просил.

Еще в погранучилище Саше Денисову понравилась спокойная, доброжелательная сдержанность командиров, их ненавязчивое внимание, умение всегда оказаться рядом в трудных ситуациях и помочь – делом, словом, пусть скупым, но теплым, ободряющим, помогающим поверить в себя, в свои силы. Поверить – и ты будешь командиром, и ты все сможешь, научишься, преодолеешь робость, неумение и временами появляющееся сомнение в собственных силах.

Позже, уже на границе, Денисов еще раз убедился, что такая доброжелательная сдержанность присуща всем, кто прошел пограничную службу, полную опасностей и тревог…

Точного времени перехода границы связным в сообщении не указали. Капитан Денисов и сержант Глоба не знали и того, кто именно должен выйти через малоприметную лощинку к их секрету – мужчина, женщина, подросток? Надо затаиться и ждать, ждать до рассвета, а потом вновь приходить на это место еще две ночи…

Незаметно наступили сумерки, примолкли весело щебетавшие лесные птахи. Одна – серенькая, с остреньким клювом-шильцем – села на ветку куста неподалеку от пограничников. Покачалась на ней, кося на людей любопытным глазом-бусинкой, смешно склоняя набок головку, и полетела дальше по своим делам – наверное, устраиваться на ночлег.

Напрягая зрение, капитан вгляделся в сгущающийся сумрак – если бы стать птицей и высоко подняться над темнеющим лесом, чтобы увидеть: куда тянется лощина на сопредельной стороне, пробирается ли по ней тот человек, которого они ждут, не следят ли за ним чужие, враждебные глаза? Немцев на той стороне как сельдей в бочке. Надо обладать незаурядной смелостью и большим опытом, чтобы добраться до границы и попытаться ее перейти, а они ничем не могут помочь неизвестному связному.

Александр Иванович взглянул на часы – скоро двенадцать, наступят новые сутки. В сыром сумраке леса приходилось прислушиваться к каждому шороху, крику птиц, шуму листвы. Подавив нервный зевок, Глоба энергично растер плечи руками – становилось прохладно.

Неожиданно темноту неба на сопредельной стороне разорвало вспышкой красной ракеты. Разбрызгивая в стороны мелкие искры, она описала кривую дугу, опускаясь к той самой неприметной лощине, заросшей травой и кустарником. Потом донесся тихий хлопок выстрела ракетницы. Следом сухо протрещала очередь немецкого автомата.

Пограничники подобрались, до рези в глазах вглядываясь в темноту – что там?

Взлетело еще несколько ракет, теперь уже белых, осветительных, залив мертвенным светом поляну на той стороне, деревья, стог, колья с провисшей ржавой колючей проволокой.

Денисов моргал, привыкая к дрожащему неверному свету ракет, и потому пропустил мгновение, когда на поляне появился высокий человек – без головного убора, одетый в темное, он тяжело бежал к границе, оскальзываясь на мокрой от росы траве.

Из кустов, росших рядом с лощиной, наперерез ему выскочили три вооруженных немца. Тускло блеснули примкнутые к стволам карабинов ножевые штыки.

– Хальт! Стой!

Глоба поднял автомат, поудобнее пристраивая его на бруствере. Денисов предостерегающе положил руку на оружие:

– Спокойно, сержант, спокойно!

Человек на поляне кинулся в сторону от солдат.

– Наш? – свистящим шепотом выдохнул Глоба.

– Спокойнее, спокойнее, – повторил капитан, кусая губы от бессилия. Чем они могли помочь неизвестному, чем?

Немцы не стреляли, видимо, желая захватить перебежчика живым. Гулко бухая сапогами, они тесной кучкой бежали за ним, выкрикивая ругательства. Денисов достаточно хорошо владел немецким и потому смог их понять.

Внезапно дорогу бегущему преградил еще один солдат, появившийся из зарослей. Наставив на неизвестного карабин и угрожая ему штыком, он сделал выпад. Увернувшись, беглец сбил солдата с ног и отработанным приемом вырвал у него оружие.

– Ловок! – не сдержал восхищения Глоба.

Однако немец не растерялся и, быстро вскочив на ноги, выхватил саперную лопатку. Немного отстраненно, занятый происходившим на его глазах напряженным смертельным поединком, Денисов отметил, что немцы экипированы по полной боевой выкладке.

Хорошо было слышно, как заскрежетал металл, когда солдат отбил удар неизвестного. Но тот оказался опытнее: словно на плацу при разучивании упражнения «справа прикладом бей», он сильно ударил немца прикладом в голову. Тут рухнул.

Перебежчик судорожно передергивал затвор карабина, когда набежали преследовавшие его солдаты. Глоба только тихонько крякал, наблюдая за ходом неравной схватки. Неизвестный отбивался от наседавших врагов умело, экономя силы, заставляя противников мешать друг другу. Вот один из солдат выронил оружие и осел на землю, зажимая руками рану на животе. Грохнул выстрел, упал второй солдат, а через поляну, подпрыгивая на кочках, уже неслись к месту схватки немецкие мотоциклы, желто светя фарами, выхватывавшими из сумрака фигуры дерущихся людей.

С одного из мотоциклов полоснули очередью из пулемета. Пули прошли поверху, чмокая по листве и впиваясь в стволы деревьев. Второй очереди неизвестный ждать не стал – сильно оттолкнув прикладом нападавшего на него солдата, он бросил оружие и, не обращая внимания на выстрелы и крики за спиной, рванул к границе.

Глоба ужом выскользнул из окопа и шустро пополз к контрольно-следовой полосе, безошибочно определив, где ее должен пересечь неизвестный. Денисов последовал за ним.

И все же он не успел. Уже на нашей стороне неизвестный дернулся и упал. Пророкотала еще одна пулеметная очередь. Пули стригли прямо над головой – немцы не стеснялись, стреляли прицельно, по нашей территории.

– От бисовы дети, – зло прошипел сержант. Он ухватил перебежчика за плечи, стараясь оттащить его в сторону. Подоспевший капитан помог ему.

Они успели оттащить неизвестного подальше от линии, слыша, как возбужденно гомонят немцы и трещат моторы их мотоциклов.

Связной оказался рослым, тяжелым. Перевернув его на спину, Денисов включил потайной фонарик и в синем, неверном свете бегло взглянул на неизвестного. Тот был одет в несвежую темную сорочку без галстука и полосатый костюм. Приподняв голову, он попытался что-то сказать, но не смог – из губ вырвался только сиплый стон.

– Двигать надо, капитан! – зашептал Глоба. – С нашей стороны под уклон, не достанут.

Они подхватили перебежчика и поползли. Предупреждение Глобы оказалось не напрасным – немцы дали еще несколько пулеметных очередей.

«На заставе уже поднялись по тревоге», – подумал Денисов.

Оказавшись в безопасности, он толкнул неизвестного в бок, приглашая его подняться и следовать за собой, но в ответ тот лишь застонал. Быстро ощупав мужчину, Александр Иванович ощутил у него на груди что-то твердое и выпуклое, а потом пальцы попали в липкое и теплое.

– Глоба, помоги! Он ранен. Осторожнее!

Вскоре уже почти ничего не выдавало недавнего присутствия здесь людей, кроме примятой травы и капель крови на ней.

Было ноль часов сорок минут 22 июня 1941 года…

* * *

– Товарищ старший лейтенант, три пули у него в груди, – военфельдшер виновато поморгал белесыми ресницами, глядя на начальника заставы. – Я ничего не смогу… Тут и академик хирургии не сдюжит. Крови он много потерял.

– А ты через «не могу», Таранин, – начальник заставы мягко подтолкнул военфельдшера к столу, на котором лежал раненый.

Денисов тем временем разглядывал снятый с перебежчика пояс – широкую полосу брезента с завязками и вместительным карманом, в который была засунута пухлая черная папка из хорошо выделанной мягкой кожи. В том же кармане, поверх папки, лежали две гранаты, распиравшие брезент ребристыми боками. Осторожно вынув их, Александр Иванович достал папку, открыл блестящий латунный замочек. Внутри – пачки документов. Бросились в глаза распластанный орел со свастикой в хищных когтистых лапах и жирно отпечатанные типографским шрифтом грифы высшей секретности. Капитан быстро убрал документы, сунул папку обратно и, немного подумав, пристроил на прежнее место гранаты.

Резал глаза свет сильной лампы, звякали медицинские инструменты, тихо приговаривал начальник заставы:

– Надо его до города довезти, Таранин! Ты уж постарайся, милый, сделай все как надо.

Во дворе жалобно скулила служебная собака, иногда подвывая и повизгивая. Привлеченная светом, билась о стекло мохнатая ночная бабочка; мерно отсчитывали время ходики на стене.

Таранин выпрямился и повернулся к Денисову:

– Вас зовет, товарищ капитан.

Александр Иванович встал, не выпуская из рук тяжелого пояса, подошел, заглянул в лицо раненого – бледное, покрытое испариной, с запавшими темными глазами и спекшимися в сине-багровый ком губами.

– Мне нужен утренний поезд до Минска, – с польским акцентом прошелестел перебежчик.

– Бредит, – вздохнул готовивший для укола шприц Таранин.

Начальник заставы молча потянул его в сторону от стола.

– Могу предложить только верхнюю полку, – нагнувшись к раненому, ответил Денисов.

– Это… – пальцы правой руки перебежчика беспокойно зашевелились. – Где?

– Вот! – Денисов показал ему пояс.

Раненый удовлетворенно прикрыл глаза. Капитан хотел отойти, но неизвестный снова прошептал:

– Отдайте в Москву, «старому», очень важно.

Лицо его скривилось в гримасе боли, потом обмякло, рот приоткрылся.

– Фельдшер! – крикнул Денисов.

Подскочил Таранин со шприцем, отстранил Александра Ивановича, быстро протерев ваткой руку раненого, всадил иглу и ввел лекарство. Потом молча выпрямился и выдернул шприц.

– Что?! – шагнул к нему начальник заставы.

Таранин, не отвечая, пошел в угол, к шкафчику аптечки. Плечи его дрогнули.

– Все, – глухо сказал он.

Начальник заставы накрыл тело перебежчика простыней. Скорбно постоял над ним несколько секунд, а когда обернулся, увидел Денисова, расстегивавшего пуговицы на вороте гимнастерки. Стянув ее с себя, он начал прилаживать на груди брезентовый пояс с папкой и гранатами.

– Теперь моя очередь, – ответил капитан на немой вопрос начальника заставы. – Готовьте машину, надо ехать.

* * *

К старому зданию госбанка участковый уполномоченный Алексей Кулик добрался только в первом часу ночи – совещание в райотделе НКВД затянулось. В банке сегодня нес службу его односельчанин – Петя Дацкий. Он уже больше недели не был дома и попросил через дежурного, чтобы Алексей по окончании совещания заехал повидаться, рассказать последние новости и передать семье привет и гостинцы.

Выходя из райотдела, Кулик взглянул на часы – время позднее, может, не ездить к Пете? Тем более, до родной деревни Кулика еще крутить и крутить педали старенького польского велосипеда – разве к утру только доберешься, если не позже; но нехорошо подводить товарища – не таков Алексей Кулик, чтобы сначала обещать, а потом не сделать. Служба в милиции – особенно здесь, в недавно воссоединенных районах Западной Белоруссии, – напряженная, сложная; бывало и постреливали по ночам. Самого Кулика тоже раз чуть на тот свет не отправили. Подозреваемых на покушение оказалось всего двое – Гнат Цыбух и Ивась Перегуда. Обоих начальство распорядилось задержать и доставить в город. Теперь они сидят в камере тюрьмы, ведется следствие.

При таких делах, да когда немец за кордоном без конца шебуршится, скоро ли еще Петро в деревню попадет? Может, через неделю, а может, через две, но никак не раньше. А он, Кулик, утром дома будет – поспит часок-другой и опять на службу. Тогда и к Петиной родне заглянет, передаст приветы и гостинцы. Поэтому, более не раздумывая, Алексей поехал к госбанку – благо недалече, весь городок за два часа пешком можно обойти.

Заранее предупрежденный звонком дежурного, Дацкий уже ждал. Поглядев в окошечко и убедившись, что перед ним действительно Кулик, он приоткрыл тяжелую дверь, пропуская участкового внутрь. Подал узелок с гостинцами, вздохнул:

– Ты, Алексей, моим скажи, пусть шибко не беспокоятся. Служба! Да и международная обстановка… Жене передай, что на неделе буду, начальник отпустить обещал. Чего на совещании говорили?

– Все то же, – устало зевнул Кулик. – Надо быть всегда начеку, ловить провокаторов и шпионов, изучать оружие и выявлять распространителей ложных слухов. Поеду я, а, Петро? А то еще сколько педали крутить…

– Давай, – отпирая двери, неохотно согласился Дацкий. Ему было скучно одному сидеть ночью в здании банка и ждать утра, отвечая на редкие телефонные звонки дежурного по райотделу. А тут предоставилась возможность с односельчанином побалакать, отвести душу.

– Аккурат к рассвету на месте будешь, – сказал Дацкий, наблюдая, как Кулик пристраивает узелок на руль велосипеда.

– Ну прощевай, Петро, – взмахнул рукой участковый. Тронулся с места, неуклюже покачиваясь из стороны в сторону, покатил под горку, по мощенной булыжником улице, чтобы потом свернуть на шоссе, ведущее к границе.

Несколько минут Дацкий стоял в дверях, глядя вслед удалявшемуся односельчанину. Потом поглядел на полное звезд небо и сердито захлопнул тяжелую дверь. Задвигая засов, он вздохнул – не удалось хоть немного скрасить скуку ночного дежурства.

Но и Алешку надо понять – и служба, и семья, и времени свободного остается не так много, а дел хватает, что на огороде, что в хате, которая быстро придет в упадок без хозяйского догляду. Хорошо, успел передать с ним гостинцы своим, будет радость дочке, да и жена получит весточку.

Войдя в зал банка, Дацкий направился к телефону – позвонить дежурному, сообщить, что Кулик был и уже уехал, на посту все в полном порядке.

Позвонив, он начал устраиваться на ночлег – не грех и прикорнуть немного. Вытянувшись на жесткой деревянной скамье с высокой спинкой и резными круглыми подлокотниками, Петр блаженно потянулся, ослабил ремень с висевшей на нем кобурой нагана, прикрыл лицо фуражкой и задремал.

Снились ему родная хата, стоящая на пригорке под высокими ветлами, тихая заводь, окруженная стрелками цветущего камыша, и ласковые руки жены, заботливо подсовывающей под голову Петру подушку в разноцветной, сшитой из ситцевых лоскутков, наволочке…

Тем временем Кулик уже доехал до окраины городка. Улицы там были немощеные, шины велосипеда мягко шуршали по земле, тянуло свежестью от разросшихся за палисадниками деревьев, прятавших за своей зеленью домишки предместья.

Заметив около забора темные фигуры, Алексей насторожился – еще свежо было в памяти противное ощущение близости смерти, когда мимо виска просвистел выпущенный из чужого ружья свинец. Зачем опять по-дурному подставлять голову? Мало ли кто может таиться в темноте, тем более – городок их приграничный. Не зря же на совещаниях все время толкуют про диверсантов и шпионов!

На всякий случай он расстегнул кобуру нагана и замедлил ход велосипеда, чутко прислушиваясь – не раздастся ли в ночной тишине характерный щелчок взводимого курка или лязг передернутого затвора?

Но, подъехав ближе, он разглядел светлое женское платье, услышал девичий смех и немного успокоился – молодежь гуляет. Июньские ночи короткие, соловьиные трели, поцелуи под луной, жаркие слова признаний… Пусть гуляют, их дело молодое. Потом будет семья, пойдут дети, начнутся заботы по хозяйству – и эти короткие летние ночи останутся только сладким воспоминанием о золотой поре.

Улыбнувшись в темноте в ответ на свои мысли, Кулик нажал на педали, торопясь к утру добраться домой…

* * *

Завклубом Сашка Тур с малых лет страдал от того, что природа наградила его рыжей шевелюрой и неисчислимыми конопушками, щедро рассыпанными по всему лицу. Мама, бывало, говорила: «Ты не рыжий, Санечка, а золотой», – но соседские ребята ее точку зрения не разделяли и дразнились. Он злился, лез в драку, разбивал обидчикам носы, но и самому частенько доставалось.

Потом наступила юность, ребята дразнить перестали, тем более что вырос Саша парнем крепким и умел постоять за себя, но возникла другая, пожалуй, еще более серьезная проблема – девушки! Как ухаживать за понравившейся девчонкой, если проклятые рыжие вихры не поддавались никакой расческе, а конопушки не сходили даже от ежедневных протираний тройным одеколоном? Лицо только еще больше краснело и с него начинала слезать кожа, но конопушки упрямо сидели на носу.

С волосами Сашка кое-как справился – начал стричься коротко, «под расческу», оставляя короткий жесткий ежик, а про конопушки постарался накрепко забыть, словно и не было их совсем.

Весной, закончив курсы киномехаников, он по распределению приехал в этот городок. Работа ему понравилась – всегда с людьми, сам кассир и киномеханик, сам художник, рисующий афишки, сам бухгалтер и руководитель кружков, но сам же и уборщица, и завхоз, и дворник. Однако какие это мелочи, когда есть самостоятельный заработок и отдельная комнатушка при клубе, обустроенная в соответствии с собственным вкусом!

Часть полученных денег Сашка отсылал матери, на остальные покупал книги и жадно, ночи напролет, читал – хотелось знать как можно больше. И еще очень хотелось, чтобы, когда призовут служить в Красную армию, ему писала письма Анеля Браницкая, работавшая в госбанке, – красивая девушка с длинными, цвета спелой ржи, косами. Завклубом давно на нее заглядывался, но подойти никак не решался – стеснялся все тех же проклятых конопушек и своих рыжих волос, боялся в ответ на приглашение на танцы или в кино услышать обидные слова отказа. Каждый день он давал себе слово познакомиться, но потом, видя ее в клубе с подругами, робел, молча протягивал билетики и густо краснел, не в силах заставить себя вымолвить хоть слово.

В мечтах он говорил ей о любви, ограждал и спасал от невообразимых опасностей, слышал ответные слова долгожданного признания, но… только в мечтах.

При клубе имелся маленький тир, и Сашка часами тренировался, воображая себя героем-пограничником или смелым красным бойцом, отражающим атаки японцев на озере Хасан. Жаль, Анеля не могла видеть, как метко он стреляет, кучно кладя пульки «в яблочко» – прямо в центр черного круга мишени. Может быть, тогда она изменила бы свое отношение к нему? Хотя о чем можно говорить, если они даже не знакомы?

И все же настал тот день, когда Тур решился. На майские праздники на демонстрации они оказались рядом в маленькой колонне комсомольцев, поздоровались, как старые знакомые, разговорились, и все оказалось на удивление просто, естественно и совсем не страшно. Потом он пригласил ее прийти вечером в кино, посмотреть фильм «Веселые ребята» с Орловой и Утесовым, но посмотреть не сидя в зале, а из будки киномеханика. Анеля согласилась. С той поры они начали встречаться, считая потерянным каждый день, прожитый друг без друга. Вскоре работавшие вместе с Анелей женщины, завидев у входа в банк коренастую фигуру в обтягивающей широкую грудь полосатой футболке, с улыбкой говорили: «Смотри, твой пришел!» Анеля краснела и смущалась…

Сегодня после вечернего сеанса Сашка, как всегда, пошел провожать девушку домой. Сначала он проводил ее, потом она провожала его до поворота шоссе, потом снова он… так и припозднились. Стоя у калитки заборчика дома Браницких, Сашка обнял свою любовь, а она, смеясь, выскальзывала из кольца его рук и притворно сердито грозила пальчиком:

– Вон милиционер едет, сейчас тебя заберут!

Сашка обернулся. Действительно, посередине улицы ехал на велосипеде милиционер, придерживая рукой прилаженный к рулю узелок.

«Чегой-то он в такую поздноту? – подумал Тур, провожая велосипедиста глазами. – Ездит, поцеловаться спокойно не дает».

– Хочешь, я тебе про все-все звезды расскажу? – удерживая собравшуюся уйти девушку, спросил Сашка. Как не хотелось расставаться, даже зная, что вновь увидишь ее завтра! Нет, почему завтра, уже сегодня – времени-то далеко за полночь.

– Смотри, какое небо! – обнимая девушку за плечи, повернул ее к себе. – Выбирай любую звезду, и она будет твоя. Насовсем!