Игра без правил

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

© В. В. Веденеев, наследники, 2016

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление серии, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016

Игра без правил

Часть первая
Правила игры

Глава 1

Вечер унес дневную жару, ни один лист на деревьях не шелохнется под ветерком, гудит буксир на скрытой домами Москве-реке, толкая огромную баржу с песком или строительным лесом, пряно пахнут незнакомые цветы на газонах, а в воздухе словно разлита синева – фонари еще не зажгли.

Миновав дворы, Аркадий Лыков вышел к какому-то садику с беседкой из тонких, увитых плющом реек. Внутри беседки светляками вспыхивали огоньки сигарет и слышался смех. «Молодежь собралась, – заметив короткие стрижки и модные куртки, понял Лыков. – Ну их к бесу, этих молодых».

Прибавив шагу, он свернул по дорожке садика в сторону, но тут его неожиданно окликнули:

– Эй, куда спешишь?

Оглянувшись, Лыков увидел двух девчонок лет по шестнадцать – в курточках и брюках, с короткими стрижками, они вели на поводках больших овчарок.

– Чего надо? – останавливаясь, нелюбезно буркнул Аркадий. Носит тут всяких малявок с собаками, заблудились, что ли?

– Сердитый, – нехорошо засмеялась одна из девчонок.

– Невежливый, – согласилась с ней вторая и, положив пальцы в рот, засвистела.

Лыков стоял, наблюдая за ними с ироничной усмешкой, – тоже мне королевы. Но чего им надо от него, случайного и незнакомого прохожего?

Из беседки высыпала куча юнцов, двое или трое также держали собак на поводках. В мгновение ока Аркадий оказался окруженным злыми собачьими мордами и радостно гоготавшей молодежью.

– Ну, ну! Дайте пройти! – Он попытался вырваться из круга, но одна из овчарок злобно оскалила клыки и угрожающе зарычала. Лыков попытался загородиться от нее своим кейсом, что вызвало новый приступ истерического веселья.

– Не то закрыл, – хохотал кто-то из парней, – ниже опусти!

– Тут наше место, – заявила высокая прыщавая девица в очках, державшая на поводке немецкого бульдога с бешено выпученными глазами. – Чего ты здесь вынюхиваешь?

– Я иду к метро, – беспомощно оглядываясь по сторонам и уже поняв, что влип в дурную историю, промямлил Аркадий. Боже, если бы у него был пистолет, он показал бы этим прыщавым придуркам, где раки зимуют! Или если бы владел карате, на худой конец, рукопашным боем. Бежать надо было сразу, а не рот разевать в пустом и темном скверике. Черт их знает, чего на уме у окруживших его юнцов?

– Он был невежлив с нами, – сказала одна из остановивших его девчонок.

– Таких надо учить, – сурово изрекла очкастая под одобрительный шум остальных. – Распустились! Будешь просить прощения, понял? – обратилась она к Аркадию.

Тот кивнул – шут с ними, язык не отвалится, можно и попросить, пока собаками не начали травить, с них станется. Место глухое, ждать помощи от прохожих нечего, а юнцы хмелеют от собственной безнаказанности и вседозволенности. И ведь потом никого из них не узнаешь, поскольку темно, да и отопрутся они от всего – не было ничего, и все.

– Извините, – сказал Лыков. – Я осознал. Могу идти?

– Не так, – усмехнулась очкастая. – Вставай на колени и целуй туфли тех, с кем был невежлив. Ну!

– Еще чего? – набычился Лыков. Слабаком он не был и, если бы не собаки, показал очкастой дорогу в рай. И не только ей. Но собаки! Однако становиться на колени ему не хотелось.

– Считаю до трех, – прошипела остановившая его девчонка в серой куртке, а собачьи морды с оскаленными клыками придвинулись ближе. – Раз… Два…

«Собаки без намордников, точно порвут, – мелькнуло у Аркадия в голове, и он почувствовал себя жалким и слабым. – Рискнуть?»

– A-a-a! – дико заорал Лыков, размахивая кейсом, и, зажмурив глаза, рванул на прорыв через кольцо обступивших его парней и девчонок.

Не ожидавшие такого, они невольно расступились, и Аркадий побежал, не разбирая дороги и слыша, как свистит ветер в ушах да улюлюкают ему вслед дети почтенных родителей.

«Только бы не спустили собаку», – думал Лыков, боясь оглянуться.

Через несколько секунд он вылетел на оживленную улицу и перешел на шаг, тяжело отдуваясь и вытирая выступивший на лбу пот, – неизвестно, чем могло закончиться приключение, если бы он встал на колени, а не прорвался, по воле счастливого случая, через кольцо лихой компании. Мало ли чего бы им захотелось с ним еще сделать?

«Сволочи, – дрожащей рукой засовывая в карман мокрый от пота платок, решил Лыков. – Самые распоследние сволочи! И так имеют старт, какой не снился другим, а от жиру бесятся. Чего им не хватает? Жрут от пуза, поскольку у них папы и мамы, дедушки и бабушки не простые смертные, в любой вуз дорога открыта, а после еще на работу за кордон определят и женят на состоятельной или замуж выдадут. Не надо десятками лет горбатиться на службе за квартиру, машину, дачу, диплом, не надо унижаться, выпрашивать. Им собачек покупают породистых, любовь к природе развивают, а они? Верно говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает – родители на службе с улыбочкой давят подчиненных и ломают им шею чужими руками, а детки людей собаками травят, пока никто не видит, а вырастут – сами в начальники пойдут! У-у, сволота, поубивал бы…»

Уже войдя в вагон метро, Аркадий обнаружил, что одна штанина порвана – то ли разорвал, когда бросился через кусты в проклятом скверике, то ли собака ненароком зацепила? Впрочем, какая разница, все равно брюки безнадежно испорчены, а они так ему нравились, да и денег стоят, между прочим. С кого теперь получишь за нанесенный ущерб? Пойти искать правду в отделении милиции? Но станет ли участковый связываться с высокопоставленными родителями великовозрастных болванов, уже успевших приобрести садистские наклонности? Да его на порог не пустят – один звонок, и он отправится дослуживать на селе, коров штрафовать. Знаем силу телефонного права, не первый год живем, понимаем, что статейки в газетках – одно, а суровая проза жизни – совсем другое. Разве что отловить эту банду по одному и набить каждому морду до крови?

Аркадий Андреевич Лыков считал себя типичным урбанистом, хотя родился и вырос в маленьком городишке далеко от столицы. Поступив в московский вуз, он вскоре обзавелся семьей, прописался у жены, а устроившись после окончания института в одном из НИИ, без сожаления расстался с супругой. В результате развода и удачного размена жилой площади у Лыкова появилась небольшая однокомнатная квартирка в блочной пятиэтажке, с крохотной кухней и похожей на пенал комнаткой.

Получив при разделе общего имущества старый диван-кровать и двустворчатый платяной шкаф, Аркадий перевез их на новое жилье, приобрел в комиссионном стол и стулья, кое-какую кухонную мебелишку, купил кастрюльки и зажил в одиночестве, изредка нарушаемом визитами случайных подруг.

На службе он умыкнул настольную лампу и новый импортный телефонный аппарат, в той же комиссионке присмотрел дешевенький торшер и пару книжных полок, умело сплел из толстых веревок коврик, вызывавший восхищение гостей, «позаимствовал» в районной библиотеке несколько детективов, и квартирка приобрела вполне пристойный вид. Через некоторое время удалось за бесценок взять у приятеля проигрыватель. Нашлись и пластинки. Музыка, отдельная хата, мягкий свет торшера, «площадка для игр», как именовал свой диван-кровать Аркадий, – что еще нужно не успевшему облысеть тридцатилетнему холостяку?

Дверь санузла украсил плакат с обнаженной таиландской красоткой; одна из знакомых сшила шторы на окна; посуда набралась по кафе и столовым пусть разнокалиберная, зато бесплатно, вилки и ножи для предприимчивого человека, старающегося экономить средства, тоже не проблема, а сослуживцы подарили оригинальный ночник.

Впереди Лыков видел несколько путей достижения заветного благосостояния. Первый был достаточно тернист, требовал подготовки кандидатской диссертации и значительно осложнялся длинной негласной очередью на защиту, установленной руководством лаборатории. Да и написать диссер не так-то просто, сколько сил уйдет, пока в бухгалтерии тебе начнут начислять заветные «кандидатские» проценты – некую пожизненную ренту с однажды изготовленного «научного» труда, ничего не открывающего и не опровергающего и потому благосклонно принятого ученым советом и утвержденного ВАКом. А до того надо еще найти подходящую «диссертабельную» тему и пробивного руководителя, способного обеспечить своим именем гладкую защиту. Долго и хлопотно, особенно если сидишь на ставке младшего научного сотрудника.

Второй путь тоже требовал усилий в подыскании богатой невесты и удачном заключении нового брака. Но подходящие невесты на улице не валялись, а чтобы добиться благорасположения состоятельных родителей возможной избранницы, требовался соответствующий антураж в виде цветов, подарков и респектабельный внешний вид. Поэтому Лыков постоянно искал приработка – не пыльного, но денежного. Так судьба свела его с неким Витей Жедем, работавшим на пункте приема стеклотары, и Олегом Кисловым.

Тесная дружба возникла между ними после того, как Аркадий между делом рассказал об одном знакомом – человеке небедном, имеющем денежки и импортную технику, – уехавшем на отдых. Жедь, подумав, предложил наведаться на квартиру к знакомому в период его отсутствия. Лыков отказался, но, где живет знакомый, объяснил и потом получил от Витька долю – плотную пачечку хрустящих двадцатипятирублевок. Долго не отпускал страх, но обошлось, и Аркадий решил для себя – уж если и рисковать, то только по-крупному, за «ломовые бабки».

Иногда он позволял себе немного выпить в компании, но не терял головы и не пускался на поиски приключений. Зачем? Зарабатывать неприятности? Их и так в жизни предостаточно, другие доставят тебе это сомнительное удовольствие без всякой выпивки.

С мыслью о возможных неприятностях он и проснулся летним утром, искренне недоумевая, отчего в голове спозаранку вертятся подобные мысли? Жены у него не было, детей тоже, толкать в бок и посылать на кухню некого, поэтому он прошаркал стоптанными домашними туфлями к плите и поставил на конфорку кофейник. Бреясь, он вернулся к мыслям о неприятностях – отчего вдруг такое? Сегодня в институте долгожданная распродажа, – уже отложены денежки на случай приобретения дефицита из ширпотреба, – профсоюзное собрание состоялось на прошлой неделе, и его в докладе не упоминали, а членом других общественно-политических организаций Лыков не состоял, выбыв из одной по возрасту и не вступив в другую по причине нежелания в каждую зарплату отдавать деньги. С этой стороны вроде бы все нормально. Но отчего так погано на душе и чешется правый глаз? С детства Аркадий верил в эту дурную примету.

После завтрака он оделся и вышел из дома, чтобы проделать обычный путь к родному НИИ – сначала на автобусе до станции метро, потом в душном вагоне до центра, там пересадка, потом еще несколько остановок и маленькая прогулка пешком.

Войдя в комнату, Лыков улыбнулся коллегам и сделал рукой неопределенный жест, должный означать приветствие.

– Что нового? – развалившись на стуле и закурив, спросил он.

– На сено отправлять будут, – буркнул один из сослуживцев, медленно раскладывая перед собой бумаги. – Ты вчера в министерство ездил, а к нам из профкома приходили, предупреждали. Корма, говорят, надо помочь заготовить.

– Правильно, – стряхивая пепел в корзинку для бумаг, согласился Лыков, – надо. Сейчас самое время. А ты чего всполошился? Твоя очередь ехать помогать братьям-селянам?

– Моя, – печально вздохнул сослуживец.

– Не тужи, выручу, – пообещал Аркадий, быстро прикинув, что уехать в подшефный колхоз можно недели на две, а то и на месяц. Там будут кормить, на сенокосе успеешь загореть, и получится недурной дополнительный отпуск. А здесь сохранится зарплата: толковый человек всегда найдет выгоду!

Весело прищелкнув пальцами, он повернулся к двери и увидел начальника отдела, прозванного Котофеичем за круглые зеленоватые глаза и рыжеватые усы.

– Лыков, зайди, – проскрипел Котофеич и закрыл дверь.

– Щас, только докурю, – попытался оттянуть неприятный момент Аркадий. Неужели шеф дознался, что вместо министерства Лыков вильнул по своим неотложным делам? Хотя когда бы ему успеть навести справки?

– Футбольчик вчера смотрел? – поинтересовался другой коллега, разворачивая бумагу с бутербродами и опуская в стакан кипятильник: как отец многодетного семейства, он никогда не успевал позавтракать дома.

Оставив вопрос о футболе без ответа, Лыков вышел в коридор: не стоит томить Котофеича долгим ожиданием. К тому же чем раньше узнаешь причину вызова, тем больше останется времени для маневра и отыскания достойных и безболезненных способов выхода из возможной пиковой ситуации.

Кабинет начальника располагался в самом конце длинного коридора, в комнатке, переоборудованной из женского туалета. Строители, делавшие ремонт, не срубили кафель на стенах, и потому кабинет, с развешанными диаграммами и плакатами, производил на непосвященных странное впечатление. Но Аркадий давно привык и перестал обращать внимание – всем известно, как любят начальнички различных рангов отдельные кабинеты, а с помещениями в столице туго. Вот каждый и выкручивается как может.

С сожалением выбросив недокуренную сигарету в открытое окно, Аркадий поправил узел галстука и без стука открыл дверь – Котофеич любил играть в демократию и на собраниях называл свой коллектив «сплоченной семьей», что вызывало у сидевших в последних рядах иронические улыбки.

– Присядь. – Начальник неторопливо открыл сейф. Достав из него тонкую папку, положил ее перед собой на стол. – Поедешь сейчас к главному шефу, отвезешь бумаги. Если захочет с тобой пообщаться, не отказывайся, но лишнего не болтай. Понятно?

– Почему я? – Аркадий умело изобразил на лице озабоченность крайне занятого важнейшими делами человека. Еще только не хватало уехать в день распродажи!

Главным шефом называли директора института – человека пожилого, несколько лет тяжело болевшего и уже не ожидаемого обратно. В его кабинете давно по-хозяйски расположился Афанасий Борисович, считавший себя полноправным и неоспоримым преемником дышащего на ладан «короля». Но пока король не умер, приходилось время от времени советоваться с ним, отправлять на подпись бумаги или, по крайней мере, сохранять видимость того, что советуются, хотя все решал ставший всесильным заместитель.

– Почему я? – упрямо повторил Лыков, решительно отодвигая от себя папку: у старика можно застрять надолго, да и живет он не рядом, а машину не дадут. – Пусть Сагальский или Кучумов поедут. Это же почти на целый день!

– Не заговаривайся, – сурово одернул его Котофеич, встопорщив рыжеватые усы и еще больше округлив глаза. – Привыкли там, понимаешь, в курилке зубы скалить! Сказано – поедешь, значит, поедешь. Забирай и отправляйся!

Он взял со стола папку и сунул в руки Лыкову. Тому ничего не оставалось, как принять ее и выйти, досадуя на свою несдержанность и часто подводивший его язык. Не зря говорят: язык мой – это та дорога, по которой приходит беда. Промолчал – глядишь, удалось бы отболтаться, обратив взор начальства на других сотрудников, но да чего уж теперь, когда дело сделано?

До сегодняшнего дня Аркадию еще ни разу не доводилось бывать в доме главного шефа – только в последнее время, окончательно поняв, что старик не сдюжит с болезнью и уже не вернется, начальство стало отправлять к нему мэнээсов, а до того предпочитало личные контакты, демонстрируя преданность и озабоченность состоянием здоровья директора. Излишним любопытством Лыков не страдал, но тем не менее взглянуть, как живет заслуженный товарищ, тоже не мешает.

Выйдя из метро, Аркадий решил не торчать в ожидании троллейбуса на остановке и пошел пешком, расспросив у прохожих дорогу. Шеф жил в районе, прозванном Дворянским гнездом, – кирпичные дома с широкими окнами, заботливо политые дворниками тротуары, много зелени, тенистые дворы с ухоженными газонами и цветниками около подъездов, нет привычного, надоедливого гула грузового транспорта. Во дворах стояли личные автомобили, лаково блестя чисто вымытыми боками, кричали играющие дети, женщины в модных курточках выгуливали породистых собак.

Отыскав нужный дом, Лыков вошел в подъезд и, назвав хмурой усатой старухе номер квартиры, поднялся на лифте.

Дверь ему открыла аккуратная седая женщина в строгом темном платье.

– Вы к Ивану Сергеевичу? Проходите, он ждет.

Вытерев ноги об узорчатый половичок, Аркадий прошел в большую комнату. У окна в глубоком кресле, укрытый до пояса пледом, полулежал главный шеф. Слабо улыбнувшись, он показал желтой высохшей рукой на кресло напротив и тихо попросил:

– Маша, сделай нам, пожалуйста, кофе.

– Что вы, не стоит беспокоиться, – опускаясь в кресло и открывая кейс, попытался отказаться Лыков. Стоит ли распивать здесь кофе? Только задержишься, а вдруг еще удастся освободиться побыстрее и вернуться к началу распродажи или хотя бы к ее концу?

– Вы мой гость, не знаю, простите, как вас величать, – улыбнулся шеф, – поэтому давайте все же попьем кофейку и немного поболтаем.

– Лыков Аркадий Андреевич, – чуть привстав, представился гость. – Я у Конырева работаю.

Он чуть было не сказал «у Котофеича», но вовремя спохватился и прикусил язык – хватит на сегодня, и так с утра болтнул лишнее и теперь приходится сидеть здесь.

– Знаю. Привезли? Давайте…

Аркадий отдал папку и услужливо подал шефу очки со стола. В комнату, неслышно ступая обутыми в мягкие тапочки ногами, вошла седенькая Маша, вкатив столик с кофейником, чашками и вазочками с печеньем и сахаром. Оставив столик между Иваном Сергеевичем и гостем, так же неслышно ушла.

– Скучно, – небрежно бросив папку на широкий подоконник, доверительно пожаловался шеф. – Пейте кофе, бразильский…

– Что – скучно? – осторожно беря тонкую фарфоровую чашечку, переспросил Лыков.

– Да это. – Иван Сергеевич кивнул на папку. – Напускают тумана, раздувают научную истерию там, где проблема не стоит выеденного яйца. Что нового в институте?

– Так, ничего особенного. – Вопрос шефа застал врасплох, и Лыков не знал, что ответить. Начать рассказывать, как переставлял мебель в кабинете шефа Афанасий Борисович, а сотрудники потели, перетаскивая тяжеленные шкафы с этажа на этаж? Или доложить, вроде бы как ненароком, о новых строгостях и отмене библиотечных дней? Да зачем об этом говорить с высыхающим от старости и болезней академиком, нужно ли ему теперь все это? Он уже о душе думает, а не о земном.

– Читали то, что привезли? – пытливо поглядел на него Иван Сергеевич – Или так, выступаете в роли приемо-передаточного звена, подменяя почту?

– Подменяю, – не стал скрывать Аркадий.

– Я сейчас как машина, остановившаяся около нефтяной скважины, – грустно усмехнулся шеф. – Горючего пропасть, а заправиться нечем. Проклятая болезнь, сахарный диабет, недостаток инсулина. Поэтому и получается, что нефти хоть отбавляй, но она еще не бензин, в моем случае, не сахар.

– А инъекции?

– Это хорошо, когда человек молод и у него нет целого букета болячек, – тихо посмеялся академик. – Зато у старого масса времени для размышлений и переосмысления прожитого. Как вы думаете, почему они не поехали ко мне сами, а послали вас? Ну, не стесняйтесь, говорите. Я знаю, что меня давно списали.

– Ну что вы. – Аркадий изобразил на лице смущенное недоумение.

– Научились лгать, – печально констатировал Иван Сергеевич. – Хотите, открою секрет, почему не поехал Афанасий Борисович или другой заместитель? Я всю жизнь стремился заниматься чистой наукой, а на администрирование меня не хватало, не оставалось времени. Потому и подбирал себе замов-бюрократов. А что такое бюрократ в науке? Это сплав дурной нравственности с мыслительной импотенцией, поскольку они, как правило, люди малоодаренные в научном плане, и если их освободить от кресел, сидя в которых они подписывают подготовленные другими бумаги и утверждают рожденные исполнителями идеи, то научный бюрократ окажется не у дел. Впрочем, как и любой другой. Поэтому братцы-бюрократы всегда держатся тесной кучкой, объединяясь в сообщества ничего толком не умеющих, но страстно желающих иметь ценности, которых сами создать не могут. Теперь они боятся, как бы я их напоследок не пнул под зад, и не едут, подлецы.

– Но Афанасий Борисович доктор наук, – робко возразил никак не ожидавший подобных откровений ошарашенный Лыков. Шеф его не на шутку озадачил: тихий, желтый старикан, укрытый толстым пледом, а поди ж ты, кусается. Неужто и правда надеется перебороть болячки и вернуться? Вот тогда даст шороху в институте.

– Формальный признак, – небрежно отмахнулся академик. – Такие, как Афанасий, не могут жить без регалий и полагающихся к ним дотаций. Стахановцы от науки. Находят беспроигрышные «диссертабельные» темы, заполучают научных руководителей-корифеев и лепят горбатые работенки, без запинки проскакивая через ученые советы. А настоящих ученых-то раз-два и обчелся! ВАК выбраковывает всего пять процентов докторских и полпроцента кандидатских, штампуя решения советов. Сам сидел в ВАКе, знаю, что на обсуждение докторской затрачивается в среднем не более трех минут.

Иван Сергеевич взял с подоконника пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу и прикурил. Лыков беспокойно ерзал на стуле – ну дает дед, всех по костям раскладывает, прямо как в анатомическом театре. Неужели сам никогда душой не покривил, не получил денежки зря? Или сейчас, по прошествии многих лет, ему все представляется в ином свете, особенно собственная жизнь и судьба в науке? Стоит ли спрашивать об этом или лучше молчать и слушать? А время идет, идет…

Бросились в глаза пальцы академика, зажавшие мундштук папиросы, – какие они тонкие, с отливающими синевой ногтями, хрупкие, словно косточки в них истончились и обтянулись воскового цвета кожей. Сколько же лет Ивану Сергеевичу? Раньше Аркадий об этом никогда не задумывался – что ему главный шеф? Они существовали как бы в разных измерениях – тот на симпозиумах, в президиумах, в собственном кабинете, охраняемый непреклонно-бдительной секретаршей, с презрением относившейся к любому сотруднику, не достигшему должности хотя бы завлаба, а Лыков – всегда в общей массе, в зале на собраниях или в колхозе на картошке, куда не попадает начальство. На банкеты его тоже никогда не приглашали, разве велят сгонять на рынок за зеленью. И вот судьба, капризная и ветреная дама, выкинула неожиданную штучку – сидит мэнээс Аркадий Лыков напротив академика, причем в квартире последнего, и слушает его излияния. Неужели шефу надо было серьезнейшим образом заболеть, чтобы снизойти до бесед с научными козявками?

А вот интересно, если он выздоровеет, станет ли приглашать Аркадия для задушевных бесед в свой роскошный, устланный коврами и обшитый панелями темного дерева кабинет или напрочь забудет о сегодняшней откровенности, вновь начав раскатывать по международным конференциям и заседая в разных президиумах? Что ему тогда будет до неостепененного младшего научного, когда таких в его институте хоть пруд пруди. Нет, ну его к чертям, этого академика, вместе с его откровениями – многое и самому давно известно. Слава богу, не слепой и не вчера родился, а в науке тоже не первый годок пашет, разумеет, что к чему.

– Чем занимаетесь у Конырева? – Докурив, Иван Сергеевич примял папиросу в пепельнице и попросил: – Приоткройте, пожалуйста, форточку, а то Маша меня ругать станет.

– Информационно-вероятностными моделями. – Открыв форточку, Аркадий вернулся на свое место. Вдаваться в подробности не хотелось, чтобы не дать шефу повод к новым обличительным тирадам. Хорошо, когда можно обсуждать наболевшие вопросы вместе, на равных, а так…

– Извечная проблема, – закашлялся академик. – Бывали за рубежом? Впрочем, зачем я спрашиваю. Вряд ли и сейчас это стало возможным для людей вашего положения. Простите великодушно, но что поделать? Еще одна издержка нашего пресловутого бюрократического застоя: едут те, кому ничего не надо, кроме магазинов. Так вот, как-то в одном зарубежном игорном заведении я встретил интересную пару. Этакие старички с толстой тетрадью в руках, куда они записывали цифры с барабанов игральных автоматов, создавая свою, доморощенную теорию игр. Я долго с грустью наблюдал за ними, не ведавшими того, что этой серьезнейшей математической проблеме отдали многие годы жизни такие умы, как Нейман и Моргенштерн. И то не решили до конца! Но разве можно запретить кому-нибудь заниматься своей наукой? Пожалуй, это было бы бесчеловечно. Ну а чего вы достигли?

– Сдал кандидатский минимум, работаю, – неопределенно пожал плечами Лыков.

– Знаете о разработках новых компьютеров, основанных на числах Фибоначчи и золотой пропорции? – хитро прищурился Иван Сергеевич.

– Н-нет, – вынужден был признаться Аркадий, но тут же поправился, сохраняя лицо: – Вернее, слышал, но отдел научно-технической информации нашего института…

– Знаю, – прервал его шеф, – Фибоначчи – это прозвище выдающегося итальянского математика XIII века Леонардо Пизанского, написавшего знаменитую «Книгу о счете». В ней он изложил последовательность чисел, известную с тех пор как ряд Фибоначчи. Вы, наверное, не математик, а электронщик? Угадал? Ну, вспомните, например, единица, двойка, тройка, пятерка, восьмерка, чертова дюжина, очко, то есть двадцать один, тридцать четыре… Это простейший ряд Фибоначчи, где каждое последующее число, начиная с трояка – международной студенческой оценки, – равно сумме двух предыдущих. И эта числовая возвратная последовательность обладает удивительными свойствами. Например, отношение соседних чисел Фибоначчи в пределе стремится к так называемой золотой пропорции, а сам термин «золотое сечение» ввел в обиход Леонардо да Винчи.

Лыков слушал Ивана Сергеевича, тщательно скрывая раздражение, – раскудахтался дед, читает лекции, как школяру, аж глазенки загорелись. По всему видно: сел на любимого конька и ну его колотить каблуками по тощим ребрам. А в институте уже наверняка вовсю идет распродажа. Какой тут Фибоначчи полезет в голову? А дедок словно не замечает, что за окнами темнеет небо и скоро проглянут первые звезды, подливает остывший кофе в чашки, отхлебывает его мелкими глотками, блаженно прикрывая глаза истончившимися кожистыми веками-пленками, делающими его похожим на полудохлого петушка, и вещает, вещает.

– Интереснейшая штука, отменно интереснейшая. – Иван Сергеевич сам дотянулся до большого рабочего стола, заваленного грудой бумаг, и выудил из-под них толстую тетрадь в коричневой коленкоровой обложке. – Вот, один молодой, но несомненно одаренный ученый прислал мне для ознакомления свою работу по вопросам информационно-вероятностных моделей программно-целевого управления. Хотите почитать? Думаю, дней десять вам хватит, а потом верните, голубчик. Я обещал дать свои замечания, однако пока не успел. Работу прочел и думал, что сегодня приедут власть имущие и удастся обсудить с ними вопрос о приглашении этого молодого дарования к нам на работу, но… Берите, когда приедете в следующий раз, обсудим. Договорились?

Аркадий вяло кивнул и сунул тетрадь в кейс, даже не удосужившись открыть ее или полистать. Заметив это, академик недовольно поджал губы, но любезного тона не изменил:

– Заговорил вас? Скучно старику, простите. Мысли заняты больше не прибылью, а убылью самого ценного из того, чем располагает человек: убылью времени и чувств. Прощайте, Аркадий Андреевич, жду вашего нового визита.

– Всего доброго, Иван Сергеевич, – поклонился Лыков и направился в прихожую.

– Маша, проводи, пожалуйста, гостя, – донесся до него голос главного шефа.

В конце длинного коридора появилась седенькая Маша, открыла дверь, и Аркадий вышел на лестничную площадку. Сзади щелкнул замок.

Обернувшись, Лыков поглядел на обитую черным дерматином дверь с латунной табличкой и зло сплюнул – пропади ты пропадом со своей скукой и маразматическими наставлениями!

Торопиться на распродажу более не имело никакого смысла, и Лыков решил пройтись пешком до метро через дворы. Здесь-то он и нарвался на золотую молодежь.

Утром следующего дня Лыков проснулся с головной болью. Сушило во рту, противно скребло в носоглотке, а за окном зарядил мелкий моросящий дождичек, навевающий печаль и отчаяние, на работу жутко неохота, воспоминания о вчерашнем унижении и собственном страхе портят настроение, а еще может позвонить начальству главный шеф и нажаловаться, что присланный к нему с бумагами мэнээс оказался неразговорчив и не сумел развеять старческую скуку больного академика.

Подтянув поближе телефон – вот оно, преимущество малогабаритной квартиры, где и повернуться-то толком негде, – Аркадий начал раз за разом методично набирать номер районной поликлиники: просто так на работу не пойти нельзя – Котофеич и одного дня дома посидеть не даст. Придется вызвать врача и получить больничный. Правда, у них там тоже социалистическое соревнование за всемерное уменьшение больничных человеко-дней – придумают же такой термин! – но что остается делать, не прогуливать же? По головке потом не погладят.

Дозвонившись до помощи на дому, он вызвал врача и нехотя встал, раздумывая – позвонить на работу сейчас или потом, когда получишь заветный синенький листочек, дающий минимум три дня свободы?

Лениво выпив чаю и пожевав бутерброды, Лыков спустился вниз за газетами. Из свернутых газетных листов выпал беленький конвертик письма. Аркадий поднял, прочел обратный адрес – от сестры.

Вернувшись в квартиру, он завалился на диван и, прикурив сигарету, начал читать послание. В общем, ничего нового, как жила провинция, так и живет – ни разу не было на прилавках колбасы, сарделек, сосисок. И на детей ничего не купить – нет шуб, пальто, платьев, а у сестры двое. Майки покупает у бабок на рынке. А куда деваться?

Сестра пишет, что на Новый год детям дали на елке подарки и положили в кулечки по два мандарина, а дочка спрашивает, как их есть, и начала кусать прямо с кожурой, как яблоко. Зефира уже лет десять не видели, а бананов и персиков никогда даже не пробовали. Слезы одни, только и ждешь обещанного улучшения жизни, а когда-то оно будет?

Сложив по старым сгибам аккуратно исписанный листочек из тетради в клеточку, Аркадий поиграл желваками на скулах – чем он может помочь, когда сам гол как сокол? Зря, что ли, специалисты из науки бегут за стойку бара или в кооперативы? Зарплата мэнээса позволяет лишь сводить концы с концами, и то не всегда.