Деревня Терешата, затерявшаяся в глубине таёжных лесов, располагалась вдали от шоссейных, гравийных прочих, хорошо проходимых дорог. Видимо, первопоселенцам здесь понравились высокие жёлтые, гладкоствольные сосны, колючие тёмные ели, весёлые полянки с густым разнотравьем, да широкое болото, полное брусники и клюквы. Вокруг болота петляла узенькая речушка с тёмным дном и холодной прозрачной водой. Жители называли речушку Чёрной, хотя речка не заслужила к себе такого названия: её рыбой в голодные годы жители деревни спасались от голода. К её берегам примыкало десяток полянок, на которых колхозники, втайне от начальства, выращивали рожь. Речку упрямо называли Чёрной и плели про неё небылицы, пугая ими детей, чтобы они далеко не бегали, и местных властей, скрывая от них свои тайные припасы. Эта же речушка выбегала на волю в шести километрах от деревни и называлась уже Светлой. От её многочисленных притоков речка становилась глубже и шире: по ней Акаринский леспромхоз весной, по большой воде сплавлял брёвна в область.
В деревеньке насчитывалось около тридцати дворов, входивших в колхоз «Заветы Ленина» и соединялась она со всем миром через узкоколейку.
Маломощный паровозик доставлял лес до посёлка Акарино, за одним он и подбрасывал туда и местный люд. Деревенские жители махали рукой Игнату- машинисту, он тормозил, и они карабкались на брёвна, цепляясь за сучья, за железные поручни и скобы.
Намечали было вдоль железного полотна проложить грунтовую дорогу для проезда машин и тракторов, да председатель колхоза, Сергей Фёдорович вяло, но настойчиво тормозил этот проект.
– Да, да, конечно, хорошо бы провести дорогу. – Наклонял он в знак согласия лобастую голову, посаженную на крепкую короткую шею. Серые узкие глаза смотрели на собеседника настороженно, тонкие губы сердито сжимались. Не поймёшь: сердится он на плохие дороги или на собеседника-начальника? – Да, вот финансов нет, колхоз наш маленький – всего – то одна овцеводческая ферма. – И он горестно разводил сильными руками с плоскими крепкими ладонями.
А, если и находились деньги, то председателю удавалось убедить начальство в острой необходимости постройки новой овчарни, починки крыши амбара, ремонта техники. Его всегда поддерживал счетовод, парторг, бобыль Савелий. Специально для деловых разговоров надевал он свой единственный чёрный костюм, единственные ботинки натирал чёрной ваксой, надевал белую рубашку, от долгого применения выглядевшую чуть желтоватой, надевал узкий чёрный галстук, приглаживал расчёской тёмные и густые (постепенно седеющие и редеющие) волосы и смело выступал вперёд. Ростом он намного меньше председателя, гораздо уже в плечах, тонкогубый, с маленькими голубенькими глазками, он задиристо поднимал голову, распрямлял плечи, руками упирался в бок и начинал.
– Как намечала нам наша партия на очередном пленуме и, руководствуясь её указаниями о заботе народа… – все решения партии ему удавалось поставить на службу своему председателю. В последнее время, после войны, специально надевал он все свои ордена и медали, выставлял вперёд свою ногу на протезе
Родился Савелий маленьким, слабеньким, в детстве много болел, рос тихим, молчаливым, ребята не принимал его в свои игры, над его немощью обидно смеялись. Ни одна девушка в деревне не хотела с ним гулять и тем более выходить за него замуж. Он смирился со своей участью. Ему достаточно было любить свой край, свою деревеньку, сильных и работящих в ней людей. Савелий окончил курсы счетоводов и нашёл своё спасение в программе партии. Знание и устав партии, её постановлений и решений, а главное умение применить их на пользу своему колхозу, снискали к нему уважение деревенских людей, примешанное всё же на большой дозе страха. Что думал Савелий о партии, о колхозах – не известно, а только люди на него не обижались. В трудные предвоенные годы «кулаков» в деревне не нашли, за «колоски» ни кого не посадили. Колхозники всегда, хоть и по немного, а получали на трудодни. Вдвоём с председателем им удавалось отбиться от секретаря райкома Цыплакова, от разных уполномоченных: задержать ранний сев, чтобы почва успела прогреться, повременить с уборкой урожая, понизить сверхплановую сдачу хлеба и шерсти. Цыплакову требовался план, а им важнее был хлеб и благополучие деревенских жителей.
За Чёрной речкой они засевали не учтённые полянки с рожью, там же, да ещё на мелким прудиком у самой деревни ловили рыбу. Лес снабжал их грибами и ягодами. Иногда местному охотнику Митрофану удавалось завалить медведя или лося, учил он пареньков ставить петли на зайцев. Начальству сюда добраться труднее, а потому и труднее разобраться, где луг колхозный, а где полянку тишком и крадучись подкашивают для себя колхозники? Где лес валит леспромхоз, а где деревья свалены на хлевушок, на баньки? Леспромхоз вывозит в основном ель и сосну. Высокие мачтовые сосновые боры тянутся вдоль узкоколейки, вблизи болота, за Лузуковскими лугами. Ближе к деревне растут берёзки, осинки, ольховник, редкий ельник с зарослями колючего шиповника, да мелкого рябинника. Луга перегорожены перелесками с муравьиными кучами, гнёздами птиц, завалами хвороста, да россыпью земляники на прогретой земле. По другую сторону деревни, ближе к посёлку Акарино, тоже тянется лес, но его уже порядком проредили: там много полянок, где пасутся овцы и огорожена поскотина для коров.
Тихо-смирно жили в Терешатах. Весной сеяли хлеб, выращивали картошку и другие овощи, осенью убирали урожай. Сеновали, держали коров, овец, поросят и куриц. Влюблялись, женились, растили детей, которых старались отправить в город, или хотя бы устроить в Акарино, на валяную фабрику, а то и в леспромхоз.
Возле каждого дома росли заросли черёмух и рябин. Возле клуба и конторы ютятся берёзки, у амбара, у трёх овчарен, стоящих в ряд, темнеют липы, теснится мелкий ольховник с осинником, у магазина высятся пять тополей.
Охраняли спокойствие в Терешатах Сергей Фёдорович и Савелий. После войны, после сентябрьского пленума вышло послабление колхозам. Меньше наседал на них Цыплаков, не теребили уполномоченные, снизили налоги и разрешили держать больше скотины. Тут и показали себя «частнособственные интересы» колхозников. Кроме коровы держали поросят, кучу овец, много куриц и обязательно выращивали телёнка. Мясо сдавали на мясокомбинат, а вырученные деньги тратили на большие покупки, вроде пальто, сапоги, мебели или инструмента. На крупу, соль, сахар и сладости детям хватало денег, полученных за трудодни.
Покупка телевизора
Раньше одежду выбирали лишь бы она была теплая и крепкая, а сейчас про размер толкуют, про цвет и фасон. Кто новую кастрюлю купил, кто шапку, пальто, сапоги, или радиоприёмник, плитку, утюг. А Вовка с Валькой обошли всех – купили телевизор! Вовка пыхтел, с вагона его снимал, тяжело кряхтел, тащил вдоль по улице, с передышками затаскивал на высокие сени, поднимал на тумбочку.
– Осторожно, осторожно! Уйдите, ради бога с дороги уйдите! – Валька крутилась рядом, убирая с дороги мужа чурочки, камешки, отгоняя досаждавшую ребятню.
– Что там опять Вовка с Валькой привезли! – Старая Катерина как раз вышла на улицу прогуляться, ткнула палкой в картонный короб, – мыло или соль ящиком поволокли?
– Сама ты мыло, – грубо отпихнула её Валька с дороги, – кино в ящике! – А почему не в клуб? – Катерина растерянно осталась стоять на дороге. Длинное коричневое, вытертое по швам и с бахромой на концах рукавов старого пальто, доходило у неё почти до пят: старушка сейчас «росла» вниз. Худые ноги одеты в серые шерстяные носки и просторные галоши. Серый платок укрывает седые волосы.
Она подслеповато, прижав худую ладошку к поблёкшим серым глазам, смотрит вслед Вовке и Вальке. Мальчишки, одетые в старые обноски отцов и старших братьев, наперебой, спеша показать свои знания, объясняют старушке, что такое телевизор. Это, как кино в клубе, но там ещё и поют, пляшут, новости рассказывают, как по радио.
– Ну! – удивляется старушка, – и это чудо всё им, одним?
Она вспоминает, что и кровать с «шишечками» Вовка с Валькой тоже первыми купили. Ковёр пушистый с красными узорами на стенку, шкаф с тумбочкой, рюмочки красивые. Сейчас вот ещё и телевизор купили. На ферме оба работают, много получают. Пасут овец через день: для себя накосить и в огороде поработать – всё успеют. Да и дочка у них, Маша, девушка здоровая, не ленивая, помогает. Сила есть – отчего же не работать? Это она, старая и больная, ничего сейчас не может. Ребятня кинулась осматривать покупку: толпилась у окон, толкалась у порога. Зря прибежали. Полная, низенькая Валька выгнала их из избы, закрыла шторками окна. Тоже полный, кряжистый Вовка уселся на широкую лавку, прибитую вдоль стены, развернул тонкие листочки книжечки с инструкциями. Валька вытащила пустой короб в чулан. Крепкая плотная коробка пригодится в хозяйстве. Мелочь какую-нибудь положить, спички или соль, а то и книжки Валькины. Не придумала ещё что туда положить, короб скорей в угол задвинула и быстрей в избу: с телевизором разобраться. Вовка от усердия включил лампочку, над бумажками склонился, одно слово два раза повторяет. Ведь знает же, показывали в магазине как включать. Взять штепсель, воткнуть в розетку, нажать круглую, чёрную кнопочку, а боится. В первый раз самостоятельно включить телевизор сразу не решается. Долго ждали, много денег заплатили, много сметаны и масла сносили Валькиной сестрице, Надьке, продавщице в магазине. Валька терпеливо сидит на коротенькой лавке у русской печки. Муж изучает инструкцию – не надо ему мешать. Ребятня на улице копошится, у окон трётся. Скоро Машка должна из леса вернуться, собиралась с утра за пиканами. Дочка выросла красавицей. Высокая, стройная, глаза голубые, красивые, лицо круглое румяное, носик аккуратный, губки пухлые, что спереди, что сзади – всё у девки на месте. Всё умеет: шить, вязать, обед приготовить, со скотиной управляться. Хоть она одна дочь у родителей, а послушна, не избалована. Такую не любить – дураком надо быть. Мечтает Валька выдать свою дочь за Максима, сына председателя. Нет ни каких признаков их любви или дружбы, а время не упущено и надеется Валька. Максим, парень высокий, широкоплечий, четыре курса в мединституте закончил, на будущий год врачом будет. Мечтает Валька видеть зятем Максима, ибо кто ещё из её знакомых может стать мужем её дочери? Да и они не последние люди в деревне, всё для Машеньки стараются покупать: мебель, ковёр, кровать, сейчас вот телевизор взяли. Многое, что в комнате находится предназначено в приданое за дочерью. На тумбочке примостилась ваза: коричневая с узким горлышком, гладкая с налепленными на боку силуэтами цветов и листьев. Вазу купить им навязала Нинка, сказала, что сейчас мода такая и в городе так положено. На столе шёлковая белая скатерть с белыми длинными кистями. Ваза и скатерть дорого стоят, а потому за стол не садятся, к вазе стараются не прикасаться. Берегут для дочки и кровать, пышно убранную новым постельными, розового цвета бельём, с толстым мягким одеялом, с тремя подушками под прозрачной кисеей и плотным белым покрывалом. На кровать не ложатся, а спять на полатях и на печке. В шифоньере хранится новая одежда, которую надевают очень редко, только на праздники, да для поездки в посёлок. На полках серванта красуется белый с синим фарфоровый чайный сервиз. Тут же примостились пять прозрачных, с золотистым ободком по краю, рюмок. И шесть голубых высоких фужеров, стенки которых украшены тонкой филигранью. Не только из любви к дочери берегут они кровать, скатерть. Чайный сервиз и одежду в шифоньере. Нет у них такой потребности, не выработалась привычка спать на кровати, сидеть за столом с дорогой красивой скатертью, ставить в вазу цветы, носить дорогую новую одежду. После уютной постели придётся стирать бельё, где взять цветы и куда выйти в новой одежде и когда? Наличие дорогой мебели, красивого сервиза, а сейчас и телевизора возвышает их над своими соседями. Но всё же взглянет иной раз Валька на природу не потребительским, а любующимся и любящим взглядом. Подивится чистоте голубого неба, залюбуется прозрачной росой на траве, переливающейся на солнце цветными искорками, поразится разнообразию листьев на деревьях, их не смолкаемому шелесту под тихим тёплым ветерком, засмотрится на белое поле ромашек, на пышные кисти цветущей черёмухи. Но это редко случается, в основном живут проще. Повседневную одежду просто вешают на гвозди, прикрывая её зелёной занавеской. Или хранят в сундуке. Вместительный сундук, приданое ещё для Вальки, стоит под кроватью. Блестящая когда -то жесть на сундуке, сейчас потускнела. Но синие и красные ромбы, украшающие крышку и бока сундука, по-прежнему ярко отливают ровной эмалью. Внутренние стенки сундука Валька ещё девушкой украсила обёртками земляничного мыла. На полу пестреют домотканые полосатые половички. О ковровых дорожках Валька даже и не мечтает, может, дочка когда-нибудь и купит их. По дорожкам ходить придётся, а как со скотиной их убережёшь? На кухне, на широкой, крепкой лавке примостились чёрные от сажи чугунки, вёдра, деревянный широкий ушат, в котором хозяйка толчёт картошку для скотины. Ближе к окну хранится посуда чище: чайник, донник, пара кастрюль. На угловом столике, у окна, на зелёной клеёнке, в стеклянной банке стоят ложки, вилки, маленький острый нож . Им удобно чистить картошку, лук и нарезать ломтями хлеб. Рядом притаилась мисочка с крупной солью. Здесь семья обедает или точнее на ходу перекусывает, доставая из навесного шкафчика посуду, сахар, хлеб. На стене висит леечка с лоскутиком марли для процеживания молока. Со стены, у самого окна строго смотрит богородица с младенцем на руках. Икона старинная, она хранилась ещё у Валькиной бабушки, да и та была не первой её владелицей. Сквозь потускневшее стекло просвечивает резной серебряный оклад, забранный в деревянную зелёную рамку. На окне выпирает из горшка пышно разросшееся алоэ, а окна в комнате украшает герань.
Раздвигая детвору, домой заходит Маша. Её приход прерывает терпение матери и сомнения отца. Вовка отодвигает бумаги в сторону, осторожно берёт в руки штепсель, втыкает его в розетку. Телевизор зашумел, на экране появилась в белой кофточке, коротко подстриженная девушка. Она что то говорила, но звука не было слышно. – Нажми кнопку! – разом закричали Валька с дочерью. Вовка ткнул пальцем, и семья услышала, что в стране успешно продвигается сев зерновых. Валька с дочкой уселись на лавку. Просочившаяся в дверь, ребятня, расположилась прямо на полу. Все зачарованно слушали, смотрели. Всё ровно, что слушать и что смотреть, лишь картинка двигалась и было бы как в кино. Первый телевизор у них в деревне! Чудеса! В клуб не ходи, за билет не плати – сиди на печи и смотри кино. Лишь серая кошка лениво прошлась по лавке, спрыгнула на пол, потёрлась о ногу хозяйки. Валька с новой покупкой забыла налить ей молока. Хозяйка и сама забыла поесть. Она кинулась на кухню, принялась растапливать русскую печь, собираясь варить картошку, варить принесённые дочерью пиканы. До зрителей лишь донеслось её пророческие слова – с этим телевизором всю работу забудешь.
Катерина и Катя
Катерина, проводив долгим любопытствующим взглядом владельцев телевизора, побрела дальше в магазин. Она наперёд догадывалась, что в такую хорошую погоду, продавщица Ольга торговать не будет. Это не город, в деревне магазин поработает часа два вечером и этого достаточно. У Ольги семья, скотины полон двор, сама в тягости – работы у дома хватает. Да выманила старуху на улицу весна. Уж такое яркое солнце заглянуло в её окно, бросило колыхающуюся тень от большой берёзы на её, не загромождённый половиками, пустой пол. Так весело прыгали воробушки, пружиня на тонких ветвях, вспархивали к солнцу. А рыжий котище, Барсик напрасно таился на столбике ворот в предвкушении удачи. Азартно копошились куры в молодых зарослях крапивы. Красноватый петух нашёл червяка и громко заклохтал, подражая бабухе, заперибирал ногами, захлопал крыльями. Он подзывал своих подруг, предлагая им найдённую добычу. Сбежались куры, а Петруша не удержался, сам склевал червяка, и как ни в чём не бывало, роется дальше и снова обманывает. Три овцы, пощипав первой травки, важно развалились в тени дровяника. Воздух пронизан солнечным теплом и светом. Земля довольно пропиталась влагой. Каждая травинка, обласканная теплом, трепещет на ветру, тянется к солнцу. Тёплый воздух, наполненный запахами влажной земли, насыщенный солнцем, после долгой холодной и тёмной зимы приятен и горожанину. А уж сельского жителя, даже утомлённого годами, он заставляет снова волноваться, надеяться, радоваться, что-то делать.
Катерина, закрыла избушку на засов, взяла батожок и, стараясь держаться ближе к забору, поплелась к магазину, стоящему в центре деревни. Она ещё не совсем старая, ей всего 80, но после гибели двух сыновей и мужа у неё часто ноет сердце, накатывает противная тошнота, слабеют ноги, кружится голова. Врачи говорят, что «скачет давление». Опасаясь приступов, Катерина ходит с палочкой, из скотины держит всего лишь трёх овец и пяток куриц с петухом. За ними она ходит не торопясь, не отказываясь о помощи своих внуков, сыновей её младшего сына Сергея – Федота и Матвея. Всего двух детей успела родить Ефросинья мужу, пока его не забрали на фронт. Зато оба они сильные и высокие. Девчатам нравится их сила, их добродушная улыбка, густые русые кудри. Только Федот уже выбрал себе жену и зимой женился, а младший осенью пойдёт в армию. Работает Федот в леспромхозе лесорубом. Не смог на него накинуть «хомут» председатель колхоза, хотя не прочь был заиметь такого работника.
Бабка им носки, варежки свяжет, на табачок денежки выделит. А заняты они, так Ванька с Санькой, Ольгины сыновья – погодки прибегут, тоже на карамельки заработают. Катерина держится за батожок, старательно обходит коровьи лепёхи. Травка вытянулась, загустела, полностью покрыла мокрую тёмную землю. Густо желтеют одуванчики. К одному цветку, росшему чуть в стороне от других, Катерина даже наклонилась, восхищённая его размером и яркостью окраски. Царь-цветок, пока другие боятся, ждут настоящего тепла, он уже вымахал, красуется. Отдалённо, по краям деревни слышится лай собак, скрипит «журавль» у колодца, из леса доносится кукование кукушки, на высокий тополях у магазина грачи устроили переполох. Серая лохматая ворона уселась на изгородь и давай чистить свой клюв о верхнюю перекладину жердины.
Подходя ближе к магазину, старушка расслышала крики ребят, вывозивших навоз в поле. Парнишки, положив сухие дощечки поверх навозной кучи, садились на них и без нужды громко покрикивали на терпеливых пегих лошадок. Светлые рубашонки вздувались пузырём, чумазые лица задорно улыбались друг другу. Братья в азарте вставали, держась за вожжи, пытаясь ускорить шаг своих лошадей, снова понукали их, стараясь не отстать – обогнать друг друга. Ошмётки навоза сыпались на землю, и тут же затаптывались беззаботной ребятнёй, почётным экскордом следующей за телегой. Они цеплялись за грядку телеги, норовили прокатиться, показав при этом свою удаль и сноровку. Они кидали камешками в грачей, неосторожно приземлившихся вблизи от них. Услышав гудок паровоза, ребятня выбежала на улицу, а затем, к огорчению возчиков, ушла смотреть телевизор. Возчики примолкли, поехали тише. Вскоре на гнедой лошадке их догнал Витька, молчаливый, серьёзный парень. Следом за ними проехал и малолетний Димка. Старуха озабоченно проводила его через дорогу, смотрела, как он умело вписался в узкие ворота завор. Сухой рукой она перекрестила его, беспокоясь, чтобы шустрые сыновья Ольги не обидели бы сына солдатки Клавдии.
Магазин, как Катерина и предполагала, оказался закрытым на большой массивный замок. В углу сохранился голик, которым зимой обметали валенки, а на широкий ступеньках крыльца уже заметны свежие ошмётки грязи. Катерина присела на широкую толстую доску, низко прибитую к стене, сбоку от крыльца, служившую для деревенских людей вместо скамейки. Отсюда видна улица, крыши овчарен, спрятавшихся в мелком осиннике, виден краешек колхозного клуба, отсвечивают на солнце окна конторы, открыты ворота конюшни, оттуда возят навоз, мужики возятся с мешками у амбара. На дальнем поле тарахтит трактор, пуская в синь неба фиолетовый дымок. На столбе, рядом с колодцем, висит железный лемех, привязанный за толстую верёвку. Рядом лежит ось от телеги. Ею ударяют по лемеху, призывая колхозников на работу.
Всё вокруг здесь для Катерины родное и близкое: любая деталь вызывает ворох воспоминаний, заставляющие её задуматься или улыбнуться. Хотя многое в деревне изменилось, утратилось, сохранилось лишь в её памяти. Упала та высокая, ветвистая берёза, на коре которой когда-то было вырезано её имя. Разобрали старые, ещё крытый берёстой, амбар – на его месте выстроили новый. Сменили и столбы у ворот, да и саму изгородь меняли не раз. Лишь стёжки – дорожки сохранились прежними, и дорога, как и прежде, пролегает посреди деревни. Кусты, как и в дни её молодости, растут в низине. Есть, где уединиться влюблённым и мужикам в дни получки затаиться от строгих жён и матерей, ребятишкам играть в «войнушку»
Из раздумий её вывели не торопливые шаги людей, идущих по влажной траве. Катерина подняла голову – к магазину подходили трое: Ольга, Маша и Катя. Все трое тащили по огромной охапке пиканов. Высокие сапоги их, забрызганные росой, влажно блестели на солнце. На пиджаках Маши и Ольги, на фуфайке у Кати на швах застряли мелкие травинки, на платках налипла мелкая паутина. Усталые прогулкой, довольные добычей, обеспокоенные возможными переменами, происшедшими в деревне, за время их отсутствия.
– Мои пострелята навоз возят, – определила Ольга. Она заметила огрехи на дороге, образовавшиеся от быстрой езды, нахмурилась, – Опять Ванька хотел Саньку обогнать. Младше брата на год, силёнок поменьше, а ни в чём уступить не хочет.
Возчики, завидев мать, мимо неё проехали медленно, понурив голову.
– Потом с ведёрком всё уберёте, – приказала она, кивая на навоз, просыпавшийся на дорогу. Сыновья согласно кивнул головой, а задира Ванька чуть – чуть улыбнулся. Ольга сурово поджала губы, хотя в душе была довольна настойчивым характером сына, не хотевшему ни в чём отставать от брата. Она положила пиканы на скамейку, сняла и отряхнула платок. Осторожно, оберегая свой, уже сильно заметный живот, провела рукой по пиджаку, стряхивая мусор. Круглое белое лицо её с полными губами, курносым носом и карими ясными глазами дышало спокойствием, здоровьем. Она довольна весной, прогулкой в лес, своими сыновьями, своим мужем Николаем, который сейчас где-то в лесу валит высокие сосны. Маша тоже приостановилась, отряхнула платок, убрала травинки с пиджака и с сапог. Она всё время смотрела в сторону своего дома и не одобрительно пережидала выговор Ольги своим сыновьям: возможно, мешающей им сказать ей нечто важное и нужное. Её сомнения развеял радостный крик Ваньки.
– Машка, твои телевизор привезли, иди смотри!
– Ага, привезли, тяжёлый, – запоздало обернулся и Санька, – дядька Вовка по дороге его нёс, корячился, а тетка Валька очищала передним дорогу.
– В наших Терешатах телевизор появился, – проговорила, глядя вслед убегающей Маше, Катя. – А давно ли, кажется, радио провели. Я ещё в девках была. – Она настороженно всматривалась в лицо Катерины, вдовы своего брата: не грустит ли? Здорова ли? Во всей деревни, кроме Марфы, они самые пожилые. Катя остро жалела подругу, потерявшую войну мужа и сына. Отнял у неё верхушку жизни, остался лишь боковой отросточек. Она помогает Катерине сползти со скамейки, ведёт к себе домой. Сейчас они сварят свои любимые пиканы, досыта поедят их со сметаной и поговорят. Дожили до первой зелени, доживут и до ягод, грибов. Они тихо, поддерживая друг друга, тихо бредут по деревенской улице. Радовали их жёлтые одуванчики, радовало тёплое солнышко, лёгкий ветерок, доносивший до них знакомые запахи влажной, оттаявшей, зацветающей земли. Катя выше невестки, шире в плечах, у неё меньше седины, крепче руки, круглее и белее лицо. Она меньше склоняется вперёд, держится более прямо. Лоб прорезали две глубокие морщины, и две скорбные складки опустились от уголков рта.
– Где бродили? – спрашивает Катерина. Она сама уже пятый год в лес не захаживала, а места помнит, и сейчас, хоть мысленно хочет прогуляться по ним.
– По Лузуковским полям прошли, по мёжам пошарили. Мимо высокой Рябины прошли, цвет уже набирает Рябина. От высокой Ели с большим муравейником свернули к болоту. Дошли до Сосны, что рядом с Дубом растёт, мы там с тобой ещё от грозы прятались, помнишь?
За всю свою жизнь Катерина много где от дождя пряталась, но деревья, отличающие от своих собратьев высотой и мощностью, она не забыла.
– Помню я, как мне не помнить, – утверждает Катерина, мотая головой.
– А от Дуба, – продолжает Катя, – повернули обратно к дому. В низине, у кустов смородины, боярышника много пиканов нашли.
– Мне бы не забыть, – тревожиться Катерина, – осенью Федота за ягодами бы послать. Полезный боярышник, от сердца помогает, доживу ли только?
– Доживёшь, – успокаивает подругу Катя, – вот насенуем, и даст бог, ещё и перезимуем. Перед окнами, затенёнными сейчас рассадой помидор, огорожен палисадник, с забытыми в нём, ещё с осени, колышками. Рассадой помидор, да и помидорами Катя охотно делится с подругой, с соседями, надеясь на их помощь в сенокос. Когда сами насенуют, тогда они разрешают своей подросшей детворе помочь старушкам. Перед домом обширный дровяник. Дров много, на три года вперёд запас Митрофан перед смертью. Словно чувствовал близкую смерть – старался. На конюшню ему сил не хватило, один угол совсем сгнил. Да и дом широкий, низкий и старый. Толстые брёвна трухлявеют, узкие окна, избитые дождём и временем, потемнели, покосились, старое берёсто у подушек коробится, выпирает. В прошлом году отложила Катя своё переезд к дочери в посёлок. Сын Егор тоже к себе зовёт, и зять со снохой не против, но здесь она сама себе хозяйка. Да и на кого оставить Катерину? Может, лучше к Катерине перебраться? Она тоже к себе зовёт, и дом у неё покрепче, но Катя пока всё раздумывает. Калитка со скрипом открылась. Чёрный пёс Полкан лениво посторонился, нехотя пропуская хозяйку и гостю в дом.
– Тоскует, – определила Катя, – по хозяину тоскует, по охоте. Утром убежал было со мной, шнырял по кустам, птиц спугивал. Думал, мы чё хорошее ищем, а мы пиканы, траву.
Катерина одобрительно кивает головой, она согласна с тоской собаки, и что пиканы, это всего лишь чуть горьковатая трава. Её мелко рубят, варят и едят со сметаной. Пиканы прельщают деревенских не только своим вкусом, сколько своей доступностью. Когда ещё ничего не выросло, пиканы уже можно есть и сберечь тем самым продукты на начало тяжёлых полевых работ, когда сил потребуется больше.
У Катя иконы висят в комнате, в переднем углу, над столом. Она не особо верит, но большой иконой, где строгая богородица держит на руках пухлого младенца, её благословили родители на жизнь с мужем. А на другой иконе сердитые очи старца чем – то похожи на глаза её Митрофана. Тоже широкие продолговатые и серьёзные. Хмурым был её муж, молчаливым, а ни одного бранного слова она от него не услышала, ни разу на неё руку не поднимал. Смотрит иногда на икону, словно разговаривает, слеза глаза застилает. На широкой кровати, сбитой из досок, лежит толстый матрас, набитый соломой и прикрытый лоскутным одеялом. На полу, на ширину всей комнаты растянулись полосатые дорожки. У окна примостился крепкий, дощатый стол. Его тоже, как и кровать, лавку, идущую вдоль стены, пары стульев, сколотил Митрофан. Комнату украшает ещё и сундук, точно такой же, как и у Вальки, в одно время куплен, с синими и красными ромбами. Только стенки сундука обёртками от мыла Катя не украшала. В девичестве не видела она этого мыла, хозяйственного не хватала, а потом серьёзные заботы одолели девушку: не до баловства стало.
На стенах, оклеенных газетами, висят рамочки с фотографиями. Пониже их прикреплены на кнопки вырезанные картинки из «Огонька» открытки с цветами и фото артистов кино, которые в отличии от рамок радостно улыбаются. Каждое лето у Кати гостит внучка Леночка. Она обновляет стену, заклеивает старые порванные места.
Приготовленные пиканы обильно сдабриваются густой свежей сметаной. Хозяйка приносит ещё пяток яиц, лук, варёной картошки, сала, толстыми ломтями нарезает каравай хлеба. В две рюмочки разливает подкрашенный черёмухой, самогон. Катерина для приличия протестующее машет сухой ладошкой, потом под шутливое и ворчливое недовольство Кати, она смиренно берёт рюмку.
– За тех, – шепчет Катя. – За них, – соглашается гостья. Они вспоминают о не пришедших с войны, без которых жизнь их сильно обмелела. Двух сыновей и мужа потеряла Катерина, сына и брата не досчиталась Катя. Крепкая самогонка после третьей рюмки подействовала на старушек расслабляющее.
– А я вот, вот, если даже и пальцем не шевельну, – Катерина трясёт над столом растопыренными пальцами. Седые волосы растрепались, глаза прояснились и настороженно смотрят на хозяйку, ожидая от неё опровержения. Зелёный листик пикана прилип к её нижней губе. Гостья переводит дыхание и продолжает, – огород у меня всё ровно будет посажен, потому, что, потому как, потому вот, – она не может выразить свою мысль, что муж и сыновья её отдали жизнь за родину. Всё же находит верное определение, – я тутошняя. Здесь я родилась, здесь живу. А у нас всегда старикам помогали. – И мне тоже огород посадят, – не уступала и Катя свои заслуги, – мой Митрофан в голод крепко деревню спасал. Медведя завалит – всем по кусочку. Рыбы на Чёрной речке наловит – тоже ни кого не обделит. Ко мне скоро внучка приедет. Леночка, – сбилась Катя на радость, – девка крепкая, вот я её заставлю работать. – А ко мне Федот и Матвей придут помогать, – живо вспомнила Катерина. – Я их тоже заставлю! Хотя и Федот и женат сейчас, тогда мне Тимофей поможет, бабушке своей должны помочь, раз отца их забрала у меня война.
Размечтались старушки, как они заставят молодых сеновать, как повенчают их, родятся правнуки и всё ещё у них будет, стали нахваливать своих внуков.
– Леночка мне рассказ прочитала, «Муму» называется. Я думала про корову, а там про собаку, которую утопили, бедняжку.
– Зачем? Может, куриц давила или на людей кидалась?
– Нет, по ночам барыне спать мешала. Это ещё при крепостном праве было, давно.
– А Федот так хорошо на гармошке играет, ноги сами в пляс идут. Он и сейчас ещё не прочь вдоль по улице пройтись. Его брат Тимофей тоже на гармошку играет, но хуже, видимо, молодой ещё.