Владимир Гриньков
Баксы для Магистра
Детективный роман
Мы со Светланой зашли в буфет телецентра пообедать.
– Я могу тебе сказать, когда наша программа умрёт, – сказала мне Светлана. – Это случится, когда нам не удастся никого разыграть. Когда наш очередной герой, попав в подстроенную нами ловушку, не станет лихорадочно выпутываться из неловкой ситуации, а просто засмеётся и скажет: «А! Я всё понял! Это Колодин меня разыгрывает!»
– Этого не будет никогда, – отмахнулся я. – То есть кто-то, один человек из ста, разыгрываемых нами, может быть, и заподозрит что-то неладное, но так, чтобы вообще никого нельзя было разыграть – в это я не верю. Разыграть можно любого человека. Любого! Веcь вопрос только в тщательности проработки сценария.
– Женя! Ты посмотри на этих людей! – повела рукой вокруг Светлана. – Ты думаешь, их можно обмануть? Вот этих циников, не верящих ни в бога, ни в чёрта?
Вокруг нас были сплошь телевизионщики. Люди, создающие тот иллюзорный мир, который вы все видите в телевизионном ящике. Цену тем иллюзиям они знали, и то, как иллюзии создаются, – тоже. Когда человек познаёт эту кухню изнутри, у него, собственно говоря, есть всего два варианта последующих действий: уйти с телевидения или остаться. Уходят щепетильные да совестливые, остаются – как бы это помягче сказать? – те, что побойчее да понезакомплексованнее. Ну, вы-то поняли, о чём это я на самом деле.
– Я любого из них могу так разыграть, что любо-дорого будет смотреть, – сказал я.
– Любого? – уточнила Светлана. – Очень хорошо. Ловлю на слове. Вот сейчас кто в буфет первым зайдёт – тот и твой клиент. Договорились?
– Договорились.
И едва мы ударили по рукам, как вошёл Миша Каратаев. Светлана не выдержала и засмеялась. По её представлениям, я уже проиграл. Это рядовым телезрителям Миша известен просто как популярный телерепортёр, который красиво стоит вполоборота к видеокамере и рассказывает им, зрителям, что-нибудь интересное из новостей прошедшего дня. Мы же, зная Мишу близко, имеем более полное представление о том, что это за человек. Он отчаянный проныра, он поспевает везде, и если в нужную Мише точку, предположим, улетает вертолёт и в том вертолёте остаётся последнее свободное место – вы будьте уверены, это место достанется Мише, и он улетит. Если мест нет в принципе, Миша всё равно улетит, потому что кого-нибудь с этого рейса снимут и место освободят. С рейса снимут даже в том случае, если этот человек – собравшаяся рожать женщина. А если женщину всё же возьмут, то только потому, что Миша уже успел с ней договориться о том, что его оператор снимет роды, и получается, что без женщины лететь никак нельзя. В результате женщину возьмут, перегружая вертолёт, но Мише ведь отказать невозможно, это известно каждому, теперь вот и командир вертолёта это будет знать, и с этих пор, от случая к случаю видя Мишу Каратаева по телевизору, он будет говорить своим знакомым или родственникам: «Ух и ушлый парень! Видел я его как-то раз». Так он Мишу всего-то раз в жизни увидел. А мы с Мишей общаемся постоянно. Знаем, что за фрукт. Он свою маму родную вокруг пальца обведёт, если ему это понадобится для съёмки очередного репортажа. Потому-то Светлана и засмеялась так победно, когда я напоролся на Мишу.
– И Мишу разыграем, – сказал я невозмутимо. – Какие проблемы?
Я помахал Мише рукой. Он подошёл и сел за наш столик. Вообще-то Миша абы к кому за столик не присядет, Миша себе цену знает. У него популярность сумасшедшая, он человек из разряда тех, кого обычно называют «лицо канала», краса и гордость, так сказать, и он общается только с теми, кто равен ему по статусу или хотя бы к этому высокому статусу приближается. Положение обязывает. Марку приходится держать. Понты, одним словом.
– Здравствуйте, коллега, – поприветствовал я его. – Видел ваш последний репортаж из Грузии … Классно снято.
Это я издалека зашёл, зная Мишин характер. Миша без похвалы больной ходит. А услышит похвалу – его отпускает немножко.
– Да, поработали мы там на славу, – кивнул Каратаев с видом человека, знающего цену проделанной работе.
– Теперь-то куда? – спросил я. – Что новенького будет отснято?
– В Рязанскую область еду, – ответил Миша. – Жизнь российской глубинки. Зарисовки с натуры.
Мы со Светланой непроизвольно переглянулись. Наверное, подумали об одном и том же: бедные рязанцы! Уж Миша их зарисует. Он жизнь глубинки покажет. Рязанцы потом на Мишу ещё долго будут обижаться. Как чукчи, например, на него до сих пор обижаются. Миша их как показал? В его репортаже чукчи смешно танцевали лезгинку, пели «Ты ж мене пидманула» и рассказывали давно вышедшие из моды анекдоты про «новых русских». При этом чукчи были сильно нетрезвы. Уже после того, как в связи с показом этого сюжета разразился скандал, до меня дошли слухи о том, что сам же Миша несчастных чукчей и напоил, рассудив, наверное, что трезвый чукча интересен только как герой анекдотов, а вот чукча пьяный – это уже вполне привлекательный для телезрителя объект. Так что по поводу Мишиных репортажей из рязанской глубинки я никаких иллюзий не питал. Он отыщет там, что снять. Там будет показана деревня, в которой, если верить Мише Каратаеву, осталась жить одна-единственная старуха. Миша скажет, что старухе уже сто десять лет, но чувствует она себя превосходно, заботится о своем самочувствии и даже выписывает познавательный журнал «Здоровье», хотя сама считает, что причина её долголетия – выпиваемый ежедневно стакан крепчайшего самогона, который старушка сама же и выгоняет с помощью допотопного агрегата. А в другой деревне Миша обнаружит целый выводок чернокожих ребятишек и, красиво стоя в кадре, поведает телезрителям удивительную историю о том, как уже на излёте социалистической эпохи здесь, в рязанской глубинке, существовал засекреченный армейский объект, на котором обучали премудростям военного дела сынов тех африканских стран, которые (не сыны, а страны, разумеется) шли вслед за нами по социалистическому пути. Ну, вот шли они за нами, шли и в итоге вместе с нами пришли туда, куда и мы, и поэтому пришлось этим ребятам возвращаться к себе в Африку, оставив плоды советско-африканской дружбы расти на рязанской земле.
Вот что-то такое Миша в конце концов с Рязанщины и привезёт. Не именно это, конечно, не про старуху с её самогоном и не про негритят, смачно матерящихся по-русски, но по стилю всё это Мише очень близко. Это его конёк.
– Интересно будет посмотреть, – сказал я Мише.
– Увидишь, – благосклонно кивнул он в ответ.
– Когда едешь туда?
– Через две недели.
– Желаю удачи.
– Спасибо. И тебе тоже, кстати.
– За мной не заржавеет, – сказал я.
Миша кивнул нам на прощание, поднялся из-за стола и отправился к буфетной стойке.
– Колодин! Ты продул! – торжествующе прошептала мне Светлана.
– Почему же? – пожал я плечами.
– Ты его не разыграл!
– Я его разыграю, – пообещал я. – Через две недели. В Рязанской области.
– Ты это серьёзно?
– Вполне. Мы разыграем его и снимем это на плёнку. Это будет очередной выпуск нашей программы «Вот так история!». Нам ведь нужны новые сюжеты?
– А сценарий? – недоверчиво спросила у меня Светлана. – Ведь нужна какая-то задумка. То, на чём все будет построено.
– Я уже кое-что придумал. Мне это пришло в голову, когда мы общались с Мишей. Ты понимаешь, он приедет в рязанскую глубинку и столкнётся там с такими вещами, что хочешь – плачь, а хочешь – к психиатру обращайся. И что самое интересное – он поверит. Ничего не будет понимать, а всё равно поверит. Разыграем его, как пацана.
* * *
Технология проведения съёмки скрытой камерой достаточно проста. Есть три наиболее часто используемых способа.
Самое удобное и дающее лучшую по качеству картинку – это когда съёмка проводится в помещении, снимаемый нами герой находится в одной комнате, а оператор с камерой – в другой, часть разделяющей две комнаты стены предварительно разбирается, а образовавшийся проем закрывается зеркалом. Наш герой видит просто зеркало, а в это время из-за зеркала, с противоположной стороны, проводится съёмка. Изображение из-за зеркального покрытия стекла получается, правда, несколько затемнённым, но тут уже способы отработаны, мы просто обеспечиваем на месте событий более яркое освещение и так решаем проблему.
Теперь второй способ съёмки. Действие тоже происходит в помещении, но его размеры значительны, что позволяет обойтись без зеркал. Мы ставим камеру на значительном удалении от разыгрываемого человека и маскируем её любыми подручными средствами. Она может быть скрыта за стеллажами, за штабелями коробок или просто прячется в проёме приоткрытой двери. Большое расстояние до снимаемого объекта компенсируется изменением фокусного расстояния, всё-таки оптика сейчас такая, что позволяет с расстояния в пятьдесят метров вести съёмку так, будто объект вашего интереса находится всего в метре от вас.
Ну, и третий способ. Это когда съёмка ведётся на открытом пространстве, где-нибудь на улице, во дворе жилого дома и так далее. Здесь всё просто. Снимаем либо из машины, либо из окна близстоящего дома.
Возможен ещё четвёртый вариант. Это когда действие происходит в настолько маленьком помещении, что нормальную видеокамеру невозможно установить в принципе. Тогда используются миниатюрные телекамеры, а запись снимаемого ими изображения производится уже где-то в другом помещении. Но этим способом мы пользуемся крайне редко – качество изображения получается совсем никудышнее. Компромат таким образом добывать можно, а вот для подготовки развлекательной телепередачи этот способ малопригоден – картинка получается никакая, зрители ропщут, рейтинги катятся вниз, рекламодатели грозят перейти к конкурентам – ну и кому такие съёмки нужны?
Самая большая проблема – это так разместить наши камеры (а их, как правило, используется две, три или четыре, и редко когда одна), чтобы разыгрываемый ни в коем случае не обнаружил их прежде времени и даже не заподозрил, что его снимают. Потому что это – провал всей нашей операции и выброшенные на ветер деньги. А уж в случае с Мишей Каратаевым, который сам телевизионщик и которому палец в рот не клади, – тут мы помучились изрядно. Зато подготовились что надо. И через две недели рязанская глубинка уже ждала Мишу Каратаева и его съёмочную группу. Ну и мы, понятное дело, тоже их ждали. Только они об этом не подозревали, разумеется.
* * *
От Рязани до райцентра Миша Каратаев со своими товарищами добирался машиной. Выехали пораньше, чтобы за день управиться. В восемь тридцать утра они уже подъехали к зданию районной администрации, где их дожидался местный чиновник по фамилии Иванов. А чего другого можно был ожидать от Рязанской области, самой что ни на есть русской земли? Конечно, Иванов!
– Добро пожаловать! – сказал чиновник и улыбнулся гостям широкой улыбкой хлебосольного хозяина. – Давно вас ждём! Пройдёмте, значитца, в администрацию?
– Это ещё зачем? – глянул строго Каратаев.
– Ну как же! Запишем интервью с Иван Семёнычем! Про проблемы, значитца, деревни! Про фермерские хозяйства опять же! Про то, как выживаем в непростых рыночных условиях!
Дело-то, мол, знакомое. Не вы приезжаете первые, не вы и последние. Так что мы в курсе – сначала интервью с главой района, а после – всё остальное, как положено.
– А там и отобедаем, – поведал простодушный Иванов. – У нас сегодня по программе борщ украинский, жареный гусь по-рязански и водка «Кристалл», специально держим для гостей.
– Это нам некогда, – отмахнулся Миша Каратаев. – Вас как звать, кстати?
– Кстати, Антон Николаевич.
– Так вот, дорогой Антон Николаевич, – проникновенно приобнял собеседника при этих словах Миша. – Мы к вам ненадолго, но с очень важной миссией. Нам про людей про ваших нужно отснять репортаж. Что-нибудь этакое интересное. Чтоб телезритель потом и плакал, и смеялся.
– А как же! – с готовностью кивнул Иванов. – Вот к фермеру можно нашему! Мы всех к нему возим, если вдруг какой корреспондент к нам заедет!
– Всех возим – это не для нас, – сказал на это Миша и ещё плотнее прижал к себе Иванова. – Нам что-нибудь этакое! Понимаете?
– Понимаю! – понизил голос до заговорщицкого полушёпота Антон Николаевич. – Вам нужен Волобуев!
– Допустим, – не стал с ходу перечить многоопытный Миша. – А что за человек этот ваш Волобуев?
– Он комбайнёр! – ответил Иванов и посмотрел так значительно, будто только что выдал какую-то страшную тайну.
– Ну и что же, что комбайнёр? – тотчас же заскучал Миша.
То есть с детства он помнил, конечно, что были такие люди, комбайнёры, которые на своих больших комбайнах, красиво выстроившихся «лесенкой», убирали на полях золотистые хлебные колосья. Их в те времена каждый день показывали по телевизору. Теперь не показывают, и даже не понятно, сохранились ли они вообще, эти комбайнёры, хотя раз в магазинах есть хлеб, то и комбайнёры, следовательно, есть, но кому это сейчас интересно?
– Он план перевыполняет! – почему-то шёпотом сообщил Антон Николаевич. – На сто два процента норму даёт! А бывает, что и на все сто пять!
– Ну и что? – сказал Миша, теперь уже откровенно досадуя.
– А то! Зерна-то нет! Вы понимаете? По весне никто там не сеет! Там вообще людей не осталось! Некому сеять! А Волобуев всё равно в конце лета выводит свой комбайн и бороздит, значитца, хлебный океан, ну, как будто там и в самом деле засеяно! И по площадям выполняет план на сто пять процентов!
– Зачем? – оторопел Миша Каратаев.
– А крыша у него поехала, – просто объяснил Антон Николаевич. – Он раньше у нас всё в передовиках ходил. По соцсоревнованию, в смысле. И теперь вот продолжает. Покосит комбайном все сорняки на бывших колхозных полях и вешает сам себя на Доску почёта. Вроде как соцсоревнование снова выиграл. А чего ж ему не выиграть, если он в том соревновании, значитца, единственный участник получается?
Эту историю про свихнувшегося комбайнёра Волобуева, которую по нашему наущению добросовестно рассказал Антон Николаевич, мы придумали ещё в Москве. Нужна была история – как анекдот. Как байка. Потому что стиль Мишиной работы был нам знаком, и мы знали, на что он может клюнуть, а мимо чего пройдёт равнодушно. И вот теперь на пустынной и пыльной площади перед зданием районной администрации всё для нас решалось. Клюнет Миша – и приедет к этому придуманному нами Волобуеву, прямо под прицел наших спрятанных видеокамер. Не клюнет – вся подготовительная работа насмарку.
– Едем! – решительно сказал Миша. – Где этот ваш Волобуев?
Клюнул.
* * *
До отдалённой деревни, где проживал наш персонаж, добирались почти целый час. Уже на подъезде к деревне, когда до неё оставалось всего ничего, взорам московских гостей вдруг открылось странного вида поле: вся трава на нём была скошена. Устилающие поле сорняки уже успели подвянуть.
– Волобуевская, значитца, работа, – подсказал Антон Николаевич.
Деревня была пуста. Крыши домов провалились, окна заколочены. Только один из домов имел более-менее обжитой вид. Рядом с ним как раз и обнаружился покрытый огромными кляксами ржавчины комбайн.
– Здесь! – сказал Иванов.
На стене красовалась потрёпанная временем Доска почёта. Сверху крупно было написано: «Наши передовики», причем буквы «и» в конце обоих слов были тщательно замазаны разведённым зубным порошком. На всех фотографиях, размещённых на Доске почёта, был изображён один и тот же человек. Миша, как репортёр крайне неглупый, со стопроцентной уверенностью заключил из увиденного, что это как раз комбайнёр Волобуев и есть. Рядом был вывешен самодельный график. Кривая линия на нём упорно стремилась вверх, демонстрируя каждодневное перевыполнение плана.
Вышли из машины.
– Волобуев! – громко позвал Антон Николаевич.
Какое-то шевеление произошло в доме, распахнулась дверь, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причёсанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он бодро скатился с крыльца, сунул Иванову свою сухую ладошку для приветствия и отрывисто произнёс:
– Здравствуйте, товарищи!
Миша Каратаев выразительно посмотрел на своего оператора. Тот развернулся и побежал к машине за видеокамерой.
– Тут к тебе гости из Москвы, – сказал Волобуеву Антон Николаевич. – С телевидения. Отснять тебя хотят, значитца. Ну и всё такое прочее.
– Всё такое прочее – это хорошо, – оценил Волобуев, будто невзначай вставая под Доской почёта.
У Миши Каратаева сладко заныло в груди, как бывало всегда, когда он чувствовал близкую удачу. Оператор уже устанавливал камеру. Пока он готовился к съёмке, Миша подступился с расспросами к знатному комбайнёру.
– Я вижу, у вас тут с уборочной всё в порядке, – сказал он доброжелательно. – Показатели растут. Страна будет с хлебом.
– Да, родит землица, – ответил на это Волобуев и посмотрел вдаль затуманившимся взором, каким, по его разумению, должен был обозревать родные просторы сын своей земли.
– Мы тут поле одно проезжали, – сообщил Миша. – А вы его как раз обработали. Так там одни сорняки.
– И что же, что сорняки? – осведомился Волобуев, всё так же глядя вдаль.
– Так не зерно ведь! – осторожно подсказал московский репортёр. – Вот вы работаете, план перевыполняете – а план-то по чему?
– По гектарам, ясное дело.
– Так на гектарах тех одни сорняки и никакого хлеба!
– А что же! – ответил на это Волобуев. – А хотя бы и сорняки!
Антон Николаевич за его спиной выразительно покрутил пальцем у виска. Мол, говорил же я вам – сбрендил мужик. Теперь вот сами убедились.
– А польза-то какая? – не отступался Миша.
– Польза такая, что план выполняется на сто пять процентов! – внушительно сказал Волобуев. – И я, между прочим, уж который год первое место по колхозу держу!
Ещё бы ему первое место не удерживать, коль он единственный тут остался.
Миша Каратаев, чуя добычу, радостно засуетился. Сначала он велел оператору снять знатного комбайнёра на фоне Доски почёта. Потом дал в руки Волобуеву шариковую ручку и попросил того на графике продемонстрировать, как растут показатели уборочной страды. Пользуясь ручкой как указкой, Волобуев продемонстрировал собственные успехи. Потом его снимали за штурвалом комбайна. Потом в его собственной мастерской за верстаком. Потом вывезли в поле, поставили среди сорняков и заставили сначала задумчиво смотреть вдаль, а после предложили сорвать сорняк и любовно потереть его в ладонях, будто это не сорняк был вовсе, а налитый хлебный колос. Единственное, что не нравилось Мише Каратаеву, так это пластырь на щеке у комбайнёра-героя.
– Поранился, – объяснил случившееся с ним несчастье Волобуев. – Фотокарточку свою новую на Доску почёта вешал да со стремянки-то и упал.
Каратаеву это обстоятельство так понравилось, что он попросил Волобуева всё слово в слово повторить перед видеокамерой. Волобуев не стал капризничать и повторил. Миша Каратаев был в восторге. Ехал он сюда наудачу, а обернулось вон как. Любо-дорого будет смотреть. Этот комбайнёр – настоящая находка.
– А что? – спросилМиша у Антона Николаевича, деликатно отведя того в сторонку. – А есть ли ещё у вас в районе такие люди, чтоб значит …
Он сделал неопределённый жест рукой. Антон Николаевич его очень даже понял.
– Конечно! – ответил он с готовностью и даже руку к сердцу приложил. – Да сколько угодно, дорогой вы мой! Да хоть тот же Шмудяков!
– Кто, простите? – воззрился на него Миша.
– Шахматист наш! Очень известная фигура! С ним сам товарищ Каспаров* советуется!
– Неужели? – посмел не поверить Миша. – Каспаров*? Тот самый?
– Честное благородное слово!
– И каким же, извиняюсь, способом товарищ Каспаров* с товарищем Шмудяковым, простите … э-э … советуется, так сказать?
_____________________________________________________________________
*Гарри Каспаров признан иноагентом на территории РФ, также Гарри Каспаров включён в
Перечень организаций и физических лиц, в отношении которых имеются сведения об их причастности к экстремистской деятельности или терроризму
– В письмах!
– В письмах?
– Именно! Он письма Шмудякову шлёт.
– Вы их видели?
– Кого?
– Письма эти.
– А как же!
– И что – настоящие?
– Настоящие! В конверте! С марками! Всё как положено!
Каратаев посмотрел на собеседника с сомнением, но возражать не стал. Посмотрел на часы. Время ещё было.
– Хорошо, едем к этому вашему шахматисту, – определился он.
Комбайнер Волобуев ещё пытался пригласить гостей в дом и отобедать, но Миша рвался в бой и отказался, пообещав, впрочем, заехать как-нибудь в другой раз.
Волобуев провожал их до самой машины, долго жал всем по очереди руки и спрашивал, когда его покажут по телевизору. Ему сказали, что скоро. Расстались друзьями.
* * *
По разбитой дороге добирались почти целый час.
– Его в центр приглашали переехать, – рассказывал Антон Николаевич. – Шмудякова нашего, значитца.
– В Москву, что ли?
– Почему же в Москву? – вроде даже обиделся Иванов. – В Рязань!
– А-а, – протянул осторожный Миша Каратаев. – Понятно. А он что?
– Отказался! – с гордостью произнёс Иванов, давая понять, что иначе его земляк поступить и не мог.
– Почему?
– А вот такой он у нас! – сказал с ещё большей гордостью Антон Николаевич. – Да вы и сами увидите.
Деревня, в которую они в конце концов приехали, производила не столь скорбное впечатление, как та, в которой один-одинёшенек жил окончательно спятивший бывший знатный комбайнёр Волобуев. Здесь дома не были заколочены, на единственной пыльной улице прогуливались куры, а за машиной с телевизионщиками долго гнался пёс – облаивал машину и всё норовил укусить её за колесо.
Подъехали к дому знатного шахматиста.
– Только вы это! – вдруг всполошился Антон Николаевич. – Вы с шахматами-то как? Дружите?
– Не то чтобы очень, – честно признался Миша.
А его спутники и вовсе промолчали, что совсем уж повергло Антона Николаевича в уныние.
– Да вы что! – сказал он в сердцах, да ещё и с таким осуждением, будто его спутники только что признались ему не в шахматной безграмотности, а в пристрастии к какому-то смертному греху. – Он с вами и говорить не станет! Если ему только признаться, что с шахматами дружбы никакой не имеешь…
– Спокойно! – объявил Миша, заметно внутренне подобравшись при этом. – Надо в шахматы уметь – будем уметь! И не в таких переделках бывали!
Его ничто не могло выбить из колеи. Снимая свои репортажи, он нырял в прорубь с ледяной водой, вступал в ряды коммунистической партии и даже ел живых червей, которые были длинные и белые, как макароны, – это он так иллюстрировал собственный рассказ о быте и нравах какого-то очень отсталого племени. А тут всего-навсего какие-то шахматы. Подумаешь!
– Хорошо, – вздохнул Иванов. – И всё-таки вы поосторожнее с ним. Он на почве шахмат совсем больной.
Подумал немного.
– А может, лучше к Полузверскому поедем? – предложил он вдруг.
Телевизионщики переглянулись.
– К кому, простите? – уточнил Миша Каратаев.
– У нас в одной деревне гармонист живет. Полузверский его фамилия. То есть это не фамилия, конечно, а псевдоним. А настоящая у него фамилия Недогоняев. Ну как такую фамилию на афишу?
– А он выступает где-то, что ли?
– А как же! – воодушевился Антон Иванович. – В клубе местном. Большой успех имеет. Вам понравится, вы увидите. Он и в программе «Играй, гармонь!» участие принимал. Его по телевизору показали, а потом ещё повтор был. Давайте к нему поедем? – вдруг просительно заключил Антон Николаевич.
– А Шмудяков? – напомнил Миша.
– Да ну его! Беспокоюсь я чего-то!
– Э-э, нет, – сказал на это Миша. – Уже ведь приехали. И что же теперь – уезжать? Нет, давайте уж сначала с шахматистом пообщаемся.
– Давайте, – вздохнул Антон Николаевич.
Вышли из машины, Иванов первый протопал по дорожке. Но на крыльцо не взошёл, остановился и громко позвал:
– Шмудяков! Ты дома?
Очень скоро распахнулась дверь, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причёсанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он быстро скатился с крыльца, сунул Иванову свою сухую ладошку для приветствия и отрывисто произнёс:
– Здравствуйте, товарищи!
Обомлевший от неожиданности Миша Каратаев потрясённо наблюдал за происходящим. Он готов был голову дать на отсечение – с этим мужичком он расстался всего какой-нибудь час назад, и тогда фамилия этого человека была Волобуев.
– Ах, товарищи! – выпалил совершенно счастливый Волобуев-Шмудяков. – Вы и представить себе не можете, что я только что сотворил! Я же нашёл решение! Позиция Нимцова-Шонефельда! Ведь считалось, что решения нет! А оно есть! Я нашёл! Нашёл!
На радостях он привстал на цыпочки и поцеловал Мишу Каратаева в губы. У Миши отвисла челюсть. Шмудяков этого даже не заметил.
– А ведь ещё одно решение есть! – вдруг воскликнул он. – Есть! Ах ты, господи!
Схватился за голову и умчался в дом – записывать.
– Видите? – значительно сказал Антон Николаевич. – Я ведь вас предупреждал!
– А-а … Э-э, – произнёс совершенно деморализованный Миша.
– Что вы сказали?
– Э-э, – протяжно озвучил собственноручную растерянность Миша. – Э-э-это кто?
– Шахматист наш, Шмудяков. Я вам про него рассказывал.
– А там? – спросил Миша, безвольно тыча пальцем куда-то в горизонт.
– Где?
– Ну, комбайнёр, в смысле.
– Волобуев?
– Ну да!
– А что такое с Волобуевым? – озаботился Антон Николаевич.
– Они что – братья?
– Кто?
– Ну, эти. Волобуев и Шмудяков этот.
– Да вы что? – сказал Иванов. – Какие же они братья!
– Ну, похожи!
– Разве? – очень искренне удивился Антон Николаевич.
Должен вам сказать, что эту свою искренность он целую неделю репетировал под моим чутким руководством, и теперь у него всё так естественно получалось – не подкопаешься.
– Похожи, – растерянно подтвердил Миша и даже обернулся к своим спутникам, ища у них поддержки, но и на них искреннее удивление Антона Николаевича Иванова произвело столь сильное впечатление, что они уже не были уверены ни в чём.
Миша Каратаев злобно потёр виски, будто у него очень некстати разболелась голова.
– Ну, хорошо, – пробормотал он. – Ну, пусть они не братья. Ведь не братья?
Глянул на Иванова испытующе.
– Не братья, – подтвердил тот. – И даже не родственники.
– А это вот откуда? – ткнул себя в щёку Миша.
– А что там у вас? – всмотрелся в его щёку Антон Николаевич. – Что-то я ничего там не вижу.
– Да не у меня! – сказал с досадой Миша. – У шахматиста этого, чёрт бы его побрал!
– А что там у него?
– Пластырь! – сказал Миша. – Один к одному как у комбайнёра! Пластырь-то откуда?
– Не знаю, – пожал плечами Иванов. – Хотя можно спросить, конечно. У самого Шмудякова, значитца.
А сам Шмудяков, до невозможности похожий на спятившего комбайнёра Волобуева, уже появился на крыльце, радостно потирая руки. Он спустился по ступенькам, блаженно улыбаясь каким-то своим шахматным мыслям и явно не замечая гостей. Он, наверное, забыл об их присутствии и запросто прошёл бы мимо, кабы Иванов не ухватил его за рукав. Шмудяков встрепенулся, и взгляд его обрёл некоторую осмысленность.
– Тут вот товарищи интересуются, – сказал ему Иванов. – Пластырь-то у тебя на щеке откуда?
Услышав про пластырь, шахматист Шмудяков почему-то зарделся и даже опустил очи.
– Это я шахматами, – ответил он, сильно при этом смущаясь. – Конкретно – ферзём. Упал я на него, в общем.
– Это как? – не понял Иванов, а вместе с ним и все остальные присутствующие.
– Партию товарища Каспарова* разбирал. Ну, ту, которую он в Линаресе выиграл. Засиделся я допоздна, время уж совсем ночное было, меня на сон потянуло, заснул я за доской, в общем, да об доску-то лицом и шмякнулся, а на доске стоял ферзь, его к тому времени товарищ Каспаров* ещё проиграть не успел …
– А вот про товарища Каспарова*, – прервал его речь бесцеремонный репортёр Каратаев. – Вы с ним в переписке, как я слышал, состоите?
_____________________________________________________________________