Фотоматериалы предоставлены ФГУП МИА «Россия сегодня», фотоагентством EAST NEWS Russia и ФГУП ИТАР-ТАСС (Агентство «Фото ИТАР-ТАСС»)
Фото на обложке: ФГУП МИА «Россия сегодня»
Фото на 7-й полосе вкладки размещено на основании статьи 1274 ГК РФ о свободном использовании произведения в информационных, научных или культурных целях.
© Васильева Л. Н., наследник, 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2021
Вступление
Кончался двадцатый век. Открывались железные занавесы, глухие двери, плотные шлюзы. Тайное становилось явным. Усталое человечество захлебывалось в потоке информации о прошлом, жадно впитывая этот поток, ища в нем объяснения, обвинения или оправдания неудачам сегодняшнего дня.
Где ошибки?
Кто-то видит их в неправомерности социалистического пути. Кто-то ничего социалистического в этом пути не видит. Кто-то ищет ошибку в тайне приезда Ленина через Германию на землю революционного Петрограда. Кто-то – в большом терроре Сталина, кто-то – в волюнтаризме Хрущева, кто-то – в неподвижности Брежнева, кто-то – в легкомыслии и непоследовательности Горбачева.
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет.
В этих строках Бориса Пастернака, кроме волнения о правде бытия, способной уплыть в небытие, увидела я однажды некий второй план: пересуды…
Почему-то люди всегда пишут о важном, но не всегда интересном, о второстепенном же, но жгуче интересном, умалчивают.
Из всей огромной, безумной истории России двадцатого столетия выпали в некий осадок и лежат на дне событий женщины Кремля. Жены.
Кто они?
Какова их роль в общеисторическом процессе? Как отыгралась на них эта роль?
Была ли на самом деле такая роль? Или все обошлось спецкухней?
Не оставались ли они лишь бледными тенями пугающе великих или ничтожных мужей?
А если в жизни на самом-то деле всё происходило иначе и за каждым Его поступком всегда стояла Она?
Так родилась идея книги «КРЕМЛЕВСКИЕ ЖЕНЫ».
Три дороги были передо мной.
Первая – исследования и книги-воспоминания. Где их взять? В наших и зарубежных изданиях, посвященных общечеловеческой, а точнее, мужской истории, о женщинах Кремля – лишь крупицы, чаще вообще ничего нет. Есть отдельные издания, касающиеся Крупской, Арманд, Коллонтай. Есть их произведения, где об интересном тоже умалчивается. Есть сегодня немало воспоминаний «жен врагов народа» – трагических, волнующих, но тоже скрывающих нечто, самое интересное.
Вторая – легенды, слухи, сплетни. Несолидно? Да. Однако даже серьезные историки говорят, что слухи являются важным источником информации. Да и есть ли женская жизнь без легенд, слухов и сплетен? На этой дороге встретилась я с изобилием интереснейшего, весьма недостоверного материала, но именно он потянул меня к третьему пути, дабы попытаться установить истину.
Третья дорога – архивы, рукописи, документы, письма, встречи с живыми героинями, с родственниками и близкими знакомыми умерших героинь. Нужно ли говорить, сколь захватывающе интересен был этот путь, на котором ждали меня неожиданные, а порой и сенсационные открытия?
Была еще четвертая дорога – собственная тропа. Так сложилась моя жизнь, что время от времени мне приоткрывались каменные завесы Кремля. Я не жила кремлевской жизнью, но в разные периоды и по разным обстоятельствам на короткое время оказывалась внутри этого своеобразного быта, отчего впечатления, не притупленные повседневностью, были острыми, запоминающимися. Судьба также свела меня с писателем Иваном Поповым, работавшим в эмиграции с Лениным: летом 1953 года, не желая записывать свои уникальные, но, по его мнению, могущие быть опасными знания, он использовал мою память как записную книжку, за что на всю жизнь останусь ему благодарна.
Не могу не сказать спасибо здравствовавшим в дни моих поисков кремлевским женам, детям, внукам, племянникам, друзьям ушедших из жизни – всем, кто в сегодняшнем нелегком для них дне нашел возможным рассказать мне не всегда лицеприятную правду о себе и о любимых, дорогих памяти людях.
Хочу также поблагодарить всех историков и мемуаристов советского периода, как официальных, обмыливших и выгладивших историю, давших мне возможность думать от противного, так и неофициальных, и зарубежных, за то, что ни те, ни другие, ни третьи не додумались до темы «КРЕМЛЕВСКИХ ЖЕН». Выражаю благодарность сотрудникам ЦГАЛИ – директору Наталье Борисовне Волковой, Елене Ермиловне Гафнер и сотруднице библиотеки бывшего Института марксизма-ленинизма Евгении Михайловне Золотухиной.
Каждая моя героиня «самая-самая». Избранница Первого. Иногда – Второго. Или такого яркого Третьего, что не обойдешь. Несколько кажущихся случайными героинь впрямую связаны с темой книги. Все они реальны. Рисуя их, я старалась быть объективной, а подобные старания, как известно, приводят к субъективизму. К счастью, у писателя всегда есть возможность соотнести образ с фактами и легендами и, не без помощи воображения, найти свою истину.
В процессе работы мне открылась одна из ошибок, быть может, главная ошибка века – словно иголка в стоге сена.
Узнать ошибку вы сможете, прочитав «КРЕМЛЕВСКИХ ЖЕН» до конца, за что я каждому заранее благодарна.
АВТОР
P. S. На протяжении всей книги вам будут встречаться глаголы, специально выделяемые мною. Это своего рода попытка исследования некоторых глагольных форм русского словаря двадцатого века не с грамматической, а с нравственной стороны.
I. Надежная Надежда
Румяная девушка или «синий чулок»?
Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870–1924), революционер, марксист, создатель Советского государства. Сын инспектора народных училищ, младший брат террориста Александра Ульянова, повешенного за попытку покушения на императора Александра III. Окончил экстерном юридический факультет Петербургского университета. С 1897 по 1900 г. – в сибирской ссылке. С 1900 по 1917 г. – в эмиграции. Основатель партии большевиков (1903). Автор многих политических книг и брошюр. Вождь Октябрьской революции (1917). Председатель Совета Народных Комиссаров с 1917 по 1924 г. Инициатор плана электрификации страны (ГОЭЛРО) и новой экономической политики (НЭП). С ноября 1922 г. болен, прикован к постели.
Летом 1918 года в Кремле поселилась женщина.
Несколько веков назад из слюдяных окон кремлевских теремов смотрела Наталья Нарышкина, законная царица, молодая жена пожилого царя Алексея Михайловича Романова. Среди воспоминаний о ней осталось немало сомнительных легенд и сплетен.
Говорили, якобы сынок Натальи, Петр, рожден не от Алексея Михайловича, а от патриарха Никона, за несколько лет до появления Петра на свет сосланного царем в далекий монастырь, или даже от царского красавца-конюха, то ли грузина, то ли армянина.
Столетия не пролили света на эти сплетни, а сынок, от кого-то, безусловно, рожденный, благополучно вырос, возмужал и вошел в историю России под именем императора Петра Великого. Именно он, невзлюбив Москву, выстроил себе «столицу на болоте». В Санкт-Петербурге потекла дворцовая жизнь. Его несчастливая, нелюбимая первая жена Евдокия была последней царицей в кремлевском тереме.
Советская власть вернула столицу в Москву. Логично: город в центре Европейской России – надежно укрыт от возможных нашествий. Да к тому же новая власть не хотела обосновываться в покоях недавних властителей: безнравственно борцам за народное дело работать, спать, есть и любить там, где еще недавно роскошествовали ненавистные большевикам Романовы. Это противоречило бы большевистским принципам, которые и внесла, вместе с небольшим чемоданом, женщина, вошедшая в Московский Кремль в качестве его хозяйки.
Ей было сорок девять лет. Она была немолода и некрасива.
Большое, одутловатое лицо, пухлые, выдвинутые вперед губы – признак страстной натуры, предполагать которую именно у нее никто не рисковал; не подкрашенные никотином белые неровные зубы, открытый крупный лоб – орган мысли; гладкие, на прямой пробор волосы, собранные в пучок на затылке, – их неряшливо выбивающиеся по обе стороны щек клочки – всегда помеха для встречного взгляда; крупный добродушный нос; не тронутые краской брови над широко расставленными глазами навыкате с дрожащими яблоками и веками, сильно наплывающими на глаза, что придавало лицу сонное, снулое выражение; тяжелые мешки под глазами, то ли от бессонницы, то ли от болезни, то ли от того и другого. Фигура не полная, но ровная, без волнующих изгибов; прямая осанка, выдающая воспитанницу хорошей гимназии; медлительная походка; прекрасной формы кисти рук с небрежными, неухоженными ногтями, свидетельствующими, что их владелица, может быть, пишет, может быть, рисует и не заботится о выпячивании того малого, чем могла быть привлекательной как женщина.
Надежда Константиновна Крупская – жена Ленина.
Подруга победителя революции.
Ей предстояло жить в Кремле не в роскоши царских покоев, а в скромной, специально оборудованной для нее с Лениным маленькой квартирке.
Крупская не возражала. Жене вождя пролетариата надлежала скромная жизнь. Ни к чему другому, по всему видно, она и не привыкла. Ничего другого она, видимо, не желала.
Лишь когда муж шумно обрадовался, увидев, что их новое жилище удобно примыкает стеной к его месту работы – Совету Народных Комиссаров, Надежда Крупская грустно покачала головой:
– Удобно. Ни сна, ни отдыха. Никаких перерывов. Сплошная работа.
Новая царица, как некоторые ее поначалу называли, была мало кому известна в России. Четырнадцать лет зрелой жизни до 1917 года, с небольшим перерывом, прожила за границей. Откуда было России знать ее?
А знала ли Крупская Россию, которой ей предстояло в какой-то мере править? Эмигрантская оторванность – факт. Начало двадцатого века – не конец его: нет телевизоров, радио, телефакса.
Думаю, все же Крупская была подготовлена к России более, чем Россия к Крупской. И уж, наверное, больше, чем бывали подготовлены к России немецкие принцессы, два века в роли правительниц и жен восседавшие на русском троне.
Не в укор принцессам и не в похвалу Крупской я говорю это, а справедливости ради, ибо Надежда Константиновна смолоду поставила себе благородную цель: счастье и светлое будущее народов России. Позднее, под влиянием глобально мыслящего Ленина, она расширила целевые границы до лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но желание сделать Россию счастливой вполне уместилось в лозунг.
Была ли счастлива сама Крупская?
Как она понимала счастье?
Ответ на эти вопросы укладывается в историю ее жизни, при всей известности полной загадок и тайн.
В ореоле советского семидесятилетнего официоза имя Надежда Константиновна Крупская, длинное, как нескончаемый забор перед чем-то, куда не хочется заглянуть, наводило елейную скуку на поколения.
Люди, знавшие ее, оставили монотонные, слащаво-благостные воспоминания, за которыми, уж если приходилось с ними по обязанности знакомиться, всегда хотелось видеть нечто противоположное.
– Крупская была образцом верной жены? Что ей оставалось делать, такой некрасивой? Небось, кроме Ленина, никто на нее никогда не взглянул.
– Говорят, он изменял ей с…
– Крупская после революции изо всех сил боролась с религией.
– Говорят, она собственноручно изымала из библиотек замечательные книжки – Чарскую, например, – считая их вредными для пролетарских детей.
– Что она в детях-то понимала, бездетная?!
– И вообще она была настоящий «синий чулок»!
* * *
Елизавета Васильевна Тистрова не глупее других. Она не преувеличивала и не преуменьшала своих возможностей – смотрела правде в глаза. Сирота. Воспитанница Института благородных девиц для сирот, детей офицеров. О какой блестящей партии можно мечтать, оказавшись в Виленской губернии на роли гувернантки в богатой семье?
И все же хорошенькая, умная, образованная, уравновешенная, поэтичная, мастерица на все руки, умелица вести беседу, она привлекла внимание перспективного молодого человека. И сама влюбилась. Константин Игнатьевич Крупский хоть беден, но с образованием – Кадетский корпус окончил. И собой хорош.
Елизавета Васильевна, как любая нормальная женщина, всегда была готова к спокойной, добропорядочной семейной жизни. Хотела детей. Приготовилась жить за мужем как за каменной стеной.
Сначала все было отлично: Крупский получил должность начальника уезда в Гроеце. Это Польша. Четыре года прошли благополучно, если не считать обычных служебных хлопот, без которых не обходится ни одна человеческая жизнь, а также увлечений Константина Игнатьевича революционно-демократическими идеями.
Однако эти две «мелочи» внезапно слились и выросли в большую неприятность: в 1872 году Крупский, замеченный в нежелательных симпатиях, был уволен со службы с приговором «за превышение власти». Лишь через восемь лет мытарств и прошений несправедливый приговор был снят.
Семья Крупских, наскитавшись по разным городам, когда Константину Игнатьевичу разрешили жить в столицах, поселилась в Петербурге. Бедность. Черные лестницы. Грязные дворы.
Надежда, единственная дочь Елизаветы Васильевны и Константина Игнатьевича, родившаяся в 1869 году, росла в атмосфере родительской любви и нежности. Но за дверью их квартиры был мир бедных улиц и ребятишек в лохмотьях.
Иная на месте девочки Нади стыдилась бы своего положения, сторонилась бедных детей, старалась вырваться в «чистый мир».
Иная смиренно приняла бы положение бедного существа и довольствовалась тем, что преподносит ей жизнь.
Надя не сделала ни того ни другого. Она свободно играла с нищими ребятишками и столь же свободно общалась со сверстницами из хороших домов, куда ее старалась водить мать, имевшая связи с подругами, бывшими «благородными девицами», богатыми и знатными. Сообразительная девочка довольно рано уловила, что беды и переживания ее отца выходят за рамки семьи и каким-то образом связаны с бедами многих людей – в доме Крупских нередко звучало слово «революция».
Желая видеть в дочери мыслящую личность, соответствующую требованиям времени, а также дать ей хорошее образование, родители определили Надю в одну из лучших школ России – гимназию княгини Оболенской. Это было частное, но не коммерческое предприятие, а идейное дело, созданное энтузиастами-народниками. У Оболенской учились разные девочки: аристократки, купеческие дочки, дочки революционных разночинцев. Многие из них мечтали посвятить себя идеям служения народу, которые расцветали в наставлениях учителей гимназии, носились в воздухе, преподнося девочкам примеры из жизни.
Во второй половине девятнадцатого века у женщины России, стремящейся к образованию, появилась возможность выйти из семейного круга и оглянуться. Как существо чуткое и отзывчивое, заметила она несправедливости и тяготы жизни. Захотела помочь. Но власть предержащий мужской мир сам знал, что ему делать. Женщине ничего не оставалось, как обратить свои взоры в противоположную сторону, к ниспровергателям основ, людям, борющимся с властью. Здесь женщину ждала роль верной помощницы мужчины. Это ее устраивало. И она «закатала рукава».
Так появилась Вера Засулич (1849–1919) – она вела революционные кружки, стреляла в петербургского градоначальника Трепова, прошла тюрьмы и ссылки, в эмиграции помогала Ленину и, встретив враждебно Октябрьскую революцию, умерла в глубоком разочаровании от жизни. Была она одинока, неустроенна в быту, неряшлива – настоящий «синий чулок».
Так появилась Вера Фигнер (1852–1942) – народница, потом эсерка, участница покушения на царя Александра II, приговоренная к смертной казни, но «помилованная» двадцатилетним заключением в Шлиссельбургской крепости, отсидевшая там, потом прожившая долго в Москве, без особого участия наблюдая, как двадцатый век преобразил ее революционные идеи.
Так появилась Софья Перовская (1853–1881) – народница, правнучка гетмана Кирилла Разумовского, покушавшаяся на Александра II, первая женщина в России, казненная по политическому делу.
Эти первые ласточки трагической женской весны всеми своими победами и поражениями подготовили младшее поколение, новый тип революционерки, которая непременно должна была победить.
* * *
По характеру не склонная к политике, мать Нади была далека от революционных настроений, но все случившееся с ее мужем касалось и ее ребенка. Овдовев в 1883 году, она со смесью страха и надежды наблюдала, как четырнадцатилетняя дочь была взята под опеку революционеров: Николай Исаакович Утин, один из руководителей русской секции Первого интернационала, появился в доме Крупских вскоре после смерти Константина Игнатьевича, понял положение бедной семьи и помог Наде получить первый в жизни частный урок.
Гимназическая подруга Нади Крупской Ариадна Тыркова-Вильямс вспоминает:
«Мы постоянно рассуждали о несовершенствах человеческого общества. Наши рассуждения шли от жизни, от кипучих запросов великодушной юности… Во многих русских образованных семьях наиболее отзывчивая часть молодежи уже с раннего возраста заражалась микробом общественного беспокойства.
Из моих подруг глубже всего проник он в Надю Крупскую. Она раньше всех, бесповоротнее всех определила свои взгляды, наметила свой путь. Она была из тех, кто навсегда отдается раз овладевшей мысли или чувству».
Последняя фраза – запомним ее – пригодится нам в пути по жизни Надежды Крупской.
Сама Ариадна тоже впоследствии оказалась в революционном движении, но по другую сторону баррикад.
Спустя много лет она писала: «Тихая была жизнь у Крупских, тусклая. В тесной, из трех комнат, квартирке (О, времена! На двоих три комнаты! – подумает сегодня простой человек, за счастье которого всю свою жизнь боролась Надежда Константиновна. – Л.В.) пахло луком, капустой, пирогами. В кухне стояла кухаркина кровать, покрытая красным кумачовым одеялом. В те времена даже бедная вдова чиновника была на господской линии и без прислуги не обходилась. Я не знала никого, кто не держал бы хотя бы одной прислуги».
Удивимся последней фразе. И да промелькнет у нас мысль: возможно, угнетала доброе сердце Нади необходимость пользоваться плодами чужого труда…
Если детство Нади пришлось на застойные семидесятые годы, то юность Надежды уже освещалась бурными событиями. Шло пробуждение революционных сил, но народническая теория «малых дел» еще жила и влияла на молодежь. Не обошла она своим влиянием и Надю.
Окончив в 1887 году восьмой педагогический класс, Надя Крупская получила диплом домашней наставницы и успешно вела педагогическую работу, готовя к экзаменам учениц гимназии княгини Оболенской.
«Домашняя наставница Н. К. Крупская в течение двух лет занималась по вечерам с десятью ученицами… Успехи ее учениц свидетельствуют о выдающихся педагогических способностях ее, основательности познаний и крайне добросовестном отношении к делу», – говорилось в удостоверении, выданном юной учительнице.
Быть домашней наставницей всяких лентяек? Нет!
По понятиям матери, Елизаветы Васильевны, выбора пока не было: замуж Надежду никто не звал. Влюбленных в нее юношей и зрелых мужчин не наблюдалось. Совершенно естественные материнские мечты Елизаветы Васильевны о хорошей партии для Нади не спешили сбываться.
Ариадна Тыркова-Вильямс вспоминает: «У меня уже шла девичья жизнь. За мной ухаживали. Мне писали стихи. Идя со мной по улице, Надя иногда слышала восторженные замечания обо мне незнакомой молодежи. Меня они не удивляли и не обижали. Мое дело было пройти мимо с таким независимым, непроницаемым видом, точно я ничего не слышу… Надю это забавляло. Она была гораздо выше меня ростом. Наклонив голову немного набок, она сверху поглядывала на меня, и ее толстые губы вздрагивали от улыбки, точно ей доставляло большое удовольствие, что прохожий юнкер, заглянув в мои глаза, остановился и воскликнул: “Вот так глаза… Чернее ночи, яснее дня…”.
У Нади этих соблазнов не было. В ее девичьей жизни не было любовной игры, не было перекрестных намеков, взглядов, улыбок, а уж тем более не было поцелуйного искушения. Надя не каталась на коньках, не танцевала, не ездила на лодке, разговаривала только со школьными подругами да с пожилыми знакомыми матери. Я не встречала у Крупских гостей».
Большое удовольствие, когда нравишься не ты, а другая?
Удивительная реакция! Миллионы подружек в подобной ситуации «дохнут от зависти», втайне расстраиваются, переживают. А Надежде приятен успех подруги.
Что это? Доброта? Конечно. Но не только.
Полное признание своего скромного положения среди красивых подруг?
Да, но не только.
– Я под стать русской природе, нет во мне ярких красок, – утешала Надя свою мать, озабоченную проблемой: девица на выданье, а женихов не видно.
Есть в нетипичном поведении некрасивой Нади уверенное ощущение своего пути. Предчувствие, если хотите. Она не мечтает о мужчинах и замужестве, потому что не интересуется «такой чепухой». Она не хочет типично-скучной женской судьбы. Подруги выходят замуж, она не завидует, а жалеет их: закабаляют себя браком. Бросают под ноги мужчинам свои таланты и возможности самим стать полноценными личностями.
Надя пойдет другим путем.
Она посвятит себя обществу, а не одному человеку.
Ее влечет не быт, а жизнь. Не дом, а мир.
Но как найти свой путь?
Книги? Они не отвечают на этот вопрос, они задают его своим читателям.
Друзья отца, революционеры-народники? Надя начинает посещать их собрания.
Нет! Это усталые люди, напуганные собственным терроризмом и его результатами. Но что-то есть в их теории «малых дел».
Однажды Наде показалось – путь забрезжил. Она прочитала в газете призыв любимого писателя Льва Толстого к грамотным девушкам: начать исправлять и улучшать известные книги, чтобы простой народ мог их читать и образовываться. Обещал выслать желающим книги для работы.
«Хорошее “малое дело”», – подумала она и написала письмо:
«Многоуважаемый Лев Николаевич!
Последнее время с каждым днем живее и живее чувствую, сколько труда, сил, здоровья стоило многим людям то, что я до сих пор пользовалась чужими трудами. Я пользовалась ими и часть времени употребляла на приобретение знаний, думала, что ими я принесу потом какую-нибудь пользу, а теперь я вижу, что те знания, которые у меня есть, никому как-то не нужны, что я не умею применить их к жизни, даже хоть немножко загладить ими то зло, которое я принесла своим ничегонеделанием, – и того я не умею, не знаю, за что для этого надо взяться…
Я знаю, что дело исправления книг, которые будут читаться народом, дело серьезное, что на это надо много знания и умения, а мне 18 лет, я так мало еще знаю…
Но я обращаюсь к Вам с этою просьбой, потому что, думается, может быть, любовью к делу мне удастся как-нибудь помочь своей неумелости и незнанию.
Поэтому, если возможно, Лев Николаевич, вышлите и мне одну, две таких книги, я сделаю с ними все, что смогу…»
Дочь Толстого Татьяна Львовна прислала Крупской «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма.
Девушка села «исправлять» книгу.
Нелепое занятие. Надя поняла это в процессе работы, но бросить начатое не в ее характере. Она должна довести до конца. Тем более толстовское дело.
Ожидая ответа от Толстого, Надя несколько раз бывала в кружках толстовцев. Они отвратили ее – деятельная натура искала реального действия.
Она стала внимательно присматриваться к новым революционерам, интуитивно ища Того, кто укажет ей путь, по которому пойдет до конца. Бесповоротно. Иначе идти не позволял характер.
Ее подруга Ариадна подмечала: «Я десять раз переверну фразу из учебника, пока она сообразит, в чем дело. Но когда сообразит, когда придет к определенному пониманию, примет его неизменно, крепко, как приняла позже учение Карла Маркса и Ульянова-Ленина».
Весной 1890 года Надя прочитала «Капитал» Маркса: «Я точно живую воду пила. Не в терроре одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании надо искать путь. Могучее рабочее движение – вот выход».
Так угасла милая, наивная, ищущая пути девушка.
Так родилась революционерка, нашедшая Того, кто поведет ее. Но Тот пока что был всего лишь книгой. Теорией. Она нуждалась в живом человеке, которому смогла бы посвятить свою революционную страсть.
Безошибочно!
Так появилась Надежда Крупская.
* * *
Кто сказал «синий чулок»? Вообще откуда взялось это словосочетание? Им насмешливо называют женщин, с головой ушедших в книжные, ученые интересы, забывших свою женственность, неряшливых, неопрятных.
Родилось выражение в Англии во второй половине XVIII века и при рождении своем пренебрежительного значения не имело. Оно возникло в кружке, где собирались и мужчины, и женщины для бесед о литературе и науке. Душою общества был ученый Бенджамин Стиллингфлит, который, пренебрегая эстетикой и модой, при темном платье носил синие чулки, а не белые. Когда он почему-либо не приходил на занятия, все восклицали: «Нам плохо без “синего чулка”! Где он? Без него беседа не клеится!»
Вот ведь как: впервые прозвище получила не женщина – мужчина! Лишь когда женщина, а случилось это во Франции в конце XVIII века, стала интересоваться науками и литературой более, чем домашними делами, и появилось много равнодушных к своему внешнему облику женщин, словосочетание «синий чулок» прилипло к ней как характеристика, данная мужчиной, чье естество протестовало против женской маскулинизации.
Мир – сообщающиеся сосуды: Россия XVIII–XIX веков во многом брала фасон с Франции – вместе с роскошными модами попадали в Россию и «синие чулки».
«Что хорошего быть “синим чулком”? Не женщина и не мужчина, а так, середка на половинку, ни то ни се» – это слова Чехова, а уж Чехов известный был «синим чулкам» ненавистник.
«Синий чулок» – крайность!
«Синий чулок» – неестественность!
«Синий чулок» – говоря современным языком, явное экологическое нарушение. Общество, где «синие чулки» восторжествуют, обречено на вымирание.
Но то-то и оно, что, при всей своей официальной некрасивости, юная Крупская мало походила на «синий чулок».
«У Нади была очень белая тонкая кожа, а румянец, разлившийся от щек на уши, на подбородок, на лоб, был нежно-розовый. Это так ей шло, что моя Надя, которую я часто жалела, что она некрасивая, казалась мне просто хорошенькой, – вспоминает Ариадна Тыркова-Вильямс, рассказывая, как преобразила подружку революционная работа. – Надя по-прежнему жила с матерью на третьем дворе в большом доме Дурдиных, на Знаменской. Жили тихо, уютно, с лампадками, как будто по-старосветскому…»
– Вот те на! – воскликнет внимательный читатель. – Лампадки, это что же, под иконами?
Да, под ними. Елизавета Васильевна была набожна, а Надя еще не была атеисткой.
«Надя обдавала меня, – продолжает Ариадна, вспоминая события 1890 года, – ласковым сиянием, долго держала мои руки в своих руках, улыбалась с конфузливой нежностью. Но за всем этим я чувствовала другую Надю. Она уже прокладывала путь к тому, что вскоре станет смыслом, целью и, как это ни странно звучит для моей скромной Нади, роскошью ее жизни.
Начиналось это с вечерних курсов для рабочих за заставой. Надя глухим монотонным голосом рассказывала мне, как важно пробудить в рабочих классовое сознание. Добрые голубые глаза светились… Я радовалась за нее и понимала, какое это счастье – найти поглощающую цель».
При встречах с Ариадной Надя, краснея, как бы вскользь, не называя имени, говорила подруге «об одном товарище», много значащем в ее жизни. И Ариадна, разумеется, спустя много лет даже не может предположить, что он – не Ленин.
Это был другой.
В 1890 году – до встречи с Лениным остается четыре года – Надежда знакомится в революционном кружке со студентом-технологом Классоном. Начинает посещать его марксистский кружок.
Им интересно вдвоем читать, спорить, изучать «Капитал». Единомыслие часто ведет к объятиям. Но мы не будем считать первые поцелуи Крупской. Они настолько же возможны, учитывая молодость и нетерпение плоти, насколько невозможны, учитывая нравственное воспитание девушки и официально известную ее склонность к возвышенным, а не к низменным чувствам.
Осенью 1890 года Крупская бросает престижные женские Бестужевские курсы, где поначалу хотела искать свой путь в образовании.
Этот поступок кажется нелогичным: такая способная девушка может совместить и курсы, и кружок. Однако то общество и те идеи, которые предлагает ей Классон, требуют посвятить всю себя. Тут Крупская и теряет голову, смело идя навстречу новому, неизведанному, опасному. Или, напротив, – обретает голову на плечах?
Посещает кружок Классона. Просиживает в Публичной библиотеке, пользуясь читательским билетом Классона.
Если последнее – интимная подробность, попробуйте, читатель, воспользоваться ею для собственных выводов.
«Капитал» переведен на русский, а вот «Анти-Дюринг» Энгельса – нет. Крупской необходимо прочесть и эту книгу. Она начинает изучать немецкий. Очень быстро справляется с чужим языком. Классон и его окружение поражены: вот это способности!
«Марксизм, – напишет она много позднее, – дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек: знание – куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала жизнь».
Однако «конечный исход дела» представляется далекой, как звезда, мечтой. Исполнением ее займутся будущие поколения. А чем заниматься сегодня, сейчас, сию минуту?
В вечерней школе для рабочих Крупская находит себе активное дело: просвещать рабочий класс. Она раскрывается как талантливый педагог, актерствует, сочетает просвещение с пропагандой.
«Рассказывала что-то про Индию и жизнь индусов. Затем неожиданно перешла к нашей жизни», – писал один из ее учеников, рабочий Жуков.
Здесь, в школе, вспомнила она свою историю со Львом Толстым. Принесла одному рабочему почитать «Войну и мир». Он вернул на следующий день со словами: «Чепуха какая-то. Длинно. Это на диване развалясь читать. Нам это не подходит».
Что сказал бы Толстой, если бы ему предложили исправить и сократить эту книгу для простого народа?
Умная, открытая, увлекающаяся и увлекающая идеями, розовощекая, с длинной русой косой, молодая учительница нравится грубоватому рабочему люду. Ее наперебой провожают после уроков по ночным улицам Петербурга. Надежда и сама не замечает, как получается, что провожатым чаще всего бывает Иван Васильевич Бабушкин.
Высокий, статный, усатый. От него исходит жгучий жар молодости, здоровья. У Надежды начинает кружиться голова, когда рабочий Бабушкин берет ее под руку в темных местах улиц, чтобы не упала. Она чувствует, даже слышит, как колотится его сердце, но Крупская намерена не придавать значения мимолетным ощущениям. Это всего лишь слепая страсть. Настоящая марксистка должна уметь справляться с нею.
Монахи и монашки умерщвляют плоть в постах, молитвах, служении Богу.
Надежда Крупская делала это с помощью книг Маркса и Энгельса, с головой уходя в преподавательскую работу, в занятия социал-демократических кружков.