000
ОтложитьЧитал
Анютины глазки, или Сказка о Серебряном Ротане
Посвящается Сергею Грановскому
Жили-были старик со старухой у самого… грязного пруда. Грязь, к счастью, была натуральной, исключительно природной. Пруд заполонили водоросли, он весь был покрыт узорами ряски. Для кого-то это была и вовсе не грязь, а настоящая, не загаженная безалаберным человеком природа. При желании можно было прийти на зелёный лужок-бережок, развернуть удочку и стоять, выбирая между зарослей лунку, чтобы полусонный ротан, перебарывая свою лень, имел возможность открыть основную часть своего туловища – рот – и заглотить крючок. Если у рыбака глаз был намётанный, то ему оставалось только тягать да тягать карликовых лупоглазых хищников, которые имеют вкусное белое мясо. Если имеет! То бишь если у него, у этого ротана, кроме чрезмерной головы и ершистых плавников, успело на хребте что-нибудь нарасти.
– Ага, попался?! – воскликнул старик, снимая с крючка увесистую рыбицу, чешуя которой сверкала в лучах заходящего солнца.
– Попа-ался! – обречённо протянул Ротан человеческим голосом.
– Долго! Долго я ждал тебя! Теперь ты должен… обязан устроить мою судьбу! – крикнул старик Ротану, имеющему не грязно-серо-зелёную чешую в коричневых крапинках, а серебристую, которая и свидетельствовала о его волшебности.
Каждый год ранней весной или поздней осенью выходил старик на пруд и закидывал удочку.
Летом было очень жарко, а жару старик не просто не любил – не переносил. Да и ротан, угнетённый зноем, не проявлял признаков жизни, прячась в зарослях подводных растений. А в прохладные вечера рыба летела на крючок, как бабочка на огонь, к удовольствию всех котов и рыболовов.
– Ну что, наловил себе на ужин? – спрашивала старуха, глядя своими невинно-детскими голубыми глазами на возвращающегося старика. – Или только коту?
Старик, тая под старухиным взглядом, в котором светились чистота и незлобие, кротко отвечал:
– Наловил, Глазки мои, наловил!..
Было вовсе неважно, сколько рыбёшек выудил старик, главное, что был он при деле.
И старуха, которую он называл Анютины Глазки или просто Глазки, тоже была при деле, потому что ждала его. А дело это – ожидать – очень непростое! С этим согласится каждый, кто в своей жизни кого-нибудь ждал.
В жизни, однако, в большей степени ждал старик.
Он ждал, когда же, наконец, на его крючок позарится Серебряный Ротан, который своей волшебной силой мог обустроить одинокую стариковскую жизнь.
Старуха-то наша, Анютины Глазки, не была, что называется, стариковою старухой. Она долго работала в пансионате у грязного пруда и, выйдя на пенсию, осталась жить здесь. А старик любил приезжать в этот пансионат, где знакомый директор всегда устраивал его, выделяя отдельную комнатёнку. И однажды директор предложил ему свободную комнату по соседству со старухой.
Комната вместила все стариковые вещи из студенческого ещё рюкзака и была, что самое важное, прохладной.
Старик-то был совсем ещё не стар. С соседкой он быстро поладил, оценив её детский нрав и отсутствие у неё каких-либо корыстных намерений. Они виделись только на кухне или в прихожей, и отношения между ними были очень дружескими.
Старик ждал свою настоящую судьбу, чтобы не коротать одинокие вечера в каменной коробке городской квартиры, а иметь рядом любящую, заботливую, чуткую, скромную, умную, красивую и ласковую жену.
Сильно ждал.
Всю жизнь старик искал свою половину, пускаясь в практическое освоение семейных сторон жизни.
Первая жена, которую подсуропил ему Серебряный Ротан…
Вы думаете, тогдашний молодой старик уже изловчился выловить волшебную рыбицу? Нет. В том-то и дело, что никого и ничего он тогда ещё не выловил! А только лишь знал, что за судьбу – ту её часть, которую так хотел обустроить старик, – отвечает Серебряный Ротан. И теперь, когда он поймал, наконец, Серебряного Ротана, призовёт его к ответу.
Чтобы выделил, так сказать! Обеспечил!..
А тогда, давно, в молодости…
Тогда старик общался с чудо-ротаном заочно и просил его мысленно.
Первая его жена была молода и красива. Однако и красота, и молодость быстро тускнеют в повседневных заботах бытия. И если вначале они умело прикрывают недалёкость и неумение дружелюбно общаться с людьми, то потом – совсем скоро – неумение ладить с мамой мужа становится вопиющим. Это прощается редко, чрезвычайно редко, а в этом конкретном случае – никогда.
Мама была самым близким человеком своему единственному сыну, и делить эту близость она ни с кем не собиралась.
Уж моё, так моё!..
А может, вовсе не чувство собственности двигало материнским сердцем, а элементарное желание своему чаду простого счастья? А с этой разве мог он быть счастливым?!
Ребёнок?
Ой, от этого еще и дети рождаются! Которые на устроение судьбы положительно никак не влияют. Ну, что поделать! Расставание родителей не означает брошенность ребёнка на произвол судьбы. И отец остался отцом, в меру внимательным и в некоторой степени заботливым.
– Опять на рыбалку? – спрашивала Анютины Глазки своего соседа.
– Опять, Глазки мои! Но ты не скучай, я скоро приду.
– Ещё чего! Скучать!.. – не принимала игру в нежность хозяйка дома. – Вон кот пусть скучает. Ему хоть ротаны достанутся. А мне чего от твоей рыбалки?
Но старик не обижался на её притворное ворчание, поскольку брань милых им только в утешение. Да и не бранилась вовсе старуха Анютины Глазоньки, а просто разговаривала в своей манере, сквозь которую усматривал старик заботливую душу и чуткое сердце.
А сердце у старухи, кстати сказать, в последнее время часто прихватывало.
Второй вариант, который лет десять-пятнадцать спустя предложил Серебряный Ротан, был поинтереснее. Опять же молодость невесты, тем более что сам жених уже молодости не первой, её обаяние и некоторая утончённость, не то от природы, не то приобретённая в процессе занятий искусством. Да, искусство, по утверждению древних, вечно, а жизнь коротка. А жизнь семейная – ещё короче. Невозможно жить со сварливой женой! А отцом ребёнку и от второй жены, конечно же, он был хорошим. Ну, так он сам думал. Он не только стал отцом второго ребёнка, но и дедом – к тому времени у первого его ребёнка уже родился свой ребёнок.
– Удачной рыбалки! – желала старуха уходящему с удочкой старику. – Не стой долго-то, простудишься. Вон сегодня ветер какой!
– Спасибо, Глазки мои, – размягчался от неожиданного внимания старик. – Постараюсь не простудиться! А ты помолись обо мне.
– Не о ком мне больше молиться! – беззлобно отвечала старуха и смотрела на него такими ясными, как небо в солнечный день, глазами, что старик видел в ней не пожилую грузную женщину, а молоденькую милую девчонку. Видно, очень уж светлой была у неё не испорченная грязью мира душа. Как-то убереглась она и сохранилась в этом пансионате на лоне чистой природы.
Только сердце изработалось.
О ком же молилась старуха Анютины Глазки?
Детей у неё не было, близкие родственники уже отошли в мир иной. Но всё же старуха никогда не чувствовала себя одинокой, к ней всегда тянулись люди, и ей всегда было о ком помолиться. В её помянник – книжечку такую, куда записывают имена тех, о ком постоянно молишься, – конечно, попал и старик.
После второй неудачи недоверие возникло в душе стареющего жениха: нет никакой надежды на этого Серебряного Ротана!
Пока сам не приложишь усилий, ничего хорошего не выйдет!
И какой у Ротана выбор?! Раз-два и обчёлся. То ли дело – брачные объявления. Широта охвата, массовость, доступность – в смысле, что любой может прочитать и откликнуться.
И откликались!
И откликнулась.
Когда старик, будучи мужчиной в расцвете сил, познакомился с третьей своей половиной…
Нет, что-то не так, половина ведь может быть только вторая. Но ведь две половины у него уже были, хоть и не пришлись по душевному размеру и не прижились.
А вот третья!
Да, пусть будет не половина, а третья, так сказать, кандидатка на вторую половину. Вот!
Эта самая третья показалась нашему стареющему жениху совсем недалёкой. И он напротив её имени в блокноте написал: дура. Каково же было его удивление, когда после смерти его мамы, имевшей преданный и кроткий взгляд и бывшей ему единственным настоящим другом, он встретился с той самой «дурой» и влюбился, как говорят в таких случаях, по уши, то есть именно как самый последний дурак. Во всяком случае, выглядел он таковым: потерял рассудок и бегал за ней, как мальчишка!
А бегать приходилось не на соседнюю улицу и даже не в другой район города. Жили-то они к тому времени не только не в своём родном городе, но уже и не в родной стране. Он оказался в местах, где нет грязных прудов и неасфальтированных дорожек, она – там, где круглый год на синем небе кружится палящее солнце, а народ проживает эмоциональный и крайне общительный.
Она, в отличие от него, тяжело переносившего жару, не любила холода и, когда приезжала к нему, страдала.
– Он экономит на мне, – жаловалась она подруге, – не включает обогреватель. Почему я должна спать в шерстяных штанах?!
И через три дня полного взаимопонимания и абсолютного счастья (уж точно волшебного, хотя и обеспеченного не волшебным Ротаном) у них начинались размолвки. Они принимались спорить, доказывать свою правоту, убеждать, что действия второй половины никак не совместимы с любовью. Разругавшись в пух и прах за оставшиеся десять дней отпуска, они расставались, чтобы не видеться больше никогда.
Но…
Через месяц, иногда два, кто-нибудь из них звонил, и… встречи возобновлялись. Возобновлялись для того, чтобы вновь закончиться упрёками, ссорами и разрывом.
Чёрно-белый старухин кот был совсем неучёным, но днём и ночью ходил по пансионату как самое главное лицо, взирая на окружающих оценивающе и с чувством собственного непревзойдённого достоинства. Он неотступно крутился около старухи, когда хотел рыбы, и пока та не уступала, положив ему в миску что-либо рыбное, скандально орал.
Когда старик приносил улов, кот снисходительно терпел его. Если же старик вёл пустопорожние разговоры со старухой, толчась на кухне, кот неизменно оказывался между ними.
– Ревнует! – удивлялся старик.
Старуха весело смеялась и уважала кота ещё сильнее.
Или даже любила.
– У нас одна кровеносная система, – блаженно говорила третья кандидатка на половину, когда они встречались вновь, мучительно пережив три долгих месяца разлуки.
– Я чувствую тебя каждой клеточкой своего организма, – убеждённо говорил он.
Во всём их мнения совпадали. Вкусы были одинаковыми. Чувства переполняли их и казались бесконечными.
Но потихоньку подступал момент (да уж! без этого момента тут никак не обойтись), когда разрыв случился окончательный.
Наш старик впал в горестное состояние, как после смерти своей матери. Он потерял самого близкого на тот момент и любящего человека. Что же: эта третья опять оказалась не второй половиной?! Или они, не преодолев своей половинчатости, не смогли стать единым целым, несмотря даже на одну, как им казалось, кровеносную систему?
Если бы в этой неудаче принимал участие Серебряный Ротан, то он был бы и виноват. Но кто же сейчас оставил нашего старика одиноким, незащищённым и… всё ещё ожидающим свою настоящую вторую половину?
А почему, собственно, одиноким?!
Ведь у него были дети, внуки – к тому времени уже не в единственном числе – и множество знакомых.
Но он делал всё возможное, чтобы не понравиться человеку, и даже чтобы тот совсем отвернулся от него!
Однако почему-то не отворачивались.
Или – не совсем. Или – не сразу.
Своей мальчишеской задиристостью, умением говорить непроизносимые обычно вслух гадости он создавал вокруг себя человеческий вакуум, а потом, сидя в своей одинокой холодной конуре… разговаривал с диктором телевидения.
Нет, Анютины Глазки не была… никак не могла быть этой долгожданной половиной.
Она казалась просто соседкой по дому. Но как же хорошо, как беззаботно было ему с ней, встречавшей его в прихожей, когда он возвращался с удочками и небольшим, порой совсем мизерным – только для кота – уловом!
Они понимали друг друга с полуслова, смеялись над одними и теми же шутками…
Так и не выловив Серебряного Ротана в очередной раз, он уезжал в поисках своей второй половины, чтобы жизнь его, в конце концов, получила должное и соответствующее его представлениям завершение.
Старуха, как она давно привыкла, оставалась вдвоём со своим неучёным чёрно-белым постояльцем. Кот больше не ревновал её, так как было не к кому. Он запрыгивал к ней на грудь, если старуха, приняв таблетку, ждала, когда боль отпустит и её изношенное сердце успокоится…
Но проходила долгая в этих краях зима, и старик снова появлялся на пороге. И опять выходил он на берег заросшего пруда, закидывал удочку и ждал… ждал своей удачи.
И вот она улыбнулась ему!
– Ну что, отпустить тебя? – заигрывающе обратился к Ротану старик.
– А взамен? – вопросил серебряный невольник по-человечьи. – Умную, красивую, покладистую, заботливую, ласковую и вообще имеющую все женские достоинства?
– Какой ты догадливый, – не переставал шутить радостный от удачи старик. – Раньше бы ты попался мне!.. Так что?
– Что? – на секунду задумался Серебряный Ротан, а потом устало выдохнул: – Лучше отдай меня коту.
Паук-крестовик
Ольге Мариничевой
Мягкий солнечный свет пронизывал всю белоствольную рощу, обрамлённую густыми елями и невысокими пышными соснами. Вдали под косогором нежно голубела гладь озера, его противоположный берег едва виднелся.
Между кустов то тут, то там протянулись паутиновые сети, длинными щупальцами цеплявшиеся за ветки соседних деревьев. Человек или зверь, проходивший здесь, неизбежно натыкался на незаметные липучие нити, рвал их и нарушал колесовидные тенета, уготованные для более мелких жильцов или гостей рощи.
Зверья в этих местах почти не водилось, но вот люди, приходившие сюда для сбора грибов или земляники, а осенью – шиповника или калины, невольно вели разрушительную работу.
Чёрный Паучок с белыми пятнами в виде креста на спине раздражался на виновников поломок своих творений, очень страдал и стремился протянуть паутинку как можно выше.
– Но ведь в одинокую нить на высоте никто не попадёт, – убеждали его дружественно настроенные паучки. – Какой смысл в твоей работе?!
– Поймать муху или комара – не такая уж важная задача, – отвечал Паучок. – Преодолеть свои ограниченные возможности – вот дело, достойное настоящего паука!
Чтобы не показаться друзьям высокомерным, Паучок решил умолчать о том, что хотел сделать свою паутинку недоступной.
– Что же, ты полезешь на макушку ёлки и оттуда будешь протягивать нить до другой вершины?
– Пока пониже, а потом постараюсь достичь и макушки.
– И что это даст тебе?
– Независимость. Чувство свободы!..
– Да он ненормальный! Что с ним разговаривать! Пусть упивается своей свободой!.. – наперебой шуршали паучки, щелкуны, долгоносики и жужелицы.
– И пусть летит с пустым брюхом вниз на землю, когда сил совсем не станет, – добавила Козява и злорадно рассмеялась.
А Паучок, не обращая ни на кого внимания, перебирался с ветки на ветку, карабкался вверх, выпускал выстрелом паутинку и ждал, когда ветер зацепит другой конец за ветку соседнего дерева. Если этого не случалось, он сматывал ниточку и съедал её, а затем снова выстреливал. Когда болтающийся конец зацеплялся, Паучок передвигался по висящей в прозрачном воздухе дорожке, чтобы закрепить этот конец как следует.
– Он так увлёкся этим бесполезным делом, что совсем забросил плетение паутиновых сетей, – осуждающе говорили про него приятели-паучки.
Но дело было не столько в увлечённости, сколько в сознательном отказе от привычного образа жизни.
Паучок хорошо знал, что такое сеть, испытав её воздействие на собственном панцире.
Вдоль озера, взбираясь на косогор и огибая рощу, проходила автотрасса. Она тянулась на сотни километров и вливалась в асфальтовую паутину Большого Города.
Паучок, случалось, принимал образ важного Паука, садился в автомобиль и, прохладно простившись с Божьей Коровкой, устремлялся в путь.
В Городе жизнь кипела: тучи автомобилей бешено неслись по проспектам и улицам, стараясь обогнать друг друга! Каждый хотел успеть первым, не оказаться в хвосте, не проиграть. Мелькали броские рекламы, обещавшие исполнить все мыслимые и немыслимые желания. Если какой-нибудь водитель-таракан их и не имел, то, ежедневно находясь в движущихся потоках, невольно обнаруживал в своём сердце всё новые и новые вожделения. Но основным желанием каждого было глубже и основательней влиться в сеть Города, чтобы он не отторг его, как инородное, мешающее ему жить тело.
Однако мало кому удаётся по-настоящему влиться, чаще всего бедняги просто запутываются в паутине Большого Города…
Паучок гонял по расползавшейся на многие вёрсты сетке дорог, пытаясь успеть везде. Но сколько бы он ни перемещался, договариваясь о различных делах и безделицах то в одном месте, то в другом, результаты не приносили ему радости. Наоборот, встречаясь и сталкиваясь с разнообразными представителями как делового, так и совсем неделового мира, он всё чаще испытывал ощущение опустошённости и напрасно потраченного времени.
А в березняке на косогоре жизнь не останавливалась.
Увы, не всегда она была пронизана светом.
Как и в других местах на земле, случались в ней сумрачные дни и печальные события.
Божья Коровка скучала по любимому Паучку-крестовичку. Как ему там живётся, в огромном Городе, где нависает разорванное небо, а вместо солнца – мутные фонари? С чем приходится сталкиваться и как удаётся преодолевать трудности? Божья Коровка грустила, но виду не подавала: приветливо встречала каждого приходящего к ней в гости паучка или жука, хоть даже навозника или скрипуна. Все они были добрые ребята, с ними можно было обсудить последние новости родной рощи, помогать друг другу в житейских делах и вспоминать Паучка.
Оказался в божьекоровкиных друзьях и мрачноватый Скорпион. Он давно был лишён женского внимания и тепла, тосковал по нему, и доброжелательность Божьей Коровки принял за благосклонность. Однажды, сидя рядом с ней под калиновым кусточком, он вдруг без всяких слов и признаний обнял её и хотел поцеловать.
– Что ты делаешь! – неподдельно испугавшись, вскричала она.
– Спокойно! – зловеще произнёс он. – Спокойно!..
Жуткий страх, пронзивший Божью Коровку до самых кончиков крылышек, придал ей сил, она упёрлась кулачками в грудь Скорпиона, оттолкнула его и моментально скрылась в траве.
– Где ты?.. Куда спряталась? – утробным голосом гудел Скорпион, ползая вокруг куста.
И после приступа страха, нестерпимой болью отозвавшегося в голове, Божья Коровка вдруг испытала жалость к несчастному.
Они так хорошо дружили! А он всё испортил!..
Что же он наделал?!
Жалость снова сменялась страхом, и она лихорадочно соображала, куда бы скрыться. Вдруг Скорпион решится на повторную попытку?! Или захочет отомстить!
– Скорпион ведь и убить может, – однажды хладнокровно заявил этот угрюмый тип.
У Божьей Коровки, вспомнившей эти слова, сердце ушло в пятки, и она упала замертво.
А Паук-крестовик, сверкая белыми пятнами, мчался по асфальтовой паутине в надежде осуществить очередную идею.
Для начала ему нужно было из пункта А, как это водится в задачах по математике, переместиться в пункт Б. На деле эти пункты имели другие названия, например, Ах или Бух, но это ничего не меняло.
Достижению означенного пункта, однако, мешало множество препятствий: нескончаемые светофоры, ленивые пешеходы, столкновения и крупные аварии.
А главное!
Всё население Города вдруг начинало двигаться туда же, куда стремился он. Автомобили изо всех соседних улиц вливались в ту, по которой ехал Паучок. Общее движение замедлялось, порой останавливаясь совсем, и тогда случались большие и малые трагедии. Чьи-то нервы не выдерживали, водитель стремился проскочить там, где места явно было недостаточно, в результате чего пункт «Бух» достигался раньше, нежели к нему приводила дорога.
Всякая авария переживалась Паучком как личная. Ему казалось, что это он столкнулся с кем-то и лежит, истекая кровью, у обочины… А если этого не случилось на самом деле и он продолжил движение, то это лишь временно. Рано или поздно, но и он должен найти своего товарища по несчастью!
«Скорая помощь», зажатая на левой полосе, сколько ни сигналила, стояла на месте. Машины плотно запрудили дорогу и даже при самом большом желании никак не смогли пропустить её.
Вдруг из «скорой» выпорхнула Муха-врач и истошно закричала:
– Она умерла! Маленькая Пчёлка! Умерла… Из-за вас!..
Муха долго и несвязно кричала, рыдала, причитала.
Но Пчёлку, которую они везли, уже было не возвратить…
Городская сеть уловила ещё одну жертву!
И проглотила её.
Паучок в оцепенении сидел в машине. Ему сигналили со всех сторон, чтобы он не задерживал движение. Всем надо было скорее ехать по своим делам.
Никто не обратил внимания на смерть, которой могло бы не быть. Но она случилась…
И он, Паучок, стал соучастником этого печального события.
Берёзовая роща встретила Паучка тишиной.
Низкие облака тянулись над озером, напрочь перекрывая доступ солнечным лучам. Но над рощей облачные массы клубились, налетая друг на друга, и в этих играх-состязаниях иногда теряли плотность, давая возможность проступить небесной голубизне.
С трассы доносился редкий шум проезжавших автомобилей.
– Божью Коровку что-то не видно. Готовится к зиме? – спросил Паучок понурого Скорпиона, залезавшего в гнездо.
– Все готовятся к зиме. Один ты всё где-то пропадаешь…
Скорпион явно был не расположен к беседе.
И Паучок побрёл искать Божью Коровку сам.
По пути он разговорился с Изумрудным Жуком, с которым познакомился в начале лета. Тот сидел на цветке шиповника среди красных лепестков, и зелёное свечение от него широко разливалось вокруг.
Сейчас Жук немного потускнел, но был рад встрече.
– А, Паучок-крестовичок! «Из дальних странствий возвратясь»… Что невесел, голову повесил?
Почему-то вместо того, чтобы спросить про Божью Коровку, Паучок вдруг принялся подробно рассказывать про городскую сеть, в которой он долго путался-барахтался и оказался отторгнутым ею.
– Хорошо! Очень хорошо, – благодушно кивал Изумрудный Жук.
– Что же в этом хорошего?! – возмутился Паучок.
– Как же, – миролюбиво начал Жук. – Ведь благодаря тому, что там было плохо, ты оказался здесь, где хорошо. Ведь здесь тебе хорошо?
– Ну… лучше, конечно, чем там. Но и тут жизнь как-то изменилась, пока меня не было. Потускнела…
Паучок подумал про Божью Коровку, перед которой чувствовал какую-то неясную вину, и понял, почему жизнь для него потеряла яркие краски.
Но опять заговорил о другом:
– Я недавно рекламную страницу видел с призывом: хочешь, чтобы о тебе узнали все? И дальше шло предложение разместить там свою рекламу… А мне хочется порой умалиться, стать совсем незаметной крохотной мошкой, чтобы не превратиться в очередную жертву…
– Жертвой можно стать и будучи самой мелкой мошкой, – покачал головой Жук. – Убегать от трудностей бесполезно, они всё равно настигнут нас.
– А-а… – Паучок хотел что-то уточнить, но замялся. Он снова вспомнил про Божью Коровку.
– Там она, – ответил Изумрудный Жук, без труда угадав мысли грустного собеседника. – Под калиновым кустом, в листве…
Паучок засеменил в указанном направлении.
Обнаружив бездыханную Божью Коровку, он замер в долгом молчании.
А потом, понурившись, он стал бормотать, что не ценил её дружбу… Погнался за успехом и острыми ощущениями, и асфальтовая сеть долго не выпускала его… Но он вспоминал свою Коровку, хотел увидеться! Стремился к ней…
И вот!..
Все эти слова были правдой, но он вдруг понял, что не говорит о главном.
– А ты знаешь, – прошептал он, – что я тебя люблю?!
– Нет, – вдруг открыла глаза Божья Коровка. – Но теперь буду знать.
Обрадованный Паучок склонился над ней, чтобы поцеловать, а она добавила:
– Но память у меня короткая, и мне об этом нужно постоянно напоминать!
Два дня Паучок радовался жизни. Он не переставая говорил Божьей Коровке о чувствах, переполнявших его. С большим вдохновением залезал на ветки кустарника и изготавливал красивую, блестящую в солнечных лучах паутину.
Редкий шум машин, доносившийся с трассы, не беспокоил Паучка, даже когда громыхали тяжелогружёные фуры или урчали, выбрасывая чёрную копоть, взбиравшиеся на косогор самосвалы. Но если вдруг доносился едва слышимый шорох скоростного автомобиля, который будто пролетал над дорогой, едва касаясь её, в Паучке начинало расти беспокойство…
Гигантский Водяной Клоп, приползший в Город из ближайшего бочага, был основательный малый. Он превосходил Паучка не только комплекцией, но и важностью, разнообразными умениями и высоким мнением о своих способностях.
– Я буду помогать тебе! – заявил он Паучку. – Я пять лет в разных городах занимался тараканьими бегами! Кое-чему научился… Готов к бою! А ты, думаю, поможешь мне – у меня ведь тоже свои планы на жизнь… Надеюсь, наши отношения будут взаимовыгодными.
Получалось, что Водяной Клоп, хотя и заявил о своём намерении помогать, должен быть первой скрипкой, а Паучок… Нет, даже не второй. Ему будет позволительно иногда ударить в литавры, поздравляя с очередной победой своего сотоварища.
– Всё бы ничего, – делился Паучок с Тарантулом, – я на первую роль и не претендую. Лишь бы дело не страдало! А от спеси и чванства оно никак не выигрывает.
Не знаем точно, страдало ли дело – вроде бы их тараканы часто прибегали первыми, но сам Паучок очень даже страдал.
По прошествии очередной недели усиленных трудов, сопровождавшихся регулярными уверениями в своей деловитости, Водяному Клопу требовалось отдохнуть и расслабиться.
– Я заслужил! – ставил в известность Паучка гигантский товарищ.
И, напившись чьей-то дурной крови, он шёл крушить всё, что встречалось ему на пути.
И даже – всех!
Например, Ворчливую Осу, которая необдуманно визгнула ему: «Кто ты такой и зачем пришёл сюда?», он шибанул так, что та размазалась по стенке. Даже жало выпало у бедной…
– Вот так! – торжествовал Гигантский Водяной Клоп, глядя на неё мутным взором. – Теперь жалить никого не будешь! Хватит! Я тут наведу порядок! И Паука вашего выкину отсюда, чтобы не мешался под ногами!..
Тарантулу он предложил помериться силой, но дружеское состязание быстро перешло в поединок. Искры злобы фейерверком разлетались от схватки и наводили ужас на всех окружающих! Жучки-паучки в страхе разбежались, опасаясь, как бы и им не досталось, а у борцов дело дошло до синяков и кровавых ссадин.
Все были возмущены:
– Это никуда не годится! Зачем он нам? От него больше вреда, чем пользы. Его надо прогнать…
– Он же и другим бывает. Хорошим. Даже добрым… – защищал компаньона Паучок.
– Когда и кто видел его доброту?!
– Он приходил, извинялся и за Осу, и за Тарантула…
– Тарантул-то ему сам навесил как следует! Ещё немного – и от твоего Водяного Клопа одно мокрое место осталось бы.
– Вот видите, значит, он – пострадавший…
– Я улетаю отсюда, – заявила Оса. – Мне страшно находиться рядом с таким жутким чудовищем.
– А тебе сначала думать надо, прежде чем рот открывать. Сама же спровоцировала его! – отмахнулся Паучок.
– Ничего себе! Я ещё и виновата!.. Меня чуть не убили, а Клоп не виноват…
– Я не говорю, что он не виноват. Но тебе надо и свою вину признать.
Каждый в своих глазах выглядел правым.
Оса, не имея жала, теперь пыталась жалить языком, не переставая огрызаться на всех.
А Гигантский Водяной Клоп после недели воздержания опять стал искать дурной крови, чтобы забыться и не думать о своих внутренних проблемах, которые толкали его на безобразия. Он пришёл к Паучку и предложил:
– Давай померимся силой!
Не успел Паучок сообразить, что ему ответить и как себя вести, Гигантский Клоп сжал его в своих объятиях и…
Не осталось бы от Паучка даже и мокрого места, но откуда ни возьмись появился Тарантул. Он и спас приятеля от погибели.
Но жить и работать в прежнем режиме Паучок уже не мог.
А Скорпион ползал сам не свой: похудел и потускнел. Он замкнулся, ни с кем не разговаривал. Он страдал. Что делать? Убежать отсюда?! Уползти и скрыться-затеряться в каком-нибудь огромном городе, где в свете мутных фонарей тебя никто не заметит? Да ведь от своей скорпионской сущности не убежишь. Напасть на эту размалёванную букашку опять? А где уверенность, что вторая попытка не закончится тем же? Неужели она действительно против его ухаживаний?! Как же он обманулся!..
Он терялся в догадках и от непрекращающихся однообразных дум мрачнел ещё больше и ещё сильнее худел.
А что же воскресшая Божья Коровка? Она и впрямь была Божьим созданием, эта симпатичная букашка!
– Ты знаешь, – говорила она Пауку-крестовику про Скорпиона, – мне жалко его.
– Почему? Он напал на тебя. Ты едва не умерла!
– Не знаю. Мне его так стало жалко, когда он ползал вокруг куста и звал меня…
– Ну, так отозвалась бы! – обиженно бросил Паучок. – Посмотрела бы, как он тебя пожалеет.
– Нет, отзываться я не собиралась, – не приняла паучьей иронии Божья Коровка. – Страшно было! А к нему возникла жалость… Мы так хорошо дружили… Природой любовались, слушали трели птиц…
– Вот он и принял дружбу за… любовь.
– Но я же повода не давала!
– В твоём понимании – не давала, а в его – даже очень. Дружба и частое общение для него достаточный повод.
– Да… Теперь я вспоминаю, как он смотрел на меня… А мне и в голову не могло прийти…
У Паучка от «жарких объятий» Водяного Клопа болели все рёбра, паутину он почти не плёл и лапками перебирал уже не так бойко. Однако он старался не ныть и держаться мужественно, стойко нести свой крест, который по-прежнему украшал его спину.
Только Гигантского Водяного Клопа он не жалел. На это его не хватало. А пострадавшая от Скорпиона Божья Коровка, может, и Гигантского Клопа пожалела бы!..
– Ты говорил, что надо жить как бы поверх зла, – обратился Паук-крестовик к Изумрудному Жуку. – Не входить в него, не зацепляться за него… Но почему-то и добрые дела или чувства могут приносить боль.
– Да, добро и зло, их взаимодействие – как перекрёсток, на котором сталкиваются две машины. От удара – всегда боль. И от столкновения добра и зла неизбежны страдания!
– Значит, столкновения неминуемы?
– Если мы стремимся жить в плоскости добра, которая простирается над плоскостью, где творится зло, то зло нас особо и не касается. Если же плоскости где-то пересекаются (а это происходит, как правило, в нашем сердце), боль и страдания неизбежны… Посмотри на Бабочку. Она порхает, перелетает с цветочка на листочек, никому зла не желает…
– Порхает… пока не попадёт в чью-нибудь паутину!
– Ну, тут уж дело твоих лап…
Паучок и раньше не мог равнодушно смотреть, как трепыхаются насекомые, запутавшиеся в его паутине. Он поскорее выпускал хоботок с ядом, чтобы жертва не мучилась. Но теперь он решил отказаться от хищнического образа жизни.