Взгляд висельника

16 февраля стало известно сразу о четырех новых случаях суицида среди детей и подростков. Последний был зафиксирован в Москве: вечером в четверг нашли повесившейся двенадцатилетнюю школьницу. Ранее, в течение дня, сообщалось, что в столице Калмыкии Элисте повесилась десятилетняя девочка. В Петербурге тринадцатилетняя школьница выбросилась с восьмого этажа. В Красноярском крае пятнадцатилетний подросток повесился в школе-интернате. Кроме того, в Москве пыталась уйти из жизни подруга школьницы, покончившей с собой накануне. С начала февраля этого года Россию буквально накрыла волна подобных случаев. Официально власти этого пока не признают. Но первая реакция наконец появилась. Генпрокуратура в четверг предложила привлечь ученых для выяснения причин этого явления. Психиатры тут же ответили: надо срочно запускать программу предупреждения суицида, но на это нужна «политическая воля». Среди прочего, по мнению психиатров, самоубийства среди подростков зачастую провоцируют телевидение и Интернет. Из соцсети «ВКонтакте» уже удалили группы, пропагандирующие суицид.

www.newsru.com

Пролог

Соболев пожалел, что подошел именно к этой скамейке. Сидел же мужик у подъезда, так нет, его понесло к женщинам. На самом деле Соболев знал, что женщины охотней отвечают на вопросы и замечают куда больше мужчин.

– Она любила деток, – сказала женщина в халате с красными цветами.

– Да, да, – закивала головой вторая, присоединившаяся к ним старушка. – Она даже хотела устроиться в детский сад, чтобы и работа была, и ребенок под присмотром.

– Она любила деток, – повторила та, что в халате. – И вот так с детками поступила.

После этих слов обе женщины замотали головами, словно собачки на приборной панели. Соболев едва сдержался, чтобы не закачать тоже. Похоже, это было заразным.

– До сих пор не могу поверить, – спасла его женщина в халате. – Я знаю Галину…

– Наталью, – поправила ее старушка.

– Тьфу ты! Точно, Наташу. И чего я ее Галиной зову?

– Да она ж на Галку с третьего подъезда как две капли похожая…

Соболев демонстративно откашлялся.

– Ну да. Я же знаю Га… Наталью уже более двух лет. Каждый день вместе гуляем. Я со своими сорванцами-внучатами. Она – со своими. Но вы знаете… Даже не знаю, как это объяснить…

«Начни уж с чего-нибудь», – раздраженно подумал Соболев.

– Она сидела дома с детьми, понимаете? Она не работала, – прошептала старушка.

А женщина в халате посмотрела по сторонам и продолжила:

– Виталик (старший сын) в этом году пошел бы в школу, а вот Ромка даже в садик не ходил. Галина… Тьфу ты! Наташа считала, что это ему ни к чему. Так, лишняя трата денег.

– Она никогда не делала детям прививок, – подхватила эстафету старушка. – Одевались очень скромно они. Видимо, денег не хватало.

– А кому их сейчас хватает? – всплеснула руками женщина в халате.

– Да хоть бы тебе.

– Мне?! – Женщина в халате еще интенсивней замахала руками. Соболеву показалось, что еще чуть-чуть – и она взлетит.

– Да, тебе. Твой-то вон на какой машине ездит…

– Женщины! – гаркнул Соболев. – Давайте ближе к делу.

Сплетницы не ожидали такого от представителя власти, поэтому замолчали сразу же.

– Продолжайте, – предложил Соболев старушке.

– Наташка рассказывала, что живут они в квартире с голыми стенами, буквально на бетонном полу.

– Может, правда денег не хватало, – предположил Соболев.

– Муж ее, кажется, на компьютере работал, – кивнула женщина в халате.

– Писатель, что ли? – спросил Соболев.

– Да нет же! Как их? Ай… ай…

Если бы до этого не упоминался компьютер, полицейский подумал бы, что женщине стало плохо.

– Айтишник, – подсказал он, пока люди вокруг не решили, что он избивает свидетеля.

– Да-да, он. В общем, денег не хватало, – подвела итог женщина в халате.

– Но все равно, – вставила свое слово старушка, – было ощущение, что это счастливая семья.

– Да-да, – закивала женщина в халате. – Дети добрые, отзывчивые. Всегда поздороваются. А мать их как любила.

– Скажите, а вот вчера, например, вы с ней виделись?

– Как же не виделись? Только вчера вместе гуляли.

– И ничего странного в поведении Натальи вы не заметили?

– Как не заметили? Заметили. Наташа говорила, что у нее с мужем натянутые отношения. Но у кого в семье бывает гладко…

У кого в семье гладко? И то верно. Соболев попрощался с женщинами и направился к подъезду. Гладко там, где ничего нет. Михаил Сергеевич, дожив до сорока пяти и вырастив двух сыновей, никогда бы не подумал, что когда-нибудь может дойти до развода. Почти полгода их отношения с женой продолжаются в состоянии холодной войны и ни намека на перемирие. Михаил не мог думать ни о чем, кроме разрыва с женой. Но сегодняшнее дело стало исключением. Тут не до таких мелочей, как развод и обвинения в измене. Тут даже самый равнодушный, самый черствый человек не останется в стороне.

Соболев остановился у подъезда. Похлопал по карманам. Сигареты оставил в другом пиджаке.

– Сигаретки не будет? – обратился он к мужчине, нервно курившему на лавке.

– Это я увидел Ромку, – сказал мужчина, достал пачку и, предварительно выбив сигарету, протянул Соболеву.

Михаил взял сигарету, подкурил и только после того, как сделал первую затяжку, спросил:

– Ромка – это кто?

– Мальчишка. Наташкин сынок. Младший.

Соболев не знал, что сказать. Михаил, словно охотничий пес, все утро роет носом окрестности в поиске свидетелей, а он вот тут, у подъезда сидит и курит. А ведь хотел же к нему подойти. Михаилу захотелось накричать на мужчину, но потом он передумал. Свидетель и так в таком состоянии, что из него придется все вытягивать клещами, а начни Соболев орать, так тот и вовсе замолчит.

– А что с ним? – задал вопрос Михаил.

Глупый вопрос произвел нужный эффект. Мужик достал еще одну сигарету, прикурил от окурка и заговорил.

* * *

– Эта тварь выбросила детей в окно. Один… Младший шмякнулся прямо передо мной.

Соболев не сразу поверил, но когда увидел забрызганные до колен кровью брючины, все сомнения тут же отпали.

– Собственных детей! – закончил Максим.

Соболев взял сигарету, предложенную свидетелем Максимом. Вот так дела. Нет, у Михаила не было никаких сомнений, что к смерти детей причастны третьи силы, что их кто-то выбросил с тринадцатого этажа, как котят. Но чтобы это могла сделать мать?! Нет, в это верилось с трудом. Соболев за двадцать два года в органах повидал всякого. И сыновья убивали матерей, и мужья вырезали семьи, и матери топили детей. Но то были не совсем люди. Пьющие, опустившиеся животные. В этой же семье все было нормально. Муж – айтишник, жена – домохозяйка. Счастливая семья. Но у кого в семье бывает гладко… Слова одной из свидетельниц очень хорошо ложились на картину произошедшего убийства. В этой семье было что-то не так, что-то, что заставило любящую мать сделать такое со своими детьми.

Соболев посмотрел на Максима и по его выражению лица понял, что за спиной что-то происходит. Он обернулся и увидел девушку чуть старше его сына. Ее заковали в наручники и придерживали под локти двое мужчин. Михаил пытался рассмотреть в ее глазах причину произошедшего, он пытался понять. Но ничего не выходило. В нормальном, цивилизованном обществе нет оправданий убийству. Он встретился с девушкой глазами, и ему стало жутко. Ему стало страшно от того, что он там увидел.

– Это не я, – одними губами произнесла женщина.

Михаил увидел в ее глазах уверенность. Там сидела вера в то, что она говорит, и, что самое ужасное, в то, что она делает.

– Я их не убивала, – с мольбой в голосе сказала Наталья чуть громче.

Один из патрульных, толстяк с лоснящимся лицом, подтолкнул задержанную, и она успокоилась. В глазах больше не отражалось ничего, будто кто-то в ее голове выключил свет и пошел спать.

– Это она их, – не скрывая ненависти, сказал Максим.

Михаил проводил взглядом патрульных и девушку до машины и только потом посмотрел на говорившего.

– Вы слышите? Она.

Соболев кивнул. Но Максиму этого показалось мало, и он взвизгнул, копируя голос маленького мальчика:

– Мамочка, не надо! Пожалуйста, не делай этого! Мамочка!..

– Хватит! – резко оборвал его Соболев.

Ему не хватало, чтоб еще этот с ума сошел. Свихнулся сам и свел с ума Соболева.

– Давайте еще раз. Когда ты поднялся…

Дверца машины открылась настолько резко, что казалось, слетит с петель. Михаил резко обернулся.

– Вот тварь. – Максим встал.

Женщина со скованными руками за спиной бежала к подъезду. Соболев сидел, открыв рот. Он не мог пошевелиться. Наталья успела добежать до скамейки, на которой сидел, словно парализованный, Михаил, когда толстяк с лоснящимся лицом догнал ее и сбил с ног. Миша смотрел ей в глаза, когда ее поднимали. Они были пусты.

Девушка дернулась и упала на колени перед Соболевым. И за секунду до того, как толстяк сообразил и дернул Наташу на себя, она произнесла:

– Он все еще в доме.

Глава 1

Вчера отчим опять избил его. Третий раз за эту неделю. Ссадины и синяки не успевали сходить с лица. Юрка забыл, когда последний раз был в школе. Он забыл о школе, и о нем забыли все. Только отчим считал своим священным долгом учить пасынка уму-разуму. Юрка дергался при каждом шорохе. Сегодня он ждал его. Ждал ублюдка, чтобы поквитаться.

Юра часто вспоминал отца. Он бы со своим сыном так не поступил. Юрка вспомнил, как они ходили с папой в музей. Почти каждые выходные они ходили на новинки кино. Как было здорово, пока какая-то пьяная мразь на дорогом автомобиле не сбила папу. Юре иногда казалось, что убийцей был его отчим. Может, потому, что за год с небольшим он не стал считать нового папу не кем иным, как пьяной мразью.

Папа любил его. Юра вытер слезы и шмыгнул носом. Очень любил, а какая-то паскуда взяла и оборвала его жизнь… Юра напрягся. Щелкнул замок, и входная дверь открылась. Юра нырнул под письменный стол и вылез оттуда со свертком. Он уже слышал шаги по направлению к своей комнате. Юра забеспокоился, что не успеет, и начал быстро разворачивать серую мешковину. Ему нужно успеть, до того как отчим войдет, до того как скажет хоть слово. Иначе все зря.

– Не трогай его.

Голос матери заставил Юру усомниться в правильности выбранного пути. Несмотря на то что она отвернулась от него за последний год, он любил ее. Любил и жалел.

– Тимурчик, ты его не тронешь?

– Нет, – твердо сказал мужчина. – Я просто научу его уважать старших.

– Ты не сделаешь ему больно?

– Она хотя бы пытается… – прошептал Юра и с надеждой посмотрел на монитор.

– Мы же говорили с тобой об этом.

Юра дернулся от неприятного электронного голоса. Человек в окошке «Скайпа» возмущенно взмахнул руками. Юра кивнул.

– Я знаю.

– Она притворяется. Она всегда притворялась. Только отец. Помнишь? Только твой отец по-настоящему любил тебя.

– Я знаю, – повторил Юра.

– Ну, раз знаешь, значит, сделай, что задумал.

Юра повернулся к двери в тот момент, когда она с грохотом ударилась о стену. Отчим с искаженным яростью лицом ворвался в спальню пасынка.

– Что, ублюдок, опять дрочишь?!

Юра дернулся, и мешковина, лежавшая у него на коленях, упала к ногам. Тимур замер, потом улыбнулся и спросил:

– Что это ты задумал, ублюдок?

– Сделай это, – прошептал электронный голос за спиной мальчишки.

Юра посмотрел на обрез с потрескавшимся цевьем на коленях, потом поднял мокрые от слез глаза на мужчину.

– Меня очень любил папа, – сказал он.

– Я рад за тебя, – с издевкой произнес Тимур. Он едва сдержался, чтобы не добавить свое любимое «ублюдок». Все-таки обрез был своего рода приглашением к конструктивному диалогу. Без повышения голоса и рукоприкладства. Только Юра теперь не хотел разговаривать. Теперь уже поздно. Он все решил. Они все решили.

– Папа любил меня, – подросток начал поднимать обрез.

– Давай, – шептал за спиной голос, искаженный рваными динамиками монитора. – Давай. Твой отец ждет от тебя мужского поступка.

Два ствола смотрели на отчима, который плохо соображал, что происходит, но все равно стоял смирно.

– Папа бы никогда этого не допустил.

Через мгновение стволы переместились к голове Юры, вошли в рот, больно оцарапав небо. И подросток, не раздумывая, нажал на спусковой крючок.

Собеседник в «Скайпе» отключился.

* * *

Александр Истомин узнал о первом самоубийстве из «Вестей». «Девятилетняя девочка повесилась в коровнике», – сухо вещал корреспондент. Сыну Истомина было четырнадцать. Представив на минутку, что и его ребенок может устать от жизни в четырнадцать лет, Саше стало плохо. Он прислушался. Возможно, он ослышался, и девочке на самом деле девятнадцать, но журналист повторил возраст. Девочка повесилась в девять! Неразделенная любовь? Откуда? Проблемы в школе? Какие? Какие, к черту, могут быть проблемы?! Что они из себя представляют такое, что ребенок бежит не к родителям, не к учителям, а в коровник, чтобы повеситься. Саша понимал, что с развалом страны, в которой семья была ячейкой общества, ячейки эти стали никому не нужны. Ячейки начали разлагаться. Представители ювенальной юстиции посещали семью не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы забрать ребенка. Возможно, причина в этом. В семье беда – родители пьют. Ювенальщики пришли и пригрозили забрать девочку, а она (какие бы родители ни были – они ее) решила напугать всех. Напугала. До усрачки. Только вопрос: кого? Родители пьют – теперь есть повод. Компетентные органы развели руками и пошли в другую ячейку. Единственные, кто задумается, это такие, как Истомин. Те, у кого все хорошо и кто не хотел бы в один прекрасный день вынуть из петли остывший труп своего ребенка. «А ведь даже здесь можно было спасти дитя, – удручающе подумал Саша. – Смерть не может быть выходом. Если бы общество вовремя спохватилось… Но так было там, в прошлом». Истомин считал, что в этой смерти непосредственная вина школы. Учителя плевать хотели на своих подопечных, как только те выходили со школьного двора.

Истомин вошел в комнату сына. Сережа сидел за компьютером, строил ферму. Сашу радовало, что его ребенок не играет в стрелялки с кровищей, а разводит животных, выращивает растения. Пусть это тоже был виртуальный мир, но без крови и убийств. Истомин, конечно, прикладывал кое-какие усилия для этого. Раз в неделю заходил к сыну и перебирал диски с «игрушками» в попытке пресечь появление коробки с надписью 18+. Но с появлением в доме Интернета миссия Истомина приняла бессмысленный вид. Вот там-то вся эта зараза и сидела. Убийства, секс и извращения наводняли виртуальные сети. Трудно уследить. Однажды Истомин набрел на такую вещь, способную, как он думал, помочь ему сдержать поток помоев из Сети. Программа называлась «Санитар». В нее входила защита от сайтов с не предназначенной для детей информацией. Но только установить ее он так и не успел. Нераспечатанная коробка все еще стояла на полке между книгами «Мифы и легенды Древней Греции» и «Крабат, или Легенды старой мельницы» над монитором.

– Как дела, сынок? Как ферма?

– Да что-то не найду, как продать гусей. Вчера вроде бы продал…

– А ну-ка, давай попробуем. – Саша взялся за мышь и пощелкал по разделам сначала в верхнем правом углу, потом в верхнем левом. Магазин он нашел в нижнем правом. Ребенок засиял.

– А я и сюда нажимал, – восторженно произнес Сережа. – Спасибо, папа. Если бы не ты…

– Сынок, я хотел с тобой поговорить. – Истомин сел в кресло у стола.

– О чем? – спросил Сережа, но так и не оторвался от компьютера.

– Сережа, сынок. Можешь мне пообещать кое-что?

– Да, папа. – Продажа гусей занимала ребенка больше, чем разговор с отцом.

– Если когда-нибудь тебе покажется, что выхода нет…

Мальчик повернулся к отцу. Либо гуси были проданы, либо Саше вдруг удалось привлечь внимание сына. И тут вдруг до Истомина дошло, что он разговаривает с ребенком как со взрослым.

– Сынок, в жизни нет таких ситуаций, из которых нет выхода. Понимаешь?

Сережа кивнул.

– Все можно решить либо самому, либо с помощью близких.

– Папа, я это понял. Что пообещать-то надо? – Все-таки продажа виртуального хозяйства занимала мальчика куда как больше.

– Пообещай, что не будешь держать все в себе и расскажешь мне.

– Пап, о чем?

Черт! Он не понял? Или делает вид, что не понял?

– Да хоть о чем!

– Даже о том, как я подрался?

– Особенно о том, как ты подрался.

* * *

– По предварительным данным, 18 февраля на Южном бульваре в Ленинском районе Челябинска, желая покончить жизнь самоубийством, шестнадцатилетняя девушка спрыгнула с крыши пятиэтажного дома. Девушка скончалась на месте происшествия. Возможной причиной самоубийства явилась неустроенность в личной жизни, – бубнил диктор.

Какая, к херам, неустроенность? Единственное, что должно волновать ребенка в этом возрасте, – это куда пойти после школы. По крайней мере, так было у Саши.

– В настоящее время устанавливаются все обстоятельства произошедшего, – продолжил корреспондент. – По результатам проверки будет принято процессуальное решение.

Истомин подошел и выключил телевизор. Он знал, что причина уже найдена. Неустроенность в личной жизни. Интересно, а в случае той, девятилетней, они тоже говорили о неустроенности? Саша прекрасно понимал, что настоящих причин искать никто не будет. Умерла так умерла. Все спишут на неустойчивую психику подросткового возраста. Если они явные убийства расследовать не хотят, что говорить о мнимых самоубийствах. Почему мнимых? Он не верил, что ребенок сам спрыгнул с крыши, сам затянул на шее шарфик. То есть, конечно же, все это подростки делали сами, но кто-то их толкал на такой шаг. Неустроенность в личной жизни? Тьфу, бред!

Саша допил кофе и пошел в спальню. Лида все еще спала. У нее сегодня был выходной – везучий человек. У Сережки только закончились каникулы. Саша в своем детстве такого не помнил. В октябре каникулы? Нет. Они, конечно, мечтали о каникулах, но кто бы их им дал. Неделя осенью, две зимой и неделя весной, а затем долгожданные летние. Несмотря на такие блага, каждый из них мечтал поскорее вырасти и пойти работать, только чтобы не учить эти уроки. У его ребенка сейчас ситуация с каникулами куда как лучше. Пять недель учебы, одна – каникул. На Новый год и Рождество две недели. Ну и летние никто не отменял. И все равно Сережка, как и его отец когда-то, мечтает стать взрослым и пойти работать. Саша вздохнул. Сейчас бы вернуться в детство. Зимой хоккей, летом велосипед – красота. Из электроники он тогда видел только часы дядьки, привезенные из Польши. Сейчас почти у каждого ребенка по компьютеру да по сенсорному телефону. И эти «сухари» из органов будут говорить о неустроенности жизни? Либо с головами детей что-то не так, либо… Да не надо никаких «либо». С головами детей действительно что-то происходит. И виной этому – Интернет.

Саша снова вспомнил о программе «Санитар». После работы надо обязательно установить. Так будет спокойней. Истомин знал, что так будет спокойней в первую очередь ему. Это было своего рода перекладыванием тяжелой ноши на чужие плечи. Черт знает на чьи чужие плечи.

* * *

Теперь это был Оренбург. Прошло всего два дня, и снова девочка прыгает с девятиэтажки. Александр будто знал лично этого ребенка. Он не мог работать. Тягостное чувство потери, утраты, словно этот ребенок если не его, то очень близких друзей, не покидало его ни на секунду. Пустота, образовавшаяся от утраты, к концу рабочего дня начала заполняться тревогой, грозящей перерасти в панику. Он очень боялся за Сережку. Сашу пугало больше всего то, что он никак не мог нащупать «тумблер», который мог в неподходящий момент переключить мозг ребенка с «устроенности» на «неустроенность в личной жизни». Чертовы сухие термины, чертовы черствые люди, произносящие их!

Он каждый день разговаривал с Сережей. Каждый день спрашивал, как он провел день, пытаясь ухватиться за что-то, что подсказало бы ему причины беспокойства ребенка. А они были. Несмотря на то что Сережа всегда говорил о прекрасно проведенном дне, об играх в волейбол и теннис, его все же что-то беспокоило. Саша был просто уверен в этом. Ну не мог же он силой выбивать из него признания. Саша хотел пойти к учителям, поговорить с одноклассниками, но вовремя останавливался. Он не понаслышке знал, как может пагубно повлиять вмешательство родителей. Сверстники очень недружелюбно реагировали на поиски правды и защиты одного из них. В Сашином детстве прячущихся за спины взрослых называли ябедами, а сейчас – стукачами. Вообще Сашу поражал жаргон нынешней молодежи. Некая смесь из тюремной фени и компьютерного сленга. Он часто слышал «разговоры по душам», когда возвращался с работы домой. Во дворе, на детской площадке собирались воинственные дети, но это были уже не дети. По крайней мере, им казалось, что они уже не дети. Сигарета в зубах и баночка «Яги» в руках. Вот и все, что отличало их от обычных детей. Истомин поражался, куда смотрят родители. В своем детстве Саша даже и припомнить не мог, чтобы они друг друга дураком обозвали в присутствии взрослых. А если уж и вылетит какое словечко, то мало того, что его тут же отчитают очевидцы этого недоразумения, так еще и дома взбучку устроят. Нынешней молодежи делать замечания себе дороже. В лучшем случае уличные детки тебя пошлют по всем известному адресу, а в худшем – еще и проводят туда.

Истомин не боялся быть избитым, он боялся другого. Однажды он заступился за паренька, к которому пристала подвыпившая компания подростков. К Сашке на подмогу вышел Толик из четвертого подъезда. Поэтому гопота ретировалась, но одна перепившая девка все никак не унималась. Женька Ефремова. Ее воспитывала одна престарелая бабка. Родители умерли от пьянки. То, что стояло перед Толиком и Сашкой, брызжущее слюной и матерящееся существо, назвать воспитанным язык не поворачивался. Женька просклоняла всю их родню. Неизвестно, сколько это продлилось бы, но Сашка взял девицу за шиворот и отволок домой. Сдал бабуле, находящейся под легким хмельком.

На следующий день Истомин убедился в коварстве нынешней молодежи. Субботний день семья Истоминых собиралась провести на даче во Львовском. Утро было омрачено затянутым тучами небом. К часам одиннадцати Саша подумал, что пасмурный день – ничто по сравнению с обвинением в педофилии. И несмотря на то, что он был уверен в своей невиновности, ему было страшно. Не будь тогда с ним Толика… Черт! Если бы в конце концов не протрезвела тогда Женька со своей бабкой-воспитателем и не поняли, что сморозили глупость, сидеть бы сейчас Истомину по статье, мягко говоря, непочетной.

Нет, он все понимал. Педофилия – это вообще палка о двух концах. С одной стороны ублюдки (причем в таком количестве, что казалось, будто они сходят с конвейера на какой-нибудь фабрике), охотившиеся за детьми, с другой – дети, готовые обвинить тебя в педофилии только за то, что ты им сделал замечание. Наверняка дети ищут защиту в подобных обвинениях. Ведь им некому объяснить, что защита в первую очередь должна исходить от родителей.

Как бы оно ни было, Саша обходил стороной Женьку и ее компанию. Времена… Из-за ублюдков, жаждущих молодого тела, обычный добряк, угостивший детей конфетами, теперь воспринимается общественностью не иначе как педофил.

– Жри свои конфеты сам, добряк, – с грустной улыбкой прошептал Саша и вошел в подъезд.

За размышлениями он даже и не заметил, что двор, а самое главное – скамейка, где всегда сидели Женька и ее компания, были пусты.

* * *

Девочки шли по тротуару, вдоль которого росли кустарники. Вдруг Женька остановилась. Сделала последнюю затяжку и отбросила окурок в аккуратно подстриженный куст. Потом только повернулась к подруге.

– Ты взяла мобилу?

– Да.

– Смотри мне. А то получится, как в тот раз…

– А что в тот раз?

– У тебя батарея села! – с укором сказала Женя и пошла дальше. – Все интересное пропустили.

– А почему ты свою не берешь? – спросила Надя, но тут же пожалела и прикрыла рот ладонью.

Женя улыбнулась. Она знала – ее боятся даже близкие подруги. Потому что она лидер. Лидер этих сопливых овечек.

– У меня телефон бабка забрала. За пару по географии. Воспитывает, сука.

Девочки вышли к парку, вывернули на залитую солнечным светом аллею. Вдали они увидели двух девочек. Одну, в красной футболке, они узнали. Да и вторая была не кто иная, как будущая жертва.

– Смотри, Владка лохушку привела, – радостно прощебетала Надя.

– Ага, – кивнула Женя. – Щас еще пацаны подтянутся, и начнем.

Но начали они немного раньше. Женьке не терпелось поиздеваться над чмошницей. Она ненавидела таких. Таких, у кого все складно в жизни. А самое главное – есть родители. Родители были у всех ее друзей. Но у Надьки, например, они пьют, у Артема нет отца, у Стаса мать гулящая и так далее. В общем, у всех ее друзей семьи благополучными назвать нельзя. Так что у Женьки компания подобралась что надо. Она, пожалуй, была (по ее разумению) в более завидном положении. Несмотря на некоторые воспитательные меры со стороны бабки, Женька была свободна. Часам к семи старуха напивалась и теряла контроль не только над своей воспитанницей, но и над собой. И даже если и происходило что-нибудь из ряда вон, наподобие случая с придурком из восемнадцатого дома, то бабка узнавала это от внучки, и то только утром.

Женька и сама не знала, что произошло в тот вечер. Она была пьяна. Кажется, они хотели избить какого-то чмошника, а тут влез этот придурок. Женька не собиралась этого терпеть, наплела бабке, что хмырь приставал к ней. Потом протрезвела, жалко стало защитника обиженных. Покаялась Женька, хотя сейчас думала, что надо было посадить ублюдка, чтоб не заступался больше ни за кого. Тогда бы Женьку боялись все мужики во дворе. На нее бы вообще никто даже косо не смел посмотреть. Эх, надо было.

Женька вообще ненавидела людей. Начиная от своих умерших родителей-пропойц и заканчивая пластилиновыми друзьями. Почему пластилиновыми? Да потому что Женька лепила из них все, что вздумается. По сути, никто из них не был застрахован от ее гнева. И если что, любой мог стать следующей жертвой агрессивного подростка. Она не пожалела бы никого. Вообще никого.

* * *

Женьку все боялись. Света не была исключением. Поэтому, когда на аллее появилась Женя с Надей, Мечникова, мягко говоря, занервничала. Да что там занервничала?! Она едва не описалась. Она поняла, зачем ее выманили в парк. Ее будут бить. Возможно, сильно. И все из-за этого придурка Артема.

Владка, завидев подруг, вмиг превратилась из Золотой рыбки в пиранью. Владислава Хрулева разительно отличалась от Женьки, да и от Нади. Ее действительно называли Золотой рыбкой. Красивые рыжие волосы заплетены в толстую косу, веснушки только красили милое личико, а красивые голубые глаза просто притягивали к себе. Но это было до того, как она связалась с Женькой и ее компанией. Нет, красота никуда не делась. Куда-то подевалась добрая девочка, Золотая рыбка, сидевшая внутри Хрулевой. Теперь наружу вылезла злая рыжая пиранья. Да и Золотой рыбкой ее больше никто не звал, ее и по имени теперь мало кто звал. Наверняка если это и происходило, то только с разрешения Женьки.

– Ну че, Хрюня, начнем без пацанов? – обратилась Женя к Владе.

– Не называй меня так, – прошептала Влада.

– Что?! Что ты сказала?!

Несмотря на то, что внимание Жени перескочило на Владку, Свете стало еще страшнее. Если она готова разорвать своих друзей, что она может сделать с ней – «лохушкой», «чмошницей»? От этой мысли девочку бросило в дрожь.

– Я тебя попросила не называть меня так, – чуть громче сказала Хрулева.

– Не называть как?

По голосу Жени было слышно – она издевается. Надя нервно хохотнула. Наверняка она хотела показать, что на стороне атаманши, но и Владке дать понять, что это все шутка.

– Так…

– Как «так»?!

Теперь в голосе слышалась агрессия.

– Хрюней, – быстро произнесла Влада и зажмурилась.

– Как же я перестану тебя так называть, если ты сама только что сказала: «Хрюня»?

Надя снова хохотнула, но теперь уверенней. Она знала, на чьей стороне победа.

– Ладно. Иди сюда, Рыжик, – Женя обняла Владку. Да так, что та пригнулась. – Не хочешь быть Хрюней, будешь Ржавчиной.

Три подруги рассмеялись. Светке бы убежать в это самое время. А она словно раненый кролик с испугом наблюдала, как резвятся волчицы перед тем, как съесть ее.

– Ну что, чмошка? – Света поняла, что эти слова обращены к ней. – Светка – обдристана беретка. Светка, у тебя есть беретка?

Мечникова замотала головой.

– Нет? – Женя подняла в изумлении брови. – А куда же ты дрищешь?

Смех девиц был подобен хихиканью гиен. «Что им от меня надо? Я же им ничего не сделала», – едва не заплакав, подумала Света.

* * *

Света Мечникова была влюблена в Артема Скороходова в третьем классе и в четвертом. Даже когда они перешли в восьмой, ее чувства к этому «ледяному мальчику» не остыли. Потушил он их однажды раз и навсегда.

Она вызвалась подтянуть его по физике. Если б она тогда знала, чем это закончится, то… Бог его знает. Может, даже и тогда она бы согласилась помочь.

Договорились заниматься у нее, но он тут же наотрез отказался. Мол, у тебя предки с работы придут, им отдохнуть надо, а тут мы со своими законами Ома.

– И что ты предлагаешь? Не на лавке же во дворе нам заниматься? – хохотнула Света, и ее щечки тут же покрылись румянцем.

– Не, на лавке ваще тухляк, – сказал Артем и тут же поправился: – В смысле, не годится.

– Да я уже поняла, – улыбнулась Мечникова.

– В общем, я вот че хотел сказать. В девятиэтажке на 8-го Марта можно посидеть на крыше.

– На крыше? А это не… – она хотела сказать «не опасно», но постеснялась и спросила: – А это удобно?

– А кому мы там помешаем? Разве что голубям.

Он обворожительно улыбнулся, и она уже была готова на все. Почти на все.

– Лишь бы они нам не помешали.

– Они у меня тихо будут сидеть, – пообещал Артем, и они рассмеялись.

Света ожидала несколько другого. Крыша оказалась не совсем крышей. Это был технический этаж, расположенный под самой крышей. Голубей не было, но вонь стояла, как на ферме деда.

– Ты куда меня привел? – спросила Мечникова, закрывая нос рукой.

– Туда, где тебе всегда рады.

Артем улыбнулся и развел руки. Света увидела за парнем картонный ящик, перевернутый вверх дном, а на нем смятые жестяные банки. Она плохо разбиралась в напитках, но ни одной емкости с известными ей безалкогольными напитками она не увидела.

– Мы тут вчера «Ягой» баловались, – Артем показал на стол-ящик. – Может, по баночке?

– Нет, – твердо сказала Света. – Нам заниматься надо.

– Заниматься, – словно зомби повторил за ней Артем.

Он взял у нее книгу, полистал, а потом поднял на нее глаза.

– Чего? – кокетливо спросила Света.

– Светка, а ну ее в баню, эту физику.

Он закрыл книгу и бросил ее на коробку. Пустые банки разлетелись, словно кегли. Мечникова посерьезнела скорее от непонимания, чем от страха. В тот момент ей не было страшно. Страшно ей стало потом.