Неисправимый бабник. Книга 2

– Пошлите меня в Париж, я всех красоток там завоюю, – сказал рядовой Разгильдеев.

– Э, у тебя твое оружие быстро выйдет из строя, эти красотки тебя живо ухайдакают, – сказал рядовой Сухов.

– А вы в Германии были?

– А как же, – ответил полковник.

– Расскажите хоть про одну немку.

– А что рассказывать?

– Ну, как там после освобождения города. Немцы все на фронте, немки скучают, сохнут без мужчин, а тут такие красавцы победители – не удержишься.

– Это все так. Немки не считали нас заклятыми врагами, они не прятали штык или финку под подушку, когда отдавали свое чистое пахучее тело советскому воину. Честь им и хвала. Немцы народ хороший. Это Гитлер им голову заморочил, а так мы могли бы быть друзьями.

– Нам Сталин тоже голову заморочил, – сказал кто-то из слушателей.

– Скажите, сколько немок вы осчастливили, которые потом родили малышей?

– Никогда не думал об этом, – сказал полковник. – Хотя все может быть. Э, черт, какой вопрос вы задали, теперь я думать буду, гм.

Но тут прозвенел звонок, двухчасовая лекция по военной подготовке была кончена.

9

Совсем недавно, еще несколько лет назад, отец народов, гений всего человечества, кровавый Иосиф Джугашвили считался корифеем всех наук: он был великим физиком, математиком, химиком, биологом, медиком, историком, литератором, философом, военным стратегом. Он прочитывал по пятьсот страниц в день, да еще руководил всем советским народом. И вот теперь, после того как Хрущёв разнес его с величайшей осторожностью в пух и прах, не отвергая заслуг, Сталин уступил место картавому, своему предшественнику, который, конечно, меньше уничтожил врагов, всего, может быть, с десяток миллионов за свое короткое кровавое правление. Он уступил место Ленину. Теперь Ленин стал математиком, физиком, химиком, философом, языковедом, политиком и величайшим писателем всех времен и народов. Количество томов его сочинений, а Ленину приписывались сочинения всех авторов, чьи произведения он хоть однажды просматривал, либо они находились в его библиотеке, возросло уже до пятидесяти пяти томов. А могло дойти и до ста пятидесяти пяти… если бы не лопнул коммунистический пузырь.

Студенты-филологи, будущие учителя, хотя все мечтали стать великими литераторами, сразу, с первого курса, окунулись в бездонное море марксизма. Здесь подробно изучались ленинские талмуды, невероятно скучные, серые и оттого непонятные. Им отводилось около половины часов среди остальных предметов. Потом следовал старославянский язык, историческая и сравнительная грамматика, а спецпредметы – язык и литература – занимали скромное место. Неудивительно, что выпускник университета с трудом справлялся с программой средней школы.

Пока Витя не был студентом университета и ходил выборочно на лекции, университет ему казался чем-то недостижимым, священным, и стать его полноправным учеником он почитал за счастье. Теперь же, будучи студентом второго курса, Витя глубоко разочаровался в выборе будущий профессии. На первом и втором курсах несколько раз в неделю ненавистный предмет – история КПСС. Ее читал профессор Павлов. Коренастый, широкий в плечах, с короткой толстой шеей, широким лицом и красным приплюснутым носом, он входил в аудиторию сразу же после звонка, садился на скрипучий стул, надевал поцарапанные очки и начинал:

– Товарищи! Партия торжественно заявляет: нынешнее поколение будет жить при коммунизме! Коммунизм – это изобилие всего и прежде всего продуктов. Бери сколько хочешь.

– А где взять столько денег?

– Денег не будет. Зачем деньги? Все будет бесплатно. От каждого по возможности – кажному по потребности. Так-то, ядрена вошь. Мы покажем империалистам кузькину мать.

– А нельзя, чтобы этот коммунизм раньше наступил? – спросил студент Лозицкий. – Я ем раз в сутки. Похлебаю немножко костного бульона в нашей столовой – и все. У меня восемнадцать рублей стипендия. Проездной нужно? Нужно. Всякие взносы – комсомольские, профсоюзные, Красного Креста, касса взаимопомощи, общество ДОСААФ, общество борьбы за мир, общество помощи нашим братьям за рубежом – и от стипендии остается каких-то восемь рублей. Как на них проживешь? Скорее коммунизм давайте, иначе я не смогу продолжать учебу.

Лозицкий зашатался и плюхнулся на сиденье, потому что был близок к обморочному состоянию.

– Вы же понимаете, товарищи… Ленин в гениальном труде «Как нам реорганизовать Рабкрин» показал, нет, указывал, что коммунизм возможен в одной отдельно взятой стране так же, как и революция. Вы думаете, она бы совершилась без вождя мировой революции? Ни в коем случае. Мы теперь на пути к коммунизму, товарищи.

– Я, чтобы прожить, кровь сдаю, – громко сказала Валя Ворошилова. – Хватит ли мне моей крови, чтоб дожить до коммунизма?

– Вы – молодая девушка, должно хватить, – сказал профессор. – А потом, товарищи, не следует забывать о духовной пище. А духовная пища – это марксизм-ленинизм.

– Я всегда ношу с собой произведения классиков, – сказал комсорг Эдик Литвиненко. – Наполняюсь идеями марксизма и не хочу кушать. Честное комсомольское.

– Вы настоящий комсомолец, – сказал профессор.

– А можно я буду стоять у памятника Ленину, когда у меня кончится стипендия? – спросил студент Сухов. – Отпадет ли у меня потребность в деньгах?

– Не забудь креститься, – сказал кто-то.

– Товарищи, у нас не семинар сегодня, у нас лекция, прошу не перебивать, – сказал профессор и уткнулся в конспект.

– Давайте проведем семинар, товарищ профессор, – громко сказал Витя, вставая. – Пусть каждый выскажется, как он понимает коммунизм, как он его видит и что бы он хотел получить, будучи членом коммунистического общества. Мы вас все просим.

– А я умоляю вас, – прибавила студентка Сидоренко.

– Я тоже не был бы против, – сказал профорг Блажкунов.

– Ну что ж, если коллектив просит, – сказал профессор, – я просто не могу отказаться, у меня коммунистическое воспитание: коль общество требует, надо пойти навстречу. Итак, давайте проведем семинар на тему «Чего я жду от коммунизма и что я могу дать коммунизму». Пожалуйста, кто хочет высказаться первым?

– Разрешите мне! – подняла руку студентка Сидоренко.

Сидоренко была молодой девушкой, поступила в университет после окончания средней школы. Никаких материальных трудностей она не испытывала, вела себя независимо, гордо и почти ко всем относилась с пренебрежительностью.

– Меня колбаса не интересует, тем более ливерная. Потому что когда наш дорогой Никита Сергеевич встречался с Эйзенхауэром в Париже и подарил ему килограмм ливерной колбасы, тот послал в Америку на экспертизу. На следующий день пришел ответ: «В вашем кале нет ничего, кроме хрящей и костной муки. Яйца глистов не обнаружены».

Раздался хохот.

– Тише, товарищи, дайте высказаться. Меня интересует другое. Будут ли при коммунизме мужчины в изобилии? Я хочу прийти, выбрать себе одного красавца, увести его с собой, нацеловаться вволю и отпустить на все четыре стороны. А завтра другого, а после завтра третьего – и так пока не кончится коммунизм. Я только этого жду от коммунизма. Пусть коммунизм предоставит мне женихов в изобилии, а я в свою очередь отдам коммунизму все свои симпатии. Правильно я мыслю, товарищи?

Сидоренко так раскраснелась, что даже вспотела. Села на свое место и закрыла лицо ладонями. Профессор Павлов широко улыбался, и глаза его горели как угли.

– Давайте следующий!

Студент Овчаренко вытянул руку, встал и сказал:

– Ленин был против коллективных методов любви, он всю жизнь любил Надежду Константиновну и Инессу Арманд. Только история КПСС об этом умалчивает и как-то стыдливо называет эту шлюху, ой, простите, оговорился, эту великую женщину партийным товарищем вождя мировой революции. Почему? Да потому, что у него не было и не могло быть коллективных детей. Ленин был за коллектив, но против коллективных детей, а комсомолка Сидоренко хочет, чтобы у ее ребенка было много отцов, а мать одна. Если бы мы поучились у загнивающего Запада и выпускали всякие противозачаточные средства, тогда другое дело. Это по поводу выступления комсомолки Сидоренко. А что я жду от коммунизма? Я жду открытия железного занавеса, мне хочется посмотреть, как живут другие народы, а то мы тут живем внутри железного занавеса, да еще в закрытом городе. Это неправильно. Почему к нам не едут пролетарии и капиталисты из других стран, чтобы посмотреть, как мы живем, чтобы воочию убедиться в преимуществах социализма и коммунизма над загнивающим капитализмом? Лично для себя я желал бы иметь хоть один новенький костюм, шляпу, галстук и туфли на толстой подошве. Больше мне ничего не нужно. Как и комсомолка Сидоренко, я могу отдать коммунизму все самое ценное – свои симпатии и даже любовь.

Комсорг Эдик Литвиненко, не поднимая руки, встал и начал толкать речь:

– Сначала надо освободить народы Европы и Америки от ига капитализма и только потом открывать железный занавес. Поскольку партия во главе с мудрым ленинцем Никитой Сергеевичем Хрущёвым нашла возможность построить коммунизм в одной отдельно взятой стране, железный занавес ликвидировать нельзя. Голодные народы капиталистических стран ринутся на нас и все растащат: нам снова придется вернуться в голодный социализм. Я от коммунизма жду немного. Мне нужна квартира, хорошая зарплата, так чтоб я мог приобрести все сочинения Маркса-Энгельса-Ленина и… Хрущёва. А коммунизму я отдаю всего себя.

– Студент Блажкунов просит слово, – сказал озадаченный профессор, – прошу.

– Я как профорг жду от коммунизма только санатории и дома отдыха и чтоб в моем распоряжении был хоть один автомобиль. И мне нужен не один костюм, как Овчаренко, а по крайней мере три. Если будет соблюдаться принцип «от каждого по способностям – каждому по потребностям», то мои требования вполне вписываются в этот постулат. Что касается коллективных браков, я был бы не прочь, но с тем условием, что, когда мне такой способ любви надоест, – я мог бы выйти из него. А коммунизму я отдаю свою любовь, как и все.

– Дайте мне, дайте мне выступить! – почти кричал студент Лозицкий. – Я хочу, я хочу, разве я не имею права?!

– Вам слово, студент Лозицкий, – великодушно сказал профессор.

– Я не собираюсь комментировать мнения предыдущих товарищей и разводить всякую гнилую философию. Я без предисловий. От коммунизма я жду изобилия: колбасы, пусть даже ливерной, сметаны, молока, пусть даже порошкового, рыбы камсы, горохового супа и белого свежего хлеба. А, еще картошки! А так я готов ходить с голым задом. У меня только брюхо ненасытное, как при буржуазном строе. Мне не нужна эта духовная пища, ни Маркс, ни Энгельс мне не нужны, ну их к бесу! Написали: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь или совокупляйтесь» – и будет с них. Я это хорошо усвоил, как и все другие обещания, а мне конкретно подавайте – колбасу, колбасу… ливерную колбасу с хрящами из конских хвостов, я согласен.

Лозицкий сел и уронил голову на парту. Его стали тормошить, но он не реагировал.

– Возьмите три рубля, – сказал профессор, доставая трешку из портмоне, – купите ему булочку с повидлом. Видать, стипендия кончилась у бедного парня.

– Скажите, профессор, как мне побороть свой индивидуализм? – спросил студент Разгильдеев. – Я способен любить только одну девушку, я только на одной могу жениться и иметь с ней детей. И если кто вздумает вовлечь мою жену в коллективный секс, я буду драться.

– Не переживайте. Семья еще долго сохранится как таковая. Люди сами решат, сохранить им семью или отказаться от нее. Давайте перейдем к другим вопросам.

10

– Можно мне? – подняла руку Алла Мазурова. – Как известно, труд унижает человека, и я при коммунизме работать вовсе не буду. Я не желаю работать. Можно ли мне будет брать по потребности то, что я хочу?

– Милая девушка! Только при капитализме труд унижает человека, а при коммунизме, наоборот, он возвышает его, делает лучше, благороднее, – сказал профессор. – Вы же поймите, вот вы, например, берете капиталистическую лопату и кидаете раствор на капиталиста, вернее, вы работаете на капиталиста. А при коммунизме что? Вы берете коммунистическую, нашу лопату и кидаете раствор на себя…

– На коммунизм!

– Закидаем его раствором и подождем, пока не схватится…

– Не шумите, товарищи, я, видимо, неясно выразился… Так что, товарищ Мазурова, думаете насчет лопаты?

– А мне кажется, все равно – что кидать лопатой при коммунизме, что при капитализме. Физический труд нужен и там и там.

– Нет, позвольте с вами не согласиться. При капитализме вы лопатой гребете на капиталиста, при коммунизме – на себя.

– Спасибо, я этого не знала. На себя – это хорошо. Тогда где же коллектив?

– Сколько платьев я могу иметь при коммунизме? Будет ли какой-то лимит установлен или я смогу выбрать, сколько захочу и какое захочу? – спросила студентка Ворончихина.

– Думаю, сможете, ведь коммунизм – это изобилие. Полное изобилие. Надо только приучиться правильно распоряжаться этим изобилием, общенародным добром. Нельзя, например, сесть за руль одного автомобиля, а через день-два потребовать другой, потому что этот уже разонравился.

Профессор встал и начал расхаживать перед аудиторией.

– Товарищ профессор! Вы про колбасу давайте, а машины – это роскошь, пусть на машинах катаются капиталисты поганые. Они там все равно загнивают, и пусть себе загнивают, хоть за рулем, хоть в ресторане, хоть на мне, мне все равно. Для меня коммунизм наступит тогда, когда я вдоволь наемся колбасы, хоть ливерной, хоть какой. Пусть это будет докторская или какая там. Да даже из хвостов свиных или коровьих, лишь бы колбаса. Она так пахнет! Я, когда в магазине бываю, места себе не нахожу. Так и тянет хоть один батон утащить, но продавцы – грамотный народ, знают, что коммунизм еще не наступил. Я тут одной продавщице говорю: «Девушка, одолжите один батон колбасы. Скоро коммунизм наступит, он уже не за горами, да у нас и гор нет. Я вам верну в двойном размере, потому как тогда будет другой принцип – по потребности, что значит: бери сколько хочешь. А я возьму два: для себя один и для вас один». – «Нет, – отвечает продавщица, – мы до коммунизма не доживем, а потом, для меня и социализм неплохо. Я, когда ухожу с работы, батончик колбасы под лифчик между сиськами – и домой». Вот как, товарищ профессор. Надо кончать с этим социализмом. Социализм – это сплошное воровство. Скромными надо быть, товарищи, а то ишь чего захотели! Машину им подавай сразу. Потому у нас ничего и нет, что все много хотят. У нас народ тяжелый. Работать не хотят, а мечта все иметь – и чтоб бесплатно – не дает людям покоя. Прав я или нет, товарищ профессор?

– Товарищ Лозицкий прав, конечно, прав. Дайте я вам зачет поставлю, а на экзамене пятерку получите. Действительно, товарищи, нам сначала надо сосредоточиться на питании, так как без этого невозможно создавать материальные блага. Да и коммунизм не построишь голодным, – сказал преподаватель и почесал затылок. – А что думает по этому поводу товарищ Нестеренко Валентина?

– Я думаю, что все это бред.

– Бред?! П-почему бред? Вы что, не верите?

Профессор загадочно улыбался, но Валя сделала хитрые глаза и ответила:

– Бред все то, что вы здесь говорите и как говорите. Сперва надо создать материальную базу, а потом уж рассуждать о ливерной колбасе, а то некоторые думают, что она на дереве растет. По-моему, такую базу уже создали некоторые страны Запада…

– Что-что? Какие такие страны Запада, что вы говорите? – испугался профессор. – Да знаете ли вы, что я за вас отвечаю, а вы буржуазную мораль мне суете. Какие еще страны могут создать материальную базу коммунизма?

– Германия, Куба, Болгария, Чехословакия, Венгрия, – схитрила Валя.

– Ну, это куда ни шло, – облегченно вздохнул профессор. – Только надо говорить не «Германия», а «Германская Демократическая Республика», сокращенно – ГДР, потому как на сегодняшний день, к сожалению, все еще существуют две Германии. Но мы скоро положим этому конец.

– Про колбасу давайте, – не унимался Лозицкий. – Мне кажется, я уже сыт. Поговорим – и то радость. Коммунизм, мне кажется, – это радость, это мечта, пусть и неосуществимая, но мечта. А о чем может мечтать человек с полным брюхом, скажите вы мне? Так что нищета и социализм – близнецы и братья, а мечта и коммунизм – гарантия от социальных потрясений. Пока будет эта мечта, мы будем чувствовать себя счастливыми. У человека должна быть перспектива, особенно у русского человека. Я предлагаю закрыть эту тему.

– Почему? – загудели со всех сторон.

– Потому что в следующий раз нечего будет обсуждать и будет скучно. Вот уже и звонок прогремел.

* * *

Все поняли, что студент Лозицкий действительно прав, и собирались было уже на перемену, но тут вошла Неля Абрамовна Лившиц, преподаватель русского языка.

– Прошу садиться и не вставать вплоть до особого распоряжения, поскольку сегодня очень важная тема, тема, так сказать, базовая для всего курса, – начала Неля Абрамовна, бросая свой потертый портфель, наполненный всевозможными карточками с выписками, примерами, цитатами и даже с босоножками, служившими сменной обовью. – Подождите, я только разберусь, тут у меня в портфеле такое богатство, такое изобилие материала, любой профессор мог бы позавидовать. А, вот она, бумажка. Итак, «Категория сказуемого». Записывайте.

– Вы это читали нам уже в прошлом году, – сказали студенты хором, после чего последовал дружный хохот.

– А разве вы?.. Какой вы курс? Второй? Батюшки! А я думала, первый. Сейчас, одну минуту. А, вот, «Народные выражения в речи Хрущёва на двадцатом съезде партии». Ой, миленькие! Да это же материал для третьего курса. Я что-то совсем запуталась! Подождите немного. Товарищ Сухов! Что вы там все любезничаете со студенткой Ворончихиной? Потом будете ей в любви объясняться, а сейчас доставайте тетрадь и приготовьтесь записывать. Я всегда требую конспект, вы это знаете. Да, речь Хрущёва на третьем курсе, точно, а вы, значит, второй. Тогда у нас «Подлежащее и сказуемое». – Она извлекла из засаленного портфеля пожелтевшие, потрепанные бумажки, разложила их на столе, но вспомнив что-то еще, устремила взор на паутину в верхнем углу аудитории. – Скажите, если кто знает, при какой температуре плавится золото?

– А что, Неля Абрамовна?

– А какая температура в печке, кто знает? От угля. Я золотое кольцо уронила, вернее, вместе с углем забросила в печку-буржуйку. Только сейчас вспомнила об этом. Меня пот прошиб сразу. Платочек, где мой платочек? Представляете, это подарок моего покойного мужа к свадьбе. Сорок лет я это кольцо носила, истерлось оно уж все – и на тебе, сгребла с мусорными крошками со стола и в печку бросила! Или вместе с углем? Какой пассаж, а? Какая же я дура! Простите, рассеянная! А я смотрю, нет кольца на пальце. Значит, оно там, потому что не было такого случая, чтоб я его с собой не носила, оно у меня с пальца не сползало. Ну, говорите, кто что знает. Витя, – кажется, так тебя зовут, – при скольких градусах плавится золото? Ну, говори, пятерку по русскому языку поставлю.

– При тысяче градусов, – сказал Витя.

– А какая температура в печке может быть?

– Девятьсот девяносто девять градусов.

– Значит, кольцо не расплавилось?

– Нет… – неуверенно сказал Витя, а аудитория грохнула от смеха.

– Ах ты, боже мой, что я натворила? Ну, тогда я пошла.

Неля Абрамовна начала собирать свои пожелтевшие бумажки, когда лаборантка пришла за ней, позвала ее в аудиторию, где ее ожидали студенты четвертого курса. Студенты не удивлялись, все знали, что Неля Абрамовна чудит. У нее как у преподавателя никакой системы не было, а сама она давно заслужила репутацию неряшливой женщины. Изучение грамматики русского языка, столь необходимого будущим учителям, находилось где-то на десятом месте, после многочисленных марксистских наук. История партии, политическая экономия, исторический материализм, диалектический материализм, история философии – на все эти предметы отводилось максимальное количество часов. Эти предметы вели лучшие преподаватели, они заведовали хорошо оборудованными кафедрами, были подтянуты, сыты и бесконечно преданы делу марксизма-ленинизма. Человеческий мозг, как и воск, подвержен деформации. Ничего удивительного нет в том, что советские люди искренне верили, что коммунизм наступит, а Ленин и Сталин – самые великие люди на земле, и никому в голову не приходило, что все их величие – в жестокости, в методическом уничтожении собственного народа, а также в том, чтобы навесить лапшу на уши своим подданным.

Неля Абрамовна хорошо знала свой предмет, но эти огромные знания были так разбросаны, что решительно ничего нельзя было отобрать для средней школы даже самому прилежному студенту. А потом, двадцать лет одни и те же темы, одни и те же программы и аудитории. Разбуди Нелю Абрамовну в двенадцать ночи, она тут же расскажет «Категорию состояния» наизусть, так же путанно и бессистемно.

11

Оригинально преподавался и немецкий язык заведующей кафедрой иностранных языков Еленой Николаевной Чихал – киной. Она, как и Неля Абрамовна, была чистокровной еврейкой и немецкий язык знала в совершенстве, но страшно не любила преподавание. Елена Николаевна всегда приносила с собой на урок кипу всяких бумаг, касающихся ее административной деятельности, раскладывала их на столе, потом подходила к какому-нибудь студенту, брала у него учебник, определяла страницу и давала всем задание:

– Учите. Этот параграф выучите, сдадите мне зачет, а этот текст переведите письменно.

Потом она либо уходила совсем, либо рылась в своих бумагах.

– Немецкий язык – это язык, на котором говорили и писали гении всего человечества – Маркс и Энгельс. Вы должны этот язык знать так же, как вы знаете, сколько стоит тарелка супа в нашей столовой. Мало ли что… Раскройте учебники на странице тридцать пять. «Ленин в Смольном». Переведите этот текст. Сдадите мне листочки. А знаете что, сдайте старосте, а староста принесет мне на кафедру, а я пойду готовить доклад на тему «Ленин в Разливе». Я должна выступить с этим докладом в Доме сирот. Всего вам хорошего. Если кабинет окажется закрытым, отнесите в библиотеку, сдайте на хранение.

– В музей, – сказал кто-то.

– Елена Николаевна, так ведь прошлый раз вы от нас уходили для подготовки доклада в Доме сирот. Разве вы тогда не закончили этот доклад? – спросил, не вставая, студент Разгильдеев.

– У вас чересчур хорошая память, товарищ Разгильдяев, – сказала Елена Николаевна, закрывая за собой дверь.

– Тонкий намек на толстое обстоятельство, – сказал Разгильдеев. – Давайте травить анекдоты. Ходоки пришли к Ленину: «Так, мол, и так, Владимир Ильич, хлеба нет, есть нечего». – «А вы тгавку жуйте». – «А мы не замычим?» – спрашивают ходоки. «Мы вот с Дзегжинским бочонок меда съели, не зажужжали же. Вот так, товагищи догогие. Так что тгавку жуйте, жуйте!» – советует Ленин.

«Наденька, опять кто-то накакал на газоне. Это безобгазие. Сколько аз говогить: за этими ходоками глаз да глаз нужен». – «Никаких ходоков не было, Володя. Приходил только Максим Горький». – «А, так это Алексей Максимович наложил? Экая глыба, экий матегый человечище!»

В кабинет Ильича вносят горшок с цветами. «Как называется гастение, товагищ?» – «Герань, Владимир Ильич». – «Гегань – дгянь. Выбгосите к чегтовой матеги эту гегань-дгянь, а землю отдайте крестьянам, я ведь обещал им пегед революцией».

Как-то Сталин вызвал Горького и сказал ему: «Алексей Максимович, вот ви написали замэчателное произведэние “Мать”. Нэ могли бы ви еще написат роман “Отэц”?» – «Товарищ Сталин, меня уже давно покинуло вдохновение, не знаю, что делать. Что касается вашего замечательного предложения… я попытаюсь». – «Вот и попытайтесь. Ведь попытка – это еще не пытка. Правильно я говорю, товарищ Берия?»

В маленькой душной аудитории со спертым воздухом все места были забиты до отказа. Никто не переводил немецкий язык, все слушали Разгильдеева, щедрого на анекдоты. Лишь комсорг Литвиненко в знак протеста пытался штудировать своего любимого Карла Маркса, а его первый заместитель по идеологической работе студент Матющенко что-то старательно записывал в блокнот.

Вскоре прогремел звонок. Все ждали, что войдет Елена Николаевна и начнет зудеть по поводу того, что никто не перевел текст с немецкого, но она, к счастью, не появилась. Вместо нее в аудиторию после второго звонка приковылял доцент Данилов, прихрамывающий на левую ногу. Он волочил старый, дореволюционный чемодан, набитый книгами, и с трудом взобрался на кафедру.

– Тема нашей лекции сегодня – «Марксизм-ленинизм и развитие логики».

– Мы уже прошли эту тему, – сказал студент Овчаренко.

– Ничего. Повторение – мать учения, – сказал кто-то.

– Что-что? О чем спор? – спрашивал Данилов. – Я плохо слышу. Говорите громче либо подойдите ко мне поближе, я не кусаюсь, вы знаете. Ась? Вы уже ходили на экскурсию по ленинским местам? Похвально, похвально. А сейчас внимание. Логика – древняя наука. В области логики работали такие мыслители, как Аристотель, Бэкон, Декарт, Лейбниц. А еще Ломоносов, Герцен, Чернышевский, Маркс, Энгельс. Это до революции. После революции логика стала настоящей наукой. Корифеи всех наук, гении всего человечества Ленин и Сталин как бы заново возродили логику. До революции люди не могли мыслить логически. Вот если взять такое понятие логики, как сравнение. Сравнение – это такой логический прием, при помощи которого устанавливается схожесть и отличие предметов объективного мира. Сравним климат США и СССР. Разницы почти никакой. Зато есть разница в развитии общества. В США – буржуазный строй, загнивающий капитализм, а в СССР – социализм и скоро будет коммунизм. Видите, какая огромная разница?

– Девочки, сегодня в горном институте танцульки. Пойдем, а? Там столько ребят, голова кругом идет, настоящий коммунизм получится.

– Вы, девушка, организуете группу по ленинским местам? Похвально, похвально…

– Он – тупой, – сказал Разгильдеев, и в аудитории раздался хохот.

Данилов оторвался от конспекта и враждебно посмотрел на непокорных студентов:

– Вам что-то не нравится? Я вам читаю только то, что написано в книжке, я отсебятиной не занимаюсь. Ленинские слова: «Революция, контрреволюция», «Шаг вперед – два шага назад», «Архиважно», «Империализм и кретинизм», «Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-дерьмократов» – все они основаны на марксистской логике.

– Стрелять, стрелять и еще раз стрелять, – добавил тихо Разгильдеев.

– Не жужжите там, – заметил Данилов. – Надеюсь, я нахожусь в аудитории, советской аудитории, но не в улье, где жужжат пчелы. Еще Ленин не выговаривал букву «р», и поэтому у него слова были так убедительны, так четки, так западали в душу пролетариату, что пролетариат сразу поднимался на борьбу с империализмом. Я пытаюсь, но не могу так красиво выговорить это слово. В устах товарища Ленина оно звучало бы совсем иначе, в нем было бы столько поэзии, столько смысла, а я человек скромный, к тому же контуженный, но я все равно предан коммунистической партии, делу Ленина и мировой революции. Вы мне только скажите, когда прозвенит звонок, а то я совсем его не слышу, особенно в последнее время. Товарищи! Надежда Константиновна – боевой товарищ вождя мировой революции…

– Звонок, прогремел звонок! – сказал кто-то громко.

Данилов приложил ладошку к правому уху:

– Звонок? На самом деле? Хорошо, что вы мне сказали. У нас еще партийное собрание нашего факультета. До свидания, товарищи! К следующему разу – «Речь Ленина на третьем съезде комсомола». Прочитайте, а понравившиеся фразы выучите наизусть.

Данилов вышел в пустой коридор. До звонка оставалось еще десять минут, но он больше не возвращался в аудиторию, а пошел к себе на кафедру готовиться к выступлению на партийном собрании.

«Какое духовное убожество, – подумал Витя, с трудом сдерживая эмоции, просившиеся наружу. – Говорят, наш диплом об окончании вуза в странах Запада никто не признает. Это правильно. Из всех преподавателей лучшим можно признать Лидию Потёмкину. Она вся ушла в поэзию и рыцарские романы Средних веков. Она и одевается необычно, и на кафедре держится необычно. Лидия Яковлевна – это белая ворона среди остальных серых ворон. Ее не любят, стараются опутать паутиной, затоптать в грязь, строят ей козни, но из этого ничего не выходит: талант у Потёмкиной слишком яркий и оригинальный. Зарубежная литература Средних веков – это кусочек жизни наших далеких предков, что канула в вечность».

Следующую, последнюю, пару студенты сидели, получив задание у очередного преподавателя, который также торопился на партийное собрание.

– Я несколько слов, – сказал профессор. – На пятом курсе филологического факультета учится некая Сковородкина. Так вот, эта Сковородкина беременна. Просьба к преподавателям быть к ней снисходительнее. Я уже устал от звонков. Кроме того, ее папа – начальник паспортного стола, он собирается проводить у нас проверку паспортного режима, а у нас здесь нарушений хоть отбавляй. Вы слышите меня, товарищ Данилов?

– Так точно, слышу. Пущай приходит, я ей все зачеты, начиная с первого курса, выставлю.

12

Относительный мир в доме Никандра Ивановича продолжался недолго, всего каких-то три месяца. Витя ожидал скандала или скандальчика со дня на день. Однажды маленький скандальчик возник, но был забыт, а повода для более крупного, незабываемого скандала пока не было. Лиза была на сносях. Еще задолго до родов ее отвезли в ведомственную больницу, поместили в родильное отделение, где она наконец родила одного коллективного ребенка, а не троих, как ожидалось.

Никандр Иванович стал дедушкой. На радостях он не вышел на работу и весь день прикладывался к зеленому змию в домашних условиях. Он все время надевал китель с орденами и по-прежнему не мог влезть в брюки. Они у него не застегивались в районе пупка. Витя, когда вернулся из роддома, под окнами которого теперь дежурил день и ночь, так и застал его в кальсонах и кителе.

– Ну што, ядрена вошь, я стал дедом, а ты папой. Ты знаешь, что значит папа? Нет, не знаешь. Вы, сопляки, ничего не знаете. Я, когда партизанил, уже был папой. И партизанил, и о семье заботился. Бывалоча, пымаешь барана в колхозе, отвернешь ему шею и ночью, чтоб не засекли немцы, домой тащишь. А ты… тут ни немцев, ни бандеров, никакой хреноты нет. Иди себе работай на заводе али на стройке, учись вечером в юнирситете и получку домой тащи… Не под покровом ночи, как я таскал баранов, чтоб немцы не засекли, а совершенно открыто, на виду у всего честного народа. Приезжай домой, увешанный туалетной бумагой, рулонами колбасы, рогаликами и всяким дефицитом, что полагается рабочему классу. Давай выпьем по этому поводу.