Алый сок граната беспощадно проливался на деревянные изгибы. Крест горел. Невзирая на крики, крест продолжал гореть, внушая ужас и страх всем вокруг, но треск дерева не пугал маленькую армянку. Ануш, крепко взяв за руку своего младшего брата Арамика, бежала вперед, в неизвестность. Перед их глазами горел их народ. Но вера оставалась нетронутой.
Дети-сироты, беглецы на своей родной земле, изможденные голодом и страхом, несмотря ни на что нашли в себе силы бороться. Армянская кровь горела в их венах, не позволяя сдаться, сломаться. Дети ощущали каждый удар по своему народу, но единство крепко держало их в руках, не позволяя упасть, и ветви абрикосовых деревьев качали армян в своих объятиях.
Смерть шла за ними следом, дыша в спину, и шорох шагов солдат преследовал армянских детей. А дым все поднимался в горы, не давая забыть, что армянских колыбелей больше нет.
Глава 1
Облака парили над святыми землями. Июньский рассвет всегда приходил неожиданно, почти мгновенно, словно ночи вовсе и не было. Чистый легкий воздух бегал по маленьким домам спящих людей, словно стараясь заглянуть в их прекрасные сны. В человеческом царстве было тихо. Птицы старались словить каждый шорох, напевая свои негромкие тонкие песни, и, казалось, их слух ласкала нежная вода реки Ван, хоть и переливающейся в лучах солнца так далеко. Свет словно обнимал городок, рассказывая о прекрасном будущем равнин и кристальных, ясных гор. Люди дышали спокойно в своем сне, видя самые разные сказки их сознания. Кому-то снились жаворонки, предвещающие беду, а кому-то снилась гора Арарат. Их ресницы чуть дергались при прекрасном танце кочари, пока их тело покоилось на мягкой кровати. Разум и душа никогда не засыпали. Им никогда и не нужен был сон, по ночам они уносились все выше и выше к ясным небесам Земли. А ростки в аккуратной земле все давали свои плоды и веру в новую жизнь. Надежда царила в городке, так сильно наполненном любовью, – к жизни, друг к другу.
Надежда разбудила девушку и мужчину, сидящих на каменном полу своего дома. Стены их были украшены цветками, собранными их еще глубоко спящими детьми. Детская игра таилась в улыбке юной девочки, укрытой тяжелым одеялом. Ее длинные темные кудрявые волосы падали с кровати, почти касаясь земли. Рядом с ней на краю лежал еще более маленький мальчик с черными как уголь гладкими волосами. Они крепко держались друг за друга и словно даже видели одни и те же сны. Но девочка больше не спала. Ее разбудили нежный ветер, пробравшийся в комнату через маленькое приоткрытое окошко, и запах прекрасного домашнего скота, стоящий в воздухе. Она старалась дышать глубоко, чтобы остаться незамеченной в своем преступлении и подслушать разговор перешептывающихся родителей.
– Ты ведь слышал, что говорят. В Муше устроили резню. Скоро они сюда доберутся, нам нужно бежать, – произнесла шатенка.
Она, подложив ноги под себя, сидела, с тревогой смотря прямо в глаза мужу, играющему с ее кудрями. Казалось, он думал совсем об ином, нежели о беде или страхе. В своем доме он ощущал лишь безопасность и спокойствие, дом был его цитаделью. Но цитадель тоже могла оказаться разрушенной в конце великой борьбы.
Девушка сомкнула нежные розоватые губы и мягко обхватила кисть мужчины, продолжая смотреть на него. В его карих глазах она видела человека, подарившего ей знания и веру в Бога, за спиной которого тепло, уютно, спокойно. Только в его руках она ощущала безопасность, и только держа его за руку, она знала: они больше, чем муж и жена, они напарники, друзья, любовники и верующие. Они люди.
– Ты ведь меня совсем не слушаешь, правда, Давид? – легко улыбаясь, спросила девушка.
Мужчина покачал головой, позволив себе широкую улыбку. Наконец он набрался сил, чтобы взглянуть на нее, и тихо засмеялся.
– Маринэ, – ласково произнес Давид.
Его внешнее спокойствие лишь скрывало правду, которую он хотел скрыть от девушки, сидящей напротив. Он наконец опустил руку, высвободив из нее прядь волос Маринэ, и бросил короткий взгляд на детские кровати. Темноволосая девушка, заметив это, тоже посмотрела на них.
– Мы должны бежать ради детей. Только ради них, – одними губами сказала Маринэ, но Давид ее услышал.
Чувство беспокойства охватило его, и он обвел глазами комнату, стараясь запомнить каждую ее маленькую деталь. Любовь и свет переполняли этот дом и все другие дома городка, отзываясь в сердцах таких же любимых и светлых людей. С похожими, но одновременно такими разными чертами лиц, они работали и жили бок о бок, как одна большая семья. И любовь эта отражалась в природе, тяжело обнимающей их усталые плечи. Ветер огибал уголки детских улыбок, наполняющих маленькие дома. Им не хотелось большего – только жить ради детей и себя, ради природы, гор, окружающих их, ради Бога, живущего в их душе.
– Куда нам бежать, Маринэ? – почти безнадежно, но все так же размеренно заметил Давид. Он опустил голову, подушечками пальцев касаясь изъянов каменного пола песочного цвета. – Будет только хуже, если мы попадемся им под горячую руку в попытке сбежать. Здесь, может, они оставят нас в покое.
– Прошу, послушай меня. Нам нужно уходить отсюда. Дядь Тигран сказал, что он даст нам карту, чтобы мы дошли до Грузии.
Давид снова улыбнулся, скрывая свою грусть. Вновь посмотрев на детей, он заметил быстрое дыхание дочери и повернулся к девушке, прикладывая палец к губам. Та лишь посмотрела на него, сведя брови вместе. Они оба знали, насколько безнадежны их мысли и что лишь небеса могли спасти их, поэтому продолжали верить в свет, которого с каждой секундой становилось все меньше и меньше.
Мужчина поднялся с пола и тихими медленными шагами подошел к кровати, нависнув над детьми. Быстрым движением он поднес руки к животу девочки, отчего та громко засмеялась, выдав себя. Он ненароком разбудил и мальчика, который в недоумении, еще не отойдя полностью от сна, смотрел на свою сестру и отца. Маринэ наконец растянула губы в улыбке и встала. Легким, почти танцевальным шагом она обогнула нарушителей тишины и взяла сына на руки.
Громкий чистый смех разлился по дому, отдаваясь эхом по стенам, словно ноты водопада, разбивающиеся кристальной музыкой о воду. Сияющие карие глаза девочки то раскрывались, то закрывались вновь. Давид наконец остановился и принял дочь прямо в свои объятия. Они с Маринэ переглянулись, и мужчина наклонился к ней, целуя в лоб ребенка в ее руках, а затем и ее. Девочка вырвалась из крепких объятий папы и побежала к маме.
– Мама, ты споешь мне? – попросила она.
Маринэ села на корточки, все еще держа мальчика, и подняла краешки рта.
– Что тебе спеть, Ануш? – нежно спросила девушка.
– Ты знаешь, – застенчиво ответила Ануш, качаясь на месте и скрепив руки вместе за спиной.
Давид садится на кровать, и девочка забирается ему на колени, а Маринэ пританцовывает с еще немного сонным ребенком. Из ее сердца выливается мелодия граната, которую слышишь лишь около вод реки Аракс. Девушка крутится на месте, крепко держа голову мальчика.
Тот улыбается и смеется в такт песне, слыша в ней свою Родину, свою собственную душу, которую даже он пока не знал. Давид подтанцовывал им только своими руками, а Ануш внимательно, большими глазами смотрела на то, как длинное платье мамы кружится вместе с ней. Ее воображение дорисовывало красивую красную шапку на голове Маринэ и меняло цвета ткани одежды, превращая их в национальные. В девочке горело желание самой начать петь, но незнание слов и стеснение не позволяли ей. Ануш было достаточно ее мамы с прекрасным, звонким голосом, ее папы с самыми сильными на свете руками и маленького брата, наполняющих ее сердце бесконечной любовью. Время остановилось для нее, позволяя запечатлеть этот момент глубоко в своей памяти, расслышать каждый звук, ощутить каждое дуновение ветра. И песня, разливаясь все громче и громче по ее телу, отдавалась болью и страхом неизведанного, непредсказуемого будущего.
Не замечая никого и ничего больше, Ануш спрыгнула с колен мужчины и побежала в соседнюю комнату. Быстрым движением она взяла большую для нее книгу и, взглянув на нее с мольбой, вернулась к семье. Отдав ее папе, девочка посмотрела на него, чуть приподняв брови.
– Мы можем помолиться?
Давид и Маринэ вновь переглянулись в недоумении, и мужчина мягко положил свою тяжелую руку на голову Ануш, проводя ею по волосам дочери. Он понял лишь по взгляду, что она услышала весь их разговор, услышала то, что никакой ребенок не должен был слышать. Неизбежность медленно убивала его, как яд тысяч змей, неторопливо отравляющий каждую клетку тела.
– Конечно, солнце мое, – ответил мужчина, и всей семьей они тихо сели на колени.
Каждый молился по-своему, но Бог слышал их одинаково. Ему были знакомы отчаяние и страх в людских мыслях, были знакомы радость и боль. Но люди его не видели и не знали. Все, что они могли найти, было в них самих. Спокойствие на миг разлилось по телу Ануш, даже краем касаясь ее белого широкого платья. Она приоткрыла глаза лишь на мгновение, чтобы бросить взгляд на своего младшего брата, который разглядывал крест на груди мамы. Ануш вспомнились моменты его рождения, чувство веры и надежды – иной, нежели в религии. Она закрыла глаза и обратилась к Богу как к другу, прося о помощи. Девочка не знала точно, делает ли она все правильно, говорит ли она правильно, Ануш просто надеялась, что ее слова примут там, на небесах, что ее услышат.
Но молитва прервалась громким повторяющимся стуком в дверь. Он разрушил молчание, как острый топор. Мужчина и девушка вскочили, и Маринэ, взяв за руку Ануш, быстрым шагом подбежала к шкафу, пряча в нем детей. Взяв из комода несколько скромных драгоценностей, она положила их в платок, завязала его и отдала Ануш. Прислонив палец к губам, девушка попросила детей молчать и, с трудом сдерживая ком, застрявший в горле, поцеловала их по очереди. Ануш кивнула и зажала младшему брату рот рукой. Неуемный, настойчивый стук продолжился, заставляя влюбленных – в Бога, в жизнь, друг в друга, в своих детей – вздрагивать после каждого. Маринэ закрыла шкаф, а затем дверь, выходя из комнаты, и пошла за Давидом, крепко сжимая в руке деревянный крест. Они прошли через маленькую гостиную, совмещенную с кухней, нервно задевая мебель. Дверь раскрылась перед ними раньше, чем они сумели ее открыть, и оба они встали, как вкопанные, взявшись за руки. Девушка встала позади Давида, наблюдая за тем, как взрослый, крупный мужчина с турецкой внешностью и в солдатской форме широким шагом вторгнулся в их дом. В его поясе лежал ровно, будто, как и хозяин, с прямой спиной револьвер, готовый в любую секунду выстрелить. Незнакомец поднял подбородок, рассматривая Маринэ и Давида, и пальцем провел по густым усам.
– Обязую всех жителей дома выйти на улицу сию же секунду, – четко, совершенно без эмоций произнес он. Стоящие не сдвинулись с места, смотря на солдата, разглядывающего помещение. В нос Маринэ ударил запах грязных сапог мужчины. Последний же практически с яростью поднял на них свои холодные, пустые глаза. – Сейчас же! – прикрикнул он.
Солдат обошел их, рассматривая картины мальчика, развешанные по дому. Хмыкнув, он повернулся к Маринэ и Давиду.
– Дети есть? – спросил он.
Маринэ на мгновение все-таки оторвалась от мужа и покачала головой.
– Нет. Нет, детей нет, – ответила девушка, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Мужчина подошел к двери, за которой скрывалось сокровище Маринэ и Давида, и последний не выдержал, набросившись на солдата. Тот потянулся за оружием, но Давид смог повалить его на пол, не давая отразить удар. Он сидел на его животе, и оба они ударяли друг друга кулаками, каждый стараясь убить другого. Маринэ стояла, не зная, что делать, и лишь смотря на происходящее. Ступор поглотил ее полностью, не давая шанса рассуждать здраво, не позволяя иметь возможность думать вообще, но послышался выстрел. Громкий, он совсем оглушил девушку, наблюдающую за тем, как ее муж повалился на землю. С пронзительным криком она подбежала к солдату, схватив вазу со стола, и разбила ее о его голову. Мужчина так и не встал с пола, и кровавая река розой распустилась на камне.
Кровь мужа Маринэ и солдата была одинаковой – ни вера, ни внешность, ни жизнь не влияли на ее цвет. Как алый сок граната, она пролилась меж двух мужчин, не оставляя им обоим шанса.
– Давид, – прошептала девушка.
Маринэ упала на колени рядом с мужем и разорвала его одежду, руками закрывая кровоточащую рану. Но она не знала, что самая большая рана осталась в его сердце и до нее ей было не добраться. Сок граната продолжал капать на пол, и девушка убрала руки в отчаянии, больше не зная, что делать. Она напряглась всем телом, стараясь поднять Давида, привести в чувство, мягко ударяя ладонью по его предплечью, но он больше ее не слышал. Муж совсем не двигался.
– Давид! – выкрикнула она, мгновенно сжав рот. Молча девушка заплакала, смотря на ресницы мужчины. Прижавшись лбом к его спине, Маринэ зажмурила глаза и оставила робкий последний поцелуй. Она подошла к двери, раскачиваясь на месте в опьянении болью и, закрыв ее, прошла в комнату. Девушка открыла шкаф и помогла испуганным детям выйти, после чего крепко обняла их, рыдая.
– Мама… – произнес мальчик, смотря на Ануш, но Маринэ его остановила.
– Ануш, если мы разделимся, не оглядывайся. Беги с Арамом изо всех сил к дяде Тиграну, а если его там не будет, беги в леса. Беги, пока не закончатся силы. Ты за старшую, хорошо? Приглядывай за Арамом, – бегло прошептала Маринэ.
Мальчик свел брови вместе, смотря то на маму, то на сестру.
Ануш, охваченная страхом, не знала, что и сказать, поэтому лишь кивнула маме. В соседней комнате послышался шум, и Маринэ с детьми быстро выбрались из дома через окно. Изо всех оставшихся сил они побежали в сторону дома соседа, как вдруг Маринэ упала на землю. Солдат, ступивший на подол ее платья, повалился на нее, крепко держа, невзирая на мольбы.
– Беги, Ануш! – выкрикнула Маринэ в бесконечном отчаянии.
Ануш, через секунду сомнения, крепко взяла за руку брата и, не оборачиваясь, лишь слыша непрерывные крики, бежала все дальше и дальше. Платок с драгоценностями выпал из ее рук, но времени забрать его больше не было. Она оставила свою маму позади, не зная, увидит ли ее снова. Городок превратился в один большой крик и шум, ударяющий по ушам детей. Ануш краем глаза увидела, как нескольких мужчин насильно посадили на колени в ряд солдаты, и зажмурила глаза. Девочка тянула Арамика за собой, а он лишь следовал за ней.
– А как же мама? – наконец спросил мальчик.
Ануш сжала губы вместе, стараясь не заплакать.
– Она нас еще найдет, Арамик, ты только беги со мной, ладно? Смотри на меня. Никуда больше не смотри.
Ребенок кивнул, крепко держась за сестру. Ануш пробежала сквозь дома, стараясь игнорировать каждый звук, и остановилась перед дверью. Несколько раз постучав, она увидела седого морщинистого старика, приоткрывшего дверь. Его толстые брови почти соприкоснулись, и он быстро запустил их внутрь, закрыв дверь.
– Ануш? Где ваши родители?
Ануш лишь промолчала, смотря на знакомое лицо, и нервно сглотнула, кидая взгляд на младшего брата. Сосед помрачнел и двумя широкими шагами оказался возле книжного шкафа. Он с трудом отодвинул его, обнажая глубокую трещину в стене. Повернувшись к детям, он позвал их к себе, взял карту и компас со стола и вручил их девочке, спрятавшейся с братом в узком тайнике. Старик опустился на корточки, пальцем указывая на границу с Грузией.
– Ануш, слушай меня внимательно, – мужчина быстро оглянулся, нервно сглотнув, и вернулся к девочке. – Вам с Арамом нужно дойти до Грузии. Идите на северо-восток. Это вот здесь, – старик трясущимися руками показал на компас и поднял глаза на детей. – А сейчас сидите тихо и шепотом посчитайте мне тысячу овец, – чуть дрожащим голосом произнес он.
– Спасибо, дядя Тигран, – тихо ответила девочка, распахнутыми от страха глазами стараясь запечатлеть морщинистое лицо соседа в памяти.
Старик взмахнул рукой, рисуя в воздухе крест. Дети завороженно следили за его движениями.
– Да сохранит вас Иисус Христос, – прошептал он и вернул книжный шкаф на прежнее место.
Ануш взглянула на Арамика с огромной любовью, возможной только между братом и сестрой. Она чуть наклонилась к нему, играя с волосами мальчика, и начала считать. Тихо, размеренно, четко, она не останавливалась и не плакала, хоть с каждой цифрой слезы подступали все сильнее. Закрыв уши брата, Ануш слушала, как за шкафом гремел звон кинжалов, но и шум ее не сбивал.
Время тянулось все дольше и дольше, растворяясь в пространстве и мыслях девочки. Вдруг перед ее глазами встало лицо мамы, ласково смотрящей на своих детей, и Ануш охватила невероятная пустота внутри, словно всю ее душу разграбили, украли. Словно ее души больше и не было вовсе.
Прошло несколько часов, и, наконец, заметив, что брат заснул, она прекратила считать. Ее веки тяжелели с каждой секундой, и как только девочка сдалась, она погрузилась в кромешную темноту.
Глава 2
Трогая нервно висок, Ануш разглядывала карту и компас. Путь до Грузии ей показался таким коротким, но таким он был лишь на листке бумаги. Мягким движением руки девочка разбудила Арама. Его ресницы вздрогнули и глаза открылись. За книжным шкафом становилось жарко, хоть стены и пол оставались прохладными, а запах сырости уже въелся детям в ноздри.
– Как ты, Арамик? – спросила Ануш, стараясь улыбаться как можно шире.
Сон не сумел вылечить рану в ее душе, и она медленно разъедала девочку. Но перед братом она хотела казаться сильной, зная, что ему и так страшно. Ребенок просто пожал плечами и почесал лоб.
– Я хочу кушать, – ответил Арам. Только после этих слов Ануш тоже ощутила голод и поправила его взлохмаченные волосы.
– Мы что-нибудь придумаем, – произнесла девочка и толкнула шкаф в сторону изо всех своих сил. Сквозь маленькую образовавшуюся дырку она просунулась сама и вытащила мальчика. На мгновение Ануш замерла, не узнавая дом, в который зашла всего лишь несколько часов назад. Большинство мебели исчезло, и все оставшееся было перевернуто вверх дном. Книги были разбросаны по полу, и девочка, внимательно оглядывавшая комнату, собрала их и красиво уложила на полки. Со всем остальным она уже не могла справиться.
Дети вышли из дома, и едкий дым, наполняющий весь город, окружил их. Арам недовольно почесал нос, смотря на то, как черное небо нависло над ними, вызывая у ребенка страх. Они остались в своих белых пижамах, босые, и лишь июнь был милосерден к ним. В воздухе стоял неприятный запах жареного мяса.
Ануш прошла меж домов обратно в глубь городка. Медленным, тяжелым шагом они с братом касались кончиками пальцев ног рыхлой холодной земли, покрытой красными пятнами. В городке стояла мертвая тишина, и лишь шорох движений детей нарушал ее. Стекла некоторых домов были разбиты, пожар царил в других. Яркий свет ослепил их, отразившись огненным пламенем в больших детских глазах. Ануш и Арам подошли чуть ближе и резко остановились, смотря на безжалостный огонь перед ними. Он поглотил все, что мог. И в этом огне горели люди – самые настоящие, живые, прекрасные люди. Девочка больше не могла закрывать глаза брата, который все равно мало что понимал, но чувствовал. И это мерзкое, гнусное ощущение пробежалось мурашками по его телу.
Вдруг она увидела, как знакомый мужчина, объятый красным огнем, пытался ползти к детям, крича в адских муках. Дети отпрянули от него, и Ануш встала перед Арамиком, защищая его. В его крике пронеслась ужасная правда, к которой никто из них не был готов. Ни люди, ни животные. Руки мужчины, всегда занимающиеся святым делом, почернели, а сам он испытывал самую страшную боль, которую мог испытать человек. Ведь огонь объял не только его, забирая в царство мертвых, но и весь его народ, не жалея никого. Он смотрел на детей, умирая с мыслью, что его народ погибает. В глазах мужчины таилась бесконечная тоска. В последний раз остановив взгляд на толпе своих родных, близких и любимых, сгоравших в пожаре сердца одной нации, он выдохнул и прекратил борьбу за жизнь.
Рядом с языками пламени Ануш разглядела лоскут платья мамы и, незаметно для самой себя задержав дыхание, медленно села на землю, остановив свой взгляд на нем. Она легла на бок и сжалась в комок, волосами прикрывая лицо. Громкие всхлипы вырвались из девочки, закрывшейся от всего мира. Миру больше нечего было ей предложить. Боль наполнила каждую клеточку ее тела, оставив ни с чем, забрав все. Арамик же встал рядом, положив руку на ее плечо, и оглядывал дома, объятые огнем. Его сердце билось так же неспокойно, чувствуя нечто грандиозное, страшное – гибель нации. Каждая смерть отдавалась в теле ребенка острой болью, как будто каждый человек его нации был им самим, и все они являлись одним целым. Он склонился над сестрой и обнял ее, в ответ девочка сжала его руку, продолжая плакать. Ее совсем не осталось. Всю ее забрали, украли, уничтожили, и, несмотря на то, что она была жива, ее израненная душа кровоточила. Ануш, все еще держа руку брата, нашла в себе силы подняться. Она взглянула на него, чистого, невинного ребенка, и подушечкой большого пальца погладила его по щеке. Затем девочка обернулась и, совсем не боясь огня, подошла ближе и взяла лоскуток в маленькие руки. Пятясь назад, Ануш прижала его к губам, стараясь ощутить запах мамы, но его больше не было. Он будто растворился в дыме, захватившем весь городок.
– А им не больно, Ануш? – тихо спросил Арам.
Старшая сестра повернулась к нему.
– Кому, Арамик?
– Людям. Они же горят. И они кричали. Им разве не больно?
Сердце Ануш замерло, и она судорожно сглотнула, глядя на своего брата.
– Нет, мой свет, – ломающимся на осколки голосом ответила она. – Они заснули, им больше не больно, – девочка с трудом подняла краешки рта, а Арам с удивлением и некоторым волнением снова взглянул на огонь. – Они старались докричаться до Бога.
И она мысленно старалась достучаться до Него, но не могла Его найти. Он словно оставил их, предал, бросил на произвол судьбы. Таких маленьких, беззащитных, всего лишь невинных детей наказал, хотя все дети Его – целая нация – все еще преданно преклонялись перед ним в доверии. Но Ему этого оказалось недостаточно, и Он, проверяя крепость их стержня, продолжил испытывать своих самых верных земных посланников. Ануш утешала себя тем, что эти люди, вся ее семья, весь ее народ больше понадобился Богу там, средь белых облаков и белоснежных звезд, нежели здесь, рядом с ними. Однако ей было непонятно, почему Он оставил живыми ее и Арамика – детей, которым было сложнее всего сейчас на Земле.
И, несмотря на измену самого Бога, нация продолжала молиться, любить и верить. Несломленные дети сломленных родителей, народ превратился в дитя самого Иисуса Христа, который хотел поставить перед ними непреодолимое препятствие, дабы укрепить веру и силу их души. Но дети не могли услышать его слова, звук его тихих молитв, и лишь видели препятствия. Не понимая, за что им это дано, они не злились, предпочитая ненависти любовь. И любовь правила народом, ставшим сиротой идеи, непонятной ни одному иному дышащему существу во Вселенной. Объединенные невидимой нитью, люди одной веры, одной крови, одного духа стояли вместе мысленно, и каждый чувствовал другого. Ведь ненависть к человеку своего народа, своей крови рушила храмы, так бережно построенные предками. Они на самом деле являлись карточными домиками, готовыми разрушиться, если бы рознь в нации, в которой каждый был другому братом, сестрой, отцом, матерью, другом. Единственная в мире, она молилась глазами, видя боль и страдания, зная прошлое лучше самих историков, мысленно живя с теми, кого уже нет. Другие боялись ее, вечно сильную, вечно крепкую, несломленную нацию, не разбиваемую даже под ударом самого тяжелого кирпича. И даже смерть не могла забрать тех, чья душа принадлежала этим горам. И даже после смерти все они были связаны крепкой, неразрывной, вечной нитью. Они говорили взглядом. Они чувствовали друг друга, как будто являлись единым.
Сердце девочки прожгла невыносимая боль. Превозмогая ее, Ануш прошла дальше, все еще держа брата за руку, и встала напротив своего родного дома, ставшего таким чужим за такой короткий промежуток времени. Плотно сжав губы, она переступила порог, но остановилась, не пройдя и двух шагов. Ее душа разорвалась в ту же секунду, как глаза пробежались по комнате. Арам удивленно свел брови вместе, не веря своим глазам. От их жилища остались лишь воспоминания. Дом был полностью разграблен и пуст, заброшен, будто в нем никогда никто и не смеялся, не танцевал и не пел, будто не было в нем детей и любящей семьи, будто ничего никогда и не было.
– Где все наши вещи? – тускло произнес Арам, но Ануш лишь прошла дальше и опустилась на колени посреди почти пустой, разбитой вдребезги комнаты.
Боль сменилась скорбью. Точка невозврата забрала все прошлое, оставив только разбитое настоящее и страшное будущее. Девочка наклонилась к камню и губами чуть коснулась его, стараясь вернуть последние воспоминания детства, которое оборвалось размашистым движением топора, его разрубили на части, не оставив и шанса на возвращение. И вот она сидела посреди родного любимого дома, в котором раньше горел свет и сияла радость, в котором она все еще слышала голоса ее родителей. Они окружали ее, словно тени, и звук их шагов музыкой отзывался в ее ушах. Ануш закрыла глаза, чтобы ощутить их присутствие в последний раз, еще хоть раз увидеть очертания их ясных лиц и таящие в себе загадки горных вершин улыбки. С тяжелым сердцем девочка провела рукой по полу и резко распахнула глаза. Арамик стоял в углу комнаты, глядя на свою картину, лежащую на полу. Ануш подошла к нему, опустила глаза и увидела большой разрез прямо посередине рисунка ребенка. На миг впервые ощутив настоящую ярость, она повернула к себе ребенка и посмотрела ему прямо в глаза.
– Ты еще нарисуешь тысячи новых картин. Я обещаю тебе, Арамик.
Решительным шагом Ануш быстро шагом прошла в спальню и забрала один цветок из стены. В нем таилась вера девочки. Посмотрев на брата, она дала ему цветок, и как можно быстрее они выбежали из родного дома, оставляя его и городок далеко позади. Ануш знала, что они больше сюда никогда не вернутся, но лишь бежала все быстрее и быстрее. Арамик бежал с ней, изредка оглядываясь назад, пока ослепляющий свет пожаров совсем не скрылся позади, оставляя их наедине с одинокой ночью.