Предисловие
Самые опасные ветра – в феврале.
Море окрашивается в цвет темноты.
На нашей засекреченной широте
Готовятся выть в марте коты.
И то ли камешки, то ли ледышки
Футболю дальше по дороге прямой.
Раскладываю мысли, мечтаю о передышке
Перед решающей встречей с весной.
Стекло было покрыто толстым слоем пыли. Таким, что с одного касания палец не мог пробиться к гладкой поверхности. Приходилось несколько раз водить по одному месту, чтобы обнажить хотя бы незначительное мутно-прозрачное пространство, а потом, прислонившись грязным колючим мхом щеки к этой застарелой плесени, сщурив правый глаз до щипоты, борясь с чахоточными спазмами, подступающими к гайморовым полостям, пытаться разглядеть МИР за пределами этой странной комнаты. А МИРА никакого на самом деле не было. Была такая же темная, покрытая толстенным слоем паутины и пыли комната, и такой же обросший, небритый человек с испуганными глазами, отчаянно пытающийся разглядеть что-то в запачканном окошке. И что-то давало мне уверенность, что я знаю, что именно открывается ему в прокорябанной ногтем маленькой щелочке. И так до бесконечности. Маленькие черные комнаты, замкнутые в кольцо. Гигантское кольцо. Кольцо сделано из белого золота и украшено черным квадратным бриллиантом. Кольцо летит в пространстве, оборачивается вокруг своей оси, будто планета Сатурн, медленно и беззвучно. Оборачивается еще раз и тут же падает мне на ладонь, обнаруживая свой вес. Я беру его, зажав двумя пальцами, большим и указательным. Поднимаю его к солнцу и наблюдаю за тем, как лучи света навсегда исчезают, дробясь на бесконечность в гранях идеального черного кристалла. Я улыбаюсь и смотрю по сторонам. А вокруг снег. Черный бриллиант и ослепительно белый снег. И низкое светило, такое яркое, что в жизни не видел. Я чувствую, что мне холодно и жарко одновременно. По щеке течет что-то теплое. Тоненькой струйкой огибает мой подбородок и стекает по покрытой инеем бороде. Я опускаю взгляд и вижу, как в снег падают красные бусинки крови. Будто кто-то рассыпал чашку с клюквой, и ягоды выстрелом из дробовика пробили в насте брешь. И тут я просыпаюсь с мечтательной улыбкой на губах. Мне хорошо в этот момент. Хотя, наверное, все же мне приснился кошмар.
Часть I
Глава 1
Карта сокровищ
– И что, она прям настоящая? – спросил толстый мальчишка Леха, склонившись над нашей картой.
Вида он был важного, хотя по вытаращенным глазам я легко разгадал, что вещица произвела на него впечатление.
– А то. Мы с Васильком ее на старом чердаке нашли, – врал я. – Самая что ни на есть настоящая.
Играть в «клад» я придумал еще весной, да все никак не получалось сложить вместе все составляющие. После прочтения «Острова сокровищ» клады будоражили мое детское воображение. Но какие клады в нашем городе? Откуда взяться пиратам, заговорам или тайным обществам? На дворе восемьдесят восьмой год. Круглолицый дядя по шипящему телеку провозглашает перестройку, дед умер год назад, мама с папой скандалят почти каждый день, так что мы с Васильком прячемся с фонариком и книжками в сооруженном из стульев и одеяла шалаше. «Любимое» блюдо на обед – макароны с майонезом. Еще эти ненавистные сандалии на носки. Пальцы «врастопырку» больно бьются о всякие предметы. Мечты о настоящих кроссовках, мечты о короткой стрижке, чтоб с девочкой никто никогда не путал. Книга Владислава Крапивина «Трое с площади Коронад» да «Остров сокровищ» Стивенсона зачитаны до дыр. На днях взял из дедушкиной библиотеки «Последнего из могикан». Василек все больше атласы читает в нашем штабе. Его фонарик освещает красочные картинки всяких механических устройств. Ему нравится техника. Самолеты, корабли, экскаваторы и краны. А мне – истории. Истории про настоящих героев, про настоящие приключения. И вот я подбиваю Василька на эту игру в «клад».
– Вообще, конечно, похожа на настоящую. Ей лет сто, наверное, или около того. Смотри, бумага как пожелтела! – продолжает важничать Леха.
Все остальные мальчишки, затаив дыхание, слушают его. Леха – мальчик крупный, рассудительный, авторитетный. С ним спорить сложно. Он больше любого из нас и ему даже драться не надо: толкнет, и ты летишь, потом ходи с разбитыми коленками.
– Да и подчерк, видишь, какой? Буквы вроде такие, как раньше писали, все с завитушками, – добавляет другой мальчик, Витя, в очках, он живет в соседнем подъезде от нас.
Его мама все время громко кричит из окна, когда его зовет, бесит это ужасно.
Чтобы играть в «клад», конечно же, нужна карта. Это отправная точка. Начало начал. Иначе никакой игры. Но откуда ее взять? Карту нужно сделать самому. Или никак. Мне повезло. Мой прадедушка Саша писал моей бабушке с войны письма. И письма все эти бабушка хранила, разумеется, как память об отце и о войне. Прадедушка обладал невероятным почерком. Был он потомственный дворянин, и писать его учили еще в дореволюционной гимназии. Писал он виртуозно. Каждая буква – произведение искусства. Учил он писать и мою маленькую бабушку. Писал ей с фронта письма, а еще алфавит свой красивый и задания давал: вот, мол, напиши такие-то слова, и пример, как их надо выводить, и чистые листы вкладывал в письмо для этих упражнений. Письма с фронта ходили долго. Пара писем вообще затерялась, и пришли они уже после войны, когда семья вернулась из эвакуации в город. Прадедушка уже год был дома, а его догнало письмо с алфавитом, заданием да чистыми листами. «Ох уж эта почта! – смеялся дед. – Так ты, дочь, красиво писать и не научилась из-за нее!» Дед преувеличивал, конечно. Благодаря его заданиям и письмам у бабушки тоже был невероятный почерк. Другой, но тоже очень аккуратный и красивый. Не было в нем той филигранности, но было что-то свое, особенное. Сейчас так не пишут…
Один из этих так и не использованных листков с фронта лег в основу создания нашей карты с кладом. Еще пришлось стащить у бабушки перьевую ручку. Карту рисовали чернилами. Василек чертил схемы, а я делал всякие пометки, изо всех сил стараясь писать на манер прадеда. Потом бумагу долго просушивали над свечкой, чтобы она окончательно зажелтела, терли, мяли сгибы до дыр, опять сушили, и вот карта лежит на лавочке во дворе перед изумленными мальчишками.
– И как же понять, где тут клад? Мне бабушка рассказала, что в войну немцы тут все-все разбомбили, а потом сами эти же немцы все обратно строили, но не так, как было, уже, конечно…
– А можно пойти в краеведческий музей и там сравнить со старой картой города! – предложил я, прекрасно помня, что именно легло в основу нашего схематичного плана.
И вот мы с трудом дожидаемся субботы и вшестером идем в музей. Тетенька на входе узнает нас с братом и здоровается. Мальчишки переглядываются, а я краснею и вру, что у нас дачи рядом. Карту дореволюционного города я даю им возможность найти самим. Мы с Васильком переглядываемся. Игра все больше и больше затягивает нас. Еще чуть-чуть, и мы сами поверим, что карта – настоящая.
– Нашел! – кричит кудрявый мальчик Костик. – Это же наш район! Смотри! Вот Царица, вот Волга! А вот этот дом, где на плане крест, – это же дом того купца, Тихонова!
Все тут аж присвистнули. Дом купца Тихонова был легендарным местом. Если уж есть клад где-то, то именно там! Стоял он когда-то на холме, в месте, где речка Царица впадала в могучую Волгу. Это сейчас реки, можно сказать, и нет. Так, ручей в овраге да под землей в трубах, а тогда это была полноводная река. Заходили суда с Волги, пристань была, торговля. Ну и купец богатый тут жил на холме. Дом был как замок, стены толстенные, кладка прочная, на века. И стоял бы он еще много сотен лет, наверное, если бы не война и немцы с бомбами. Дом разбомбили до основания, остались лишь обширные подвалы с красивой сводчатой кирпичной кладкой. Мы с мальчишками уже пару раз лазали туда с фонариками, но ненадолго. Серьезно их не исследовали. Было всем там немного боязно. Лучшего места для поиска клада и не придумать.
У мальчишек глаза горят. Горят и у нас с Васильком. «Игра в клад» получается самой настоящей. Мы готовим настоящий поход. Планируем, что нужно взять, собираем инвентарь – фонарики, кто-то нашел настоящую кирку и зачем-то ледоруб; обсуждаем, что подобрать в сухой паек, ведь поиск клада может затянуться на весь день. Ну и самое главное – придумать, что сказать родителям, чтобы нас не бросились искать слишком рано. Мальчишеские фантазии, детские игры… Василек только косится на меня иногда, будто спрашивает – а ты уверен? Да, а почему нет. Клад мы не найдем, зато будет настоящее приключение. Развалины старинного дома манят. Может, там действительно что-то есть. Да. Там наверняка что-то должно быть. И есть ведь карта! Я уже сам забываю, как мы рисовали старательно ее, как выводили план и как я писал старинным каллиграфическим почерком прадеда: «Монеты золотые царские тысяча штук, облигации казначейские на двести тысяч рублей, браслет золотой с бриллиантом…». Неделю мы жили окутанные тайной, говорили шепотом, видели в снах предстоящее приключение. Наша маленькая компания откололась от других детей во дворе. Мы не играли со всеми, у нас была большая цель, нас объединяла наша собственная игра… Смог бы я тогда признаться всем, что карта липовая, что все это – просто попытка создать настоящее приключение, раскрасить наши детские будни? Нет, конечно. Я бы струсил. И как ни смотрел на меня с укором Василек, будто знал наперед, что будет, мы все уже, словно желто-красный трамвай, неслись по рельсам своей судьбы, в темные катакомбы руин заброшенного дома на холме.
На дворе стоял жаркий, душный и ветреный август. С дальних степей, окружавших город с севера и запада, летел серый песок, словно вестник чего-то. Как перед нашествием гунов на старое городище, стоявшее здесь же тысячу лет назад…
В оговоренный день мы все, предварительно выдумав вполне себе реальные причины (мы с Васильком сказали бабушке, что записались на экскурсию в «Школу юных моряков», о которой мы оба давно твердили целыми днями и куда действительно планировали записаться в начале учебного года), покинули наш уютный старый двор, прихватив с собой заранее припрятанные котомки с вещами. Наша бравая команда из шести мальчишек практически незамеченной миновала соседние дворы и добралась до оврага в пойме реки Царицы. По реке можно было спокойно дойти до пункта нашего назначения, не привлекая внимания взрослых. В овраге я больно поцарапал ногу о какую-то торчащую проволоку и прихрамывал. Но все равно был впереди всех, стараясь не уступать лидерство Лехе. Так мы и шли – впереди я, потом Леха, потом Василек, за ним Костик, еще Максим, тихий мальчик-шахматист из дома напротив, и Никита, отец его работал в какой-то внешнеторговой организации и часто бывал за границей, поэтому Никиту всегда брали во все интересные игры, так как все хотели ходить к нему в гости и смотреть видеофильмы по «видаку», которого тогда больше ни у кого не было.
Часам к десяти утра (у Никиты, конечно же, на руке красовались часы, и мы все время спрашивали у него, «сколько времени?», что добавляло серьезности нашей экспедиции) мы прибыли на место. На первый взгляд, это был обычный пустырь, поросший жесткой колючей травой, успевшей выгореть за лето, да кустарниками с пожелтевшей и частично утраченной листвой. По пустырю были разбросаны какие-то валуны и мусор, оставленный алкашами. Но стоило присмотреться, и открывалась совсем иная картина – валуны были не дикими камнями, а кусками стен, разбросанными взрывами бомб по всей территории, окружавшей некогда большой и красивый дом, а как раз у кустарника в земле открывались провалы, ведущие в темные, сырые и прохладные подвалы таинственного дома. По всему периметру пустырь был огорожен предупреждающей бело-красной лентой. Видимо, власти таким образом пытались удержать юных искателей приключений от проникновений в заброшенные, полуразвалившиеся подвалы.
Глава 2
Тишина
Вода в пруду походила на блестящий черный осколок застывшей смолы. Вроде той, чем в детстве ремонтировали крыши. Рабочие плавили ее в ведрах и замазывали трещины в рубероиде. А мы с пацанами пробирались на крышу, тыкали в ведро с кипящей смолой палку и, медленно вращая, смотрели, как черный шарик на конце нашего орудия становился все больше и больше, пока, наконец, не начинал походить на древнерусскую палицу. Чтобы сходство было еще большим, пока смола не успевала застыть, в нее необходимо было воткнуть длинные иглы акации. Выходила самая настоящая палица, страшная на вид, но опасная разве что для глаз. Наши игровые столкновения нередко заканчивались тем, что, ударяясь друг о друга, палицы разлетались на пластинообразные осколки. И осколки эти были похожи на бутылочные, с той лишь разницей, что обладали идеальным черным цветом и были очень хрупкие. Если крутить такой кусочек в руках, то можно было увидеть в нем отражение – свое или кого-то еще, но очень странное: отражаемая в смоле действительность преображалась. Там всегда была ночь. Вот и сейчас я смотрел, как на отражаемый в воде набросок монастыря опустилась ночь. Загустели сумерки, и стены, обычно такие пронзительно белые, вдруг вобрали в себя ночную тяжесть и стали темно-серого цвета. Я уже знал, что это значит. Я опустил капюшон, застегнул молнию на вороте, втянул в рукава ладони. Тут же пошел дождь, и поверхность воды расцвела множеством мелких узоров. Как будто живущая в воде рыба вдруг вся разом всплыла и давай играть. Начинался дождь. Я посмотрел вверх. Небо было темно-синего цвета. Тут же мне на лицо попало несколько капель. Я опустил голову вниз и втянул шею в плечи. Опять уставился на воду. Звук ударов капель по куртке звучал почти как музыка.
– Промокнешь совсем. Что сидишь тут под дождем? – раздался у меня за спиной чуть хриплый мужской голос.
– Да не должен промокнуть. Куртка непромокаемая, – ответил я не оборачиваясь.
– Волшебная, что ль? – усмехнулся голос за спиной.
– Нет. Просто для парусного спорта. Должна выдержать. И не такое выдерживала, – ответил я спокойно.
– Ну смотри. А то простынешь. Тут простуда подкрадывается незаметно, зато берет так берет – болота! – мужичок, видимо, жестом указал на все, что окружало нас, но мне этого было не видно.
– Да я уже почувствовал на себе, – сказал я. – По приезде сразу слег на пару дней. Но сейчас вроде привык.
Захлюпали шаги, и передо мной вырос обладатель голоса. Видеть его я мог только по пояс, так как сидел на лавочке, а поднимать голову не хотелось. Мужчина повернулся к пруду, и мы долго молчали. Дождь усилился. Теперь не разобрать уже ударов капель. Вместо музыки – белый шум. Как в сломанном радиоприемнике.
– А ты как? Не промокнешь? – спросил я у незваного гостя.
– Я-то? Да нет… я уже свое отпромокал, – мужик усмехнулся.
– Интересно… – сказал я почти беззвучно.
– Да со мной уже ничего не станет. Столько всего в жизни этой было… Отдыхаешь?
– Да.
– А не хочешь со мной на источник купаться?
– Хм… Так, я думаю, точно заболею. Сейчас в ледяную воду мне только не хватало.
Мужичок присел ко мне на лавочку. Я чуть повернулся к нему и попытался разглядеть собеседника. В отличие от меня он не прятался от дождя под капюшоном. Капли свободно текли по его обветренному загорелому лицу. Они огибали глубокие морщины, словно по руслу реки, бежали потоком по углублению в щеке – тонкому длинному шраму, который ровной линией расчертил лицо от виска до правой ноздри. Мужчина был очень коротко и неровно стрижен. Длина волос и бороды была одинакова, и там и там виднелись характерные для ручной машинки неровности. Пеньки его волос и щетины были седы. Из-за дождя я не мог разглядеть его глаза. Зато мог разглядеть его руки – мой визави то и дело проводил правой рукой по лицу, стряхивая с него толстый слой водяной пленки. Все пальцы были разукрашены наколками, а на внешней стороне ладони выбито какое-то имя и корабль с парусами.
– Не бойся. Не заболеешь. Тут вода, и там вода. Самое то. Пошли, а то мне одному как-то не так. Еще понравится, и будем вместе ходить. Знаешь, как бодрит, – сказал мне мужчина и встал, призывая последовать за ним.
– Ну ладно, – смирился я. – В конце концов, надо же попробовать. А с компаньоном все как-то веселее. У нас в комнате никто не отважится.
– Да ладно! Во хлюпики… Так тем более пошли. Потом расскажешь им. Пример подашь, – мужчина зашагал от меня вдоль пруда.
Пройдя метров двадцать, он остановился подождать. Оставаться теперь на лавочке было как-то неловко, и я нехотя поднялся и побрел за ним.
Мы обогнули пруд и подошли к маленькому деревянному домику-купели. Я каждый день проходил мимо него по нескольку раз, но зайти не решался. Я знал, что вода в источнике была не больше четырех градусов. Сама мысль о купании в таком холоде заставляла меня зябнуть. Сейчас же я довольно уверенно подошел к деревянной, украшенной православным крестом двери и, отворив ее, первым ступил за порог. Мужчина зашел следом и закрыл за собой дверь.
– Тут теперь главное – не думать. Решил – делай, – сказал мне мужик деловито и начал снимать одежду.
Внутри купели были две лавки и крючки-вешалочки на стенах. Мужчина стянул с себя черную промокшую куртку, влажный черный вязаный свитер. Разулся. Задвинул резиновые сапоги под лавку. Снял носки. Остался в одних лишь серых, сильно застиранных кальсонах. На вид ему было немногим за пятьдесят. Сухого, крепкого сложения. Среднего роста. На теле – несколько длинных шрамов, на животе и на груди. По плечам, рукам и груди разбежались потертые лагерные наколки. На шее на обычной тонкой веревке – простой нательный православный крестик.
– Ну а ты чего? Я сейчас окунусь и пойду сразу. Мерзнуть тут потом зачем? Чифирить пойду.
Я осторожно стал раздеваться, потихоньку ощущая, как к телу моему все ближе и ближе подступает холодный, мокрый воздух источника. Последовав примеру мужичка, я разделся догола. Пока он читал какую-то молитву и крестился, я, стараясь не ступать на деревянный пол купели, на цыпочках, словно цапля, замер на собственных ботинках.
– Ну, с Богом! – сказал уверенно мой компаньон и побрел к находящейся в углу комнаты лесенке.
Он решительно шагнул вниз, и в то же мгновение я услышал, как он, громко фыркая, окунулся в воду. Раз. Потом второй. И потом третий. Окунался в воду мужичок, не торопясь, со знанием дела. Будто процесс доставлял ему удовольствие.
– Фух! Хорошо! – сказал он, поднимаясь из купели. – Давай теперь ты.
Я аккуратно, на носочках ступая по ледяному полу, допрыгал до границы лестницы и посмотрел вниз. Пять ступеней отделяли меня от поверхности воды. Она была прозрачна и чиста, как водка в поминальной рюмке. Стало немного страшно. Но отступать было поздно. Я собрал всю свою волю и пошел вниз. Как только пальцы коснулись пленки воды, меня обуял настоящий ужас – она была в сто крат холоднее, чем я себе представлял. Что-то совершенно запредельное. Мне даже показалось, что кончики пальцев, коснувшись ее, тут же посинели и утратили всякое кровоснабжение. Сердце заколотилось в груди со скоростью ударов капель дождя о стекло.
«Ну же, тряпка… – сказал я самому себе сквозь зубы. – Давай! Ты же не девчонка. Ты можешь. Вон мужик как плескался…» Я еще что-то хотел сказать приободряющее, но оборвал себя на полуслове и быстро шагнул в воду. Я буквально скатился вниз по ступенькам и оказался по грудь в этом обжигающем ледяном колодце.
– Мама! – заорал я и окунулся в воду с головой.
– Бл…! Ху…! В пи…ду! – вынырнув, я тут же окунулся на одном дыхании второй и третий раз.
Выныривая в третий раз из источника, я почувствовал, что у меня темнеет в глазах. Сознание куда-то повело. Я на автомате сделал большой шаг через две ступеньки и, ухватившись за протянутую мужиком руку, выскочил наружу.
– Ох! – продолжал я причитать и материться. – Ох! Не могу прям…
Ни рук, ни ног я не чувствовал. Глаза готовы были выскочить из глазниц от шока. Сердце вот-вот наружу вылезет, прорвав реберную решетку.
– Ну ничего, ничего. Бывает… Давай успокаивайся. Дыши. Дыши, – затараторил мужичок где-то слева от меня.
Я замахал руками, пытаясь вернуть им кровоснабжение. Сделал несколько больших вдохов и выдохов. Сознание вроде возвращалось. Голова кружилась. Тело все горело. Удивительное дело – я был почти совсем сухой. Правда, тело все покрылось пупырышками, член вообще, можно сказать, исчез. Яйца поджались к телу.
– Фух, – выдохнул я. – Простите меня за мат. Я просто не мог себя контролировать… Я не думал, что это так… так холодно.
– Ничего, в первый раз так у многих. Бесы выходят. А они молча не могут покидать обжитое место.
Я посмотрел на мужика, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но по его глазам понять это было невозможно. Он был сам как бес. Вроде бы глаза добрые, но с таким прищуром хитрым, что закрадывается что-то в душу не то. Взгляд цепкий, но усталый. Глаза человека, который очень много повидал в жизни. Такой шутит, как не шутит, а скажет правду, так улыбнется, а ты думай.
– Меня Гриня зовут, – сказал мужчина и протянул руку.
Я представился и протянул руку в ответ. Рукопожатие было крепким, но в меру. В последний раз мне так жал руку отец, когда поздравлял на свадьбе. Так мужчины жмут друг другу руки, когда ставится какая-то точка. Такие рукопожатия подводят черту. Закрепляют достигнутое.
– Ну что? Одеваемся и пошли?! – сказал Гриня.
Он перекрестился и стал надевать одежду. Я последовал его примеру. Одеваясь, я почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Холод окончательно отступил. Было даже немного жарко. Застегнув куртку, я вышел на улицу. Гриня последовал за мной. Дождь кончился, но воздух был такой влажный, что казалось, будто я не иду, а плыву сквозь него. Каждый раз, делая вдох, я прям ощущал, как легкие мои, словно губка, наполняются этой тяжелой влажностью.
– Сейчас надо чайку горячего. И все сухое надень, – деловито советовал Гриня.
Мы прошли мимо большого храма, потом шагнули на расплывшуюся от дождя грунтовую окружную дорогу, которая вела от главных ворот к храмам поменьше и монашеским кельям. Перешагивать лужи было просто невозможно. Дорога превратилась в одно сплошное месиво. Аккуратно, чтобы не зачерпнуть лишнего, мы почапали к воротам. Пройдя полпути, Гриня остановился.
– Ну что? Будешь со мной ходить иногда? – спросил он и улыбнулся очень доброй и светлой улыбкой.
– Буду, конечно, – не задумываясь ответил я.
– Ну, мне сюда, – сказал Гриня и указал на один из домиков, где жили «послушники» и «трудники».
– А я «на ворота». Меня там разместили, – я рукой указал на белую башенку монастырских ворот, в которой укрывалась комната для постоя приезжих.
– Ну тогда до встречи, – сказал мужчина и пошел к своему домику.
Я смотрел ему вслед несколько секунд, а потом продолжил свой путь. Проходя мимо монастырского кладбища, я остановился. Обернулся и посмотрел на смотрящие куда-то далеко за небо ракеты-купола монастырских церквей. Я зажмурился и сделал глубокий-глубокий вдох, закрыл глаза. Весь этот монастырь, этот болотистый лес за оградой, эти маленькие, аккуратные, нелепо разбросанные по территории домики, эти белоснежные церкви, эта дорога, разбитая колесами грузовых машин, и я – замерзший, согревшийся, потерянный и нашедший себя одновременно, – все это растворилось, смешалось и потеряло всякий собственный отдельный смысл, ибо было одним целым, и, в свою очередь, было лишь частью чего-то большего. Чего-то огромного, что, несмотря на свои невероятные размеры, могло сжаться до размеров моего сердца, войти в него с этим глубоким вдохом и отозваться в нем самой пронзительной и чистой тишиной.