Нарастая, тягучий звук органа заполнял внутреннее пространство старой католической церкви в пригороде Женевы. Сквозь высокие витражные окна струился мягкий свет, попадая в тень, таяли плавающие в нем мириады пылинок. Снаружи кипел радостный июньский день – шум проезжающих машин, голоса и смех прохожих, щебетание птиц. Мерно поскрипывала карусель, кружащаяся на соседней детской площадке…
Но массивные стены из серого камня не пропускали звуков и Ольга словно растворилась в цветном потоке свете, в густой и бесстрастной органной музыке. Ей казалось, что ее втянула в себя какая-то гулкая, герметически закрытая от внешнего мира пустота. Боль не исчезла, но она как-то притупилась, перестала пульсировать в каждой клеточке ее тела, и подступившее бессилие испугало Ольгу. Она крепко сжала сцепленные на коленях руки, заставила себя выпрямиться и чуть опустила веки, не сводя взгляда с установленного на возвышении темного полированного гроба. Гроб, согласно католическому обряду, был закрыт. Белые лилии – любимые цветы Пилар – почти целиком покрывали крышку, касаясь основания прикрепленного к ней тяжелого кованого распятия. Музыка стихла. В наступившей тишине приглушенно зазвучали голоса, скрипнула растворяемая дверь – одетые в черное служители не спеша выкатили катафалк…
* * *
Вот и все. Закончилась панихида, неслышно увозят гроб, унесут цветы и Ольга встанет у дверей, принимая соболезнования и благодаря собравшихся за поддержку. Она не стала надевать темные очки – от кого прятать покрасневшие, но сухие глаза? Она должна быть мужественной, она не должна сломаться, не должна показать свою слабость. Именно такой хотела видеть свою дочь Пилар, именно так воспитывала свою ненаглядную девочку гордая испанка, до самого конца отчаянно боровшаяся со своей неизлечимой болезнью. «Никогда не отворачивайся, не отводи глаз, смотри жизни в лицо и не бойся. Умей держать удар и тогда тебя не сломают». Девочка всматривалась в лицо матери, не совсем понимая, почему ее попытаются сломать, но преодолевать страх она научилась очень рано. «Ты у меня храбрая, моя красавица», и маленькая Ольга готова была терпеть любую боль или неудобства, чтобы услышать эту похвалу. Похвалу, которую она уже никогда не услышит…
* * *
– Ты как, ничего? Держись, моя хорошая, – погладив руку Ольги, прошептала стоявшая рядом Мирель, сиделка, ставшей подругой и опорой Пилар в тяжелые последние месяцы болезни. – Держись. Пилар уже там – набожная Мирель подняла глаза к небу – и ей будет больно увидеть, как ты страдаешь. – Слабая улыбка тронула губы Ольги, она склонила голову к плечу сухонькой Мишель. – Да, да, конечно, все будет в порядке.
Церковь постепенно пустела. Народу пришло немного, случайных людей не было. Коллеги по работе, несколько знакомых соотечественников-испанцев, помогавшая вырастить Ольгу старенькая няня. Близко знавшие эту замкнутую немолодую женщину они не могли не уважать Пилар за честность и благородство – качества, не слишком часто встречающиеся вообще, а в коллективах международных организаций – особенно.
Чему удивляться? Ни стабильная карьера, ни завидное материальное благополучие не смогли заменить этим людям привычную для их этноса среду, теплоту, а иногда и испепеляющий жар родственных отношений. За роскошной женевской природой, за ухоженными парками города, многоцветной мозаикой его газонов и клумб, за прозрачностью озера не сразу почувствуешь коварный, гнетущий климат влажный низины, время от времени взрывающийся мощным ветром (биз), который лишь закрепляет подавленное состояние духа и усиливает желание забиться в свой теплый уголок и пересидеть, переждать унылые денечки. Утверждают, что только второе поколение родившихся в этом городе могут избежать этой незаметной на первый взгляд нелегкой участи, но для вновь приехавших, большинство которых и составляли "международники", депрессивный женевский климат является роковым.
Замкнутая, беззаветно преданная своей дочери Пилар никогда не говорила о своем прошлом, тщательно оберегая и настоящее, свою личную жизнь. Она не переносила сплетен и пересудов, но была отзывчивой и щедрой. В ее воистину испанском характере не было мелочности и окружающие всегда могли рассчитывать на ее помощь. Люди тянулись к ней, но она близко к себе никого не подпускала. И на это были свои причины.
Последние из собравшихся на панихиду вышли из церкви.
– Какая прекрасная панихида, – подхватив под руку свою элегантную приятельницу, вполголоса проговорила пухленькая женщина, поправляя на голове темную косынку. – Ну да она ее заслужила, вытерпела столько. Какая стойкость! Никому и не пожаловалась, никаких снисхождений себе не просила. Хотя выглядела такой уставшей. Помнишь прошлогоднюю конференцию по информационным технологиям? Пилар меня несколько раз подменяла в вечернюю смену, а могла бы отказаться. И с терминологией разбирались вместе, даже бывало задерживались.
Элегантная дама присутствовала на отпевании только по долгу службы. Да, покойная отличалась характером… – сказала она и поискала глазами урну (не класть же измятый бумажный платок в свою лакированную сумочку).Коллег полагалось провожать в последний путь, хотя лично она к покойной никаких теплых чувств не испытывала. – Тоже мне, эталон переводческого мастерства! – дама считала собственные переводы безупречными, коллективных обсуждений не признавала, а вполне оправданные замечания воспринимала как личное оскорбление. – Не спорю, покойная любила поискать истину , но принципиальна была до педантизма.
– Не надо так, все-таки хороним ее сегодня. Да и как переводчику ей равных не было. Профессионал высшей пробы. Это все признавали. Да и в помощи никому не отказывала – пухленькая женщина огорченно вздохнула и отпустила локоть приятельницы, устремившейся к обтянутой блестящей полиэтиленовой пленкой урне. – И все же почему хорошие люди так рано уходят?..
* * *
Прошло несколько месяцев. Боль потери не отпускала Ольгу, но она привыкла к ней и научилась с ней справляться. Первые месяцы тяжелее всего было находиться в окружении тех вещей, тех запахов, напоминавших о прошлой жизни, где присутствие матери казалось реальным, где невозможно было примириться с мыслью о ее уходе навсегда. Прошлое не отпускало, острыми когтями рвало душу, не позволяя дышать.
И тогда Ольга решилась. Она поменяла квартиру, где каждая мелочь напоминала ей о смертельной болезни матери, отвезла в центр для малоимущих ее вещи, стерла из памяти мобильника номер ее телефона. И стала все реже слышать негромкое покашливание матери (заядлая курильщица, Пилар так и не смогла бросить курить). Повседневная жизнь диктовала свои законы, и удел живущих состоял в их исполнении. Это судьба, ее не изменишь, реальность надо принимать такой, какая она есть на самом деле. «Так ведь, мама?» – молча спрашивала она у черно-белой фотографии, с которой смотрела красивая горбоносая женщина, крепко прижавшая к себе смешливую белобрысую девчонку лет семи. Узкая рамка массивного серебра, в которую была вставлена фотография, матово блестела всякий раз, когда открывалась входная дверь и свет, отраженный в большом овальном зеркале, падал на стоявшую в передней темную консоль старинной испанской работы.
Мучительно переживая смерть матери, Ольга не страдала от одиночества. Она рано стала самостоятельной, еще в старших классах она зарабатывала репетиторством карманные деньги, что приучило девушку ценить собственную независимость. Крайне скромная в своих собственных тратах, мать никогда не ограничивала девочку в расходах, но, заметив нежелание Ольги заниматься бытовыми проблемами, как-то сказала ей: «Если ты не хочешь делать работу по дому – не делай. Но ты должна сама зарабатывать достаточно, чтобы платить людям, которые будут делать эту работу за тебя».
Самолюбивой Ольге не надо было повторять дважды. Девочка хорошо училась, ей нравилось быть первой в классе, она легко поступила в университет. Профессия матери была ей по душе – квалифицированный переводчик с университетским дипломом, с хорошей компьютерной подготовкой, свободно владеющий четырьмя языками весьма востребован в современном обществе. И зарабатывать она будет достаточно, чтобы «платить людям, которые будут делать эту работу за тебя».
Погруженная в воспоминания, Ольга словно наяву услышала хрипловатый голос матери, ее характерный жесткий испанский акцент в ставшем родным для них обеих женевском варианте французского языка. Когда Пилар волновалась, акцент усиливался. А волновалась она нередко, за внешней сдержанностью скрывалась натура нервная и легко ранимая. Проникнуться невозмутимым швейцарским спокойствием она так и не сумела, хотя и прожила в Женеве много лет.
Когда-то, в юности у нее была другая, наверно, просто счастливая жизнь – любящие родители, гулкая мадридская квартира в старинном доме у парка Ретиро. По вечерам мать Пилар отворяла решетчатые балконные двери, впуская в дом прохладу, присаживалась у туалетного столика, чтобы заколоть волосы и припудриться – выходила встречать возвращавшегося со службы отца и они гуляли по уходящим вдаль тенистым аллеям. Незаметно летели бурлящие, веселые, полные надежд и открытий студенческие годы…
* * *
Все переменилось в одночасье: от инфаркта умер отец (мать пережила его всего на несколько месяцев), а так романтично ухаживавший за Пилар жених бросил ее, спешно женившись на сокурснице, менее привлекательной, но более перспективной, чем осиротевшая дочь когда-то весьма влиятельного чиновника.
Внезапная смерть родителей и предательство любимого человека надломили Пилар. Она замкнулась в себе, долго болела и, выйдя из клиники, решила навсегда уехать из Мадрида, который так любила и всегда хранила в памяти. Она продала квартиру первому же покупателю и перебралась в Женеву. Не доверяя больше мужчинам, она вычеркнула их из своей жизни, полностью погрузившись в работу. Здесь ей повезло: она получила контракт во Всемирной организации электросвязи. Кто знает, может быть именно местная бесстрастность и размеренный, не дающий сбоев рабочий ритм помогли молодой женщине начать новую жизнь не только после Мадрида, но и после той трагической судьбоносной командировки в далекий Завир, откуда она вернулась уже не одна.
* * *
…Почувствовав, что замерзла, Ольга накинула серый оренбургский платок и подошла к окну, чтобы поплотнее задвинуть тяжелую белую штору – стрелка часов преодолела цифру одиннадцать, и отопление в доме уже выключили. Погруженная в сон Женева растянулась мерцающей гирляндой вдоль неподвижного темного озера. В глубине угадывались очертания гор, которые словно пытались отгородить полумиллионный город от превратностей современной жизни. Его покой нарушали лишь неугомонные байкеры, и редкие, но пронзительные сирены служебных машин – полиции или скорой помощи.
Ольга с детства любила долгие вечера, да и спать ей пока не хотелось. Подобрав под себя ноги, она устроилась на диване в своей любимой «турецкой» позе, аккуратно погладила уютно свернувшегося калачиком кота. Заложила за ухо упавшие на лоб густые русые волосы, взяла в руки фотографию, слегка прижалась к ней губами и повторила свой вопрос. «Так, мама? Ты всегда рядом со мной. Разве я одинока? Есть друзья, с Джеймсом мы ладим, а родные…».
Эта мысль ударила по хрупкой ночной тишине, разбила ее на мелкие разлетевшиеся осколки. Ольга закрыла лицо руками. Она не могла разобраться в своих чувствах. Ей хотелось спрятаться, отгородиться от тревожных мыслей. Какие они, ее далекие родственники? Почему они не искали ее все эти годы? Как встретят ее, почувствует ли она сердцем родство с ними, будет ли их общение искренним? Смогут ли они полюбить друг друга?
Родственников отца и матери она не помнила. Лишь иногда, как во сне, возникали неясные силуэты, знакомым казался чей-то голос и будоражили память внезапно налетевшие запахи – то ли паленой травы, то ли терпкого ржаного хлеба, то ли нежного ландыша…
Ольге не было и трех лет, когда Пилар ее удочерила. Когда девочка подросла, мать рассказала ей, что ее настоящие родители погибли при землетрясении и что ангел-хранитель девочки выбрал Пилар, чтобы она стала второй и единственной мамой для маленькой русской.
Любовь приемной матери так защищала девочку, так грела, так успокаивала, что она никогда не чувствовала себя сиротой. Интуитивно чувствуя, что вопросы о родителях причиняют матери боль, Ольга старательно избегала таких разговоров и со временем привыкла не ворошить прошлое, запрятав его в глубокий тайник. Зная, какую боль могут причинять воспоминания, Пилар приучала дочь жить настоящим и встречать лицом к лицу каждый новый день.
Но разве можно забыть эти слова, этот едва слышный, но твердый голос, прозвучавший в упругой синтетической белизне больничной палаты? Врач напрасно пытался успокоить теряющую последние силы Пилар. Исхудавшая, без кровинки в лице, она с трудом разомкнула ссохшиеся бесцветные губы, пытаясь приподняться навстречу склонившейся дочери. – Не забывай, что ты не одна, – шептала умирающая, – что ты не сирота, доченька… у тебя… у тебя есть родные… в России…
* * *
–Эй там, – пошарив рукой у кровати, Лиза метнула бархатной тапкой в закрытую дверь – ну-ка вырубите эти песнопения! Нашли время Чечилию Бартоли слушать!
– Так Сергей Николаич велели включить. Сказали: в полдень включите, я так и сделала. Вам кофе в постель подать или накрывать в зале? —Из приоткрывшейся двери с опаской выглянула коренастая Света.
«В з-а-але… Никак не научатся говорить нормально, понаехи тупые». Хотела приструнить, прикрикнуть «вам кто деньги платит, я или Сергей Николаич?, но поостереглась. Могут ведь и Сергею передать, не дай Бог! Ведь он может вспылить, обидеться или еще хуже – отчалить. А вот этого не хотелось бы…»
Розовая и припухшая Лиза стиснув подушку, сбросила на пол меховое покрывало. «Давно такого роскошного мужика у нее не было. Силы сколько, да и о ней не забывал, синхронизировался, вот что удивительно. И чертовски приятно! Не то что этот суслик Макс, который всю дорогу только своим «дружком» и любуется. Было б чем любоваться…»
«Да, а как Сергей у нее-то очутился? Ведь обычно они у него на Поварской зависали. Не лофт, конечно, но евродвушка сносная – салон, спальня (для двоих маловата, но она же не собирается там жить!) И душевая кабинка вполне себе, с гидромассажем…». Воспоминание о массаже заставило Лизу с наслаждением потянуться. «А-а-ах, какая это была ночь! Каждая клеточка откликнулась… Ну уж нет, Сергей Николаича мы никуда не отпустим!»
Еще раз сладко потянувшись, Лиза поднялась и нагишом прошлепала в собственную ванную комнату, представлявшую собой, по словам дизайнера Норы, «стильный хай-тек без привкуса гостиницы». То есть все серебристым металлом горит, а «источник света таинственно скрыт». Зеркальные панели, белые ковры, чистота и пространство, но вот косметика Лизина только что на потолке на присутствует. Еще бы не присутствовала, куда ж без нее, родимой? Как явить миру собственную неземную красоту без помощи чудодейственных кремов, вытяжек и корректирующих прибамбасов? Вот они, баночки, тюбики и флакончики разноцветные, лучшие (после бриллиантов, естественно) друзья девушки.
Прицельными движениями Лиза отобрала необходимое. «Вроде не так уж много и выпила, и от кокоса воздержалась, а следы бурной вечеринки налицо – и это лицо требовало ухода». Стянув волосы широкой резинкой и бросив на широкое сидение мохнатое гранатовое полотенце, Лиза опустилась в стоящее перед створчатым зеркалом кресло и принялась за работу.
* * *
Задвинем дверь из массивного матового стекла и воспользуемся паузой, чтобы познакомить читателя с нашей героиней. Наделенная от природы приятной внешностью – яркие голубые глаза, темные слегка вьющиеся волосы, ослепительная улыбка, демонстрировавшая не только ровные, в отрочестве исправленные умелым одонтологом зубы, но и пленительные ямочки на щеках, – Лиза казалась приветливой, беспечной, не знающей ни в чем отказа дочкой состоятельных родителей.
Все это верно. Ее действительно отличала жизнерадостность, неприятности она страшно не любила, и убедила себя , что в ее жизни их не существует. Превыше всего на свете Лиза ценила собственное удовольствие, а чужие несчастья, волнения и переживания вызывали у нее раздражение, даже – страшно сказать – уныние. Поэтому Лиза не подпускала их к себе на пушечный выстрел. В ее комнате над уютным, обитым малиновой рогожкой креслом, висела старинная гравюра, на который был изображен неприступный замок, горделиво стоящий на вершине горы. Замок был окружен глубоким полноводным рвом, и мостков к нему изначально не предполагалось. Рыночная ценность гравюры была невысока, но о замене работы не могло быть и речи. Лиза привыкла ощущать себя владелицей такого замка.
Природная любознательность, папины деньги и распространившаяся мода на всевозможные дипломы дали ей возможность поучиться в двух отечественных и одном британском высших учебных заведениях. Как там у классика? «Мы все учились понемногу. Чему-нибудь и как-нибудь». Полученные знания можно было назвать глубокими лишь с очень большой натяжкой, но манипулировать ими Лиза умела блестяще. Особенно если речь заходила о современном искусстве. Поэтому выбор будущего места применения полученных знаний был очевиден: либо журналистика, либо арт-рынок. Поразмыслив, любящая покрасоваться , но практичная Лиза выбрала второе.
Вскоре на пересечении уютного старого переулка и широкого бульвара появилась сверкающая стеклянными окнами в полстены художественная галерея. Просторный, умело освещенный полуподвал, три больших зала и глубокая ниша, в которой разместились винтажное канапе и старинный письменный стол хозяйки галереи, располагали к проведению выставок, вернисажей и к тому неформальному общения людей одного круга, которое так ими ценится.
Финансовые затраты на галерею с лихвой компенсировались теми налоговыми льготами, которыми пользовался ее спонсор, он же отец Лизы. Случались и продажи. У галереи складывалась неплохая репутация, с ней сотрудничали многие художники. Не все из них были известными, но все были хорошими, крепкими мастерами.
"Неужели так проста и приятна галерейная деятельность, – спросит неискушенный читатель – что ее даже трудно назвать работой? Не скрыт ли здесь какой-то секрет?"
Конечно скрыт, и даже хорошо законспирирован, и в галерее разговоры на эту тему не поддерживались. По надежной рекомендации Лиза взяла на работу «негра» – молодого искусствоведа из ближнего зарубежья, который не только обладал удивительным художественным чутьем, но самоотверженно любил свою работу. Павел – долговязый, щуплый, в неизменном черном свитере – ездил по всей стране, и не щадя ни сил, ни времени выслушивал художников, обсуждал условия выставок, отбирал и привозил работы, а главное, мог часами говорить с автором о его творчестве. Заносчивые и одновременно легко ранимые творческие натуры не видели в длинноволосом посетителе своих мастерских заказчика. Он был свой, понимал их трудности, умел слушать, не перебивая, и его темные глаза светились интересом, а иногда – восторгом, который Павел и не пытался скрыть при виде нового и талантливого. Но даже в эти минуты его воображение не покидал пленительный образ очаровательной владелицы галереи, снисходительный кивок которой в ответ на его тихое «Здравствуйте» он долго хранил в памяти. Многое бы он отдал, чтобы рядом была Лиза, чтобы с ней обсуждал бы он свои мысли и впечатления… Но пока он продолжал самозабвенно работать с авторами, готовить экспозиции, и писать для каталогов галереи прекрасные, прочувствованные тексты, как критические, так и рекламные. Вряд ли стоит ли говорить о том, что под этими текстами всегда стояла фамилия Лизы. Обладая отменной памятью, она часто проговаривала эти тексты при встрече с другими людьми, особенно в ходе интервью, и порой искренне верила в собственное авторство.
Страдало ли самолюбие Павла? Конечно, но он гнал эти мысли, в бесконечных размышлениях убеждая себя, что нужно просто немного подождать, что красавица Елизавета обязательно очнется от ежедневной суеты и обратит на него внимание, улыбнется ему, выслушает, представит всем как своего коллегу и… Продолжение казалось очевидным, но Павел боялся признаться в этом даже самому себе.
Ну, а если совсем начистоту, то пухлые конверты, которые он получал за свою работу, вынуждали его соблюдать поставленные условия: полная анонимность и неучастие в публичных мероприятиях. Слухи о его деятельности, конечно, ходили, но доказательств не было, сам «негр» Павел молчал. Чувства – дело святое, кто ж спорит, но что делать, когда нет ни гражданства, ни регистрации, когда надо было не только платить за квартиру и на что-то жить, но и посылать деньги матери и сестрам. А как хотелось, подкопив денег, съездить в Италию, в Париж… Даже иногда снилось, как, прилетев на раскаленную каменную Мальту, он тихо входит в полутемный собор и видит воочию "Усекновение главы Иоанна Крестителя" несравненного Караваджо, магическая сила которого ощущается даже в книжных иллюстрациях…
* * *
Елизавета о чувствах Павла не догадывалась, воспринимая его как часть рабочего цикла. «Все отлажено, все исправно функционирует – ну и ладушки! Своих дел хватает». Галерейная деятельность и светская жизнь переплетены туго-натуго. Стильная улыбчивая Лиза постоянно мелькала на престижных тусовках, презентациях и премьерах, обзаводясь знакомыми и приятелями, которые могли не только рассказать самые свежие сплетни, но и оказать существенные услуги. Разумеется, на взаимной основе. «За каждое одолжение надо платить». Эта незамысловатая испанская поговорка стала ее девизом. По твердому убеждению Лизы, любые успешные отношения, и личные в том числе, должны выстраиваться на основе трезвого расчета. Расчет предполагал не только получение материальной выгоды, но и незыблемость собственного счастья: каждый новый день должен радовать и приятно удивлять. Ведь как права она оказалась, когда ввела правило «Приведешь покупателя – за мой счет обед в хорошем ресторане!. Сорвется покупка – давай, до свидания!» Не поскупилась потратиться, и результаты отличные, больше десятка работ так ушло.
Ну а главный результат – это знакомство с Сергеем. Воистину тот апрельский день порадовал и приятно удивил. Знакомый прикормленный журналист на вернисаж с приятелем пришел: «Лизон, знакомься – Сергей. Предупреждаю честно: не в твоем вкусе, ибо положительный и работе своей предан». И прищурился лукаво: «ну вы тут побеседуйте, а я пошел аппетит нагуливать».
И ведь не ошибся, прохвост. Сергей легко, просто с ходу купил едва ли не самый дорогой мрамор в галерее. Кто бы мог тогда предположить, что с этим «буровиком» (ой, ну какая разница, чем он там в своей нефтянке занимается – установки какие-то, вышки… словом, бурит скважины), такой классный роман нарисуется!
По правде сказать, он ее сразу зацепил. Чем? Так сразу и не скажешь. Была в нем какая-то несуетливая уверенность, основательность, да и собой хорош: рослый, скуластый, загар постоянный, держится уверенно, за словом в карман не лезет и чувство юмора на высоте. Словом, не дешевка. Уж как старалась Лизавета его зацепить, уж так зажигала, так очаровывала… и не зря! Не роман, а просто океан удовольствий…
Отодвинув стеклянную дверь, в комнату вернулась посвежевшая и похорошевшая Лиза, источавшая тонкий, слегка пряный аромат. «Нет, все-таки итальянские парфюмеры на недосягаемой высоте! Заслуживают, бестии, свою репутацию и свои эксклюзивные гонорары!» Накинув шелковый пеньюар, покружилась перед зеркалом и оставшись вполне довольной увиденным, проследовала в гардеробную…
* * *
Усилием воли подавив подступающее раздражение, Сергей ударил ладонью по рулю, плотнее прижался затылком к удобному подголовнику. «Ничего не поделаешь, сам виноват, что застрял в этой изнуряющей нескончаемой автомобильной пробке – только сдвинешься с места, тут же и тормози. Не родные просторы, с ветерком не прокатишься. И ведь сколько раз давал себе слово в Москве за руль не садиться! В такси и побыстрее, и напряжение нулевое, да и пешком до офиса дошагал бы минут за двадцать. А все лень-матушка! Так, вроде задвигались…».
Сергей взглянул в боковое зеркало, просигналил. «Что прижимаешься, коллега?» Но едва успев начаться, движение снова застопорилось. Он обреченно вздохнул. «Ладно, пока есть время, взглянем-ка еще раз на текст договора. Что-то оговорка о непредвиденных обстоятельствах для расторжения контракта доверия не вызывает. Недаром московский юрист так долго возился с этой формулировкой». Сергей размял рукой занывшее предплечье и потянулся за папкой с документами, брошенной по привычке на соседнее сиденье.
Пока Сергей Николаевич Апраксин, ведущий специалист по буровым установкам для добычи газа и генеральный директор дочерней компании «Россгаза», а для незнакомых людей просто здоровый симпатичный мужик лет тридцати с небольшим, застряв в пробке, просматривает документы, познакомимся с ним поближе.
Сергея по праву можно было отнести к категории успешных людей. Свое дело он знал и любил, а упорством и умением добиваться заветной цели сероглазый мальчишка отличался с детства. Мать часто вспоминала, как, получив в подарок свои первые роликовые коньки, он отказывался идти домой до тех пор, пока не научился делать двойной поворот с прыжком так же лихо, как это проделывал соседский старшеклассник Витек.
Рано умершего отца Сергею заменил дед. Овдовев, бывший десантник старался не задерживаться дома и посвящал все свое время единственному внуку и его друзьям: организовал для местных подростков спортивную секцию, занятия в которой полностью соответствовали популярному некогда девизу «Готов к труду и обороне». С родного внука спрос был двойной, поэтому тот и вырос хорошо подготовленным к труду, да и (не приведи Господь!) к обороне. Военным, к великому сожалению деда, потомка ссыльных терских казаков, Сергей не стал, но внуком своим Михаил Николаевич гордился.
Начав трудовую деятельность монтажником, Сергей, закончив институт, стал одним из лучших специалистов по буровым установкам, да и деловой схваткой Бог его не обидел – компанию не только создал, но и смог сохранить и расширить. Дело свое он знал и любил: «молодой, но четкий и серьезный». Таким ненароком подслушанным отзывом Сергей остался весьма доволен. Народ уважал его за справедливость, хотя многих настораживала его строптивость и беспощадность к конкурентам. Деньги Сергей зарабатывал немалые, но никогда не позволял им становиться самоцелью, как бы не давила среда и не диктовало общественное мнение. Копить не копил, но пользовался ими умело.
По работе ему приходилось бывать в Москве и, как только позволили средства, он купил себе там жилье, «базу», чтобы не тратиться на гостиницу, да и ночевать дома как-то сподручнее. Можно сказать, что ему повезло – двухкомнатная квартира в малоэтажном доме конструктивистской застройки, расположенном в старинном переулке недалеко от Никитских ворот. Тихо, центр в шаговой доступности, парковка во внутреннем дворе – все его устраивало. Вскоре работающая на Русском Севере газовая компания, в создании которой Сергей участвовал самым непосредственным образом, открыла в столице свое представительство и поездки в Москву стали более частыми и более продолжительными. Квартира пустовала все реже, появились друзья и, конечно, подруги. Как же без этого?
Как-то приятель-журналист позвал его на вернисаж знакомого скульптора. В детстве Сергей увлекался лепкой и сохранил интерес к ваянию. Он не раздумывая согласился – и не пожалел. Скульптор оказался нормальным общительным парнем, работы были мощные, выразительные, в них чувствовалось движение. Одну работу, под названием «Композицию номер три», Сергей купил для своего офиса. Ему и композиция понравилась, и на хозяйку галереи, где проходил вернисаж, захотелось впечатление произвести – знай наших, столичная штучка!
Столичная штучка ему приглянулась, да и чего греха таить – приглянулась та нескрываемая решительность, с которой девушка принялась завоевывать его расположение. Лиза стала его постоянной подругой, с которой было легко, а в постели – просто замечательно. С ней удавалось расслабиться, отдохнуть, выключиться из постоянно набирающего темпы рабочего круговорота. Глаза сверкают, улыбка до ушей, тараторит весело, да и по части основного инстинкта большая мастерица. Клятв и обещаний друг другу не давали, но верность партнеру подразумевалась. Во всяком случае, на неизбежный мужской вопрос «У тебя кто-то есть?» Лиза, вытянувшись ласковой кошечкой, прошептала: «От добра добра не ищут».
Она умела здорово отключаться – как вилка из штепселя – при возникновении неприятных тем. «Зачем мне это надо, это так тревожно!». Удивительное качество! Его забавляли ее бесконечные выдумки, ее постоянный оживленный настрой и, как ему казалось в первое время, ее немеркантильность . Она, как бы ненароком, позволяла ему тратить на нее значительные и даже очень значительные суммы, но Сергей считал это в порядке вещей. «Ну что это за мужик, который не балует свою подругу!»
У Лизаветы, как шутливо называл москвичку Сергей, имелось еще одно прекрасное и ценное для холостяков качество: она не только не заводила бесед «с подходом», но и сама избегала разговоров о будущем, совершенно не касаясь темы матримониальных отношений, при приближении к которой у Сергея тотчас же начинала мигать красная сигнальная лампочка. Еще бы ей не мигать!
Прививку от семейной жизни Сергей получил, когда на втором курсе женился на Кристине, дочери местного министра коммунального хозяйства, приняв юношеское увлечение за нечто более серьезное. Пухленькая блондинка Кристина умело носила маску мягкой и нежной барышни, легко ранимой и совершенно безобидной, что впечатляло на фоне резких и самоуверенных девиц – дочерей районной элиты. Этакая «девочка-дюймовочка» в окружении властных, раскованных и требовательных подруг. Тихий голос, замедленные движения, манера останавливаться, жалобно поглядывая на спутника, перед любым препятствием, даже если этим препятствием была обыкновенная лужа, не могли не вызывать желания стать защитником, героем, настоящим мужчиной. Да и гормоны проснулись, а тут такие зефирные прелести ненароком из блузки выглядывают. Словом, женился.
Но, «позолота вся сотрется, свиная кожа остается», как говорилось в одной из любимых сказок маленького Сережи, которые читала ему мать – в юности краса и гордость питерского филфака, а до конца своей недолгой жизни – заведующая областной библиотекой. Метаморфоза получившей мужа «дюймовочки» была разительной и мгновенной: буквально на следующий день после свадьбы тем же тихим, но твердым, не допускающим возражений голосом молодому мужу было указано на отведенное ему в семье министра место. Зятю предписывалось никогда не забывать, в какие высшие круги он попал, какие благодеяния ему оказаны и будут оказываться в будущем, и какие кары его ждут в случае непослушания. Прежних друзей надлежало забыть, а мать и деда навещать только по праздникам и в сопровождении законной супруги.