Тропой мужества

© Владислав Стрелков, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

От автора

Я родился через 26 лет после Победы. И о той войне знаю только из фильмов и воспоминаний ветеранов. Еще в курсантскую пору в Минске общался с ветеранами, о войне они говорили нехотя. У нас был преподаватель-ветеран. Имел боевые награды, и мы очень его уважали. Но на просьбы рассказать о боевом пути он хмурился и отказывал. И я понял – неприятно ветеранам вспоминать войну. Им вновь приходилось переживать тот ужас и боль. Это подтверждает один факт. Все знают фильм «В бой идут одни “старики”», финальный эпизод у могил, разговор Титаренко и Макарыча. Смирнов его не играл, он жил войной в тот момент, ибо вновь переживал боль. По воспоминаниям участников съемок был всего один дубль, так как Алексей Макарович сказал, что повторить просто не сможет.

Почему я пишу о войне?

Мне надоела та ложь, что представляют нам сейчас. Ложь о повальной ненависти к согражданам сотрудников НКВД. Ложь об одной винтовке на двоих. О приказах добыть оружие в бою. Ложь о повальном вооружении немцев автоматами, ошибочно именуемыми «шмайссер», против наших бойцов с винтовкой Мосина. Ложь о «генерале Морозе», о штрафных ротах и батальонах, о том, что СССР завалил немцев телами своих солдат…

Тема войны сейчас популярна, в основном в жанре попаданцев и альтернативной истории. Очень много авторов, пишущих в этом жанре о войне. И подавляющее большинство авторов стремится донести правду о той вой не. Пусть и в фантастическом жанре.

В моей книге тоже есть доля фантастики. Но совсем немного. Чуть-чуть. Ибо главный посыл – сами люди той поры. Их мечты, устремления, их жизнь. И подвиг. Этого не отнять и невозможно не признать. Эта книга о героях и просто людях, которые сражались на фронтах, сражались в тылу. Все для фронта, все для Победы!

 
И у станков не спали дети,
И бабы в гиблых деревнях
Не задыхались на полях,
Ложась плечом на стылый ветер…^[1]
 

Это все было! Это нельзя забывать.

Свой путь в жизни мы выбираем сами. Какой он будет, нам не известно. Можно идти к мечте, перешагивая через других. Можно идти и помогать. Любить, сочувствовать. И помнить о тех, кто дал нам право жить.

Да, у каждого есть свои мечты. Каждый выбирает свой путь к мечтам. Выбирает свою тропу.

Я хочу пройти тропой мужества. И зову вас за собой.

* * *

 
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь. —
Речь не о том, но все же, все же, все же…
 

А. Т. Твардовский

Пролог

27 июня 1941 года

– Тебе расстаться со мною легко-о-о. Ты будешь завтра уже далеко-о-о. И что осталось от нежных сло-ов? И где же наша-а-а любовь?

– Курт! От твоего пения зубы ломит.

Дильс замолчал, рассматривая русскую винтовку – приклад расщеплен, затвор открыт и забит землей. Впрочем, оценивать повреждения не его дело. Кинув винтовку в общую кучу, он подобрал для осмотра другую, вновь затянув привязавшийся мотив:

– Тебя любил я и тебе доверя-ял. Угодно судьбе, чтоб тебя потеря-ял? Но мой отве-ет – нет, нет и не-е-ет!

– Курт, сукин ты сын! Заткнись, ради всего святого!

– Ладно, Ральф, – отозвался Дильс, – помолчу, раз ты не любишь хорошие песни.

– Я люблю хорошие песни, – возразил Шульц. – Только ты подражаешь Руди Шрике, а выходит скрип старой мельницы.

– Тогда спой что-нибудь сам.

– Аудитория моего пения не оценит, – усмехнулся Ральф, кивнув на мертвые тела. – Так что петь я не буду, и ты лучше помолчи.

Поле было изрыто, испахано, обезображено до неузнаваемости. Еще два дня назад тут простирался ровный луг, а сейчас остались одни воронки. Едко пахло сгоревшей взрывчаткой, порохом и вонью тления. Много истерзанных, разорванных пулями, минами и снарядами тел, а погода стоит жаркая…

Русские держались два дня. Дрались ожесточенно, кидаясь в безнадежные контратаки. Гибли, но не сдавались. Пленных не было. Погибли все. Но и камрады потеряли тут до двух взводов убитыми и ранеными. После боя прошлись по разбитым окопам, добивая еще живых. Затем унесли павших товарищей. А потом наступило время трофейщиков.

Винтовки, пулеметы, боеприпасы…

Все пригодится. Все пойдет в дело, ибо орднунг. Во всем должен быть порядок.

Пока Дильс возился с винтовками, Шульц, складывал в общую кучу солдатские мешки русских. Ральф знал, у русских они вместо ранца и там может быть много чего, что может пойти в дело, а главное пригодится самому. Он остановился около убитого. Русскому снесло полголовы. Лежал он на боку, а за плечами был объемистый мешок. Осторожно избавив тело от мешка, Шульц попытался его развязать, но попытка сразу не удалась – вся горловина вместе с затянутым узлом была пропитана кровью. Тогда он вынул нож и несколько раз полоснул по узлу, после чего вытряхнул содержимое. Удовлетворенно поцокал – кровь до вещей не добралась. Комплект чистого белья, полотенце, пара железных банок, очевидно тушенка, полбуханки черного хлеба, завернутой в газету, фляжка. Шульц быстро скрутил крышку, понюхал, глотнул немного, удовлетворенно осклабился. Эта фляжка уже шестая, но в тех была водка…

Ральф покосился на Дильса. Сообщить о находке или не стоит? Или…

От пришедшей мысли Шульц усмехнулся и, хитро глянув на напарника, воскликнул:

– Курт, я бимбер нашел! Чистый, как слеза младенца! Будешь?

– Спрашиваешь! – тут же отозвался тот. – Глоток-другой никогда не помешает.

– Только не много, а то Большой Ганс заметит.

Курт взял протянутую флягу и сделал хороший глоток, тут же его глаза полезли из орбит, лицо покраснело, он поперхнулся и закашлялся, а Ральф засмеялся, довольный своей шуткой.

– Свинья ты, Ральф, – еле выговорил Дильс. – Это же спирт! Воды дай…

Шульц хотел было закончить шутку, дав напарнику флягу с водкой, но передумал. Достал с водой.

– Держи, и закуси, а то окосеешь и вновь попадешься Большому Гансу.

– Тогда многие попались, но отдувался один я, – буркнул пришедший в себя Курт. Достав из ранца галеты и банку сардин, ловко вскрыл ее ножом и принялся поглощать консервированную рыбу.

– А не надо было пить столько пива.

Дильс поморщился, вспоминая тот случай. Это произошло три дня назад. Лихие гренадеры проскочили небольшое русское село, а их трофейная команда расположилась в самом центре села у дома с закрытыми ставнями и дверью. Парни сразу заинтересовались – что внутри дома? Живо сорвали замки, вошли и обнаружили склад продуктов, среди прочего нашли бочки. С пивом.

Единогласно признали – пиво дрянь, что не помешало вылакать чуть ли не половину. Потом явился Кранке…

– Эта кислятина не пиво. Мой отец варит пиво.

– Парни не жаловались.

– А попало мне.

– Ладно, – поднялся Шульц, – надо работать. Иди, вон там приклад виден.

Жуя очередную галету, Курт направился к огромной воронке, на краю которой торчал приклад русской винтовки.

– Ферфлюхте…

– Что? – обернулся Шульц.

– Тут русский. Живой.

Тело шевелилось под слоем земли. Стон, больше похожий на скрип, был еле слышен.

– Живучий народ эти русские, – сморщился Курт. – Смотри, ему почти оторвало руку и ногу, но живет. Мучается…

– Так пристрели, раз тебе его жаль, – флегматично посоветовал Шульц.

– Нет, я не жалостливый. – Скинув с плеча карабин, Курт навел его на шевелящееся тело и вдавил спуск. Бабахнувший выстрел всполошил отдыхающее отделение у рощи.

– Алярм! – Один из солдат мгновенно взлетел на бронетранспортер и, развернул пулемет, остальные рассыпались рядом с машиной.

Ральф поднял руку, показывая, что все в порядке и опасности нет. Пулеметчик что-то сказал солдатам, и к трофейщикам направился один из солдат.

– Обершутце Нойманн, – представился подошедший. – Что тут у вас, камрады?

– Пристрелил русского, – ответил Курт, кивая на тело.

– А-а-а, – кивнул солдат, и его взгляд остановился на покачивающемся Дильсе.

Шульц выругался про себя. Трофейные спирт и водку он уже спрятал, делиться с гренадерами не собирался. Но Курта, несмотря на хорошую закуску, развезло. Шутка оказалась хоть и смешной, но не очень удачной. Не дай бог узнает Большой Ганс…

Ральф решил, что лучше поделиться трофеями. Он достал одну из фляжек с водкой, добавил три банки русских консервов, сверток с салом и протянул все обершутце.

– Держи, камрад, за беспокойство.

– О, спасибо, камрады, – довольно осклабился солдат, – если что, зовите. У меня был товарищ, лучшего ты не найдешь… – начал петь Нойманн, уходя.

– Бараба-а-ан пробил бой, он шел рядом со мно-о-ой… – подхватил Курт гнусаво.

– Курт, заткнись, ради всех святых! – разозлился Шульц и услышал хохот Нойманна.

– Понимаю тебя, дружище! – крикнул тот. – Не каждый такое выдержит.

Курт тоже засмеялся, но петь перестал. Он присел около трупа и вытащил из кармана мертвого русского документы, и среди них обнаружил фотокарточку. На ней молодая и очень красивая женщина держала удивленную девчушку, а рядом, положив руку женщине на плечо, стоял строгий военный. Курт покосился на труп, хмыкнул и принялся рассматривать женщину.

– Смотри, какая красивая фройлян!

Шульц покосился на фото.

– Фрау, Курт, фрау. Эта женщина замужем, разницу чуешь?

– Без разницы. Она уже вдова.

– Русская вдова, – поправил Ральф. – А ты женат?

– Не, не сподобился.

– Почему? Хотя не говори, – Ральф усмехнулся, – и так все ясно. Наши фройлян любят статных и подтянутых мужчин.

Курт не ответил, тяжело вздыхая. Он и так знал, что форма ему не идет. Что поделать, если природа обделила статью и внешний вид выпадает из общего принципа – немец, одетый в военную форму, выглядит так, словно в ней родился. Наоборот, внешний вид Дильса являлся объектом всевозможных шуток, которые не доходили до откровенных издевательств только благодаря фельдфебелю Кранке. Большой Ганс осаживал остряков, но сам, раздражаясь, не забывал обязательно припахать нерадивого Дильса.

– Курт.

– Что?

– Ты зачем в армию пошел?

– Как зачем? – удивился Дильс, вытаскивая винтовку из воронки. – Хочу после войны получить тут надел.

– Хотеть не вредно, – усмехнулся Ральф. – Наделы первыми получат камрады из строевых, что заслужили это право в боях.

– Земли у русских много, – возразил Курт. – Всем хватит.

Тут Дильс замер, смотря в глубину воронки.

– Что там? – спросил Шульц, подходя.

– Еще один живой Иван.

Этот русский не стонал. Просто смотрел, и в глазах его читалось презрение с лютой ненавистью.

Шульц оглянулся – свой маузер он оставил около ранца. Но рядом стоял Курт с карабином на плече.

Оружия у русского не было. Но это ничего не значит – были прецеденты. Поэтому приближаться к «Ивану» не спешили. На первый взгляд этот русский был не опасен. Вся его голова в крови, рваная рана в левой руке, перебиты ноги, из живота вывалились кишки. Удивительно, как он еще не сдох…

Вдруг русский рассмеялся. Сначала нервно, отрывисто, затем его смех стал ровней. Он смеялся, придерживая выпадающие потроха. Кровь сочилась сквозь пальцы. Но русский смеялся, и это было жутко…

– С ума сошел, – ежась, констатировал Курт.

– Пристрели и дело с концом, – пожал плечами Шульц и шагнул ближе. – У нас еще много работы.

Курт скинул с плеча карабин, но русский замолк и, сверкнув яростным взглядом, неожиданно сказал по-немецки:

– Вы мертвы!

Дильс и Шульц оторопели.

– Вы уже мертвы! – повторил русский. – Сдохнете. Пусть не сейчас, но все равно сдохнете. Не будет никакого земельного надела на Священной Русской земле! Будет лишь березовый крест или вообще ничего. Один лишь прах. Да, от вас останется только прах! – голос русского зазвенел. – А мы придем на вашу землю. Все придем. Ваш бесноватый фюрер застрелится, когда наша армия будет штурмовать рейхстаг. Восьмого мая Германия капитулирует. А девятого мая будет Победа! Это будет! Будет!

И русский вновь захохотал.

Шульц тупо смотрел на русского, с трудом переваривая его слова. Дильс мгновенно протрезвел. Он скинул с плеча карабин, собираясь пристрелить этого «Ивана», но в этот момент что-то глухо хлопнуло, русский отвел руку от живота, и Курт увидел гранату.

– Гранатен! – крикнул Шульц, отскакивая, но не успел. Вспышка разрыва совпала с выстрелом. Это все, что успел сделать Дильс.

Глава 1

Наши дни

– Семьдесят два… семьдесят три…

Весь народ в фитнес-центре сегодня собрался в одном месте. Случайный спор вылился в соревнование – кто больше подтянется. И ставка – десять бутылок элитной водки. Но не это главное. Главное принцип – самые лучшие это… вот тут сошлись два мнения – кто круче – морпехи или десантура? Спор мгновенно накалился. «Морпех» как решение предложил спарринг, «десантник» согласился. Некоторые присутствующие поддержали, желая увидеть настоящий бой двух сильных бойцов, но большая часть были против. А спорщикам уже было плевать на мнения присутствующих, ибо задета честь. Однако к ним подошли их друзья и мягко перенаправили на турники.

– Семьдесят четыре… семьдесят пять…

Присутствующие разделились на две стороны. Каждый болел за своего. Азарт захватил весь зал. Делали ставки, подбадривали криками и хором считали:

– Семьдесят шесть… семьдесят семь…

Два крепких парня. Мускулистые, статные красавцы. Обоих украшали шрамы. У «морпеха» рубец шел наискось груди, у «десантника» на предплечье след ожога, который немного портил татуировку.

Подтягивались одновременно, на общий счет. И это было правильно. Бугрились накачанные мышцы, притягивая взоры восхищенных дам. Рельефно выделялся пресс, вгоняя в меланхолию мужиков с пивным животиком.

Лишь один парень смотрел на действо спокойно. Он сидел на тренажере, иногда прикладываясь к бутылке с водой. На турнике его друг. С детства вместе. Детсад, школа, и в армию тоже вместе, но служить выпало в разных войсках. Друг попал в десант, а куда еще направить призывника Маргелова Василия Дмитриевича? А он, Жуков Сергей Евгеньевич, попал в разведку. Что говорить, армия – хорошая школа, и Сергей нисколько не пожалел. Отец мог «отмазать» его от службы, но сын был против. Против мнения родителей. Учеба подождет, а армия… дед рассказывал, как они бегали смотреть на проходящие маршем батальоны и неуклюже маршировали следом, как один раз их сняли с поезда, когда с друзьями собрались сбежать на фронт. Прадед Сергея погиб в самом начале войны. И Жуков считал, что он должен, просто должен стать настоящим мужиком. И нисколько не пожалел.

– Восемьдесят! – заревели в зале, встречая очередной десяток. – Восемьдесят один…

Жуков заметил, что «морпех» начинает сдавать. Нет, он еще крепился, подтягиваясь одновременно с Васькой, но уже делает это с явным трудом, а Маргелову это «семечки». У него как-то появился бзик – поставить рекорд по подтягиванию, и он начал интенсивно заниматься в этом направлении, но начавшаяся учеба в институте заставила сократить тренировки. Однако подтянуться он мог уже две сотни раз.

Сергей взглянул на часы, висящие на противоположной стене, и поморщился.

Четвертый час, опаздываем. Паша будет в ярости, подумал Жуков. Ничего, «безумный профессор» со своим изобретением подождет. Хотя это не изобретение, а скорее удешевление, что может в результате принести им хорошие деньги. Если, конечно, фирмы, выпускающие один медицинский аппарат, заинтересуются новой технологией.

Паша… генератор идей. Еще в школе выдавал на-гора всякие изобретения. Большинство идей были откровенно безумными, что определило и кличку – «Нимнул», или «Безумный профессор». Паша не обижался. Вообще он был спокойным и уравновешенным парнем. Природа наделила его живым умом, но наказала неважным здоровьем. Вся учеба в школе – это сплошные болезни, но помощь родителей и собственное трудолюбие выводили его в ряды лучших учеников. Школу Свешников Павел Анатольевич закончил с золотой медалью. В институт Паша поступил, не особо напрягаясь, несмотря на дикую конкуренцию. И пока Сергей с Васькой служили, успел закончить три курса. Свешников устроился в институт лаборантом, что дало ему возможность воплощать в макетах некоторые свои идеи.

Задумавшись, Сергей отвлекся от главного действа в фитнес-центре. «Морпех» уже с трудом подтягивал себя к перекладине, а Маргелов невозмутимо зафиксировал верхнее положение и взглянул на друга. Жуков тут же постучал по левому запястью, напоминая, что они уже опаздывают. Вася кивнул, посмотрел на «морпеха», быстро сделал выход вверх, разогнулся, поднимая тело вертикально, после чего крутанув «солнышко», изящно спрыгнул.

Зал взревел.

«Морпех» повисел на перекладине и тоже спрыгнул. По условиям спора прекращать упражнение можно, только если оппонент не может продолжать подтягивание. Но Маргелов прекратил первым, несмотря на явное превосходство. Во-первых – время, во-вторых… во-вторых «морпех» парень нормальный, и показывать свою удаль меж родами войск не дело. Неодобряемый выпендреж, поэтому Вася решил радикально. Он шагнул к «морпеху» и протянул руку.

– Предлагаю ничью.

– Согласен, – выдохнул тот. – Но водка с меня.

– Согласен.

– Молодец, Вася, – хлопнул по плечу подошедший Жуков. – Хорошо придумал, и никто не в обиде.

– Какие обиды, мужики, – улыбнулся «морпех» и протянул руку. – Меня Юрой зовут.

– Сергей.

– Василий, – кивнул Маргелов. – Посидим за рюмкой чая?

– Не, ребят, – отказался Юрий, – не в обиду. Я за рулем и ехать сегодня далече… поисковик я. Мы погибших на той войне ищем.

– Это дело хорошее, – согласился Сергей и потянул друга в раздевалку.

Открыв шкафчик, Жуков первым делом схватил мобилу.

– Ого, двадцать одна эсэмэска! – Сергей поколдовал над экраном. – Одна от отца, три от мамы и семнадцать от Паши.

– Что пишет наш технический гений?

– Пишет он… – Жуков начал открывать смс подряд. – «Вы где?», «Может, подъедете пораньше?», «Не забывайте – в четыре». И, так далее, но уже злобно и с неформатными терминами. Последняя – «Я начинаю без вас!».

– А неформатными это как? – спросил Маргелов, направляясь в душ.

– Поверь, Вася, ты так технологично выразиться не сумеешь!

На выходе из фитнес-центра их перехватили девушки.

– Привет, мальчики!

– Привет!

Одна девушка подхватила Жукова под руку, а ее подруга чуть ли не повисла на Маргелове.

– Вася, ты сегодня был неподражаем!

Маргелов приобнял девушку и вкрадчиво сообщил:

– А я еще и вышивать могу, и на машинке тоже…

Девушки прыснули, а Сергей чуть улыбнулся, отлично зная армейский сленг. Знали бы, что значит шить и на машинке работать…

– Вы сейчас куда?

– По делам, Оленька, по делам.

– Очень срочным? – надула губки та.

– Срочным, – подтвердил Сергей. – Давайте завтра вечером погуляем. В баре посидим…

– Ловим на слове! – воскликнули девушки, чмокнули парней и ушли.

Подойдя к машине, Сергей нажал на кнопку сигнализации, и БМВ приветливо моргнула габаритами. Парни закинули сумки на заднее сиденье и только собрались сесть в машину, как их окликнули:

– Эй, мужики!

Друзья обернулись. К ним быстро шел Юра-морпех и нес коробку.

– Вот, – подойдя, сказал он, – водка. Десять бутылок.

– Юр… – начал было Маргелов, но его перебили:

– Не, мужики, берите, не обижайте. Я все понимаю – повел себя, как пацан неразумный. Выпендрежник с дешевыми понтами.

– И я тоже хорош, – согласился Маргелов.

– Но поступил по-мужицки! Так что держи, – и Юра вручил коробку Маргелову. – И еще, мужики, вот мой телефон. Звоните, если что, помогу.

Забрав карточку с номером телефона и попрощавшись, друзья поехали к институту.

* * *

Паша смотрел в монитор, раз за разом проверяя и тестируя программу управления аппаратом. А чем еще заняться? Эти два оболтуса, эти разгильдяи, эти… словарный запас давно закончился. Ведь договаривались! Два часа коту под хвост! Чем себя занять? Опять, что ли, проверить соединения и протестировать работу программ? Раз в пятнадцатый?! Да ну… к черту! Закрыв окно программы, Свешников посмотрел на часы и выругался.

А чего я жду? – подумал Паша. Обойдусь без них. Приедут, а я в одиночку полностью проверил полную работу аппарата и все результаты получил.

Решено! Свешников вновь запустил программу, затем включил питание блока управления, проверил параметры, удовлетворенно хмыкнул, нажал пуск и быстро лег на кушетку аппарата.

Над ним часто замигал светодиод и… сознание погасло.

Какое-то время вокруг была абсолютная темнота. Затем начали мерцать огоньки, становясь ярче и ярче. Потом огни начали закручиваться в спираль, постепенно ускоряясь. Стало светло до рези в глазах. Внезапно весь свет свернулся в одну точку, пропал, и все тело наполнилось болью.

Невозможной.

Невыносимой.

Левую руку дергало так, что отдавало красными вспышками в глазах. Боль в ногах настолько отупела, что их и не чувствовалось вообще, а в животе словно костер пылал.

Во рту солоно и сухо, а еще глаза режет, будто песка насыпали. Что-то и вправду ощущалось на лице. Удалось шевельнуть правой рукой. С большим трудом поднял ее и смахнул с лица землю. Потер глаза и, мелко моргая, осмотрелся.

Паша лежал в какой-то яме. Больше ничего не видно. Посмотрел на тело…

Все, что ниже груди – кровавое месиво.

– А-а-а! – крик… даже не крик, еле слышный сип длился пару секунд, затем внутри скрутило болью, и Паша затих, впал в ступор от вида собственных потрохов.

– Этого не может быть… – прошептал он, – этого не может быть…

Где я? Как тут оказался? Что произошло? Что тут происходит?

«Война тут». – Ответ поставил Пашу в тупик. Это не было сказано. Это была мысль. Не его мысль. Чужая. Именно чужая. Не веря в происходящее, Свешников огляделся, в яме он один.

Крыша поехала, подумал Павел, никак я в настройках аппарата накосячил…

«Какой аппарат? Какая крыша? – появилась злая мысль. – Ты вообще кто такой?»

– Я? – удивился Свешников.

«Ты, не я же!»

– Я Паша, то есть Павел Анатольевич Свешников, – сказал мысленно Свешников. – Студент третьего курса… стоп, а вы кто?

«Лейтенант Иван Федорович Григорин, сто пятьдесят пятая стрелковая дивизия».

– С ума сойти!

Это сон? Кошмар? Ущипнуть себя, но толку… больно и так…

Сквозь звоны и шум в голове пробивались отдельные слова. Кто-то недалеко разговаривал по-немецки. По-немецки?

«Да, там немцы. Я уже говорил – война тут. Немецкая провокация, но ничего, скоро наши подойдут и…»

– Не подойдут. Не будет наших! – решительно сказал Свешников. Он поверил в реальность происходящего. Просто быть больше нечему. И не сон это. Не бывает так больно во сне.

«Как это не подойдут?» – возмутился Григорин.

– А вот так, – ответил Паша. – Немцы уже Минск окружают…

«Врешь, падла!» – И чужая злость заполнила весь мозг, подавляя волю. На краткий миг два сознания слились воедино. Свешников даже боль перестал чувствовать. Потом сознание лейтенанта затихло.

«Правда… это правда. – Лейтенант был потрясен. – Я видел… читал… я не знаю, как это назвать. Твоя память… я видел».

– Да, я не врал. Эту войну назвали Великой Отечественной…

Неожиданно раздался выстрел. Свешников насторожился.

– Что там? – осторожно спросил Паша.

«Немцы кого-то из раненых застрелили». – И правая рука начала шарить вокруг.

– Ты чего?

«У меня в подсумке граната была, – ответил Иван. – Эф-один, у бойца отобрал, но воспользоваться не успел, взрывом накрыло. Очнулся тут… с тобой в голове… ага, вот».

С трудом вытащив из сбившегося за спину подсумка гранату, лейтенант свел усики, затем выдернул кольцо, зажав его зубами. Гранату он спрятал в собственных кишках.

«Так не сразу увидят».

– Так ты подорвать себя хочешь? – испугался Паша.

«Не дрейфь, студент. Все едино помирать. Не жилец я. Так с собой хоть одного гада да утащу…»

Павел не ответил. Немцы приближались, постоянно переговариваясь.

– Интересно, о чем они говорят?

«О женщинах вроде. Да, что-то про своих баб».

– Ты знаешь немецкий?

«Я немец. Моя фамилия Григорин, но у моего деда она была Грегори. Поменяли во время Первой мировой… Вот твари! Про нашу землю заговорили…»

Павел прислушался и удивился, он тоже понимает!

– …хочу после войны получить тут надел, – голос пьяно растягивал слова.

– Хотеть не вредно, – ответил другой. – Наделы первыми получат камрады из строевых, что заслужили это право в боях.

– Земли у русских много, – возразил первый. – Всем хватит.

В этот момент на краю воронки появилась маленькая щуплая фигура в обвислом сером мундире.

– О! – воскликнул щуплый немец. – Еще один живой «Иван».

«Он меня знает? – растерянно удивился Григорин.

«Нет, – подумал Паша, – немцы всех русских называют Иванами… ой, извини».

Следом появился еще один немец. Упитанный. Он с любопытством заглянул в воронку.

Неожиданно Ивану стало смешно – русский Иван! Он и рассмеялся. Сначала отрывисто, боль вспухала с каждым выдохом, затем ниже груди все онемело и смех стал ровней. Иван смеялся, придерживая выпадающие потроха. Кровь сочилась сквозь пальцы, и он со всех сил сжимал гранату. Не время пока, пусть ближе подойдут…

– С ума сошел, – ежась, сказал щуплый.

– Пристрели и дело с концом, – буркнул толстяк и шагнул ближе. – У нас еще много работы.

Щуплый скинул с плеча карабин.

Убьют! – испугался Свешников. Он забыл про спрятанную гранату, про Ивана и про то, что он вообще в чужом теле, которое почти умерло…

– Вы мертвы! – прохрипел он первое, что пришло в голову.

Немцы оторопели.

– Вы уже мертвы! – продолжил Паша. – Сдохнете. Пусть не сейчас, но все равно сдохнете. Не будет никакого земельного надела на Священной Русской земле! Будет лишь березовый крест или вообще ничего. Один лишь прах. Да, от вас останется только прах! – Паша замолчал, вдруг почувствовав приближение смерти, и впал в ступор, но Иван, не сделав паузы, из последних сил закричал, торжествуя:

– А мы придем на вашу землю! Все придем! Ваш бесноватый фюрер застрелится, когда наша армия будет штурмовать рейхстаг. Восьмого мая Германия капитулирует. А девятого мая будет Победа! Это будет! Будет!

Силы быстро таяли, Иван разогнул пальцы, скоба слетела и хлопнул капсюль. Слабеющей рукой он толкнул гранату в сторону врагов. Немцы что-то заорали, но лейтенант уже ничего не слышал. Пульсирующая боль уходила, уволакивая сознание за собой, куда-то вверх…

«Студент… Паша, ты если назад вернешься, так помни…»

Взрыв…

* * *

– Позвони еще раз.

– Толку… – ответил Маргелов, но телефон достал.

После непродолжительного прослушивания мелодии ожидания Вася констатировал:

– Или мобила на бесшумке, или Паша спит.

– Сомневаюсь, – усмехнулся Сергей.

– В чем?

– Чтобы профессор спал, когда единственная его идея так близка к завершению.

– А я не помню случая, чтобы он выпускал мобилу из рук, – пробормотал Маргелов и потер подбородок. – Ладно, пошли к центральному входу.

Попытка пройти через эвакуационный выход провалилась, а на главном могут и сумку осмотреть. Водку взяли, чтобы отметить первый запуск аппарата, а если все пройдет, как задумано, то удачу. А в том, что у них все получится, Маргелов был уверен на все сто.

У входа к ним подошел охранник.

– Здравствуйте, что у вас в сумке?

– Спортивная форма и мыльно-рыльное.

– Покажите, пожалуйста.

Маргелов предъявил сумку и многозначительно посмотрел на Жукова. Охранник досматривал тщательно.

– Сергей?!

Жуков повернулся. К ним подходил декан.

– Сергей, здравствуй. Почему ты не в лаборатории?

– Пробки, дядь Вить, будь они неладны. Но мы все успеем. Если надо, посидим допоздна.

– Ладно, я в понедельник к вам зайду. Но если все пройдет, как запланировали, то звони сразу.

– Хорошо, дядь Вить.

– Свешникову передай, что на завтра я его отпустил. – И декан направился на выход.

Охранник, пока они разговаривали, отошел в сторону. Маргелов подхватил сумку, и друзья пошли к лестнице.

– Фух, пронесло, – выдохнул Вася. – Я ж говорил, сумку хорошо досмотрят. И как только бутылки не съехали. Вот хохма бы была.

– Ты главное пресс не напрягай, – усмехнулся Сергей, – а то ремень лопнет.

– Кстати, – оживился Вася, – а дядя к проекту каким боком?

– Не боком, а паровозом. Думаешь, кто-то даст простым студентам тащить перспективный проект? Вот получим положительные результаты, и дядя возглавит нашу группу. Соответственно придется выделить процент. Солидный. И вообще, без его помощи не обошлось бы, и лабораторию он выделил, и нужные детали помог найти…

– Да-а-а, – протянул Маргелов, – селяви, без паровоза никак.

– Погоди, когда это будет…

– Скоро, Серега. Может, сегодня. Вот чую, у нас все получится!

– Погоди, как мы в лабораторию попадем, если Паша не отвечает? Вдруг он вышел, а мобилу оставил…

Вопреки ожиданиям, дверь лаборатории оказалась не закрыта на замок, что уже было странно. В институте ходили всякие слухи, но чем именно занимаются тут трое друзей, знал только декан. Для всех остальных тут проводили опыты по особому заданию деканата. И двери всегда были заперты, а тут… пройдя маленький тамбур, друзья удивились еще больше.

В помещении почему-то царил сумрак и хаос. На всех столах в беспорядке лежали платы, картриджи, пучки проводов, катушки кабелей, разные датчики, радиодетали россыпью…

Ладно хаос, в создании оного принимали участие все, но зачем Паша закрыл окна и еще жалюзи опустил? Чтоб с улицы не подглядели? А почему аппарат в работе?

На мониторе рабочая программа, рядом блок светодиодами мерцает, а за ними кушетка с монтажной рамой, на которой разместились несколько рядов датчиков. А среди них взъерошенная голова «Нимнула». Свешников лежал на кушетке, приспособленной под неподвижный стол пациента.

– Оп-па! – воскликнул Жуков. – Да он без нас начал. Паша! Эй, профессор!

Но Свешников не ответил, даже не пошевелился, лишь громко сопел.

– Спит, – констатировал Маргелов. – А ты говорил – идея-идея! Серег, ты дверь запер?

– Ага.

Вася вынул две бутылки и поставил их рядом с монитором.

– Что будем делать?

Но ответить Жуков не успел, Свешников вдруг дернулся, захрипел, выгнулся дугой, свалился с кушетки и забился словно в припадке.

Друзья лишь мгновение стояли в ступоре. Маргелов плюхнулся рядом, схватил голову Паши и положил ее на свои колени.

– Окно открой!

– Эпилепсия? – раскрывая фрамуги, спросил Сергей.

– С чего бы, хотя… не знаю. У Паши такой букет болезней…

Свешников перестал вздрагивать, замычал и начал шарить руками по животу, затем открыл глаза и выдавил:

– Я… он… где я?

– В лаборатории. Что случилось, Паш? Сон плохой приснился?

Тот, тяжело дыша, ответил не сразу, но друзья не ожидали такого:

– Мужики, меня только что убили.

Жуков и Маргелов переглянулись.

– Ну, это бывает, – наконец произнес Вася. – Кошмары и мне снятся иногда. Скажи, Серег…

– Ага, такое приснится, Хичкок отдыхает!

– Нет, ребят, это был не сон. Я не знаю, как, но мое сознание вдруг оказалось в чужом теле и… – Паша немного задумался, – и там была война. Тот парень, в кого я попал, был тяжело ранен. В живот. Он… он…

Глаза у Свешникова расширились.

– Он гранатой себя подорвал! – выпалил Паша. – Там немцы, ребята. Там… там…