000
ОтложитьЧитал
Глава 3
Отомар и Гандрий
Яичница и кофе. – Эскадрилья прикрытия. – Близнецы. – Башня Цитглогге. – Книжка про шпионов. – Настоящий мужчина. – Существа, не приспособленные к жизни. – Новая игрушка. – Пули из ствола. – Имя для броненосца.
1
К табачному запаху прибавился мятный, ее щека, наскоро и небрежно вытертая, была влажной и неожиданно холодной. Капля воды уютно пристроилась на самом кончике носа.
– Прополоскала. Готова!
Терпеливо переждав поцелуй, ухватила его за шею, прижалась носом к пыльному пиджаку, замерла.
– Только не спрашивай, когда я брошу курить, ладно? Иначе мне снова придется отвечать, и мы поругаемся. А я не хочу. И вообще, ты приехал на день позже, чем обещал.
Марек (в этих стенах – Кай) попытался ответить, объяснить. Его вина! После столь успешных гастролей доктора Эшке пришлось ехать не прямо в Берлин, а с пересадкой.
Не успел.
– Получила я твою телеграмму! Получила!.. «Все в порядке, не волнуйся!» А чего мне волноваться? Всего одна ночь в пустой квартире, а я – совсем взрослая девочка…
Уезжать из дому приходилось часто, куда чаще, чем ему бы хотелось. Если больше чем на два дня, Герда отправлялась в пансион на соседней улице, который успела искренне возненавидеть.
Только не спрашивай…
– Герда, ну когда ты бросишь курить?
– Когда мы будем жить все вместе, Кай. Ты, я – и Снежная Королева.
Девочка дышала тихо, словно спала. Марек коснулся рукой ее мокрых волос, погладил по щеке, поцеловал в ухо. Герда, мотнув головой, провела ладошкой по мокрому носу.
– Не обижайся, Кай. Страшно было ночью. Очень страшно! Мне показалось… Не смейся, ладно? Будто мне кто-то сказал, что ты не вернешься. И Королева не вернется. Я останусь здесь одна, в пустой квартире, буду ждать – и не дождусь. А потом полиция взломает дверь, и меня отведут в приют. Как Марту из нашего пансиона, у которой родителей арестовали.
Выдохнула, попыталась улыбнуться:
– Я свет не выключала, но только одну лампочку, которая над кроватью. Много не нагорело, не беспокойся… Я уже узнала – это называется «контрастность», искажение восприятия. Из той книжки по психологии, которую ты мне подарил.
Марек ничуть не удивился, лишь представил, что это ему десять лет, и не Герда, а он, маленький Отомар, берет в руки тяжелый том с названием в две строчки.
– Только имей в виду, бром я пить не буду. Редкая гадость, хуже трескового жира!..
Девочка отпустила его шею и, взяв со столика гребешок, подошла к висевшему на стене зеркалу.
– Сейчас. Минута – и стану похожей на человека… Ты, Кай, конечно же, голодный, но самому тебе готовить лень. В кафе, что на углу, я тебя не отпущу, там ужасно. Лучше сделаю тебе яичницу. Тебе, как обычно: один глазок разбить, один оставить?
Мареку стало стыдно, но в кафе с поэтическим названием «Утренняя страна» кормили и в самом деле плохо, хуже некуда.
– Один оставить, да. А кофе я приготовлю сам.
Чаще всего они так и завтракали – вдвоем. У плиты возилась Герда, если же нет, то накрывала на стол и мыла посуду. Но в те редкие дни, когда в Берлин приезжала ОНА, девочка заявляла, что готовить разучилась, а где находится кухня, не помнит. Жена смеялась – и заказывала еду в ближайшем ресторане.
Однажды, после очередного ЕЕ отъезда, Герда долго молчала, а потом спросила шепотом:
– Кай! А может, я маме не нужна?
Первый раз на его памяти Снежная Королева лишилась своего титула.
* * *
Яичница удалась на славу, а вот кофе выпить так и не пришлось. Марек успел лишь поставить медную турецкую джезву на огонь, чтобы дать ей немного прогреться. Воды пока не наливал. Настоящий кофе готовится не спеша, вдумчиво…
– Наверно, соседи, – рассудила Герда, услыхав трель электрического звонка. – Ты не отвлекайся, я открою.
Он чуть было не согласился, но пальцы, державшие джезву, внезапно дрогнули. Он только успел приехать, и часа не прошло. Но если его увидели в окно и позвонили по телефону – те же соседи, к примеру, – нежданным гостям самое время появиться.
«Крабат!.. Кра-а-абат!..»
– Я сам. Не выходи пока, будь здесь.
Поставил джезву на стол, снял фартук, подмигнул девочке.
«Крабат!.. Иди в Шварцкольм на мельницу!»
Спрашивать «кто?» не стал. Черного хода в квартире нет, а из окна не выпрыгнешь. Хоть и второй этаж, а высоко. И он не один.
Открыл.
Попятился.
– Это ты так в гости приглашаешь? – засмеялся тот, кто стоял за порогом.
И подмигнул.
2
– Смотри-смотри! – выдохнул Хинтерштойсер. – Да погляди же ты!..
Не выдержав, ухватил друга Тони за плечо, тряхнул от души. Тот с явной неохотой оторвал взгляд от газеты.
– Что?
На этот раз и слов не нашлось. Андреас молча ткнул пальцем прямиком в открытое окно купе. Курц, взглянув недоуменно, пожал плечами.
– Боденское озеро, едем по расписанию. Думал, заблудились?
Хинтерштойсер открыл рот… Закрыл. Наконец ухватил-таки нужное слово за хвост.
– Г-горы! Там!..
Там – за озерной ширью. Каменистый неровный берег, белые барашки волн, неспокойная водная гладь, серо-зеленая у берега и темная, почти до черноты, вдали. А за всем этим – многоглавая гряда, увенчанная белыми шапками.
Альпы.
– Дальше, за ними… Эйгер там! Понимаешь?
Курц положил газету на столик, улыбнулся:
– Ну, не совсем за ними. Андреас, ты что, гор не видел?
– О-о! – встрепенулась их соседка, полная румяная дама весьма преклонных лет. – Молодые люди первый раз в Швейцарии? Как я вам завидую!..
Молодые люди переглянулись.
– Не первый, майне фрау, – как можно вежливее пояснил Хинтерштойсер. – Но очень соскучились.
И вновь вцепился взглядом в белые ледяные вершины, все еще не решаясь поверить. Неужели вырвались?
…Вырвались, вырвались, вырвались! Эйгер, Норванд, Стена!..
– В Швейцарии, господа, вам непременно следует пройти курс в кефирном санатории, – рассудила дама. – Уж извините, но в прежние годы быть столь худыми, как вы, считалось моветоном. А весь секрет – в правильном пищеварении.
Андреас попытался ущипнуть себя за живот и разочарованно вздохнул.
– …Настоящий мужчина должен быть толст и усат, господа! Кстати, лучший кефир здесь, чтобы вы знали, в Шлейдеке. Такой милый городок! Я, правда, не была там уже лет сорок…
Вслед за этим последовало предложение вместе посетить вагон-ресторан, дабы не пропустить время обеда. Не найдя понимания, дама взглянула на приятелей с горькой укоризной.
– Я бы сказала, что вы, господа, похожи на анархистов, но в наше цивилизованное время даже они правильно питаются!..
И отбыла, прошелестев юбками. Тони, проводив ее взглядом, взял со столика газету – утренний выпуск «Süddeutsche Zeitung», приобретенный в киоске перед самой границей.
– Не хотел при ней. Слушай новости!..
– Про политику – не хочу! – отрезал Хинтерштойсер. – Шли бы они все!..
На душе скребли кошки – про Фрауэнфельд приятелю он так и не рассказал. Да и что это изменит? Все и так на виду, никаких газет не надо. Пока ехали, насмотрелись на военные эшелоны чуть ли не на каждой станции. Из репродукторов марши гремят, а между ними то «Судеты», то «Австрия», хоть уши затыкай. Про Швейцарию пока вроде бы молчок…
– Ну и зря. Хорошо, что мы с тобой до Берна едем. В Цюрих бы не пустили, там какая-то крупная заваруха. Вроде бы над ратушей знамя со свастикой подняли. Кажется, и в Швейцарии начинается[48].
Выходит, уже и не молчок…
– Обещанная фюрером «германская весна» плавно перетекает в одноименное лето. А французы и русские, между прочим, уже подтягивают войска к границе…
– Не хочу! – мотнул головой Андреас. – Мы для того и сбежали, чтобы об этом не думать. Про Эйгер что пишут?
Тони взглянул удивленно:
– Как – что? Норванд, последний неприступный склон в Альпах, будет непременно взят. И знаешь кем?
Хинтерштойсер даже не стал отвечать ввиду полной ясности. Не в кефирный же санаторий они едут! Курц хмыкнул и развернул перед ним газетный лист.
* * *
– «Эскадрилья прикрытия ”Эйгер”»? Во дают! Они там что, летать собрались?
– Тебе, Андреас, в школе надо было на уроках учителей слушать, а не в церковном хоре своим козлетоном народ пугать.
– Сам ты, Тони, козлетон! У меня, между прочим, настоящий тенор, я чуть-чуть, самую малость, до си-бемоль не дотягиваю. И было бы чего слушать! СС и есть СС, «охранные отряды».
– А также «эскадрилья прикрытия». Это Геринг придумал, он, как ты знаешь, летчик. Вот и назвали команду, которая раньше была «гэнгз». Но «гангстеров» в «Фолькише беобахтер» поминать как-то неприлично. Арийский читатель не поймет!.. Не в «эскадрилье» дело, Андреас. Помнишь, ты спрашивал, кого они на Эйгер пошлют? Вот и я спрошу. Мы же всех наших знаем, которые из «категории шесть»!
– Да мало ли? Выдернули из строя парочку белобрысых болванов…
– Нет, Андреас. Их принимал лично Гиммлер, значит, в успех он верит. Даже знамя какое-то вручил, чтобы на вершине установили. Муссолини-то со своими встречаться не стал.
– Да какая разница, Тони? Принял, не принял…
– Политика, Андреас! Та самая политика, которую ты так не любишь. От Италии идут две команды, в том числе Бартоло Сандри и Марио Менти. Очень сильные ребята, мы их знаем. Если бы Дуче с ними встретился, они были бы обязаны лечь костьми, но Северную стену взять. Или просто лечь костьми. А раз не встретился, то – по возможности.
– А Гиммлер «эскадрилье» знамя вручил… То есть, выходит, итальянцы Эйгер нам отдают?
– Не нам с тобой, Андреас. Мы в этом раскладе – совершенно лишние.
– Вот и пусть занимаются своей политикой. Им – политика, а нам – Стена!
3
В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как попасть на кухню. Мельком, мимо проходя. Думал волосы пригладить, а потом решил – сойдет. Зеркало висело в коридоре, от вешалки справа. Еще одно, маленькое, было в комнате у Герды и, венец всему, трюмо – в большой, где балкон.
Сейчас перед ним открылось новое, прямо в четырехугольнике дверного проема. Изображение казалось ясным и четким, хотя не слишком точным. Он – без пиджака, в одной рубашке, изображение в строгом черном костюме при галстуке и шляпе. А еще у него не было портфеля – и маленькой щеточки усов под носом. А так – и не отличить.
Глаза в глаза. Один и тот же цвет роговицы, один и тот же взгляд.
Изображение улыбалось. Он попытался – не смог.
– Заходи!
Изображение перешагнуло порог, стирая нестойкое волшебство. Чуда нет, нет и зеркала, просто двое очень похожих, словно капли осеннего дождя, людей.
– Pa, zdravo, Otomar!
– Zdravo, Gandrij![49]
Обнялись. Замерли. Дыхание затаили. Наконец тот, что был в рубашке, отступив на шаг, провел сжатым кулаком по глазам.
– Ako ste doshli, to znachi kraj sveta je blizu. Коня бледного во дворе оставил?
– Tako neshto, – отозвался голос-эхо. – Ali ipak, mahnito drago da te vidim. Очень рад!
Гость снял шляпу, повертел в руках.
– Gde to hang? – усмехнулся. – Не завел себе в прихожей оленьи рога – такие, как у деда висели? Oni su tamo mzhdu nachin, i dale visi.
Тот, что в рубашке, рассмеялся в ответ:
– Sam rogovi rastu!
Шляпу взял, пристроил на вешалке:
– To je neshto shto sam sanjo Krabat! Помнишь? «Крабат!.. Иди в Шварцкольм!..»
Гость, капля дождя, взглянул удивленно:
– В самом деле? Это знаешь, не слишком лояльно по отношению к Рейху. Крабат ныне отменен, как никогда не бывший. Сорбов вместе с их мифологией, да будет тебе известно, выдумал австрийский Генеральный штаб, чтобы помешать Пруссии…[50]
– …Исполнить ее историческую миссию – объединить всех, в ком течет немецкая кровь. Когда мы услыхали это от одного нашего одноклассника, мы его, помнится, крепко побили…
– Ай!..
Стоящая в дверях светловолосая девочка протерла глаза, отступила на шаг.
– Д-добрый… Добрый день! Или мне лучше уйти?
Гость почесал ногтем кончик носа, взглянул снисходительно.
– Фройляйн Гертруда, насколько я понимаю? Желаете оставить своего отчима мне на съедение?
В светлых глазах вспыхнул нежданный огонь. Девочка шагнула к Мареку, взяла за руку, вцепилась в пальцы.
– Он – мой папа, ясно?
– Ну, тогда, здравствуй, племянница!
* * *
Капли дождя неотличимы на глаз, но одна все равно упадет на землю раньше. Близнецы родились с разницей всего в несколько минут. Тому, кто появился на свет первым, акушер повязал на запястье красную нитку.
Старшего назвали Отомаром в честь мудрого и справедливого короля сказочной Липарии. Роман «Всеобщий мир» голландца Людвига Куперуса очень нравился отцу. Младший стал Гандрием. Дальний родственник, бабушкин дядя Гандрий Зейлер, был автором слов сорбского национального гимна.
Имя – Судьба. Но и Судьба способна шутить. Носивший сказочное имя не любил сказок. Тезка одного из отцов сорбской нации предпочел стать немцем.
– Харальд Пейпер, прошу любить, жаловать и в дальнейшем не путать!
– Кто же таких у нас любит, брат?
– У нас – нет. Но мы же едем в Берлин!
Приехав в столицу, братья расстались на вокзале Зюдкройц и с тех пор виделись редко. Отомар-Марек устроился в театр-варьете, знаменитую «Скалу», на должность помощника машиниста сцены. Гандрий-Харальд не спешил искать работу. Бегал по демонстрациям и митингам, присматривался, внимательно слушал – и наконец записался в «Югенбунд»[51]. Там кормили, взамен же требовалось немногое: громко орать и, в случае приказа, пускать в ход кулаки.
– Мы оба с тобой рабочие сцены, – сказал младший старшему в одну из их редких встреч. – Но это лучше, чем твои проститутки у рампы – и мои педерасты в штабе.
А потом Марек сел на пароход и уехал в Шанхай. За все годы он написал брату три письма. В ответ получил одно. Вновь встретились только в 1931-м. Проговорили весь вечер – и каждый решил, что больше им видеться незачем.
* * *
– …Почти как дома! – улыбнулся гость, допивая кофе. – Герр Шадов, вы – достойный продолжатель славной традиции. Настоящий турецкий рецепт! Вы в курсе, фройляйн Гертруда, кем был наш общий предок? Или ваш… папа оставил вас в неведении?
Паузу перед «папа» девочка прекрасно уловила. Но виду не подала.
– А я еще маленькая, герр Пейпер. Когда папа захочет, тогда и расскажет.
Моргнула, поглядела наивными глазами…
«Дядя» был проигнорирован, что, конечно же, не укрылось от гостя. Герр Пейпер, однако, ничуть не обиделся. Поставил чашку на стол, промокнул салфеткой губы.
Вновь подмигнул брату:
– Держишь в тайне? Тогда пусть фройляйн считает, что я просто пошутил.
– Хочешь – рассказывай, – старший пожал плечами. – Невелик секрет! Могу и сам. Наш предок – полковник австрийской армии, командир полка кроатов. По легенде, он дружил с Георгием Кульчицким, героем битвы под Веной. От него и узнал рецепт. А Кульчицкий открыл первое венское кафе, которое называется…
– …«Синяя фляжка», – подхватил брат. – Кстати, я там был всего неделю назад. Кофе и вправду божественный.
– Тогда я пойду, – рассудила Герда. – А то вы до вечера про кофе говорить будете.
Возле двери остановилась, поглядела в окно.
– И вообще мне все это приснилось. Правда?
Мужчины переглянулись. Негромко хлопнула дверь.
– Наш характер, – негромко проговорил младший. – А моя размазней растет. Маменькина дочка, бабушкина внучка! Куклы, бантики, любимый шоколад «Золотая печать»…
Резко повернулся, приударил ладонью по столу.
– Адреса я твоего не знал, где служишь – тоже. Помнил лишь, что где-то в Берлине… Я нашел тебя за сутки, Отомар, – сам, без помощи агентуры, хотя квартира куплена не на твое имя, и ты, хоть и коммивояжер, не числишься ни в одной торговой фирме. Догадываешься, что это значит?
Старший пожал плечами.
– Вероятно, то, что мне не стоило уезжать из Шанхая. Но там сейчас большая война… Если бы меня искала обычная полиция, я бы еще понял. Но ты ведь не из обычной?
Гость, криво улыбнувшись, встал и подошел к плите, возле которой скучал принесенный им портфель. Взял за ручку, поставил посреди стола.
– Приступаем к фокусам. Считай, что это шляпа, а в ней кролики.
Марек Шадов, не став спорить, щелкнул медным замочком, открыл, заглянул.
– Доставай! – подбодрил младший. – Там почти все – твое.
…Вчетверо сложенная афиша, углы слегка примяты, левый нижний оторван. «Вольфанг Иоганн Эшке. Инопланетяне: сказка или реальность?» Машинописные листы, тоже сложенные, но вдвое – договоры с лекториями. Несколько билетов, фотография, еще одна…
– У тебя такой? – поинтересовался младший, когда из портфеля был извлечен резиновый шарик. Марек взвесил его на ладони, сжал:
– Не такой. У меня – каучуковый. С резиной не поработаешь.
Пошарил рукой в портфеле, взглянул недоуменно:
– А там что за железо? Надеюсь, не мое?
– Не твое, – равнодушно проговорил Харальд Пейпер. – Но если хочешь, оцени.
Легкий стук. Посреди стола, рядом с портфелем – серая тяжелая сталь. Длинный ствол, деревянная рукоять.
– Борхардт-Люгер 1914 года, – констатировал старший. – Карабинная модель… Кобуру на службе забыл?
Младший поморщился:
– Если бы только кобуру! Там еще приклад, диск на 32 патрона и экспериментальный оптический прицел[52]. Наши умельцы решили скрестить бульдога с носорогом. Пытался пристрелять, бьет не кучно… Клади назад, к лекциям про инопланетян эта штука отношения не имеет. А вот все остальное…
Подождав, пока пистолет вновь нырнет в портфельные недра, развернул афишу, звонко щелкнул ногтем по бумаге.
– В этой истории, Отомар, есть только один положительный – для тебя! – момент. Мое начальство не знает настоящей фамилией доктора Эшке. Пока не знает, пока! По фотографиям сразу не определить, грим мешает. Но стоит им присмотреться, потом взглянуть на меня… Или, что вероятнее, найти тебя – и тоже взглянуть. Оба варианта нас с тобой совершенно не устраивают.
Старший брат встал, подошел к подоконнику, поглядел сквозь чистые, недавно вымытые стекла. Все привычно: двор, два гаража, сосед как раз открывает ворота. В последнее время он и сам подумывал купить машину, что-нибудь подержанное, после серьезного ремонта. В самый раз для разъездного торгового агента.
Жену он просил не подъезжать к дому на автомобиле. «Mercedes-Benz 500K» сразу бы вызвал вопросы. Та не спорила, брала такси.
– Никогда не думал, что тебя подведу, Гандрий. И нарушение-то плевое. В конце концов «доктора Эшке» можно считать творческим псевдонимом. Между прочим, документы подлинные, правда, настоящий доктор, если еще жив, скучает в шанхайской психиатрической лечебнице. Что мне грозит? Статья за присвоение чужой личности? Или… Или обвинение в шпионаже в пользу планеты Венера, а заодно и пояса астероидов?
– Значит, уже знаешь.
Младший успел незаметно подойти и стать рядом. Сжатые кулаки – на подоконнике.
– Сейчас мы сядем, я налью в стакан воды… Чего-то в горле пересохло… И ты, Отомар, станешь меня внимательно слушать, не перебивая и не задавая вопросов. Но для начала ты должен знать, что я не Каин и никогда им не стану.
Тот, кому когда-то повязали на запястье красную нитку, еле заметно дрогнул губами:
– Оставь. Мы близнецы. Нельзя предать самого себя.
– Можно, брат, – Харальд Пейпер зло оскалился. – Этим сейчас занята половина Рейха. А вторая – уже предала. Но – не мой вариант. Даже если я сейчас тебя арестую и отведу в наш подвал, мне и спасибо не скажут. Мы слишком похожи, узнать настоящие имя и фамилию – пара пустяков, достаточно послать запрос туда, где нам выписали документы. И – мне конец. Мы же с тобой сорбы! Ты не скрывал, а я назвался немцем, взял чужую биографию. Кто же его знал?
…Отомар Шадовиц просто отрезал от фамилии несколько букв. Гандрий же попросил вписать в новый документ фамилию соседа, таможенного инспектора, ненавидимого всей улицей. Зато – настоящего немца. Светлые волосы, пивное брюхо…
– Наци – опасные психи, относятся к людям, как к племенному скоту. Офицер СС должен числить арийских предков с 1750 года. Сделать это было не так и сложно, изъял из архива документы настоящих Пейперов, благо там все померли. А теперь меня выкинут из СС, из партии и, понятно, со службы. В концлагерь, может, и не отправят, чтобы лишнего шума не было, но выход у меня тогда останется один – бежать из страны. Это в самом лучшем случае, брат, если очень повезет. Вероятнее всего, тебя убьют, а меня – в Дахау. Стану «болотным солдатом». Знаешь, кто это?
Старший чуть подался вперед, к самому стеклу, прикрыл веки:
Мы застряли безвозвратно,
За побег ты жизнь отдашь,
Обведен четырехкратно
Частоколом лагерь наш.
Пел шепотом, почти не открывая губ. Младший усмехнулся горько и подхватил, тоже шепотом:
Солдат болотных рота,
С лопатами в болота – идем…
Теперь пели оба, два шепота слились в единый голос, негромкий, но сильный:
Не томись тоской бесплодной,
Ведь не вечен снег зимы,
Будет родина свободной,
Будем с ней свободны мы!
Болотные солдаты,
Идем среди проклятых – болот…[53]
Замолчали, поглядели друг на друга. Брат на брата…
– У тебя здесь можно курить?
– Тебе – можно.
* * *
Плеск воды, негромкий щелчок зажигалки…
– Ты скажешь, что я сам виноват, брат, по вору и мука. Не стану оправдываться, я просто ошибся, и не я один. Национал-социализм – он очень разный. Мы здесь, в Берлине, поддерживали Отто Штрассера, а Ефрейтора считали самовлюбленным мелким буржуйчиком, которого надо выкинуть из партии. Теперь Штрассер мертв, а мне и моим друзьям приходится молчать. Но – поглядим. Ефрейтор зарвался, пошел походом против всей Европы, как бы шею ему не свернули… Ну, а мы, если что, слегка поможем.
Снова плеск воды, негромкий стук – стекло ударило о столешницу.
– А пока надо просто выжить. Мне верят, числят «старым бойцом», я ведь в партии с 1927-го. И со службой повезло, таких, как я, никто из чужих не проверяет, а свои – они и есть свои. Но недавно у нас появился новый босс. Кличка – Козел[54], задница шире плеч, голос, как у скопца из Ватикана, но, понятно, истинный ариец. Очень опасный человек! Знал бы заранее, попросился бы в криминальную полицию, там спокойнее. Козел – он не просто Козел, он с идеями…
Молчание, резкий щелчок зажигалки. Еще раз, еще…
– Не иначе, кто-то поминает. Знаешь эту примету, Отомар? Если сигарета гаснет… Ты в нашей кухне не разбираешься, поэтому кое-что объясню. Почему наши бонзы, начиная с Ефрейтора, так часто орут о единстве, хоть «германском», хоть каком? Да потому что наверху у нас никакого единства нет, раздрай, как в банке с пауками. Каждый, у кого есть хоть кусочек власти, рвется проводить собственную политику, чтобы всех прочих перегнать и обставить. Судеты – это Геббельс, его идея. Пообещал, бычок недокастрированный, что без войны обойдется. Мирное немецкое восстание – и Европа перед фактом. Чем кончилось, сам видишь. Опасная он сволочь, Колченогий! Всех в беду втравил. То ли дело наша служба. Мы Австрией занимались. Всего полгода работы, а результат? Вот сейчас проголосуют – и в дамки, вводи войска! Проголосуют, не беспокойся. Главное, не что в урну кидают, а кто это подсчитывает.
Легкий стук, шелест бумаги, снова стук.
– Вот… Красивая афиша, сам бы сходил про марсиан послушать. «Доктор Эшке, знаменитый филолог-германист»… И до него добрались. У Козла, нашего нового босса, тоже своя политика. Дело в том, что Ефрейтор всерьез поверил, будто в Судетах и Тешине чехи используют какое-то сверхоружие. Инопланетное ли, другое какое – не важно. Кстати, по сведениям нашей агентуры, неизвестные нам технологии действительно существуют.
Снова щелкает зажигалка.
– Точно поминают, знать бы кто… Итак, Козел решил это оружие найти – и представить по начальству. Он думает, что болтовня про марсиан – умелое прикрытие. Кто принимает фантастов всерьез? Ездит себе по Германии доктор Эшке, сказки рассказывает. Для чего, спросишь? Ну, к примеру, для деморализации подданных Рейха. С одной стороны, его лекции, а с другой – слухи, будто в Судетах нашу колонну неведомо чем в лепешку расплющило. Нет, это не я дурак, с Козла спрашивать надо. Инопланетян мы пока отправить в подвал для допроса не можем, поэтому занялись теми, кто с ними знается. После применения соответствующих методов они расскажут и про Марс, и про Венеру, и про Альфу Центавра. А не выйдет с новым оружием, можно будет оформить раскрытие заговора. Ефрейтору это понравится. Он ведь считает, что Земля – полая, мы живем на внутренней поверхности, а в центре – свечка горит. Поэтому инопланетян не существует по определению, как и сорбов.
Плеск воды, легкий стук. Ладонь бьет по дереву.
– А теперь о том, как тебе, Отомар, унести отсюда ноги. Времени мало, дня через два никаких тайн уже не будет. Твои фотографии разошлют всем пограничным постам, а по Рейху пустят частый гребень. Условий у меня два. Ты действуешь точно по плану, иначе погорим мы оба. Это первое. И второе – надо вывезти из Германии еще одного человека…
4
Башня Хинтерштойсеру очень понравилась – ни дать ни взять дедушкины часы с маятником, что стоят в гостиной. Там тоже башенка – ровный серый квадрат, хитро изогнутая крыша, острый шпиль. И циферблат похож: темный, с вызолоченными римскими цифрами и тяжелой стрелкой-булавой. Только и разницы, что в Часовой башне славного города Берна внизу, как раз посередине, прорезана арка.
11.53. Андреас сверился со своими наручными, кивнул довольный. «Helvetia»! Пусть не из самых известных, а идут хорошо. Их тоже дед подарил – на шестнадцатилетие. До сих пор – минута в минуту. И падал с ними, и в речке купался…
«Helvetia», кстати, и есть «Швейцария». Даже приятно!
Башня понравилась, а вот улица – не очень. Хинтерштойсеру были не по душе дома выше двух этажей. А здесь не просто много, но над ними, под самой крышей – козырек, да такой, что хочется на другую сторону улицы перейти. Но и там он же, причем на каждом здании. Так и кажется, будто попал в ущелье, козырьки – ледяные, а солнышко греет, лед нестойкий, весенний…
И не убежать. Курц высказался ясно и точно: Часовая башня, она же Цитглогге, западный фасад, с 11.30 до 12.00. А если ничего не произойдет, ждать до результата. Кого ждать – или чего – не просветил.
Андреас вновь хотел сверить часы, но вдруг услыхал, как где-то совсем неподалеку подал голос петух.
– Кикерики!..[55]
А вдогон, чтоб веселее было: «бом! бом!»
Можно даже не смотреть – 11.56. Это здесь, у западного фасада, часы самые обычные, как у деда в гостиной. А если нырнуть под арку и поглядеть на башню с другой стороны, так там, справа от циферблата, сейчас целое представление начинается. Кукольный театр, чудо средневековой механики. Петух орет, шут лупит в колокол, а после медведи с рыцарями в пляс пойдут. Потому и велел Тони ждать именно тут, чтобы среди туристов не потеряться.
– Бом-м-м!..
Полдень!
– Я уже здесь!
Курц!
* * *
– Точно никого не было? Ты никуда не уходил?
Хинтерштойсер поглядел грустно, и Тони решил не усугублять. Достал из пиджачного кармана примятый желтый бланк, поднял повыше.
– Я с главного почтамта. Догадайся, кто телеграмму прислал?
Андреас задумался, но ненадолго.
– Если не герр обер-фельдфебель, то… Кто-то из наших? Тогда Генрих Харрер, некому больше. Мы же только ему сообщили, куда собираемся.
– Угадал.
Курц развернул бланк, положил на ладонь:
– А теперь читай! Начало можешь пропустить, там все понятно. А вот дальше…
Андреас взял телеграмму, повернулся к солнцу, от тени подальше.
– И я бы так написал. «…И пусть не лопнет натяжной трос!» Завидно парню!.. Дальше, говоришь? «Ледовое поле – возможен камнепад. Каски!» Каски?! Они что, с Джоном Гиллом сговорились? Да кто же в касках на скалы ходит?
Тони забрал телеграмму, спрятал, вверх поглядел – на карнизы, что протянулись вдоль всей улицы. Хинтерштойсеру внезапно представилось, как тяжелая каменная кромка беззвучно отрывается от стены, распадается на неровные острые обломки…
– В Аппалачах уже ходят, – задумчиво проговорил Курц, не отрывая взгляда от ровного ряда крыш. – Гилл, как ты помнишь, считает, что летом ледяные поля особенно опасны. Подтает – и посыплется прямо нам на головы. А каски нужны не такие, как в армии, а полегче, поудобнее… Было бы время, занялся бы… Кстати, сколько сейчас времени?
– Десять минут первого, господа, – отозвался молодой женский голос. – Немного опоздала, извините. А каски я привезла.
* * *
…Синяя шапочка-чепчик, миниатюрная квадратная сумочка, тоже синяя. Бежевое «лётное» платье. Сама же худая, как спичка, хоть об коробку зажигай. Голубые глаза – бледное северное небо. Носик-пуговка, резко очерченный маленький рот.
– Баронесса Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау. А ваши фотографии, господа, я в газете видела.
Вначале взглянула на Тони, потом на Андреаса… Хинтерштойсер сглотнул. На вид девице хорошо если восемнадцать, а голосок такой, что герру обер-фельдфебелю самое время пойти перекурить.
– Я… Мы очень рады, баронесса, – первым нашелся Курц.
Носик-пуговка дернулся:
– Только, пожалуйста, без феодальных пережитков. Всех своих знакомых я уже отучила. Труднее всего было с моим кузеном, у него характер еще хуже, чем у меня самой. Ничего, справилась!.. Ингрид – и не иначе!
– Андреас!
– Тони!
Ладонь баронессы была холодной и твердой, словно остывший к вечеру гранит. Хинтерштойсер отделался легко, одним пожатием, Курца же просто так не отпустили.
– Тони… – задумчиво проговорила девушка, не убирая ладони. – Но вы же не американец? У вас нормальное имя есть? У меня на американцев, признаться, аллергия.
Курц только моргнул и Андреас кинулся на выручку.
– Так точно, Ингрид! Горный стрелок Курц в крещении – Антониус. По имени святого, но не Египетского, а Падуанского. У нас в Баварии его очень почитают как покровителя младенцев. В Хайдльфинге в честь святого Антониуса капеллу построили, очень, знаете, красивая!..
Ингрид дрогнула губами, словно пробуя имя на вкус.
– Антониус… Сразу запахло ладаном. Но все же лучше, чем Тони, так только пуделя можно называть. Договорились!
Руку отпустила. Курц, воспользовавшись моментом, показал другу Андреасу кулак.
– А теперь, господа, вернемся к тому, с чего начали. Сейчас уже не десять минут первого, а четверть. Я проголодалась. Где тут поблизости приличный ресторан?
От любительницы кефира отбиться удалось сравнительно легко. Но здесь был совсем другой случай.
Курц понял это сразу.
И Хинтерштойсер понял.
5
– Ты ему не верь. У него глаза плохие.
– Такие же, как у меня.
Маленькая комната, большое, во всю стену, окно. Светлый линкруст, по потолку – разноцветные полосы, узорный линолеум на полу. На стене – зеркало, на другой – фотографии в деревянных рамках. Люстра: стеклянная капля, короткие бронзовые цепи. Кровать, возле нее – столик, чуть дальше – этажерка с книгами. Шифоньер – узкий пенал стоймя. Два стула.
– Не такие. Он совсем другой, Кай. Какой-то темный… И руки дергаются.
– Клоун Белый, клоун Черный… Как в фильме. «Laugh, Clown, Laugh!» Не смотрела? И не стоит, он для самых маленьких… Это, Герда, называется «контрастность», искажение восприятия. Загляни в книжку.
Девочка сидит на кровати, подушка под спиной, на простыне – пепельница, зажигалка на столике.