000
ОтложитьЧитал
Пролог
Жара словно бы плавила саму реальность. Зыбкое марево колыхалось над землёй, воздух казался полужидким, почти осязаемым. В подобный зной мечтаешь о самой скромной и маленькой тени, о глотке воды, о легчайшем дуновении непостоянного ветерка… Но спасения не было. Впрочем, местные жители привыкли даже к такому издевательству, и ничего им не мешало готовить будущую хлебную ниву к принятию зёрен, как и в любой другой день.
Десятилетний мальчик одинокой былинкой торчал посреди пахотного поля, прямо на глубокой коричневой борозде, окаймлённой жирными полосами развороченной земли. Его торчавшая во все стороны непокорная белоснежная шевелюра смахивала не то на сугроб, не то на стог выцветшего сена. Мальчик был светлокожий и сероглазый, с плутоватыми, но, в целом, добрыми и располагающими к себе чертами лица. Ребёнок, нахмурив лоб, привычно озирался, ища кого-то среди многочисленных работников. Те равнодушно продолжали заниматься своими делами, не обращая ни секунды внимания на кудлатого сопляка, по всей видимости, наскоро обряженного занятой по горло и не слишком радетельной матерью в домотканую серую рубаху до колен, кое-как перехваченную в пояснице длинным куском толстой бечёвки. Дневная звезда, та, что давала жизнь всей системе, полными горстями расшвыривала во всех направлениях целые снопы лучей с высоты молочного оттенка неба, гладкого и головокружительно-бездонного, до рези в глазах и полной потери цвета высветляя поверхности всех предметов, от железной бороны до соломенных шляп работников. Ребёнку приходилось щуриться, дабы хоть что-то разглядеть. В отличие от трудившихся в поте лица пахарей, он не захватил с собой из дома даже шляпы, чтобы уберечь макушку от солнечного удара. Попросту забыл, а замотавшаяся мама и не заметила.
– Отец! – отчаявшись справиться самостоятельно, выкрикнул мальчик.
Один из мужчин обернулся. Однако, в этот же самый миг где-то за кривой чертой горизонта, словно нарисованной наспех, утробно и сердито зарокотало, и тут же багрово-оранжево-сине-жёлтая то ли огромная искра, то ли маленькая птица взметнулась из дальних далей, напомнив о наличии чего-то ещё за пределами маленького мирка, ограниченного скудными познаниями и дремучими суевериями селян. Рванулась ввысь, в осиянное неведомое, набирая высоту, на глазах уходя прочь из зоны видимости, тараня залитые нестерпимым сиянием серо-пепельные небеса бунтующим росчерком, а затем и вовсе исчезая.
– Звездолёт пошёл! – захлёбываясь от восторга, прокричал мальчик, но шедший мимо человек, очевидно, собиравшийся приступить к труду наравне с остальными, отвесил ему затрещину.
– Вот же оголтелый малец! Лучше делом займись – попить нам принеси!
Беловолосый оболтус, уныло волоча ноги, поплёлся в сторону жилых построек – одноэтажных, крепко сбитых изб, – через отлогий косогор. Мальчишка всей душой тянулся к головокружительной свободе космического корабля, отлично зная – ни один из них никогда его не заберёт. Неоткуда взять баснословное богатство, на которое можно было бы обменять билет, даже если вся деревня сложит сбережения. Золото здесь почти не водилось, самоцветы – тоже, а другие виды металлов и предметы обихода, даже добротно, на десятилетия, сработанные, не окупят. Да и презирают в блестящей, как чертоги волшебного народца, далёкой столице вещи кустарного производства.
– Эй! Братик, эй! Пошли лучше купаться!
Мальчик обернулся. Из-за деревьев, частично скрывавших великолепное, простёршееся чуть ли не до изломанного почти неразличимыми отсюда гребнями полупрозрачных лазурных гор края мироздания сиренево-голубое озеро, выглядывала и махала ему рукой девчушка с не менее растрёпанными, чем у него, ржаво-красными волосами.
Поручение взрослых было немедленно позабыто напрочь, как нечто несущественное, и улыбающийся от уха до уха пацан вприпрыжку помчался к сестре. За увиливание от обязанностей ему, конечно, влетит так, что дня три нормально сидеть не сможет, но в подобных случаях он раз за разом успешно игнорировал собственный печальный опыт.
***
В другое время, в другом месте, другой мальчик сидел перед длиннобородым наставником, прикрывавшим солидную лысину высоким колпаком, синим в зелёный горошек. Мальчику казалось, что этот шутовской головной убор больше подходит для спальни, чем для учебного помещения. Возможно, тот, вскочив спозаранку, спросонок схватил это вместо своей обычной широкополой шляпы. Хорошо, не чепец супруги – мальчик был хорошо осведомлён, что старый зануда был женат. Ещё бы – эта дама работала у его отца главным поваром. Но чепец безвкусный, как у скряги-холостяка. И как она вообще его такого выпускает куда-либо? Стыдно же!
– Не отвлека-а-а-айтесь, ю-у-у-уноша, – тошнотворно, на вкус этого несчастного, или, во всяком случае, считавшего себя несчастным, ребёнка, жертвы науки, вытягивая гласные, прогнусавил сей малоаппетитный субъект.
Мальчик медленно отвёл взор от стрельчатого витражного окна, шедевра тончайшего архитектурного искусства. Бедному пленнику многочасовой зубрёжки и чтения занудных, до изумления устаревших учебников хотелось в парк, заплутать среди узких извилистых аллей, купавшихся в зелени и погружённых в постоянную полутень от раскинувшихся над дорожками ветвей. Услышать, как плещется над головой узорчатая листва, вдохнуть сладкий, но ненавязчивый и почти робкий аромат.
– Если вы полагаете, что вам требуется переход на более продвинутый курс галактического обществознания, позвольте проэкзаменовать вас, – ледяным тоном отчеканил преподаватель.
Вопрос наверняка являлся риторическим, а озвучен был и вовсе как утверждение, однако, мальчик со снисходительной улыбкой бросил:
– Позволяю, – и его карие глаза иронически блеснули.
Нос и щёки учителя побагровели. Едва не запыхтев, он ворчливо начал:
– Почему на Леоне людям жить нельзя?
– Слишком велика концентрация аммиака в атмосфере.
– А на Гекате?
– Она слишком близка к звезде, к Лире Орфея. Присолнечная сторона планеты раскалена добела, теневая – неизбежно замерзает. Суточное вращение Гекаты вокруг её оси составляет двадцать восемь наших часов, а годовой оборот – сто шестьдесят таких дней. Кроме того, её радиационный фон вдвое выше допустимой для белковых организмов нормы.
– Есть ли расы, способные существовать на Леоне или Гекате?
– Своего населения у обеих данных планет не имеется, но Леон пригоден для обитания садхе, поскольку они могут обойтись без дыхания, альмайя, для которых аммиак не ядовит, и гигенти, за отсутствием физической оболочки, а, значит, и возможности её отравить. Последние имеют шансы выжить и на Гекате, но это будет весьма дискомфортно даже для них. Садхе не выносят высоких температур, дневная фаза Гекаты их испепелит, если они не будут непрерывно двигаться, оставаясь постоянно в тени, но рано или поздно это утомит даже их.
– Перечислите три наиболее известных обряда стаур-махту.
– Их самоназвание стаурама-а-кадиш-махту-о, сокращение было введено для нашего удобства. Ещё такие длинные названия не могут выговорить н'дага, – педантично поправил учителя мальчик, сделавшись как никогда серьёзным и собранным. – Первый обряд – распитие крови. Они не дадут войти в их чертоги из чёрных и алых кристаллов тому, с кем не обменялись хотя бы одним глотком крови. После этого выгнать гостя они не считают себя вправе, даже если он угрожает их жизни. Смерть при таком раскладе событий для них более приемлема. Второй обряд – совместное омовение в Купальне Прошлого и Будущего, представляющей собой каверну, заполненную зелёной стоячей водой, судя по всему – из подземных источников, дожди в их мире проходят далеко не каждый год, да и каверна укрыта от них скальным навесом, – рассказывая, мальчик отчётливо представлял себе те буро-серо-чёрные каменисто-глинистые края, где главным элементом ландшафта выступали янтарного оттенка высокие тощие кактусы. – После такого обряда все участники его по законам стаур-махту официально становятся родственниками. Следует быть осмотрительным с выбором, поскольку после священного омовения нельзя никого из тех, кто с тобой был, ни объявить врагом, что бы тот ни натворил, ни взять в супруги, поскольку междуродственные браки данный народ не одобряет. Третий обряд – ловля ребёнка. Их вид размножается, пуская в пору ежегодного созревания клетки тела по ветру. За период полного оборота их планеты вокруг звезды системы частицы подрастают до отдельных индивидов с зачаточным разумом и заготовками конечностей. Нужно точно уловить момент – упущенный малыш вскоре запустит процесс саморазложения, избавляясь от себя, как организмы наших не забеременевших вовремя женщин – от приготовленной для принятия эмбриона питательной среды, то есть – активной яйцеклетки.
Наставнику сделалось от данного сравнения слегка не по себе, несколько быстро промелькнувших на его одутловатой физиономии гримас выразили все градации его неприязненного отношения к тому, что ребёнку уже об этом известно. Однако, сам мальчик, кареглазый светлокожий шатен, обещавший с возрастом стать записным сердцеедом, даже и бровью не повёл.
– Вы прошли проверку, и я подам прошение вашему отцу об усложнении учебной программы.
– Премного благодарен.
Подавляя зевок, мальчик вновь перевёл взгляд на цветное оконное стекло – точнее, на плясавшие по нему тёмные тени раскачивавшихся на ветру ветвей обступивших особняк плотным полукольцом деревьев с золотистой листвой, пахнувшей, как ему достоверно было ведомо, мёдом и корицей, а ещё чем-то летучим, освежающим, отчасти напоминающим по эффекту мяту, но отнюдь не ею. Деревьев южных, плохо адаптирующихся к местному климату, жарчайшему для местных, но для капризных теплолюбимцев баловней экзотической природы тропического пояса – мягко говоря, прохладному. Мальчику в классной комнате всё ещё оставалось невыносимо тоскливо.
Туда бы ему! Туда, к реальной жизни! Он бы согласился никогда больше не увидеть отца, гувернёров, слуг, да и весь этот постылый, недружественный дом, за хотя бы несколько дней полной свободы! За одну возможность своими глазами посмотреть, как стаур-махту, длиннопалые, узколицые, похожие на газ и жидкость одновременно, вводящие в недоумение одним ускользающим, неопределённым, то ли голубым, то ли зелёным, то ли серым цветом кожи, и такими же обманчивыми, перетекающими, нестабильными очертаниями – как эти вот потрясающие существа простирают конечности вверх, выхватывая из рваного матово-полупрозрачного потока ветра крутящиеся, извивающиеся, попискивающие сгустки! От них стыла кровь в жилах – порой неуловимо знакомые, почти родные, напоминающие о чём-то давно привычном, вошедшем в повседневный обиход, стаур-махту с точки зрения людей были чужды, неестественны, даже отчасти омерзительны. При том, что считались тишайшей и благовоспитаннейшей расой.
Но, может быть, ещё не всё потеряно? Через тридцать восемь дней в город прибудет с визитом их делегация. Можно напроситься с ними, а то и проникнуть на борт нелегально. Если они обнаружат постороннего уже в космосе – ему ничего не сделают, стаур-махту миролюбивы и покладисты.
***
Совсем молоденький курсант, пламенея на всю казарму, напоминавшую наскоро склеенную коробку из тёмного, исцарапанного картона, огненно-рыжей, будто грива льва на изображениях с преувеличенной цветностью, шевелюрой, сидел, согнув правую ногу и упираясь её разутой пяткой в краешек стула. Штаны, судя по их оттенку и покрою, явно остались от униформы, однако, китель был снят и небрежно отброшен на безупречно застеленную, согласно уставу, койку, а сам герой красовался в одной рубашке. На столе перед ним были рассыпаны плоские зелёные треугольники, выглядевшие так, будто электрический ток принял осязаемую, материальную, устойчивую, но, при этом, совершенно безвредную, если до неё дотронуться незащищённым пальцем, оболочку. В полуметре от лица рыжего парня и на высоте его же ладони от гладкого покрытия стола развернулся мягко подсвеченный экранчик толщиной менее конского волоса – во всяком случае, при взгляде сбоку он полностью исчезал из виду. По другую сторону стола, перед такой же хаотично наваленной грудой треугольников, отличавшихся лишь цветом – одуванно-жёлтым, – на таком же стуле вальяжно, насколько подобное вообще было возможно при использовании мебели с жёсткими сиденьем и спинкой, да ещё и без подлокотников, восседал ещё один курсант, смуглый, черноволосый, кудрявый, курносый.
Рыжий втопил в одну из ячеек расчертившей весь экран сети очередной тругольник, приложив тот к игровому полю и надавив указательным пальцем, и весело рассмеялся:
– Ты продул, дырявая турбина!
И в самом деле – экранчик был словно опутан сложным плетением из зелёных линий, представлявших собой успешно собранные в цепочки треугольники. Оно выходило только из левого нижнего угла, тогда как жёлтые оккупировали три остальных, но все три жёлтых линии как будто бы испуганно прижимались к самым краям экрана, уступая территорию оппонентам, смахивавшим на рисунок многоголового мифического змея.
– Это нечестно. Ты постоянно выигрываешь, Ал Счастливчик, – буркнул мулат, надувая и без того пухлые губы.
– Просто у меня лёгкая рука! – рыжий продолжал демонстрировать широкую белозубую улыбку. – А ещё у меня есть логика. Ты даже не берёшь на себя труд просчитать ходы наперёд!
– Как ты это делаешь?
– Задействую мозги, друг, и всего-то! Смотри, давай, я тебя научу…
Он принялся вынимать игральные фишки из электронной пластины, а оппонент наблюдал за ним с неослабевающим вниманием.
– Во-первых, ты распыляешься на целых три луча. Если бы ты строил только один, и не так наобум, как это делаешь ты, расставляя фишки, а просчитывая варианты удачного или неудачного для тебя моего ответа, то у тебя был бы шанс победить меня. Во-вторых, наблюдай за тем, что делает противник. Это ведь стратегическая игра.
– Всё равно ничего не понял, – пожаловался второй курсант.
Рыжий снисходительно, и, вместе с тем, мягко вздохнул.
– Давай, на практике покажу. Сыграем ещё раз, но теперь я буду объяснять тебе смысл каждого хода.
– О! Спасибо! – мулат радостно всплеснул руками, очевидно предвкушая занимательное времяпрепровождение. Ал, слишком большой везунчик для того, чтобы не возбуждать зависти к себе, нечасто давал, так сказать, уроки мастерства.
***
– Отец наш присный, всех благ податель, человеколюбец, сущий на небесах, снизойди до нас, малых и грешных, своим величием, защити, утешь…
Монотонно бубнящий мужской голос мог ввести в транс или дремоту и кого-то постарше пацана, опустившего голову так низко, что длинные сальные светлые патлы завесили его невыразительное лицо. Тусклые глаза и впалые щёки этой далеко не самой удачной человеческой заготовки указывали на недоедание, плохой сон и постоянную апатию. Обстановка комнаты производила впечатление такой же нищеты, как и его рубище, не просто заплатанное, а как будто из одних лоскутков и состоявшее. Обои отсутствовали в принципе, под раздувшимися, вспученными досками пола сновали крысы, как мальчик знал по опыту, ибо неоднократно приходилось наблюдать их, и не только по ночам. Серые и чёрные голохвостые крысы, с любопытством и без малейшего страха поводившие носами, даже когда на них смотрели в упор, жирные и бесцеремонно наглые, способные залезть даже в постель к спящему, сновали по каморке и, кажется, являлись единственными, кто в этих зловонных трущобах наслаждался жизнью, всегда имея кров и стол.
Руки мальчика были молитвенно сложены на высоте груди, но мыслями он пребывал далеко. Он видел насквозь обоих родителей – побирающихся, готовых вцепиться кому угодно в горло ради лишнего гроша неудачников. Видел и каждого в этом городишке. Если где-то богослужебные песнопения и могли достучаться до Создателя – то уж явно не здесь. Среди всех выкопанных людьми зловонных отхожих ям Митрос был глубочайшей и худшей. Голоса человеческие слабы, и так высоко, как Он сидит, не вознесутся.
Ребёнок знал, что не имеет права читать вслух или даже про себя священные тексты. Он – такая же крыса, как те, из запретного, наглухо заколоченного толстыми досками подвала. Он грязен, и Господь только плюнет на него, если мальчик с таким грехом за душой вдруг дерзнёт обратить на себя Его внимание.
Мальчик вскочил с выцветшего, дырявого, рваного половика и опрометью бросился за тонкую, больше смахивающую на повешенную на потемневшие от времени железные крюки тряпку, занавеску, отделявшую внутреннее помещение домишка его ближайших родственников от улицы. Загаженной помоями, истерзанной визгливыми криками бранящихся старьёвщиц и портомойниц улицы на самых убогих окраинах убогого города воров и убийц под названием Митрос.
Паренёк нёсся стремглав, и, к несчастью для себя, заворачивая за угол, нёсший на себе следы совсем недавней попойки в виде засохшей рвоты, хотя, сие явление также не представляло собой диковинки здесь, как, собственно, и сам факт беспробудного пьянства подавляющего большинства жителей данного квартала, совершенно не заметил стоявшего там с каким-то самопальным куревом в зубах великовозрастного болвана. Детинушка, шкаф шкафом, даже не косая сажень в плечах, а нечто, вовсе неисчислимое, смотрел на мир так, будто все и каждый были ему раз и навсегда должны по самому факту его рождения.
– Простите, – пробормотал мальчик, случайно налетевший на него, пятясь назад. Он уже знал незатейливые намерения бугая на предмет "набить нахальному мелкому поганцу морду".
– Твой голос настолько мерзкий, глистёныш… – больше обиды мальчика задело то, что такой олух знает подобное слово, ведь для этого нужен был хотя бы начальный курс биологии, коему самого его научил два года назад, когда они жили ещё чуть-чуть получше, сосед, ныне опустившийся и не отлипавший от бутылки бывший священник, – …что за то, что я выслушал себя, заплатишь отдельно и вдвойне!
– Но у меня ничего нет…
Затрещина, обрушившаяся на его левую щёку, сшибла хлипкого ребёнка с ног.
– Я разве не сказал, что меня бесит, когда ты разеваешь пасть?!
Всхлипнув, мальчик понял, что легко не отделается. Если только… Нет! Ведь Боженька не велит!.. Оставалось лишь со вздохом признать, что скоро мать снова будет плакать, хлопоча над его ушибами и переломами. Ну, ладно. Не впервой. Если он не станет сопротивляться – всё пройдёт не слишком больно и страшно.
***
Десятки колонн лилового хрусталя, отражаясь в зеркальных пластинах полов и стен Высокой Академии Истории и Литературы, множились в несколько раз, порождая эффект калейдоскопа и доходя до нескольких иллюзорных сотен. Совсем юная черноволосая девушка, почти ещё девочка, быстро и целеустремлённо шла по коридору, звонко цокая острыми каблучками высотой дюйма в три. Её струящееся, будто сотканное из воды, платье плавно перетекало при ходьбе, будто маленькая река заключила её в свои объятия. Дизайн платья роднил его с древнегреческим хитоном. С правого плеча молодой особы свисала тонкая серебряная цепочка с кармашком на конце, в нём хранился её персональный коммуникатор – визиофон, включавший в себя аналоги вычислительного и запоминающего устройств, фотоаппарата и камеры с разрешением до сорока тысяч мегапикселей и возможностью выбирать между двухмерной съёмкой, трёхмерной, а также воспроизведением записанного в виде создания полномасштабной проекции с абсолютным погружением. Более того, миниатюрный аппарат содержал в своей электронной памяти и самообучающуюся, псевдоразумную программу персонального врача, медикаментов при себе не имеющего, но способного вынести любой диагноз за несколько минут. Кроме того, визиофон обеспечивал связь на любых расстояниях, под землёй и под водой. А ведь выглядел как обычная пластинка, вся поверхность которой представляла собой нечто вроде сверхчувствительной сенсорной панели, опознающей лишь прикосновение хозяина и тех, кому тот позволит брать своё оборудование.
Девушка выглядела не старше шестнадцати лет, казалась щуплой и хрупкой до ассоциаций с несчастливым детством, неухоженностью, создавая обманчивое впечатление недокормленности, её рост не превышал ста шестидесяти сантиметров. На открытом, милом, нежном личике, не знавшем косметики, застыло выражение озабоченности и беспокойства, типичное для тех, кто внезапно получил не то, чтобы совсем уж катастрофические, но однозначно неприятные и грозящие длительными негативными последствиями новости.
Девушка спустилась с двадцатого этажа на первый по левитирующим на одинаковом расстоянии друг от друга благодаря сложной магнитной системе механическим ступеням, висевшим без опоры и даже перил, обманчиво невесомым. Первым, что она увидела, был самый претенциозный, на её вкус, предмет во всей Академии. В центре вестибюля простирал на все четыре стороны света свои тонкие, будто стрекозиные крылья, лопасти золотой, блестевший в свете трёх огромных ламп, подобно королевскому венцу, геоскоптер – прибор для сканирования почвы, чаще всего с высоты птичьего полёта, его можно было запускать в труднодоступные для гуманоидов, или же попросту населённые опасной флорой и фауной места. Его сегментированные крылья могли изгибаться, и даже схлопываться, а из подбрюшья выдвигалась дюжина лапок, на которых устройство умело вполне благополучно семенить. Геоскоптер подпитывался от солнечных лучей и за час обычно получал достаточно энергии, дабы профункционировать около суток без перерыва. Параметры рабочей модели были значительно скромнее, данная же скульптура выступала лишь обычным символом. На факультете истории имелась кафедра основ археологии – не то учебное заведение, чтобы изучать таковую науку по-настоящему глубоко, но предмет официально считался обязательным для общего образования историков, как смежный с их профессией.
Под той лопастью, что тянулась на север, девушку ожидала посетительница, представлявшая собой её на полторы головы более высокую и производившую впечатление более уверенного в себе человека копию. Впрочем, первые же слова дамы показали, что, на самом деле, всё обстоит наоборот:
– Доченька! Мы с твоим отцом разошлись, и я собираюсь через два дня уехать из столицы! Ты со мной?
Девушка опустила взгляд. Ей было известно, что закон страны, в которой они проживали, строго-настрого запрещал забирать детей, вышедших из грудного возраста, без их согласия. Именно они, а не родители и не государственный суд, решали, с кем им предстоит остаться.
– Я не могу бросить занятия, мама. Моя группа полагается на меня. Так не делается. Кроме того, тебе отлично известно, что папу лучше не оставлять одного.
– Твой отец хотел бы, чтобы ты родилась мальчиком. Тогда он муштровал бы тебя, как пытался это сделать даже со мной, а потом взял бы в бойцы этой своей коллекции легальных убийц.
– Когда я доучусь, я бы хотела вступить в ряды членов его организации, хоть мой пол и не устраивает отца. И, мама, ты заблуждаешься насчёт них. Если отец такой – это не значит, что и все там одного с ним сорта, – тихо, но безапелляционно промолвила девушка. – Я остаюсь.
Женщина судорожно захватила воздух ртом. Её явно распирали эмоции – но она сдержалась.
– Когда ты одумаешься – поздно будет, – сухо и резко, предостерегающим тоном заявила эта достойная мать.
– Пусть так. Но я должна попробовать.
Ничего больше не говоря, не прощаясь, женщина отвернулась от дочери и вышла из празднично сверкавшего, будто аметистовая подвеска, нарядного холла на улицу через вращавшуюся дверь. Девушка проводила её долгим, ничего, кроме сожаления, не выражающим взглядом и вздохнула. Она прекрасно понимала, что мать целиком и полностью права. Отца не изменить, и, вероятно, его категоричность и постоянная агрессивность доведут его до прискорбного и, скорее всего, безвременного финала жизни… Однако, родителей ведь не выбирают, приходится выкручиваться с тем, кто они есть.
Глава 1. Новый пассажир
В сущности, сам по себе день ничуть не отличался от бесчисленной вереницы таких же, предшествовавших ему, и не меньшего числа тех, что должны были за ним последовать. Погожее, безмятежное, райское благолепие лазурных просторов, сливавшихся с обнажённой до невыносимой яркости белизной, скрадывавших почти безупречно гладкую и ровную линию горизонта. Линия эта, выгорая предельно, становилась чем-то условным, лишь подразумеваемым. Планета достигла перицентра орбиты, так что на ней царил самый разгар сухого сезона, с почти критическим минимумом осадков, а жара нередко становилась изматывающей, едва терпимой. Некоторые особенно чувствительные к условиям климата индивиды даже умирали – по большей части, те, кто был привычен к куда большей влажности или низшим температурам.
Лохматый, сверкающий, плотно сбитый ком взъерошенного солнца, напоминавшего пухлый одуванный шар и формой, и цветом, и размером, как бы завис в зените. Сутки здесь длились по сорок стандартных часов, так что уловить его движение мог бы лишь крайне терпеливый наблюдатель. Небо грандиозным белёсым парашютом привольно развернулось за спиной человеческой фигурки, падавшей стремительно и неумолимо. Облака не оскверняли своим низменным присутствием его первозданную чистоту, и оно хранило поистине буддийскую безмятежность – в отличие от мерно колыхавшейся внизу океанской глади. Благодаря пронзительному свету дневной звезды, выставлявшей себя напоказ, будто на туристической открытке с видами курортов, обязательно предписанных для посещения, вся поверхность акватории была высветлена до предела, так, что сама казалась сияющей, однако, в кристально чистой, на первый взгляд, воде резвились отлично просматривавшиеся приторно-розовые медузы. Каждая из них выпрастывала по две-три дюжины нервически извивавшихся жгутиков из-под пудингоподобных "шапок". Всё бы ничего, но подлинные размеры каждой из них позволяли захватить во все эти бледные бахромчатые щупальца по взрослому человеку и уволочь с собой на дно. Одно спасало сухопутных млекопитающих от беспощадной охоты на них – то, что, стоило лишь любой из медуз угодить на открытый воздух, как она "усыхала" до величины обычной пиявки, а минут через пять и вовсе сгорала.
А, между тем, парнишка всё продолжал подчиняться всеобщему закону тяготения, и его не спасало даже то, что на Арделле сила притяжения была лишь чуть-чуть побольше пяти с половиной метров на секунду в квадрате. Ветра почти не было, поэтому волны катились умиротворённо, флегматично и сыто – но, несмотря на отсутствие в пределах, доступных человеческому зрению, очевидной опасности, столкновение с этой приветливой, на вид казавшейся тёплой и гостеприимной, водой ни к чему хорошему привести не могло, и для несостоявшегося летуна, которому ещё предстояло одолеть несколько километров, сей факт также являлся совершенно очевидным. Растопырив руки и ноги на манер древней картины Да Винчи, или, если брать более приземлённый пример – скинутой с высоты и не понимающей ровным счётом ничего перепуганной морской звезды, какими их рисуют в детских передачах, он разевал рот в истошном крике. Странный малый смахивал на взъерошенную наглую птицу – простоволосый и растрёпанный, с шикарной шевелюрой, наподобие львиной гривы, разметавшейся на ветру, одетый в развевающийся за спиной длиннополый чёрный плащ, белую рубашку с голубыми полосками, и голубые же хлопковые штаны, то ли снявший где-то обувь, то ли потерявший таковую, ввиду чего отсверкивал на солнце босыми пятками. Вопреки всегда готовым к неожиданностям, превратностям судьбы и головокружительным приключениям героям вымышленных романов, этот парень не имел никакого вспомогательного устройства, предназначенного для прекращения либо стабилизации падения. Если бы кто-то дал себе труд собрать в нечто, хотя бы отдалённо напоминающее связную речь, полупанические и гневные обрывки его воплей, то получилось бы примерно так:
– Да перекудрить налево особо извращённым способом эти барахлящие порталы!!!
Океан явно не проникся данным выступлением, судя по тому, как эта плоховоспитанная и чёрствая сердцем светло-голубая субстанция проигнорировала оратора. Видимо, по той причине, что, в её представлении, "оратор" происходил от слова "орать", а кому же в здравом уме понравится подобное к себе обращение? Как известно, обстоятельное, спокойное и конструктивное изложение своих претензий в исключительно вежливых выражениях – ключ к плодотворной беседе.
Снизившись ещё немного, странный путешественник заметил плавно проплывавший на некотором расстоянии от той воображаемой точки, в которую он должен был впечататься, когда увлекательное странствие по воздуху завершится, большой красивый парусник. По размерам и конфигурации судно было близко к стандартной каравелле. Команда суетилась, бегала по палубе, матросы, те, кто мог, карабкались повыше, и самым большим везунчиком в данном плане являлся, конечно, краснокожий золотоволосый вперёдсмотрящий, торчавший, подобно тощей жерди, из "вороньего гнезда". Разумеется, летуну внимание праздных зевак не понравилось, ему же ничего не заплатили за это представление, а выступать задарма он отнюдь не привык. Парень задрыгал босыми ступнями, и даже погрозил команде судна кулаком. Конечно, тому, кто находился на волоске от смерти, надлежало помышлять о вечном и высоком, но не таков характер был у падавшего. А вы бы сохранили полное хладнокровие и гордый вид, если бы вляпались так глупо?
Внезапно над океаном разнёсся переливчатый залихватский свист. В роли разудалого разбойника тот, кто породил на свет данный звук, однозначно бы преуспел. Тут же огромная мрачная тень накрыла парня в плаще, всё ещё изображавшего провалившего экзамен по левитации начинающего волшебника, и птица, размерами в несколько раз превосходящая орла, но, при этом, гротескно похожая на оранжевую ворону с клювом тукана и четырьмя лапами вместо двух, навострила длинные изогнутые когти, сцапала несчастного за шиворот и поволокла в направлении плавательного средства. Там уже вовсю хохотали и увлечённо улюлюкали сгрудившиеся на верхней палубе полуголые вспотевшие мужики, ни капельки не церемонясь над тонкой душевной организацией спасённого. Злобы в их подначках, впрочем, не содержалось, но как же упустить дармовое развлечение? Океан – зрелище стабильное, сюрпризы преподносит редко, и без тех нормальный мореход вполне обойдётся… Ну, например, скажите, есть ли радость в том, чтобы лицезреть смерч или гигантскую волну? А корабль морских разбойников? Такие нынче встречались не в пример реже, чем в эпоху расцвета судоходства, но изредка всё-таки досаждали.
Птица же, между тем, скинула свою добычу на палубу откровенно нелюбезно, мол, "будь моя воля – я бы тебя съела, но хозяин пока что против, и твой неизбежный конец отсрочен". Багровые глаза, чуть косящие и суженные, не источали восторга от необходимости таскать подобных бесполезных охламонов. Хрипло гаркнув и тем самым заставив парочку юнг повпечатлительнее хлопнуться от испуга на попы, больно приложившись о жёсткие доски, не просто отшлифованные, но аж отполированные до почти зеркального блеска и сияния в потоках солнца, несмотря на всю несомненную их деревянность, птица вразвалочку прошествовала в направлении трюма. Там она и закрылась, с видом королевы-матери и, по совместительству, регентши, схватив ручку двери клювом и с силой захлопнув створку за собой.