Карта
Пролог
Он поднял глаза к глубоко-темному небу, усыпанному мириадами звезд. Дрожащее спокойствие столь невесомо, что лишним движением можно спугнуть ускользающее чувство. Алмазные точки в бесконечной высоте напоминали яркие огоньки свечей; каждый вечер их словно зажигала Матерь в память о поднявшихся к ней душах. Сотканное из драгоценной пыли небо умиротворенно обнимало дремлющий мир, объятый запахами цветущей весны и надвигающегося лета – еще почти месяц оставался впереди, но смотрящий на россыпь звезд Харрисон Хафнер уже ощущал в легком дуновении ветра пряно-соленый аромат летних ночей.
Звезды бесшумно подмигивали людям внизу; быть может, это ушедшие близкие посылали теплые объятия и старались показать серебряными переливами свое безмолвное присутствие рядом – по крайней мере, Харрисону хотелось бы в то верить, пусть даже где-то глубоко в душе.
Двадцать четыре года прошло с того дня, когда жнецы выломали дверь в их квартире на окраине °17-21-20-30. Харрисон помнил тот вечер поминутно: день рождение сестры – Арисы, – торт с тремя свечками, цветные шарики и цветы, доставленные от деда с бабушкой, которые опаздывали на праздник. Младший брат, Давид, спал в кроватке; ему самому только неделю назад исполнился годик. Шестилетний Харри помогал матери на кухне, отец собирал в чемодан одежду, с улыбкой рассказывая о грядущем путешествии. "Представляете, выедем за пределы города, а там – целый мир! Будем выезжать ночью, оно так в дороге проще будет…" Спустя только время Харрисон понял, что улыбался отец наигранно, а "путешествие" было банальной попыткой спастись. Попыткой, увы, заранее обреченной даже не успеть начаться. Ворвавшиеся в квартиру жнецы повязали и вывели старших Хафнеров в двери под истошные мольбы матери, яростное сопротивление отца, надрывный плач Арисы… Маленький Харрисон пытался сделать хотя бы что-то: хватался пальчиками за костюмы жнецов, старался драться; его бесцеремонно оттолкнули вглубь квартиры. Звук бьющегося стекла, рассеченная детская ручка, захлопнутая дверь… Попытка успокоить сестру, разрастающаяся дыра где-то между ребрами и ощущение дикого всеобъемлющего страха. Упершийся взгляд в захлопнутую дверь, остающийся в ушах крик матери и неописуемая боль. Целый час до приезда деда – бесконечно долгий, – а когда побледневший Оберг Авдий вошел в темную разгромленную квартиру, маленький Харри вдруг все понял: родители не вернутся. Больше никогда…
Внезапный порыв ветра задул угасающее пламя полупустой металлической зажигалки. Харрисон, держа зубами сигарету, раздраженно заворчал. Вновь поднял взгляд к небу, силясь увидеть среди сотен тысяч звезд помощи, ответа, подсказки. Стоила ли борьба риска? Могло ли сопротивление переменить обстановку? Не закрались ли в разросшиеся за последние полтора года ряды организации предатели?
Двадцать четыре года прошло с вечера, который навсегда предопределил путь Харрисона. А сегодня налакированные туфли оказались поцарапаны в первый же день после покупки. На черных брюках тяжело заметить засохшие пятна крови. Рукава белой рубашки закатаны, обнажая оплетенные выступающими венами предплечья. На левом тяжело разглядеть тонкую полоску давно зажившего шрама.
Мужчина достал мобильный телефон. Уведомления приходили одно за другим, световой индикатор только и успевал мигать, оповещая о новом; зажигалка наконец поддалась, язык пламени воспламенил сигарету, и, глубоко затянувшись, Харрисон открыл сообщение от Оберга: дед переслал короткое видео, что крутили в вечерних новостях. Репортер вещала об открытии нового завода по переработке пищевых отходов, а внизу бегущая строка сообщала куда более значимую информацию.
"Линейный корабль "Спаркл", переданный Тремя в ведение маркизуса Западных земель Вайса Ольшевского, был подорван в 20:24 вечером первого числа третьего весеннего. Линкор располагался в Кровавом заливе в порту города °18-1-11 и занимал место у бочки №5 в районе Западного морского госпиталя. Взрыв, эквивалентный полутора тоннам тротила, произошел под корпусом "Спаркла" с левого борта. Носовая часть корабля оказалась катастрофически повреждена. Линкор лег на правый борт и уткнулся мачтами в грунт. Огонь со "Спаркла" перекинулся на близстоящий "Оракул". Второй линкор спасти удалось, "Спаркл" полностью исчез под водой спустя 4 часа 18 минут. Участники диверсии пойманы и переданы жнецам".
Харрисон выдохнул сигаретный дым и, криво усмехнувшись, набрал сообщение в ответ: "Мы скрылись успешно. Одна планируемая потеря. Следы отхода замели, трех жнецов уложили. Закончу с делами, вернусь через неделю-полторы".
Отправлено. Прочитано. Харрисон вынул симкарту и выкинул под дерево, где лежали три бездыханных тела. У машины поодаль сидело два человека – ближайшие друзья и собратья по оружию для Хафнера, – и смотрели на далекие подрагивающие огни °18-1-11. Харрисон же вновь устремил взгляд к небу.
В этот же миг, на те же самые звезды смотрел и Оберг Авдий, стоя у панорамного окна одной главного небоскреба города °3-6-18-1, что стоит на реке Аэстатс. Темный кабинет был освещен редкими желтоватыми светильниками на стенах, неярким светом от экрана телевизора, в котором проплывали изображения сменившего вечерние новости ток-шоу. Книжный шкаф завешан полотнищем, где на черном фоне расцвели терракотовые орнаменты и цветы; один из двух черепов, расположенных на вертикальной оси в центре хоругви, увенчан игольчатым шлемом и заплетён оранжево-перламутровыми листьями, второй – точно грубо обработан, нарочито ужасен с застывшим оскалом заостренных зубов.
В кабинете пахло чистотой, деревом, кожей и благовониями – у небольшого скульптурного изображения Богини Матери в плоской креманке, выполненной из коричневого авантюрина, тлела травяная скрутка. Густой дым скатывался на деревянную столешницу и соскальзывал на пол, растворяясь при падении в воздухе. Можжевельник, полынь, розмарин и еще что-то пряно-свежее, дурманящее… Рядом со статуэткой – золоченная маска, принадлежавшая Обергу. Правда, надевал он ее всего пару раз; но не мог же идейный вдохновитель не сохранять один из главных символов собственной организации.
Авдий, отвернувшись от созерцания ночного города всего на миг, выключил телевизор, нетерпеливо отшвырнул пульт – тот покатился по длинному столу переговоров и замер у края.
– Три года минуло уж, Оберг, а они все еще даже имени вашего не назвали, – на кожаном диване, расположенном в дальнем углу от входной двери, развел руками мужчина лет сорока пяти. – Может, стоит приступать к более агрессивным действиям? Перешептывания жнецов не добавят вам авторитетности в глазах простых граждан; да и плевать хотели люди на очередной уничтоженный правительственный объект. А уважаемые наши верхи продолжат отмалчиваться, скрывать наличие диссидентов, насылать на вас своих ищеек; потери в рядах жнецов их не сильно беспокоят. Пока Трое не ощутят, что трон под ними способен пошатнутся – будут разыгрывать спектакль одного актера, где оппозиции не существует. Пока не всколыхнется общество, вы для Трех – не больше чем пыль под ногами. А общество не будет беспокоиться и обращать внимание на первопричину трагедий, пока это не коснется ни отдельных личностей, а сотен, тысяч разом. Кому, как ни тебе, знать об этом?
Оберг, тяжело вздохнув, сел за стол, откинулся на спинку высокого кресла. Бывший госслужащий, работавший в самом центре Старых Рубежей, в белоснежном столичном граде Мукро, в администрации Трех… Служащие верой и правдой монархам до того самого дня, когда жнецы не забрали в казематы его дочь и зятя. Забрали практически ни за что – за неудачную шутку, глупый разговор, произошедший не в том месте не с теми людьми.
– Ты ведь прекрасно знаешь, "Анцерб" никогда не преследовал грандиозных целей. Наша задача – помогать простым людям. Способствовать их передвижению через таможенные барьеры, спасать из лап политсыска, вызволять из казематов. Но, даже несмотря на это, за эти три года мы многого добились. Ольшевский сидит смирно, жнецов на Западе стало значительно меньше; новых не засылают, а старые не рискуют совершать облав. Представители "Анцерба" просочились уже на Восток и в Перешеечную область.
– Не спорю, данное утверждение весьма правдиво. Но вы все еще далеки от Центра, и кроме локального уничтожения представителей политсыска и их вотчин мало продвинулись. Диверсии выверенные, но точечные и недостаточно результативные. Вы пытаетесь сразить великана уколом иголки, – собеседник Оберга пожал плечами. – Помогаете сотням, тысячи все еще захлебываются в крови. К тому же, действия и впрямь можно поактивнее предпринимать, пока внимание Трех устремлено к гражданской войне не юго-западе и оппозиционным выступлениям Хорста на Севере.
– Ты так легко рассуждаешь о таких вещах, Иммануил; неужели думаешь, что все настолько просто? Что уж сам в тени остаешься?
– Род деятельности предполагает, – названый Иммануил отсалютовал Авдию бокалом с ромом. – Или может, ты думаешь, что ваши диверсии сложнее и опаснее, чем контрабанда оружия? Что снабжать тебя или Хорста легко? Иванко хотя бы по-крупному играет, а ты все боишься, – мужчина залпом осушил бокал, оправил воротник накрахмаленной белой рубашки, столь эффектно подчеркивающей смуглость мужской кожи. – Впрочем, вы каждый свою роль отыгрываете, не желая ни сотрудничать полноценно, ни активно людей привлекать. Попрятались, кусаетесь, как мошки, да нашему исполину все нипочем. Вон, Трое свой выводок уже потихоньку начинают к инаугурации готовить, хотя года два-три еще впереди.
– Ох, Грин, я полагал, что тебе выгодно нынешнее положение дел, а ты, оказывается, о благополучии родного отечества беспокоишься, – саркастично проговорил Авдий в ответ.
– Не приписывай мне излишнего благородства. Правда в том, что если твои выступления или противоборство Хорста задушат, то и поставлять мне товары будет некому. Жаль рушить империю, которая строилась таким непосильным трудом.
Оберг промолчал, зная, что обсуждение не приведет ни к чему. Он обернулся к окну, и взгляд его устремился мимо высоток и драматичных шпилей к линии горизонта, к бурлящей реке, что разрезала город на две части.
Там, у заточенной в гранит набережной реки Аэстас, раскинулись тихие жилые кварталы и маленькие уютные заведения. В одном из них – букинистическом магазинчике, срощенным с кофейней, где по окнам тянулись желтые гирлянды-лампочки, – сидела Ариса Хафнер. Она отвела взгляд от экрана телефона и сделала еще несколько небрежных штрихов в альбоме для рисования. Масляный карандаш легко скользил по бумаге, и не было ни малейшей возможности уловить, какие чувства скрываются за этими движениями; в эскизе будущего граффити читалась несокрушимая воля, сокрытая агрессия, настоящий вызов, но эмоции, которые рождали изображение на бумаге, отличались кардинально: волнение, липкий страх, мучительная тревога. Дела принимали совершенно иной оборот; будто мчащийся на всех порах поезд сошел с рельс и летел в пропасть, лишь ускоряясь. Девушка на короткое мгновение даже не узнала альбома в своих руках – десятки листов, изрисованных эскизами и вариантами агитационных материалов, большая часть из которых уже воплощена в жизнь уличными артами, листовками, вброшенными в информационное пространство символами… Ариса понимала: даже если сейчас повернуть обратно, свернуть обширно разросшуюся за последние месяцы детальность "Анцерба" – ничего не измениться, инерция потянет дальше. Движения ни остановить, ни затормозить… И непонятно, что ждет в пропасти.
Ариса рассеянно взяла чашку с кофе, но тут же поставила ее на стол. Заправила за ухо прядь густых рыжих локонов – аромат ванильного парфюма смешивался с приторным запахом краски для волос, – и безжалостно смяла неудавшийся эскиз, вымещая на молочном листе бумаги все свои переживания о судьбе брата. Харрисон рисковал, постоянно рисковал – это уже даже нельзя было назвать прогулкой по лезвию, это было вальсирование со Смертью на острие.
Скомканный лист направился прямиком в сумку. Все улики должны быть уничтожены подальше от любопытных глаз (даже если таковых рядом не наблюдалось). Ариса планировала: вернуться домой, закинуть черновики в камин, чтобы смазанные рисунки вспыхнули пламенем и обратились в пепел. Нужные варианты агитационок показать деду и, получив одобрение, направиться перед рассветом к выбранной стене городского парка, где уже утром для глаз прохожих расцветут увитые плющом и цветами терракотовые черепа, лежащие на узнаваемой символике правительства Трех… Все зиждется на почитаемых образах, и именно их святость нужно рушить первым образом.
Легкий укороченный кардиган непозволительно низко сполз по плечу, на долю секунды приоткрыв кружево персикового белья. Ариса торопливо оправила одежду, оглянувшись; в кофейне только и были, что уставшая дремлющая за стойкой бариста, да сидевший в другом конце крохотного полутемного помещения мужчина лет тридцати. Хафнер задержала на втором посетители взгляд. Он проводил здесь почти каждый вечер (и почти каждый вечер они перекидывались с Арисой одним-двумя безмолвными взглядами, изредка улыбаясь), занимал удаленный столик, сокрытый стеллажами, разросшимися монстерами и папоротниками, и работал за ноутбуком. Дорогая спортивная машина мужчины, стоявшая у старого помещения букинистического магазина, среди скромных домишек и атмосферной, но давно нереставрированной набережной, выглядела инородно, абсолютно чуждо. Сам незнакомец атлетически сложен; одет просто, но со вкусом; добротно, но непримечательно. Разве что функциональные часы бросались в глаза. Пальцы длинные, прямые. Красивые кисти и предплечья. Темноглаз, гладко выбрит, черные волосы уложены назад; очерченная линия подбородка – его портрет, нарисованный углем, затерялся среди эскизов Арисы, вновь поймавшей себя на бесцеремонном рассматривании незнакомца. Помимо того, что мужчина объективно был притягателен, существовало еще кое-что, заставляющее девушку раз за разом цепляться за него взглядом: в его облике не было ничего, что могло бы вызвать ассоциации с тем, кто он есть на самом деле. И именно это настораживало и наталкивало на определенные мысли.
Ариса обернулась через плечо и пересеклась с внимательным ответным взглядом, но, вместо испуга или желания поскорее отвернуться, она внезапно улыбнулась. В районе солнечного сплетения задрожало и запульсировало, расползаясь по телу обжигающим теплом. Незнакомец же непроизвольным движением кончика языка облизнул верхнюю губу. Почти интимно. Девушка сглотнула. На улице с ревом пронеслись несколько мотоциклистов.
Мужчина разом осушил грубоватый стакан с холодным кофе и, закрыв ноутбук, поднялся, устремляясь к Арисе. В глазах его плясали черти.
В душе же Давида Хафнера отплясывали с совестью сомнения; уже несколько часов как он должен был быть в своей чудесной квартире; той самой, о которой мечтал с самого детства, но… Возвращаться в пустое холодное пространство не хотелось – там с новой силой нагрянут мысли, и проще утопить их в работе до полуночи, оставшись в офисе. Хотя вокруг только и говорили, что о подрыве "Спаркла", а потому укоряющие призраки семьи витали рядом.
Сколько лет он не видел родных? Шесть? Восемь? Да даже если бы Давид и захотел встречи – слишком опасно, приведет за собой хвост… Жнецы не преминут возможности проследить за коллегой; а он слишком хорошо понимал, что собой представляет "Анцерб" и кто его возглавляет. Давид не был глуп, давно уже срастил факты и сопоставил происходящее, с ужасом осознав, что является членом семьи преступной группировки.
Семьи, которой для младшего Хафнера уже не было.
Харрисон отрекся от брата, отказалась от внука бабушка; дед, с разочарованным пониманием отнесшийся к выбору Давида, не мог все же допустить риска общения. Ариса… Ариса любила младшего брата, но простить не могла (или тому виной стало чрезмерное влияние Харрисона?).
Давид сдавленно выдохнул. Цели, до которых дошел, отрады не давали. Быстрое продвижение по карьерной лестнице, дозволение на выбор рабочего направления, покупка жилья в столице с видом на пересечение рек Гаудиум и Волунтас – каков был смысл в достижениях, раз радость об их свершениях не с кем оказалось разделить? Внутренний конфликт не позволял выстраивать комфортную внешнюю коммуникацию; образ разочарованных родных висел тяжелым мечом над головой. Давид не чувствовал себя предателем, но и не мог сказать, что выбрал верную дорогу в жизни.
Безусловно, работая в рядах политической полиции, будучи представителем сыска Трех, Хафнер-младший понял: не все жнецы отбитые на голову люди, не все жестокие, не все используют керамбиты и сопровождают людей в казематы; хотя серповидный нож носил каждый – как символ, как знамя… И как собственный ограничитель – напоминание о том, что случится с сонной артерией, если оступишься. Впрочем, идейных жнецов было большинство, а таких верных идеалам Трех боялись и сторонились даже "коллеги по ремеслу".
Давид сохранил ежедневную сводку о происшествиях в западной части города, проверил рабочие уведомления и наличие донесений о содержании столичной периодической печати. Собрался нехотя и неспешно вышел из офиса на улицу. По правую руку оставались парадные двери – над ними точно горел красный символ Трех, – и центральный фасад крыла, в окнах которого даже ночью не потухал свет. Отдел дознания. Мороз прошел по коже Давида, и молодой человек поежился. Внезапно рядом остановилась черная машина – еще один характерный символ жнецов, ярко выделяющий носителей звания среди светлых улиц столицы, – и из окна показался давний знакомый Хафнера-младшего.
– Опять кладешь сон на алтарь работы? Или просто кладешь на сон? – хохотнул белокурый парень из машины. – Подбросить может куда?
– Спасибо, Антон, не нужно. Хотел пройтись перед сном. К тому же, завтра выходной, хоть утром ложись.
– В таком случае я погнал; сестра упрямо ждет на ужин.
Машина умчалась в ночь, оставив Давида в пряных объятиях весеннего сумрака. Десятки тысяч огней Мукро отражались в водной глади рек, вокруг трепетала от легких дуновений ветра свежая листва на деревьях, и над всем этим витал запах распускающихся цветов. Запах тонкий, сладкий, с теплыми оттенками и апельсиново-миндальным шлейфом – в это время года город наполнялся различными ароматами, но благоухания акации были самыми желанными и чарующими…
И пока Давид неспешно направлялся домой, наслаждаясь весенней ночью, в Резиденции Трех шли дискуссии – Правитель, Главнокомандующий и Посол Небесный рассматривали варианты того, как можно поставить точку в истории докучавшего "Анцерба".
1
Ариса. °3-6-18-1
Солнечные лучи скользнули по подушке, дрогнули пушистые ресницы; Ариса открыла глаза. Мягкий сумрак спальни сохраняли плотные шторы. Пахло маслом пачули и апельсиновым ликером. Обнаженной кожей девушка ощущала нежную прохладу ивово-коричневых шелковых простыней. Рядом с Арисой дремал мужчина – еще вчерашним вечером незнакомец, сегодняшним утром он был уже Моро Жан-Паскалем, – грудь его мерно поднималась-опускалась, на плечах виднелись аккуратные следы-полумесяцы от девичьих ногтей. Хафнер несмело дотронулась до его руки, легкими касаниями прошлась по коже шеи, провела тыльной стороной ладони по линии скулы. Моро крепко спал.
Ариса тихо поднялась, окидывая взглядом комнату: темные тона, минимализм в деталях, много зеленых растений. И опять ничего примечательного. Ничего, что могло рассказать о хозяине квартиры. Девушка нахмурилась, перебирая пальцами волосы – вчерашний рассказ Моро о себе звучал достаточно убедительно, чтобы отбросить пустые подозрения. Успешный брокер, переехавший из соседнего города и до сих пор не веривший до конца в дозволение на то спецслужб; с планами столь амбициозными, что бесконечная работа стала стилем жизни; любящий уединение и ставящий во главу угла карьерный рост.
Любящий уединение. Может поэтому Ариса подспудно ощущала родство с ним? Братья и сестра Хафнеры с детских лет отличались молчаливой отстраненностью от людей. Не шибко разговорчивые, скрытные до эмоций, выстраивающие с окружающим такую явную дистанцию, что странным было наличие вообще каких-либо дружеских связей… Зато вдумчивые (если можно было тем оправдать чрезмерной суховатой сдержанности).
Вместе с одеждой по комнате Ариса собирала воспоминания вчерашнего вечера и ночи.
…непринужденный комфортный разговор в кофейне, ненавязчивый обоюдный флирт и невесомые касания. Прогулка по набережной, огни ночного утопающего в зелени города, теплый весенний дождь. Обрывки песен и стихов, которые они декламируют друг другу, томные внимательные взгляды. Но вот – его рука обнимает ее за талию, а вот – губы касаются ее лица. Моро прижимает Арису к себе и целует жадно и требовательно…
Девушка подхватила кардиган с пола; ткань пахла парфюмом Моро и автомобильным ароматизатором.
…они садятся в его машину. Рука Моро ложится на колено Арисы и скользит выше. "Следи за дорогой", – сдавленно проговаривает она, но Жан-Паскаль звонко смеется, круто выкручивая руль и делая опасный обгон на перекрестке. Искрящиеся глаза его полны желания и страсти; грубоватыми ласками он вырывает из Арисы хриплые стоны, пока точки городских огней сливаются в дрожащие линии скорости. Риск притягателен. Риск, к которому Ариса так привыкла, дает ощущение жизни и в этот момент…
Хафнер выскользнула из комнаты. Сначала ванна, затем небольшая кухня. В деревянной корзинке лежал покрытый белым налетом горький шоколад и конфеты с черносливом; травяной чай в стеклянном прозрачном чайнике манил золотистыми переливами. На кухне бюстгальтера тоже не было; единственный предмет одежды, который Ариса все не могла найти.
…она чувствует его возбуждение и понимает, что и сама не может сдержаться; невольно подается навстречу, желая его прикосновений. Моро целует ее, и девушка отвечает. Неторопливо, страстно, вбирая в себя его запах, вкус, теплоту. Квартира Жан-Паскаля кажется душной, воздух точно раскален – жарко, нестерпимо жарко, и одежда оказывается лишним элементом. Время стирается, мир замирает; за окном льет дождь, и запах сырости и листвы наполняет квартиру. Моро, раздвигая колени Арисы, прижимает ее к матрацу. Она обхватывает его талию ногами, принимая в себя; движения резковатые, глубокие, но в то же время и нежные – он хочет дать ей почувствовать, как девушка желанна для него; не торопится, постепенно наращивает темп, заставляя Арису стонать. Она ловит губами воздух, когда Моро ускоряется, на секунду замирает и выходит, чтобы вновь погрузиться в нее до упора…
Поиски вещей – прогулка по ночным воспоминаниям. Ариса спешно оделась (так и не найдя бюстгальтера), завязала густые волосы в небрежный пучок, который закрепила подхваченным на столе карандашом; закинула портфель на плечо, и, обуваясь на ходу, распахнула входную дверь.
– Сбегаешь? – от хриплого сонного голоса Моро Ариса вздрогнула. Девушка зажмурилась, выругалась одними губами; в следующую секунду, надев маску благородного спокойствия, обернулась. Мужчина лениво завязывал вокруг бедер полотенце. – Я вчера осмелился думать, что, как минимум, смогу проснуться раньше и приготовить завтрак; как максимум – обменяться контактами. А тут утренний побег.
– Я и без того проспала. Работа не ждет, – Хафнер даже не лгала. – Так что, прости, оставляю тебя без совместного завтрака.
– А номер телефона? – услышала она вопрос, уже выбегая к лифту.
– Не помню наизусть; и, боюсь, твой тоже не запишу – телефон сел, – последние слова Ариса проговорила уже из закрывающегося лифта, оставив ухмыляющегося Моро в дверях квартиры.
Девушка, тяжело вздохнув, оперлась спиной о стенку. Закрыла глаза, прислушиваясь к сердцебиению –граффити к утру не появилось; саму Арису, вероятно, уже обыскались… Но последнее не вызывало в ней столько волнений, как невыполненная работа, возложенная обязанностями в "Анцербе".
Минут через двадцать девушка выскочила из такси и бросилась к возвышающемуся над площадью зданию – церкви Слез, – со всех сторон окруженному характерной для Запада вечнозеленой растительностью. Крупные кожистые листья после ночного дождя стали будто еще сочнее; темно-зеленые, точно лакированные с верхней стороны, укутывали они расположенный перед зданием обширный мраморный бассейн, в водной глади которого при определённом ракурсе отражалась вся белоснежная церковь, богато украшенная золотой лепниной. Персиковые рассветные лучи делали ее серо-мятный купол аквамариновым.
Девушка взбежала по ступенькам, вошла в прохладный высокий зал. "Необходимо поскорее взять материалы и приступить к работе над фреской…" Ариса старалась не думать ни о предстоящем разговоре с дедом, ни о том, что сорвала запланированную агитационную роспись. Это не оплошность, не ошибка, а настоящая катастрофа. Теперь нужно вновь искать подходящее время, организовывать охранную группу, изолировать территорию от лишних глаз и проследить, чтобы не заявилась полиция или не выследили оставшиеся в городе немногочисленные жнецы (благо, Оберг уже знал всех их поименно, и, благодаря своим соглядатаям, внимательно следил за работой представителей политсыска).
Оставаясь незамеченной другими мастерами, Ариса нырнула в мастерскую и тут же обмерла.
Меланхолично раскуривая длинную сигарету у окна стояла Харитина Авдий. Родная бабушка Арисы, во многом символ для "Анцерба" – как много раз именно Харитина находила нужные слова для подбодрения уставших бойцов, как много раз воодушевляла самого Оберга не опускать рук, как много идей придумала, как много выгодных связей смогла установить… И как критично и бесстрашно спорила с советом организации о ее роли и методах работы.
В серебристую густую косу пожилой женщины был вплетен шелковый терракотовый платок; сама она, одетая в классический серый костюм "с мужского плеча", вполне могла претендовать на журнальные обложки.
Лишь только женщина увидела вошедшую Арису, как тут же всплеснула руками:
– О, Матерь! – и бросилась обнимать внучку. – Где ты была, во имя всех Небожителей?! Мы уж не знали, о чем думать! Ариса…
Объятия Харитины крепкие, искренние; в них – все волнения, пережитые с Обергом за ушедшую ночь.
– Прости, я подвела… Граффити не сделала, сорвала договоренности и…
– Это все такие мелочи! – Харитина выразительно заглянула в глаза девушки. – Самое главное, что ты цела и невредима. Где ты была? Что случилось? – но не успела Ариса даже подумать о том, какой дать ответ, как бабушка тут же спешно продолжила говорить. – О, нет, сначала я сообщу Обергу, что ты в порядке, иначе он всему городу сейчас артерии вскроет!
– Я в полном порядке, не беспокойтесь! – девушка в волнении сжала ладонь Харитины. – Просто вчера познакомилась с мужчиной, мы разговорились и времени не заметили… – и ведь не ложь; разве что часть правды.
– Оу! – леди Авдий же многозначительно вскинула брови. – Что ж… Обергу я скажу, что ты осталась ночевать у подруги; меньше вопросов и меньше волнений, у него все-таки нервы уже не те, что прежде. А после звонка мы пойдем с тобой купим кофе и все обсудим…
– Давай оставим на вечер беседы, у меня работа простаивает, нужно покрывать грунт и…
– Кофе, дорогая леди, не терпит отлагательств! Да и я не выдержу до вечера инриги о твоем новом знакомом. Работа подождет.
Харрисон. °18-1-11
Наконец бумаги подписаны и предпоследний этап переговоров завершен – почти финальная точка в официальной причине прибытия Харрисона в столицу Запада, – роль заместителя деда в его процветающем ресторанном бизнесе Хафнеру даже нравилась. Еще больше нравилось место для ресторана, выбранное Обергом. Заведение бывшего представителя чиновничьего аппарата будет располагаться в самом центре города, напротив администрации и (уже бывшей, в силу сокращения служащих) штаб-квартиры местных жнецов… Прекрасная локация, способная послужить целям "Анцерба".
Харрисон с видимым удовольствием вернулся в номер гостиницы.
Номер безликий и абсолютно чистый – в нем ни намека на истинные задачи мимолётного хозяина; ни единого крючка, за который могло бы зацепиться всевидящие око Трех или их ищеек, – а за окном солнце озаряло умытый легким весенним дождем город. Безмятежный. Почти даже дремлющий.
Взрыв "Спаркла" замяли за ночь. Уже утром новостные сводки гласили о том, что линкор планировался к уничтожению, а пойманные диссиденты ни кто иной, как отпущенный пару недель с психиатрической клиники пациенты, которых "на злодеяние и нарушение общественного спокойствия натолкнул рецидив их эмоционального расстройства". Никто не виноват. Ничто не ударило по состоянию правительственного круга. Взрыв – случайность, так удачно разрешившая "планируемую судьбу "Спаркла".
Оперативно и правдоподобно, увы…
Харрисон ослабил галстук, лениво опустился в кресло напротив панорамного окна. Машинально размял кисти, поправил массивный перстень на указательном пальце. Мысли мужчины неслись вниз, к оставленному у входа в отель терракотовому маслкару. К тому, что сокрыто в его тайнике – золоченные маски, надеваемые представителями "Анцерба", – к тому, что предстоит дальше. Боевое крыло организации укрыло от ядовитого дождя Трех; но достаточно ли оно прочно, чтобы пережить надвигающийся шторм?
Предыдущие годы, когда деятельность "Анцерба" была сосредоточена в руках Оберга и Харитины, опасность ощущалось не так остро. Чета Авдиев рассудительна, в высшей степени прагматична; одаренные стратеги, умело выстраивающие свои шаги и лавирующие между искусственной преданностью Трем и яростной борьбой против жнецов. И всегда то, ради чего организация создавалась, во имя чего функционировала, осуществлялось безукоризненно: помощь людям, оказавшимся в пасти правительственной кары. Методичное уничтожение точек базирования жнецов, казематов и камер допросов; перехват захваченных людей и попытки скрыть невиновных, перевезти через внутренние границы, спрятать в укромных местах…
Подрывная деятельность началась позже. Когда Оберг познакомился с Иммануилом Грином, влиятельным бизнесменом (и Преступным князем) Перешеечной области, когда Харитина установила дружественную переписку с Вельдан Хорст (не просто женой Маркизуса Северных земель, но и значимым таможенным бароном); когда самому Харрисону позволили непосредственно участвовать в жизни "Анцерба" и вербовать людей – и вместе с молодой бурлящей кровью в организацию пришли глобальные идеи.
Основатели ратовали за противостояние, а последователи жаждали борьбы. И когда Оберг представил "Анцербу" Харрисона, как равного себе, организация обрела новое дыхание – и это было дыхание желания мести.