Пятое время года

…пятое время года…

 
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это – любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей.
 

Анна Ахматова 1913 г.

Издание осуществлено в память р. Б. Елены († 2024). Помяни её, Господи, во Царствии Своем!

Весна Необоримая

Собрание весенних стихов

Пролог

1–4

1

Ж/д станция. Январь. Оттепель.

 
В первой четверти Луна.
Паровоза и не видно.
И от вешнего лгуна
Дым струится клиновидно.
 

2

 
Нашел я себе утешенье:
Беседу светлых умов,
И вод ледяных оглашенье,
И Музу покинутых снов.
 

3

 
А до весны осталось десять дней.
Стекает снег с пятиэтажек блочных,
И лёд кусками морды корчит,
И кот мяукает наглей.
 
 
А до весны остался только миг.
Зима, как клад исчезнувших преданий,
И город бело–парусный, как бриг,
Останутся в дали воспоминаний.
 
 
А до весны остались – имена.
Здесь, за углом, я знаю это точно,
Украдкою целуется она
С подругою, Зимою полуночной.
 
 
А до весны остался сердца стук.
Как сладостно весеннее плененье
Вдруг ощутить; душа сожмётся вдруг,
Почувствовав толчки преображенья.
 
 
А до весны осталось – десять дней…
 

4

 
Преднаступление Весны.
Земля в изящных туфлях белых,
А в них, прекрасны и вкусны,
Обломки яблок переспелых.
И хвоя желтая сосны.
 
 
На черных веточках – бирюльки,
В прохладной, темной вышине.
Дома – квадратные сосульки
В моей заснеженной стране…
Блестят стеклянные цидульки.
 
 
Упасть бы в снег! Хватая ртом
Его холодные объятья,
Чтобы домой, придя потом,
Хватить стакан и крякнуть: Сватья!
И в ложе пасть большим китом.
 
 
Влюблен в тебя давно, февраль!
Хотя в снегах оцепененье,
Мне слышится: цветет ткемаль
И жарит от прикосновенья
Ярила нового медаль.
 

9 февраля 2005 года

Март

1–3.
Март

1

 
Земля – истерзанная дева,
Хоть посягательства честны;
Везде биение весны,
Везде дыханье разогрева.
 
 
Бинтов обрывки зимородок
Сокроет маленьким крылом;
И бьёт вода тебе челом
Неутомимо, Мать–Природа.
 
 
Еще немного – пряный шут
Оденет в лист скелет дерев,
И бледный разольется гнев
Подснежников, как парашют;
 
 
Чуть–чуть – и поле желтых трав
Зальет салатным луком пря;
Ты, новый день, ты мартом прав,
Весну по–новому творя.
 
 
И не увидеть сквозь стекло
Остовы прошлогодних дров,
Их в грязь дороги извлекло
Шарнирой сломанных миров.
 
 
Пусть расцветает декабрист,
И болен я; но сок крови,
Как прежде, бьется в жилах, чист,
И шепчет мне: живи, живи!
 
 
И пусть мой март исчез давно
И не вернется никогда –
Я все ж его веретено
Несу озимым городам.
 

2

 
И муха путается в лапках,
И солнце бегает не в тапках.
И женщин взгляды исподлобья
Секирою на месте лобьем.
 

3

Муза и Чрево

 
Муза и Чрево боролись друг с другом негласно.
Крякнуло чрево. И флейта услышана ясно.
 

4–10.
2 марта 2005 года

I

Крюков канал

 
Гранита мертвенные губы
Разжали Крюковский канал.
И воды, холодно–голубы,
Взметнулись резво, как Дедал.
 
 
Горят в лучах сухие блестки
Глаз птичьих, строго–озорных.
Текут железные подмостки
В туманах марта дорогих.
 
 
В лед опрокинутая штольня
Дрожит, несовершенный клон
Оригинала колокольни;
На ней украшенный лимон.
 
 
Направо – черная домина,
За ней решетчатый подъезд.
Щипкует в окнах мандолина
Стирая зарекламный best.
 
 
Налево фонари балкона
Под пилку режут тополя.
Земля как будто из кокона
Весеннего от февраля.
 

II

 
Средь шумного града, случайно,
А может, намеренно? – нет!
Влекли, налегке чрезвычайно,
Свободы костлявый скелет.
 
 
И мимо толпа проходила,
Гундосил рекламный базар,
Кентавры, с лицом крокодила,
Спешили на стойло–вокзал.
 
 
Свободу оставьте! Не трожьте! –
Прохожий какой–то вскричал.
А вы, гражданин, не дебошьте, —
Сказали ему. Он молчал.
 
 
И сдали Свободу в музейный
Обшарпанный запасник…
Не то в кабинет репейный.
Не то прямо в самый нужник.
 
 
Средь шумного града, случайно,
Прошу не сочесть за навет,
Шептал чей–то голос тайно:
Свободы ведь не было. Нет.
 

III

 
Текут, текут неслышно годы.
Их вечность режет на утиль.
Я не отдам своей свободы
И обрету свою Рахиль.
 
 
Люблю тебя, родная Лия,
Детей твоих земную ось.
Но жду, когда цветной лили′ей
Оборотится твоя кость.
 

IV

 
В Доме Радости много комнат.
Будешь их обходить до икания.
Но прошу тебя: в тихий омут
Не спускайся: там духи страдания.
 
 
Бледнолицы, усталы и съёжены,
В каждом глазе цветут кувшинки,
По безлунию, обезвожены,
Превращаются вдруг в пылинки.
 
 
Эта пыль, озаренная звездами,
Наполняет собою здание,
И оно, поднимаемо грезами,
Заплывает на дно мироздания.
 
 
И когда мы выходим ночию,
Видим мир, скорбями излизан.
Но идет перед нами воочию
Белый Ангел, страданьем унизан.
 
 
И за ним покрывало стелется,
Что печаль претворяет в счастье.
Перемелется тем, кому верится,
Что страданий не вечны власти.
 

V

 
Что там? Купи–продай?
Не прогадать бы.
Ему только деревню дай —
Потребует усадьбы.
 
 
Вам, конечно, виднее,
Насчет лакея и вареников.
Мы опять стали беднее
На 30 серебренников.
 

VI

 
Когда над утреннею мглою
Еще рассвет не забрезжит;
Когда к Луне звезда героя,
Нацепленная, чуть дрожит;
 
 
Когда из темного эфира
Стекает черный, четкий жир;
Когда от клубного кумира
Спешит в постель пустой транжир;
 
 
Когда трамваи по железу
Походкой легкою стучат;
Когда шоферу позарезу
Охота до волчат–девчат;
 
 
Когда по кирпичам белесым
Спадает к окнам чья–то тень –
Прислушайся: восточным лесом
Ночную мглу сжирает День.
 

VII

 
В душе моей так глубоко, так ясно.
Какой–то свет ложится на лицо.
Лампадка догорает, ярко–красно.
На скатерти разлитое винцо.
 
 
Я вся твоя! В невыносимой боли
Я выждала свидания мои.
Неверность, уязвленная от соли,
Просить прощенья хочет у Любви.
 
 
Когда на нет сойдет изнеможенье
Холодных, истомленных ночью рук,
Я знаю: принесет освобожденье
Не мной открытой старой двери стук.
 

11–15.
7 марта 2005 года

I

Предчувствие

 
В том времени, где даже брюки
Разменивались на поруки,
Где развитой социализм лежал котом –
Иные, огненные чудились мне звуки;
И в хороводе юных дев
Мне снился рыкающий лев.
И было так при всем при том,
Что «юность перетянута ремнем».
 
 
Уже в снарядной желтой стали
Я видел горные хрустали,
И в котелке с водою пресной
Лежали тяжкие медали.
И даже крики: Встать!–и–Смирно!
Витали как–то неотмирно,
Как пар уральский бестелесный,
Как риски бляхи полновесной.
 
 
И что ж, я знаю: люди глухи,
К тому, что видят, слышат духи,
Но – до назначенных времен.
(Шалуньи–рифмы – не едухи).
Затем грядут рукоплесканья.
Трех четвертей уснут желанья.
И как прожаренный бекон,
Мой стих возьмут со всех сторон.
 

II

 
Сквозь толщу мертвых глыб
Мой стих пробьется –
разорвется.
И стайкой юных рыб
ко мне вернется.
 

III

* * *

 
То, чего боялся —
то случилось.
То, чего страшился –
то пришло.
Смерть с тобой женой оборотилась.
Душу лезвием и горечью прожгло.
 
 
хотя не так: по многу лет
скажу тебе я: смерти нет.
 

IV

 
Люби меня живого.
Может
в том мире, где меня никто не потревожит,
не будут спрашивать с меня построже.
Ведь я горел свечой окна жилого.
 
 
Люби меня живого.
Тоже
травинка в силах камень покорежить
и зелень подо льдом умножить.
Как это все – увы! – не ново.
 
 
Люби меня живого.
гложет
меня мой каждый день, что прожит,
он часть моей любви кукожит.
Люби меня таким, или иного.
 
 
Люби меня, люби живого.
 

V

 
Февраль изнемогает старостильный.
Потеет чаще грязное стекло.
И снег идет, в последний раз обильный.
Как много сверху пуха натекло!
 
 
Земля в подушках белых, под периной.
Как в детстве, хочется закутаться в пальто.
И прогуляться с девочкой Мариной.
Но нет ее. А то, что есть – не то.
 
 
Снег хрупкими руками облепляет
Авто, прохожих, стуки, фонари.
И вьюга день последний заметает.
И кажется, что воют упыри.
 
 
Зима, зима! Молекулами марта
Гонима ты в далекие края.
Передо мною снеговая карта.
Вся жизнь моя.
 

VI

 
Что же? Да! Я любви не имею.
И напрасны посты и труды.
Не растет гладиолус в камее.
Страшно встать в День Последней Трубы.
 
 
Но прошу я Тебя, Господин мой!
Мне, любви не имевшему, Ты,
Все прости и грехи мой скрой,
И помилуй меня за мечты.
 
 
И Любви дай мне капельку, Боже,
Чтоб в начале иного пути,
Все прошедшие дни подытожив,
Я сумел бы к Тебе подойти.
 

17–19.
15 марта 2005 года

I

 
Великий Пост.
Душа, обломком глыбы,
меж ребер притаилась, чуть дыша.
Тебе потребно христианской рыбы.
Но ты молчишь.
Проснись, моя душа!
 

II

 
Застеклянные иконы.
Золотистые патроны.
И – задунута свеча.
 
 
Окончание канона.
Все, как встарь, во время оно,
наша вера горяча.
 
 
На полу растут лисички.
Это солнцевы сестрички,
холодны, подобно льдам.
 
 
Что плывут, то как косички,
то взметаются синичкой,
с прихожанами во храм.
 
 
День спадает желтой пиццей.
Под луною бледно–лицей
звезды ткут златой пирог.
 
 
Разумейте, вси языцы,
от младенца до царицы,
яко с нами Бог.
 

III

 
Когда Кремлевскую стену
Разберут на новый Вавилон,
Никто не вздернет свою вену;
 
 
Но растечется, как гудрон,
Очередная новостишка,
Кашеобразная растишка:
 
 
С Россией кончено. The best.
И выйдет нечестивый лес
Плясать на черепах кровавых.
 
 
И песня: «Мы правее правых!»
Промчится с Питера до Кушки.
И кто–то грохнет из Царь–Пушки.
 
 
И в самый радостный момент
Примчится обалдевший кент:
Народу нету. Сдох он. Вымер!
 
 
Его сожрали палкой–ливер.
И пригласят гостей заморских,
Запольных, земляных, загорских,
 
 
На трупе дивном пировать.
И будут платье мертвой рвать.
И ворон всмотрится в те очи,
 
 
В которых дремлет Китеж–град,
И крикнет кто–то: Эй, короче!
Ей подыхать под звон курант.
 
 
И ворон клюнет Русь Святую…
Но ткнется вьяве в кость литую
Тех, кто кричал: России нет!
 
 
Истории той много лет.
Так есть, так будет. До тех пор
Пока не сменит кровь ликер.
 

20–22.
7 марта 2006 года

I

 
Стремится солнечный феод,
Как сгусток меда, кем–то брошен,
Найти цветок, что припорошен
И ощутить весенний брод.
 
 
Но лед несет еще обозы,
Хоть календарный яркий март
Раскрыл нездешние мимозы
Зрачками брошенных Астарт.
 
 
Люблю последний зимний день:
Еще свободен путь для санок,
Но скоро от зеленых ранок
Взорвется белая мигрень
 
 
И будет солнечный феод,
Как сгусток меда, кем–то брошен,
Вдыхать цветок, что припорошен
И ощущать весенний брод.
 

II

 
Моя поэзия – гад, ползающий на брюхе;
Но иногда, в его левом ухе
Или на кончике раздвоенного языка
Желобки становятся туги, сухи –
И отверзается новый глаз,
В центре коего желтый алмаз,
И в гранях сжата чья–то рука,
Которая сжигает змеиное тело,
А кожу обращает в крылья,
Ими машут, чтоб встать над пылью,
Целующей извилистое брюхо.
…И новая плоть взлетела –
И проснулась сонная муха.
 

III

 
Гори,
гори моя любовь!
Я подойду, святою простотой,
И угли, словно старая свекровь,
Сгребу под юною пятой.
 
 
И плазма слижет приговор,
Средь полдня почернеет грудь,
Предотвратил любовный мор
Я в этот праздник; не забудь
 
 
Ты, кто идешь вослед её
И шепчешь: Я тебя люблю.
В обнимку с телом, как цевьем.
Тебя я не благословлю.
 
 
Мне права свыше не дано
Любить три раза: легкий рок!
Твое как имя? Все равно!
Тебе не мной назначен срок
 
 
Взойти на алый эшафот
И, тихо голову склоня,
Сказать устами сладких сот
Что ты любила, не кляня…
 

23–27.
13 марта 2007 года

1

 
Когда изогнут рот Земли
Во влажных теневых подтеках,
И множится во многих оках
Небесный рай. И чуть вдали
 
 
Не могут тени с белой кожей
Березы ладной совладать;
И дамский смех, что не продать,
Становится сильней, моложе;
 
 
Когда школярные подмостки
В обломках девичьих истом;
Каблук, дрожащий под листом
И губ прыщавые отростки —
 
 
В соединеньи половин
Превозмогают отчужденье;
Ликуйся, славься вдохновенье
Расколотых в объятьях льдин!
 
 
Играйся, первый день весны!
На север тянет небо мглисто;
И мяч, отрада футболиста,
Чешуйки лижет, берестны.
 

2

 
Какая польза от стихов?
Ответь мне: брат мой или недруг;
В какие золотые недра,
На дно флаконное духов
 
 
Они опустятся – и что же?
Нет, я без слов себя моложе
Ощупываю, ощущаю,
Вне лицемерья завещаю:
 
 
Есть счастье высшее писать,
А не писать – еще высшее:
Найдет изогнутая шея
Ярмо, чтобы его бросать.
 

3

 
Все плачутся под небом сим:
И праведник, и нечестивый,
Урод, удод и некрасивый,
И лежебок, и пилигрим,
И бандюган, что в лес убогий
Добычу жадную несет,
И балерина, та что ноги
Вытаскивает и трясет
Над сценой, из балетной пачки,
И лодка, атом дав для драчки,
Точнее, ейный экипаж
Тоску берет на абордаж.
 
 
Но всё напрасно: развлеченье,
И труд, и слава, и почет:
Не гнется твердое печенье,
Что нам тоска дает взачет.
 

4

 
Еще морозное дыханье
Преобращается, как пар;
Еще подпочвы колыханье
Готовит яхонтов пожар –
 
 
Но сердце старое раскрылось
Усопшей до зимы зимы;
Что было белым, как–то смылось;
Разгоряченные умы
 
 
Покоя не дают ботинкам,
Что взялись за текущий гуж:
Приписывать окружья луж
К неразрисованным картинкам
 
 
Асфальта–женщины; она же,
Пока невзрачна и мокра,
Как будто черная икра
Или просроченное драже.
 
 
Но пару дней – и соберется
Из троп огрязненных бульвар;
И март, лукавый пивовар,
На мелкий миг охолонется.
 

5

 
Вот и послал мне Господь утешенье,
Что своевольным не ведомо вовсе:
Жди от небес терпеливо решенья
И между тем к исполненью готовься.
 

28–30

2 марта 2010 года

 

1

 
Поют ли птицы в царстве мертвых?
Не только. Также пляшут. Но
Свет, прислан из турецкой Порты,
С белилом тусклым заодно.
 
 
В шеренгах птицы крестовые,
В затылках их табличный бум.
И дерева, едва живые,
И треплет их озимый шум.
 
 
Старуха–Смерть, с клюкой и сумкой,
Всё шепчет под ноги себе.
И некто молод, с тайной думкой,
В цветах положен во гробе.
 
 
А за оградой – ковш и слякоть,
И суета пока живых.
…И хочется мне петь и плакать,
И обонять ячменный жмых.
 

2

 
Скажи мне, Господи, кончину
Моих к закату павших дней.
Пусть седина найдет причину
Не стать орудием свиней.
 
 
Пусть затхлый опыт не коснется
Моей царевны. В зрак души
Она не раз еще вернется
Одна в непонятой тиши.
 
 
И если спросят: ты откуда? –
Она откроет тайный зев,
Пескарь проснется барракудой,
И овном ляжет грозный лев.
 
 
И лишь дойдя до края бездны
Она услышит: миру мир!
И в жесте вечно бесполезном
Январь украсит для порфир.
 

3

 
Когда публично девка топчет
Царицы бледной белый плед,
Пот позвоночный каплет в копчик
И грязный оставляет след.
 
 
Когда под сводом лезет в сумрак
Еще не стаявший эфир,
Бежит затмение–пенумбра,
Янтарь грызет Принцесса Лир.
 
 
Когда, что стало, как навечно,
Как гипс – бесцветья хохлома –
Мой Март ломает бесконечно –
Все говорят: прошла зима!
 
 
…И только я один тоскую,
И эпитафии пишу.
И тем нисколько не рискую,
Снега отдав карандашу.
 

31.
Великий Пост

 
Постятся те, кто не нуждается в Посте,
А те, кому он нужен, не постятся.
На мартовском оборванном листе
Мне легче перед облаком смиряться,
 
 
В котором скрыт от кованых очей
Дух Святый Мощный, в виде голубине,
И падают, осколками мечей,
Февральских льдин венцы; то значит ныне
 
 
Пришла на ниву бледная весна,
Которая, часами укрепляясь,
На крышу лезет, словно ото сна,
За солнце неподвижное цепляясь.
 
 
Я пью тебя, стеклистая капель!
Ты даруешь восторги воскресенья,
Что явит нам пасхальная купель,
И Ангелов услышат долы пенье!
 

Апрель

1

 
Белое битое войско
В спешке, в бреду побросало
Копья, мечи, убитых геройски,
Клочья ненужного нала.
 
 
Треплет подземный подснежник
Пальцами землю тугую.
Губкою мокрой трепещет валежник,
Кожу целуя лесную.
 
 
Белый Король несчастный,
Спрятав печаль голубую,
Вместе со свитою ненастной
Ночь отмечает хмельную.
 
 
Утром окинет взором
Ряд поредевших служек.
Бывший монарх превратился в вора,
В дырку от старых кружек.
 
 
Кажется: бьют секунды.
Деятель голубокровый
Должен распаться на корунды,
Меньше сантиметровых.
 
 
Пусть же свершится мщенье!
Чья эта песня льется?
Снежный Король, пожелав превращенья…
Рыжей Весной обернется.
 

2.
Весной

 
Тоскует дымка голубая
На берегу пушистых руд,
Земные ручейки текут;
И света линия прямая
Гранитом наполняет тень,
Где стонет женственная брень.
 

3–7.
11 апреля 2005 года

I

* * *

II

 
На Достоевского торгуют унитазами.
На бывшей Гоголя кирпичный кавардак.
В смирдинской лавке бесподобно пахнет зразами
Сквозь крики о писателе: чудак!
 

III

Меланхолия

 
Дева с пробитыми крыльями,
Хрупка на вид.
Взгляды поднимет мыльные –
Ты в пыль вбит.
 
 
Жизнь она делает падалью
При ползке.
Дни, что ей светят за́ далью
В черном куске.
 
 
В правой руке бережно
Лежит топор.
А вокруг неустережно
Голов убор.
 
 
Знаешь что, Меланхолия?
Поди поспи.
Ты велика, но не более,
Чем ростки.
 
 
Надо идти по–прежнему,
Как шел.
Время течет по–брежневу,
Райт Олл.
 
 
Дева с пробитыми почками
Сидит в тоске.
Окурком «охотничьих»
В томат–треске.
 

IV

Уличный торговец

 
Купите золото!
Молотом добыто.
Недорого.
 
 
Цепочка женская.
Отделка венская.
Цвета творога.
 
 
А где–то ладная,
Навеки хладная,
Лежит хозяюшка.
 
 
С коленкой раненой,
Когда–то маминой,
Играет заюшка.
 

V

 
 Итак, твоя раненая венская коленка,
 Стопа точней.
 Там, где женщина, как стенка,
 Жизнь скучней.
 
 
 К тебе это не относится, впрочем,
 Наркотик мужчин.
 Кто тебя научил их морочить?
 И гладить бороздки морщин.
 
 
 Как ты умеешь а–ля анфас
 Класть их мордою в грязь.
 И каблуком – будь хоть царь Мидас –
 Втирать им в уши мазь.
 
 
Они и бегут за тобой, потому что
Каждый хочет кровавиться.
Ты их бьешь, не зная за что:
А им это нравится, нравится.
 
 
Прости мне этот косноязычный бред:
Ножку твою завяжу.
Мне бы родиться, как ты поэтом,
Вступить на мужскую межу.
 
 
Но не могу! Не могу и все.
Женщиной быть хочу.
Плыви от меня дурным карасём
К очередному сычу.
 
 
А кровь на твоей коленке я смыла
(забыла, опять на стопе).
Эту картинку затру мылом
В мозговом купе.
 

VI

 
Для всех хорошим не будешь.
Да и не надо это.
Ты все молчишь, куришь…
Мыслями где–то.
 
 
Посмотри на улицу: снег исчез,
Уйдя в мокрую землю.
Не люблю новости от CBS,
Но весеннюю – приемлю.
 
 
Все же есть что–то древнее
В мире круговоротном.
Пальцам как–то нервнее
С деревом потным.
 
 
И, протирая лысину
Подошв ботинок с мехом,
Целую морду лисину
Апрельского громкого эха.
 

8–10.
22 апреля 2005 года

I

 
Начало всякого Искусства –
Есть Откровение.
 
 
Прыжок от впадинок Прокрустовых –
И изумление.
 
 
Из мозга протекает краска
В телодвижение.
 
 
Художник в мир бросает маску.
Изображение.
 

II

Поэт и Публика

 
Куда идти?
Где правда?
Сам я нищ.
Далек, как пламень Тавды.
И без нетленных пищ.
 

III

Лунный Вечер

 
Всосал лимон восшедший лунный
Закатный вечер, тих и ал,
И в нем мелодьей златорунной,
Забрезжил облачный вассал.
 
 
И сквозь него глазницы блещут
То голубы, то зелены,
То сини, то красны, то вещи,
То недоступны, то льняны.
 
 
Ведро отдастся легким звяком:
Так в деревенскую купель
Бросают жезло сочным кряком.
И журавлиный слышен Лель.
 
 
Как я люблю отсвет нездешний
Танцующих на лужах лун,
И вечер осени, как вешний,
И хмурый сумерок бурун!
 
 
…Истерлось небо чернью праздной
И запад плачет от тоски.
А из заплат звездообразных
Алмазов сыплются пески.
 

11

 
Привет, апрель! Работник жилкомхоза
Отважно поджигает грязный склон.
Вода – снегов прошедшая угроза,
Бежит в ложбинах, резвый моветон.
 
 
Дорожников строительных бригада
Гуртом расположилась на обед.
Им, кажется, давно уже не надо
То, что они оставили, как след.
 
 
Белоколонные березы утопают
В подошве недовылаканных луж,
И не ворон, как прежде, здесь считают,
А платья от кокеток Мулен Руж.
 
 
Под сенью ели, тихо и безгневно,
Уныло догнивает серый риф…
Но мнится мне: то белая царевна
Отбросила обуглившийся лиф,
 
 
И растворилась струйкой–невидимкой,
Растаяла полусырым дымком,
Чтоб выпасть за охотничьей заимкой
Последним переснеженным комком.
 
 
Привет, апрель! Я вместе с жилкомхозом
Бегу по желто–шахматной траве.
Не надышаться мне вовек твоей глюкозой,
Не утомиться на твоей канве.
 

12.
В Румянцевском сквере

 
У Академии Художеств,
Что отражает блик волны,
Есть сквер. В нём ряд скульптурных божеств
Мостит чугунные блины.
 
 
За ними – шпильная колонна,
Побед румянцевских итог;
Она увесиста, как домна,
Сера, как лист у наших ног.
 
 
Златой орёл на желтом шаре
Гвоздём строительным прибит
К граниту. И в воздушной взвари
Блестяще–ярок, как болид.
 
 
Шум городской пустой Лолитой
Бежит, не слушая ворон,
И ветер тихим динамитом
Пускает дым со всех сторон.
 
 
Как славно здесь!
И в колыбели
Апрельской ласковой тиши
Я мню: раскаплются метели,
Что были стужей для души.
 

13–18.
23 апреля 2009 года

1

 
Блестят гирлянды голубые
И плавят конок синий цвет.
Снегов лишаются гробы и
В черном, золотой совет,
 
 
В котором цифры, краткий прочерк
И отрешенность серых лиц.
И скачут у древесных кочек
Озябшие пальто девиц.
 
 
То оживает, что заснуло,
В том пробужденье, что легло,
И в белом платье Феодула
Апреля держит помело.
 
 
И только в темных истуканах
Не дал толчок клеёвый сок,
Но излучается в карманах
Теплынью солнечный песок.
 

2

 
Что ты видел, старинный балкон?
Древо близкое, внуком костлявым,
Доставляет тебе Рубикон
И дырявый манжет из Бреслау.
 
 
Твой хозяин, истерзанный дом,
Хорохорится, пыжится, блещет:
Собираются в Армагеддон
Позабытые старые вещи.
 
 
На твоих колоннадных зубах
Серой плесенью пляшут щербины;
Ниспадают резные перины
Над фронтоном, пробитым во лбах.
 
 
Только пьяный прохожий к тебе
Полднем вешним щекою лоснится…
Что тебе, старый дом, днями снится?
Трем скелетам в дверном коробе?
 
 
Отвечает старинный балкон:
Башмачок помню дамский и чудный,
Женский смех вожделенный, причудный
И пера в изумленье наклон!
 
 
Что ты помнишь, старинный балкон?..
 

3

 
Люблю гулять в закатных парках:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
Где молча пастух целует свинарку:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
Где дырка в стене – приглашенье к покою:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
Где нет купальщиц над бедной рекою:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
Бываю я счастлив, слагая песни:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
И выдох покойным будет если –
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
Свобода и ветер живут нераздельно:
Вдали от людей, вдали от людей.
 
 
И деревом станет крест нательный –
Вдали от людей, вдали от людей.
 

4

* * *

 
Он видел негасимый свет:
И стал затаптывать его:
А с ним и преданный обет:
И всех друзей, до одного.
 

5

 
На проспекте Малом узком,
Пополудни в три часа,
Силой огненных этрусков
Смертная бежит коса.
 
 
Чтоб её посторониться,
Чтобы шеи сохранить,
Надо тополям спилиться,
Встать обратно не посметь.
 
 
Только странно: человеки
По проспекту всё идут,
От рождения калеки
И кончины режут жгут.
 
 
Режьте, режьте – жгут сильнее,
Рвите, рвите – глубже он.
Только тени всё длиннее,
Только пламенней фреон.
 
 
Мне скажи, монах уставший,
Ты сегодня во гробе,
Ты живой, но будто павший:
Как живешь ты в коробе?
 
 
И монах мне отвечает:
Жизнь вечна и смерть вечна.
Только сердце привечает
Тех, чья душенька речна.
 
 
Заглянул я в томный омут:
Только черти в нем живут,
Только темной силы скрёбот,
Только водяные ржут.
 
 
Дай мне камень, камень веры:
Брошу в воду, разгляжу
Бегство древнее мадеры,
Крестовидную межу.
 
 
На проспекте Малом узком
Пополудни в три часа
Мчалась огненная блузка,
А над ней вилась лиса.
 

6

 
В неубранности русских кладбищ
Я вижу светлую струю
Луча, глядящего на пастбищ
Неразбитную колею.
И что сказать? Я не посмею
Окрест порядок наводить;
Душа без крыльев цепенеет;
Но птицы будут гнёзда вить
Из прошлогодности обломков:
Они шуршат, они хрустят;
Они трещат в деснице ломко,
Под пяткой молча шелестят.