Дневники Льва Толстого

Ох, а вот тут мне гордиться нечем. Из лекций Владимира Бибихина, посвященных личности, философским воззрениям и творчеству Льва Толстого, и опирающихся на внимательное изучение дневников писателя, я пока сумела считать и воспринять только самые поверхностные идеи. Потому что для серьезного и глубокого восприятия этой книги мне было нужно для начала прочитать Витгенштейна, а потом перечитать Хайдеггера, и непременно – внимательно изучить статьи и поздние произведения самого Льва Николаевича.Кстати, еще лет десять назад я точно такой ход событий для себя сочла бы совершенно нереальным. Как-то у меня всегда было сложно с двумя главными глыбами русской литературы. Ни одного из них я любимым назвать не могу. Но, взрослея, становишься менее категоричным, и всё больше осознаешь глобальность вклада и Льва Николаевича, и Федора Михайловича в представление человека и человечества о себе самом. Так что всё возможно.А пока – я пыталась почувствовать себя на месте студента-философа, которому читают довольно непростые лекции, интерпретирующие почти случайные записи Льва Толстого в личных дневниках в суть личности этого человека, в причины его ухода из семьи, в идеи, на которых построены самые великие его произведения. Как студент, я ошеломлена. Я ловила отдельные мысли, попытки понять и рассказать нам Толстого, но и аргументация, и многие смыслы – как у настоящего студента проносились мимо. Впрочем, боюсь, что студент философского факультета по сравнению со мной был в более выгодном положении. Во-первых, он больше доверяет лектору, его выводам, сравнениям и ассоциациям. А во-вторых, он находится внутри своей сферы интересов, ему привычны имена, знакомы многие тексты. Со мной всё оказалось хуже. Мераба Мамардашвили я не читала, вообще в этой сфере могу считаться абсолютно невежественной – только база, только поверхностное знакомство. А к тому же аргументы философов местами вызывают у меня замешательство. Я их не до конца понимаю? Или просто не считаю бесспорными?С другой стороны, эта книга (курс лекций) блестяще показывает, как можно (и нужно!) проводить анализ текстов. Она буквально иллюстрирует умение увидеть не разрозненные наблюдения, а проследить ход мысли, связать её с предыдущим и последующим творчеством, увязать с идеями других значимых для Бибихина авторов. В этом я прекрасно понимаю лектора, поскольку тоже временами уношусь в сравнение с только что прочитанным и недавно обдуманным, провожу общекультурные параллели и междисциплинарные связи. Другое дело, только увидев поток смыслов в текстах Бибихина, я начала понимать, как непросто бывает моим студентам и слушателям следить за моей собственной скачущей мыслью и отлавливать все возникающие ассоциации. Хотя у нас, пожалуй, глубина рефлексии помельче философской.В общем, книга эта оказалась мне «великовата». По крайней мере, сейчас. Я не теряю надежды до подобных текстов и именно до этой книги ещё дорасти, но пока признаюсь, что сумела оценить только масштаб навыков автора, и задумалась над необходимостью вернуться ко Льву Николаевичу. А еще – задумалась над тем, не стоит ли мне попробовать прочитать у Бибихина «Введение в философию права»? Там я хотя бы отчасти буду на собственном поле))

Поразительный пример живого общения одного человека с другим, давно умершим. Понимание Бибихиным Толстого, как мне кажется, осуществилось на неизъяснимом, непередаваемом словами уровне. И уникальность лекций заключается в том, что вопреки утверждению Витгенштейна, будто «люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит», Владимир Вениаминович Бибихин обнаруженный смысл блестяще выразил.Речь в лекциях идёт не столько о Дневнике, сколько о человеке, его пишущем. «Будем говорить, что Толстой смотрит за собой». И постепенно увидим, что «именно незаинтересованное, непредпринимательское, беспристрастное холодное смотрение, оно именно и дало всему, природе и таланту, размахнуться, сделаться большим».Вспоминаю фрагмент книги-беседы «Я верую – я тоже нет», когда отец ди Фалько рассказывает Бегбедеру о чуде исцеления слепорождённого: «Иисус берет горсть земли, смешивает со своей слюной и мажет ему глаза. Если он действительно способен исцелить слепого, Ему не нужен этот спектакль, но, может быть, он нужен нам?» Возможно, подобный ритуал или жест необходим, чтобы придать сверхъестественному явлению (чуду) доступную для человеческого восприятия форму. Нечто подобное делает в лекциях и Владимир Вениаминович Бибихин. Например, рассказывая о субъекте «пишущем дневник», Бибихин говорит о «выходе из метрики»: «тело расположено не только в метрическом, но и в топическом пространстве, и эта его топика и есть собственно бытие». (Интересно сравнить с Витгенштейном: в «ЛФТ» «философское Я есть… граница – а не часть мира», и Толстым: человек есть граница Бога). Однако формальные математические аналогии – топология как язык, на котором удобно говорить о непрерывности, – в данном случае малополезны: переход от метрики к топике здесь тот самый «жест», который призван создать форму. «Выход из метрики» или, в другом месте, «возвращение в себя неизвестного» не только характеризует «пишущего дневник», но и обращено к слушателю лекций. Бибихин создаёт связь (bluetooth-соединение, если продолжать технические сравнения) между автором дневников и присутствующими на лекции. Почему важно наличие связи? Потому что дневники Толстого – это опыт и дело, подлинная философия жизни и «изменение мира» (выход за границы мира). Они не могут быть интеллектуально прояснены или эмоционально пережиты. Можно, например, интерпретировать тягу Толстого к «питательному унижению» как духовный метод для достижения идеала Евангелия, и порадоваться, что «наше сознание проснулось для интеллектуальной работы, постижения, оценки». Но Толстой, говорит Бибихин:…всё это называет еще сном. У него проснулся значит покончил с чередой ощущений или – ведь это невозможно – взял все их в навидение, в дарящий взгляд, видящий идею, т. е. вид, т. е. перспективу.Другими словами, прочитать дневники Толстого нельзя ни разумом ни чувством, а только своей жизнью. А жизнь, по Толстому, есть не что иное, как «проявление Бога в человеке». Лекции Бибихина – это не «открытие мысли Толстого», но открытие его жизни, тем более поразительное, что при колоссальном объеме литературы о Толстом, никто не делал подобного раньше.

К философии я непригоден, но эта книжка очень по душе пришлась – о свободе души, независимости ума, непреклонности в совершенствовании, о том, как выправлять себя по линии добра. Толстой – великий и поразительный, и Бибихин очень интересен – его размышления с пропущенными звеньями, черновые, конспективные записи, невыправленный шероховатый язык лекций.