Люди-мухи

Hans Olav Lahlum

Menneskefluene

© CAPPELEN DAMM AS 2010

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2016

* * *

Посвящается моей тете Дагмар Лалум (1923–1999), двойному агенту, «человеку-мухе». Испытания, перенесенные ею во время и после войны, вдохновили меня на написание исторического детектива.

День первый. Убийство на Кребс-Гате, 25

1

В 1968 году 4 апреля выпало на четверг перед Страстной неделей. За обедом я вспомнил еще одну дату, имевшую для меня немаловажное значение: ровно три года назад я переехал в новый, более просторный кабинет в главном полицейском управлении на Мёллер-Гате. Я отметил событие куском торта, который съел в одиночку.

Как правило, все помнят, что 4 апреля 1968 года в Мемфисе (штат Теннесси) застрелили борца за гражданские права Мартина Лютера Кинга, и это вызвало в США волну расовых беспорядков.

В тот же день в Торсхове на востоке Осло произошло еще одно убийство. Оно не представляло такого интереса с точки зрения историков, однако сыграло большую роль в моей жизни и в жизни всех, кто имел к нему отношение. Около одиннадцати вечера в четверг, 4 апреля 1968 года, мне домой в Хегехауген позвонили. Запыхавшийся мужчина попросил позвать к телефону «инспектора уголовного розыска Колбьёрна Кристиансена». Звонивший представился констеблем Асбьёрном Эриксеном и сообщил, что в доме 25 по Кребс-Гате в своей квартире застрелен пожилой мужчина. Обстоятельства, по словам взволнованного Эриксена, были «в высшей степени необычными». Я знал Эриксена, всегда считал его человеком хладнокровным и уравновешенным, поэтому у меня появились недобрые предчувствия еще до того, как он назвал имя жертвы. Стоило ему воскликнуть: «Это Харальд Олесен!» – как я мигом выбежал из квартиры и направился к своей машине.

В 1968 году Харальда Олесена трудно было назвать знаменитостью. Центральные газеты писали о нем не так уж часто – всего лишь раз в несколько месяцев. Но те, кто вырос в послевоенные годы, отлично помнили его соколиный профиль и худощавую фигуру. Для тех, чье детство и юность пришлись на сороковые – пятидесятые, Харальд Олесен по-прежнему оставался героем. До войны, в тридцатых годах, Харальд Олесен был известным политиком, членом Норвежской рабочей партии.

Во время войны – ему тогда было под пятьдесят – он стал одним из героев Сопротивления. Сам Олесен крайне неохотно рассказывал о своих военных подвигах, но это ни в коей мере не умаляло его достоинств. Он возглавлял движение Сопротивления в своих родных краях, и о его храбрости ходили легенды. После войны ему предоставили возможность побыть членом кабинета министров; четыре года он заседал в Государственном совете. Потом занимал видные государственные посты, и потому до 1965 года его лицо и имя оставались на виду и на слуху. В семидесятилетнем возрасте он вышел в отставку. Прошло еще три года, и вот героя Сопротивления и бывшего министра застрелили в собственной гостиной.

Домой я вернулся в тот день около часа ночи. Осмотрев место преступления и выслушав показания свидетелей, вынужден был признать, что выводы констебля Эриксена оказались верными. В доме номер 25 по Кребс-Гате, несомненно, произошло убийство. Труп был в наличии; имелось и место преступления. Однако мы не только не знали мотива – не нашли орудия убийства. Отсутствовали и подозреваемые. Кроме того, непонятно было, как убийца вышел из квартиры жертвы после того, как прогремел роковой выстрел.

2

Снаружи дом номер 25 по Кребс-Гате выглядел привычно для Торсхова – обычное четырехэтажное кирпичное строение. Пожилая жена сторожа, которая встретила меня у входа, пояснила, что три года назад дом сменил хозяев. Новые владельцы произвели кое-какие улучшения: встроили простой лифт и оборудовали во всех квартирах ванные. Но в целом здание оставалось таким же массивным, серым и унылым, как в двадцатых годах, когда его построили в рабочем районе столицы. И сам дом, и жена сторожа как будто сошли со страниц романа Оскара Бротена «Волчье логово».

Трагедия, разыгравшаяся в четверг, 4 апреля 1968 года, в доме номер 25 по Кребс-Гате, началась в четверть одиннадцатого с грохота. Выстрел прогремел в правой квартире на третьем этаже, и его слышали все соседи. Ближайший сосед Олесена из квартиры 3Б как раз возвращался домой, но остановился на первом этаже, чтобы поболтать с еще одним жильцом этого дома.

Услышав выстрел в квартире Олесена, оба тут же побежали наверх. Дверь в квартиру 3А оказалась запертой; изнутри не доносилось ни звука. Через пару минут к ним присоединился молодой мужчина со второго этажа; он поспешил наверх, оставив дома жену и маленького сына. Следом за ним по лестнице, тяжело дыша, поднялась сторожиха. Один из жильцов первого этажа был инвалидом; он в своей коляске поднялся на лифте через несколько минут. Последняя из восьмерых взрослых обитателей дома, молодая шведка, сидела у себя дома, в квартире на втором этаже, до тех пор, пока к ней в дверь примерно через полчаса не позвонили сотрудники полиции.

Открыть дверь квартиры Харальда Олесена удалось только после того, как жена сторожа сходила за ключом. После непродолжительного спора соседи решили не входить до приезда полиции. Через полчаса прибыл констебль Эриксен. Выяснилось, что соседи напрасно боялись перестрелки. Даже следов оружия в квартире не нашли – как, впрочем, и живых людей. Харальд Олесен лежал посреди гостиной на полу с пулевым отверстием в левой стороне груди. Пуля прошла навылет и застряла в стене. Во всем остальном квартира выглядела как всегда, насколько помнила сторожиха, точно как в последний раз, когда она заходила к Харальду Олесену, – и никаких признаков убийцы или орудия убийства.

Отсутствие оружия позволяло исключить версию самоубийства. Однако не было и доказательств того, что в квартире кто-то побывал – как и намека на то, как убийца покинул место преступления. Харальд Олесен жил в обычной двухкомнатной квартире с ванной и кухней, но без балкона. До тротуара – метров десять, поэтому выпрыгнуть в окно убийца тоже не мог. Предположения, что убийца спустился по веревке или захватил с собой альпинистское снаряжение, наталкивались на неопровержимое обстоятельство: окна были заперты изнутри.

Иными словами, единственным вариантом оставалась входная дверь. Если убийце как-то удалось войти, он (или она), скорее всего, вышел тем же путем. К тому же в двери был автоматический американский замок, а цепочка оказалась снята. Главным оставался следующий вопрос: как убийце удалось покинуть место преступления и бесследно исчезнуть за такой короткий срок? Между выстрелом и появлением на третьем этаже соседей прошло всего несколько секунд. Возникал и второй вопрос – как убийце удалось выйти из здания? В доме всего три этажа; спуститься можно либо по лестнице, либо на лифте. Если бы убийца побежал по лестнице, он непременно столкнулся бы с поднимающимися соседями. Первые двое, очутившиеся на месте преступления, обеспечивали друг другу алиби. Любое подозрение их в сговоре представлялось беспочвенным, учитывая отсутствие орудия убийства и то, что почти сразу же следом за ними на третий этаж поднялись другие жильцы. Все они уверяли, что лифт стоял на первом этаже как перед выстрелом, так и после него. Жена сторожа, пробегавшая мимо лифта, видела пустую кабину. То же утверждал жилец первого этажа, инвалид, поднявшийся наверх через несколько минут. Невозможно представить, чтобы кому-то удалось сначала разминуться с соседями, поднимавшимися по лестнице, а потом проскользнуть мимо жены сторожа, стоявшей у входа.

Начиная с половины двенадцатого все сотрудники полиции, которых стянули на место преступления, обыскали квартиру и весь дом сверху донизу, но не нашли ни орудия убийства, ни других улик, способных пролить свет на произошедшее. За неделю до убийства Харальд Олесен попросил жену сторожа убрать в его квартире и заплатил ей за четыре часа работы. Она трудилась усердно. Если не считать ее отпечатков, эксперты обнаружили в квартире лишь отпечатки хозяина, Харальда Олесена.

Какое-то время я рассматривал версию о том, что убийца в квартиру даже не заходил, а стрелял из дома напротив. Вскоре выяснилось, что мои предположения не выдерживают никакой критики: в момент выстрела Харальд Олесен сидел или стоял перед капитальной каменной стеной, в которой не было окна. Кроме того, ни одно стекло в комнате не было разбито.

Так что, если не считать мертвеца с пулевым ранением в груди и пули, застрявшей в стене за его спиной, в квартире не было заметно никаких признаков трагедии. Харальд Олесен лежал на полу гостиной у кофейного столика, накрытого на двоих. Из одной чашки он пил – на ней сохранились его отпечатки – в то время как вторая чашка осталась нетронутой. Судя по всему, Харальд Олесен пригласил к себе гостя и накрыл на стол, но оставалось непонятным, был ли убийцей его гость и кто вообще к нему приходил.

На кухне у раковины мы нашли сковороду с мясными фрикадельками. В холодильнике были пакет молока, хлеб и сыр. На кухонном столе стоял радиоприемник, включенный в розетку. На проигрывателе лежала пластинка с записью Венского филармонического оркестра. Все указывало на то, что хозяин квартиры 3А погиб внезапно.

В час ночи 5 апреля 1968 года мне стало ясно, что далее оставаться на месте преступления бессмысленно. Я поставил одного констебля на третьем этаже и еще одного – на улице, у входа в дом. Судмедэксперта попросил как можно скорее прислать мне отчет о вскрытии; затребовал копии выписок из бюро актов гражданского состояния и полицейского архива обо всех жильцах дома номер 25 по Кребс-Гате. После этого я разрешил соседям уйти, но предупредил, чтобы утром все они были дома – необходимо снять с них показания.

Мне почти сразу пришло на ум, что убийца, скорее всего, кто-то из соседей покойного. Ничто пока не указывало на то, что в здании побывал посторонний. К счастью, тогда, в первый день, я понятия не имел, как трудно будет выяснить, откуда именно пришел убийца.

День второй. Семь соседей и бесхозный синий дождевик

1

5 апреля 1968 года, в пятницу, я встал необычно рано. В половине седьмого уже сидел за столом и вел оживленную дискуссию со своим отражением в зеркале поверх кофейника. Я сразу же решил, что не отдам дело более опытным детективам. Мои старшие товарищи – настоящие мастера сбрасывать мне всю скучищу, а сами ведут интересные, сложные дела и купаются в лучах заслуженной славы. К счастью, мой начальник обычно приходил на работу раньше остальных. А я в тот день опередил даже его. Без четверти восемь, когда он подошел к своему кабинету, я уже ждал его в коридоре.

Моему начальнику уже за шестьдесят, но он – человек широких взглядов и понимает, что нужно поощрять усердных молодых детективов, обладающих здоровым честолюбием. Несколько раз в хорошем настроении он даже намекал на то, что до пятидесяти лет и сам был таким же пылким юнцом. Поэтому неудивительно, что мой энтузиазм и интерес к делу удостоились его поощрения. Да, согласился он, совсем неплохо, что я первый оказался на месте преступления. В восемь утра он пожал мне руку, разрешил вести следствие и предупредил о расширении сферы моих полномочий. Конечно, обрадовался я, если понадобится, всегда буду спрашивать совета у него и у старших товарищей. И в самом радужном настроении поехал расследовать свое первое серьезное дело, упиваясь будущими почестями и славой.

В пятничных газетах почти ничего не сообщалось об убийстве в доме номер 25 по Кребс-Гате. В двух поместили маленькие заметки о происшествии; в одной намекали, не называя имен, что покойный был «хорошо известным и почтенным гражданином, в прошлом участником Сопротивления». Утром, ненадолго заскочив на работу, я узнал в дежурной части, что интерес журналистов к делу стремительно растет. Поэтому, прежде чем отправиться на Кребс-Гате, набросал краткий пресс-релиз. В нем, во-первых, утверждалось, что я беру на себя полную ответственность за расследование убийства. Кроме того, я подтверждал известие о том, что вечером 4 апреля у себя дома на Кребс-Гате был убит бывший член кабинета министров и борец Сопротивления Харальд Олесен, но в интересах следствия воздержался от более подробной информации.

Приехав на место преступления, я начал с самого очевидного: с чисто убранного столика сторожа у входа в подъезд. Сторожиха, Ранди Хансен, низкорослая толстушка шестидесяти с небольшим лет, жила в однокомнатной квартирке в подвале. Мужа, по ее словам, «всю неделю не будет». Их дети выросли и много лет назад разъехались. Как правило, фру Хансен в одиночку сидела на своем посту у входа, несколькими ступенями ниже площадки первого этажа. Она присматривала за домами номер 25 и 27 по Кребс-Гате, переходя из одного в другой, а также соединяла жильцов обоих домов с теми, кто звонил по телефону. По счастливому стечению обстоятельств, 4 апреля фру Хансен дежурила как раз в двадцать пятом доме. Она обещала оставаться на своем посту до окончания следствия.

Ранди Хансен оказалась на редкость добросовестной особой; в тот день и вечер записывала всех входивших в дом и выходивших из него в свой журнал. Подобно многим сторожам, она хорошо знала «своих» жильцов и их повседневный распорядок.

Фру Хансен сразу же напомнила, что она дежурит в двадцать пятом доме через день, а иногда болеет или бывает вынуждена на несколько часов оставлять свой пост. Однако она считала, что ее впечатления о жильцах и их деятельности довольно точные. Хотя я не видел причин сомневаться в ее словах, все же заметил: в таком случае вероятность того, что она кого-то или что-то не заметит, составляет пятьдесят на пятьдесят. Более того, с ее поста у входа не видно квартир и коридоров даже первого этажа. Покойный Харальд Олесен поселился в доме еще до войны. Он, министр, считался одним из известнейших жителей квартала; соседи гордились им. В последние годы он вел тихую жизнь пенсионера. Его посещали многие известные политики и бывшие борцы Сопротивления, правда, по словам фру Хансен, в последнее время у него было мало гостей. Пять лет назад умерла его жена; родственники навещали его довольно редко. По мнению жены сторожа, ему трудно было смириться со своим положением вдовца, хотя виду он не показывал. Из дому Харальд Олесен выходил редко – разве что за продуктами в магазин за углом. Он всегда держался приветливо и вежливо, проходя мимо нее, кивал в знак приветствия. Очень вежливо просил постирать белье или прибрать в квартире и щедро платил за такие дополнительные услуги. Жена сторожа никогда не замечала трений между ним и другими жильцами. По ее словам, невозможно представить, кому понадобилось убивать такого добропорядочного человека – настоящего столпа общества.

Ближайшим соседом Олесена из квартиры 3Б оказался американец по имени Даррел Уильямс; по мнению жены сторожа, ему было сорок с небольшим. В доме он поселился месяцев восемь назад; его квартиру оплачивало американское посольство. Фру Хансен не знала, чем конкретно занимается Даррел Уильямс, но, по ее мнению, пост его был солидным – Уильямс всегда «хорошо одевался и держался с достоинством». Кроме того, он вскоре после своего приезда очень прилично заговорил по-норвежски. Даррел Уильямс уходил на работу рано утром, а возвращался поздно вечером, но гостей домой никогда не приводил.

Этажом ниже, под Олесеном, жила фрекен Сара Сундквист, студентка из Швеции. Она поселилась в доме с августа, с начала учебного года. Сразу после того, как сюда приехала, она удивила фру Хансен тем, что подарила ей цветы и конфеты. Сара Сундквист хорошо одевалась, выглядела элегантно. Иногда она казалась немного рассеянной, но всегда улыбалась и здоровалась. Сара Сундквист добросовестно относилась к учебе и жила довольно упорядоченно. Уходила из дому обычно от восьми до девяти утра, а возвращалась от трех до пяти часов вечера. Первые несколько месяцев к ней иногда заглядывали однокурсники. Они всегда вели себя безупречно и уходили задолго до одиннадцати.

Судя по всему, Сара Сундквист очаровала жену сторожа, и тем не менее выражение ее лица подсказало мне, что она чего-то недоговаривает. Такое же выражение лица у моей собеседницы сделалось, когда она перешла к жильцам квартиры слева на втором этаже – молодым супругам Кристиану и Карен Лунд. Фру Хансен считала их приветливыми, услужливыми; по ее мнению, они по-прежнему были влюблены друг в друга даже после рождения первенца. Лунды переехали сюда два года назад, после свадьбы; здесь у них родился сын, которому недавно исполнился год. Двадцатипятилетняя фру Лунд была дочерью фабриканта из престижного района Осло. Ее муж, на пару лет старше, служил управляющим спортивным магазином в Хаммерсборге.

В квартире слева на первом этаже жил водитель такси Конрад Енсен. Он разменял шестой десяток и никогда не был женат. Фру Хансен слышала от одного своего племянника, тоже таксиста, что Конрад Енсен водит одно из старейших в Осло такси, но ему до сих пор удается передвигаться по запутанным городским переулкам быстрее, чем большинству его коллег. Конрад Енсен много работал и часто выходил в ночные смены. Если не считать работы, он лишь изредка выбирался из дома на какое-нибудь спортивное соревнование. Насколько помнила жена сторожа, за те двадцать лет, что он прожил в доме, в гости к нему никогда никто не приходил.

Фру Хансен помолчала, открыла рот, как будто собиралась сказать что-то еще, но потом передумала. Она снова недоговаривала, но я решил пока сделать вид, будто ничего не замечаю.

Последний жилец обитал на первом этаже справа; его звали Андреас Гюллестад, и он был инвалидом, прикованным к креслу. Ему было около сорока, и, насколько поняла фру Хансен, он жил на проценты с наследства. Должно быть, наследство у него было значительным, потому что одевался он всегда элегантно и, если не считать физического увечья, жил без особых проблем. Несмотря на свою инвалидность, он всегда пребывал в хорошем настроении и ко всем относился дружелюбно. Сюда переехал из более престижного района три года назад, после того как здание отремонтировали. Несчастный случай произошел с ним незадолго до переезда, Гюллестад оказался прикован к инвалидному креслу; он как раз подыскивал квартиру на первом этаже. Гюллестад был единственным, не считая Харальда Олесена, кто, по предложению домовладельца, приобрел квартиру в собственность. Иногда к нему приезжали сестра и племянница, но, если не считать их визитов, жил он тихо и одиноко. Иногда летом в хорошую погоду выбирался в своей коляске на улицу, но зимой предпочитал сидеть дома и часто просил жену сторожа купить ему продуктов на неделю. За помощь он щедро ей платил и всегда дарил им с мужем подарки к дню рождения и Рождеству. Насколько поняла фру Хансен, Гюллестад не мог ходить, но верхняя часть тела и руки у него прекрасно двигались. И с головой никаких проблем – чрезвычайно умен и начитан.

В день убийства фру Хансен, к нашему счастью, не только сидела на своем посту всю вторую половину дня и весь вечер, но еще и записывала в журнале, кто когда ушел и пришел. Сам Харальд Олесен утром выходил пройтись по магазинам, но вернулся около полудня и последние десять часов своей жизни провел дома. В предыдущие недели он говорил по телефону только со своим поверенным из фирмы «Рённинг, Рённинг и Рённинг».

Что касается других жильцов, то Андреас Гюллестад, как обычно, весь день сидел дома, фру Лунд также была дома с сынишкой. По словам фру Хансен, Кристиан Лунд уехал около восьми утра, а вернулся только в девять вечера. Один раз, около четырех часов пополудни, он звонил домой. Сара Сундквист в половине девятого ушла на лекции, а домой вернулась в четверть пятого. Даррел Уильямс вышел около девяти утра, а вернулся около восьми вечера. Конрад Енсен всю неделю работал в вечернюю смену. Он уехал на своей машине около полудня, а вернулся почти сразу за Уильямсом. Только Даррел Уильямс после возвращения с работы вышел из дому еще раз. Без пяти десять он отправился на вечернюю прогулку, на которой пробыл пятнадцать минут.

В день убийства жена сторожа не видела в доме посторонних людей; маловероятно, чтобы кому-нибудь удалось проскользнуть незамеченным. Ключи от двери черного хода есть только у нее и у жильцов. Гости попадают в дом через парадную дверь и таким образом проходят мимо нее. В интересующий меня день, 4 апреля, последние шесть часов перед убийством она более или менее постоянно видела дверь черного хода.

Под конец я спросил фру Хансен, не заметила ли она со своего места чего-то необычного, особенно непосредственно до и после убийства.

– Было кое-что, – ответила она и, встав, поманила меня за собой в небольшую подсобку. Там на столе лежали большой синий дождевик с капюшоном и красный шарф.

– Вот что я нашла утром в мусорном баке у двери черного хода! Такого дождевика и шарфа я не видела ни на ком из жильцов. Смотрите, они совсем новенькие, и, похоже, их постирали перед тем, как выкинули, потому что они еще влажные. Я не видела, кто их выкинул, но вчера под вечер, когда выбрасывала пищевые отходы, никакого дождевика в баке не было. Как по-вашему, это важно?

Я кивнул. Очень странно… Кто-то выкинул почти новый и недавно выстиранный дождевик в тот самый день, когда в доме убили человека. Я тут же сделал мысленную пометку: спросить жильцов про синий дождевик.

2

Итак, в квартире 3Б жил Даррел Уильямс, крупный темноволосый американец. Знакомясь, он крепко пожал мне руку. Голос у него оказался неожиданно высоким. Судя по дипломатическому паспорту, который мне показал, ему было сорок пять лет, хотя выглядел он моложе. Ростом он был не ниже метра восьмидесяти; весил под сто килограммов, но при этом никакого лишнего жира. По-норвежски он говорил неплохо, с едва слышным американским акцентом. Даррел Уильямс охотно рассказал о себе; объяснил, что его не слишком распространенное имя связано с тем, что его предки – ирландцы. Его дед эмигрировал в Соединенные Штаты в 1870-х годах, после «великого голода». Сам он родился и вырос в Нью-Йорке, его отец – известный адвокат. После того как Америка вступила в войну, Даррел Уильямс бросил учебу на юридическом факультете и поступил на военную службу. Летом 1944 года он принимал участие в высадке в Нормандии. На следующий год, сразу после освобождения Норвегии, он, тогда молодой лейтенант, приехал в нашу страну в составе делегации США. Устроился на работу в американской военной миссии и нашел себе подружку-норвежку. В Норвегии он прожил до весны 1948 года. Тогда и выучил наш язык. У него сохранилось столько теплых воспоминаний о Норвегии, что позже, почти через двадцать лет, узнав об освободившейся вакансии, он занял место атташе в посольстве в Осло. В предшествующие годы он продолжал военную карьеру и дослужился до майора, а потом, в начале шестидесятых, перешел на дипломатическую службу.

В ответ на мой вопрос о своем семейном положении Даррел Уильямс улыбнулся расслабленно и иронично:

– Я женился в Штатах в пятьдесят первом, но моя семейная жизнь не сложилась: через три года мы разошлись. Мы постоянно ссорились, а детей у нас не было. Жена уверяла, что полюбила другого, но оказалось, что она меня обманула, так как вышла не за того, о котором шла речь, а за третьего, ребенка же родила от четвертого!

Дипломат откровенно рассказывал о своей неудачной семейной жизни. Поскольку он был бездетным холостяком, дипломатическая служба позволила ему осуществить детскую мечту и увидеть как можно больше стран Азии и Европы. За последние десять лет он служил в ряде посольств, но положа руку на сердце признался, что с Осло по красоте не сравнится ни одна столица мира.

Квартиру ему подыскали и оплатили в посольстве. Даррела Уильямса все устраивало; разве что из-за ненормированного рабочего дня и официальных ужинов он нечасто бывал дома и не особенно хорошо знал соседей. Уильямс назвал сторожа и его жену «опрятными и всегда готовыми помочь». Инвалид с первого этажа был, по его словам, «очень культурным и приветливым», хорошо говорил по-английски. С ним они обсуждали Джека Лондона и других его любимых американских писателей. Молодая студентка-шведка также показалась ему «милой и умной», правда, они разговаривали всего несколько раз. Таксист с первого этажа, возможно, «простоват» и живет замкнуто, однако интересуется футболом и другими видами спорта, поэтому Уильямс находил о чем с ним поговорить. Вечером в день убийства, столкнувшись на лестнице, они обсуждали предстоящий Кубок Норвегии.

Американец почти не знал молодоженов со второго этажа, лишь подтвердил, что они выглядят «необычно счастливыми и дружными, даже для молодых супругов». В ночь убийства Кристиан Лунд вошел в дом через парадную дверь за несколько секунд до него. Уильямс, по своему обыкновению, притронулся к шляпе, Кристиан Лунд сказал: «Добрый вечер». Так они обычно и общались: кратко, но вполне дружелюбно.

Даррел Уильямс хорошо помнил имя Харальда Олесена по 1945–1946 годам; его глубоко взволновало то, что они оказались в одном доме. Вскоре после переезда он зашел к соседу в гости и встретил радушный прием. Но и тогда, и позже Уильямсу показалось, будто Олесена что-то гнетет, а ему не хотелось еще больше обременять его. Олесен продолжал тем не менее приветливо улыбаться ему при встрече. Однако Уильямсу не раз приходило в голову, что герой войны превращается во все более замкнутого и подавленного старика.

В день убийства Уильямс Олесена не видел. Его пригласили на ужин; он вернулся домой лишь около восьми. После вечерней прогулки беседовал на первом этаже с Конрадом Енсеном; через несколько минут они услышали наверху выстрел. Уильямс инстинктивно бросился вверх по лестнице; Енсен бежал за ним по пятам. Ни на лестнице, ни на площадке третьего этажа никого не встретили. Несколько раз позвонили в дверь, но им не открыли. Через пару минут появился и Кристиан Лунд; следом за ним поднялась жена сторожа. Из квартиры по-прежнему не доносилось ни звука, поэтому фру Хансен спустилась вниз – взять ключи и позвонить в полицию. Пока сторожиха ходила за ключами, наверх на лифте поднялся Гюллестад. Они впятером стали обсуждать, открывать дверь или не стоит, и решили подождать полицию. Они не заметили в доме никого из посторонних, а пройти мимо них никто бы не смог.

На вопрос о синем дождевике Уильямс ответил, что не видел такого ни в день убийства, ни раньше. На вопросы об огнестрельном оружии он ответил охотно и откровенно:

– Когда я приехал в Норвегию, у меня были револьвер «кольт» сорок четвертого калибра и пистолет тридцать шестого калибра, но, поскольку здешняя обстановка казалась вполне спокойной, несколько недель назад я отправил оружие домой, в Штаты.

Он признался, что лицензии на оружие у него не было, но я не видел причин донимать человека с американским дипломатическим паспортом такими мелкими придирками. В ходе обыска, проведенного накануне вечером, выяснилось, что у Уильямса, как и у других жильцов, в ночь убийства не было оружия. Правда, последнее обстоятельство не позволяло вычеркнуть его из списка подозреваемых.

3

Сара Сундквист оказалась стройной и необычно высокой молодой женщиной. Она не сразу впустила меня. Сначала долго не открывала, потом не снимала цепочку, пока не увидела мою форму. Несмотря на то что росту в ней было около метра восьмидесяти, весила она килограммов пятьдесят семь, не больше. Запястья у нее были такие тонкие, что, казалось, вот-вот переломятся, но, несмотря на очень тонкую талию, фигура у нее была пропорциональной, а осанка – грациозной. И хотя на лице у нее отражалась подавленность и тревога, невозможно было не заметить, какая у нее великолепная, женственная фигура. Простое зеленое платье с высоким воротом еще более подчеркивало пышную грудь.

Сара Сундквист очень испугалась из-за того, что произошло. Убийство, как она сказала, потрясло ее до глубины души. Впрочем, мне она показалась вполне разумной и достойной доверия. Говорила на очень правильном норвежском, хотя и с легким шведским акцентом. Сказала, что ей двадцать четыре года и она приехала из Гётеборга. В Осло она живет с августа прошлого года, изучает английский и философию, а квартиру нашла по объявлению в газете, размещенному владельцем. За квартиру она платила из своей шведской студенческой стипендии; кроме того, родители помогают ей деньгами. Кроме того, несколько часов в неделю она после учебы подрабатывает в университетской библиотеке.

Сара Сундквист, по ее словам, много занимается в университете, а в свободное время играет в любительском драматическом театре. По вечерам редко выходит из дому. В интересующий меня вечер она была дома одна. Когда прогремел выстрел, варила себе на кухне кофе. Грохот услышала отчетливо, но вначале подумала, что наверху упал на пол тяжелый предмет. Позже ее встревожил шум на лестнице, и она из соображений безопасности решила сидеть запершись в своей квартире. А потом к ней позвонили сотрудники полиции. Хотя она не видела ничего из произошедшего, впечатления у нее сложились «самые пугающие». Повторив свои вчерашние показания, Сара добавила, что не покидала квартиры после того, как вернулась домой в начале пятого.

Я не сомневался, что при иных обстоятельствах моя собеседница наверняка чаще улыбалась. Мысленно я пожалел ее, представив, как сильно напугало убийство в доме молодую иностранку.

В квартире 2А я увидел много книжных полок, уставленных книгами на норвежском, шведском и английском языках. Сразу было ясно, что здесь живет аккуратная молодая женщина. И если не считать кухонных ножей, никакого оружия в ее квартире я не заметил. Фрекен Сундквист на мгновение смешалась, когда я спросил, не видела ли она в доме человека в синем дождевике, но потом ответила, что не встречала никого в такой одежде – ни вчера, ни когда-либо раньше.

По словам Сары Сундквист, она разговаривала с покойным Харальдом Олесеном всего пару раз, да и то коротко. Он показался ей очень приветливым пожилым человеком, всегда говорил тихо и держался очень вежливо. Она старалась подружиться с соседями – с женой сторожа и другими жильцами. Ни о ком она не могла сказать ничего плохого. Впрочем, она ни с кем не была особенно близко знакома.

– Лунды, разумеется, интересуются только друг другом и своим сынишкой, а остальные соседи гораздо старше меня.

Ни в квартире 2А, ни в ее обитательнице я не нашел ничего подозрительного; шведка показалась мне достойной доверия. Я не без сожаления воздержался от того, чтобы вычеркнуть Сару Сундквист из списка подозреваемых.