Хижина пастыря

В память о Гилле Девисе

«Перемены трудны, а надежда жестока».

Лиам Ректор, «Песенные годы»

Tim Winton

The Shepherd’s Hunt

* * *

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Tim Winton, 2018

© Школа перевода В. Баканова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

I

Как только я выскакиваю на асфальт и чувствую под собой гладкую серую ленту, все к чертям меняется. Вокруг новенький, свежий мир – прилизанный, ровный, легкий. Двигатель воет, ветер хлещет в окно, только звуки негромкие, мягкие. Культурные прямо-таки. Ты вроде еще на земле, но уже ее не замечаешь. С ума сойти. Можно подумать, я раньше в машине не ездил. Но когда месяцами бродишь чумазым козлом на своих двоих, когда столько времени тычешься мордой в колючки и камни, тогда в машине ой как круто. Просто офигенно. Я будто ангел. Стрела света.

Твою налево, вот он я – выжимаю уже сотню, причем даже не на верхней передаче. Утопаю в мягкой обивке, нюхаю хвойную штучку, которая болтается на зеркале. Лечу. При этом сижу на заднице. Взлетаю над землей. Из грязи. Я больше не животное.

Кто же тогда? Я тот, кто подберется к вам незаметно, ясно? Тот, кого вы даже вообразить не в состоянии.

Скажем, я позвоню вам, вы удивитесь, что за дела, любой из вас удивится и почувствует, как пересохло во рту. Может, вы незнакомец, чей номер я набрал случайно, кнопки сами в кармане нажались. Может, вы придурок из школы, которого я разыскиваю. Любой из вас услышит мой голос и подумает – просто ветер. Птичий писк. Вас мигом прошибет пот. Будто я – конец света.

Ладно, не парьтесь. Я не простил, никого из вас не простил, но теперь я выше этого. Вы все в прошлом.

Да и телефон у меня разряжен. Подключен к приборной доске – то ли заряжается, то ли умирает, не знаю. Так что расслабьтесь, я не позвоню. Все изменилось. Я не тот, кем был. Теперь я лишь мысль, которая летит по автостраде на север, туда, где жарко, безопасно и скрытно. Мне нужно кое-кого забрать. В Магните. Она ждет. По крайней мере, я надеюсь.

Пятая передача. Я не сразу ее нашел, но вот уже пятая. Мимо пролетает красная земля. Заросли акации – мульга-скраб. Блестящие валуны. Сбитые машинами вороны. Сзади хлюпают канистры, воняют на весь джип. Но окна открыты, дует теплый ветер, и едкий запах горючего перебивает дух крови.

Я вдруг чувствую голод. Отбрасываю дробовик четыреста десятого калибра на заднее сиденье. Отпихиваю коробку с патронами и добираюсь до еды. Она еще теплая, жестяная тарелка не остыла. Вкусно, жирно, отдает дымком. С первым же куском в меня вливаются силы.

Так и еду, на самой высокой допустимой скорости; одной рукой держу мясо, другой руль. Смеюсь во все горло, даже закашливаюсь. Впервые в жизни я знаю, чего хочу, и у меня есть то, что доставит меня к цели. Если вы никогда подобного не испытывали, мне вас жаль.

Но так было не всегда. Чтобы оказаться здесь, я пережил ад. Я видел и творил то, чего вы бы не одобрили. И со мной творили то же самое… Поэтому радуйтесь за меня, мать вашу. И, ради всего святого, не становитесь у меня на пути.

В день, когда старая жизнь кончилась, я до захода солнца сидел под трибуной, баюкал свой подбитый глаз и ненавидел Гондона. Мама всегда ругалась, если я называл его так за спиной. Капитан Гондон. Капитан. Или просто Кэп, сокращенно. Мама твердила – нельзя говорить такое про отца. Мне было все равно. Этот помойный горшок относился по-скотски к нам обоим, и я желал ему смерти. О чем и молился в тот момент, сидя под трибуной.

От ладоней несло мясом. Я сжимал их в кулаки, твердые и гладкие, как распиленная говяжья голяшка. Глазел на них долго-долго, уже темнело и не было ничего видно, но в гудящей голове все равно висела четкая картинка: в одном кулаке у меня мясницкий топор, а в другом – разделочный нож. Я ощущал их, будто по-настоящему. Стискивал эти воображаемые штуки, стискивал… Аж руки свело судорогой. Пришлось выползти на ночной воздух, чтобы опять не вырубиться.

На улице оказалось прохладней, чем под трибуной. Стояла темень, светили только городские огни. Где-то в отдалении пацаны гоняли мяч, слышались голоса и тяжелые удары, от которых меня затрясло. Что делать, куда идти? Денег нет… Мне бы сейчас льда. Замороженной воды, в смысле. Приложить к глазу, а то он уже почти заплыл. Вот черт, и на голове сбоку шишка растет…

Небо было черное, пустое – когда Гондон мне врезал, я и то больше звезд увидел. Сколько сейчас времени, интересно?

Пару часов назад я очнулся в магазине, в ящике с костями. Пришел в себя, очумелый, в груде скользких голяшек, фаланг и куриных скелетов. Не сразу понял, где я и как сюда попал. Правда, быстро сообразил. Где? На работе, ясное дело. Как загремел в ящик? Да как обычно. У старины Капитана зимой снега не выпросишь, но если появляется возможность ударить исподтишка, он тут как тут со своим подарочком, Санта долбаный.

В зале играло радио. Воняло лимонным моющим средством. Значит, мы уже закрылись. И теперь этот тупой хрен самостоятельно отмывает подносы и драит полы. Придурок. Весь день ругает, называет лентяем и бездельником, а потом устраивает мне полную нетрудоспособность, когда работы больше всего. Неудивительно, что он так преуспел в бизнесе.

Я выглянул из-за собственных коленок, попробовал встать на ноги. Господи, ну и пришлось же попотеть! Хорошая, думаю, была картинка. Джекси Клактон, крутой тип, от которого детвора разбегается по всей округе. Вот он неуклюже выбирается из груды жирных костей, точно пьяная муха. Обхохочешься. Но я таки смог. Вцепился в лавку. Оттолкнулся от забрызганной дерьмом стены. Застыл. Голова шла кругом. Я, наверное, напоминал аквариумную рыбку: хватал ртом воздух, таращил глаза на дверной проем, на тошнотворные липкие полоски для ловли насекомых. Оттуда, из-за перегородки, доносились звуки – шлепала швабра, гонялось пинками по полу ведро, пыхтел и хрипел Капитан, без остановки бубнил, что от меня никакой пользы, что уж он-то вобьет мне в башку парочку правил. Мысленно я уже исчез. Выскочил на улицу и сбежал незамеченным. На деле же я двигался, как в замедленном кино. А он мог войти в любую секунду, схватить меня за ухо и врезать раз-другой для разминки. Я приказал себе шевелиться, начал развязывать фартук и снимать дебильные мясницкие ботинки. Было непросто – с плывущей-то головой и сосисками вместо пальцев. Я все же справился, подхватил кеды, скейтборд и улизнул через черный ход.

Воздух оказался теплым, день почти закончился. Я вгляделся в тени на улице, прищурился и чуть не взвыл от боли. Потрогал лицо – раздутое и будто лезвиями утыканное. Вроде следовало радоваться, что я удрал, только идти было некуда. Хотелось одного – лечь в кровать и приложить к лицу мешочек с горохом. Но возвращаться домой опасно, пока Гондон не накачается под завязку. А на это нужно время. Весь день он работал пьяным, нормальное состояние. Однако, чтобы упиться вусмерть, ему требовалась пара-тройка часов напряженного отдыха. Сперва Капитан Гондон заседал на толчке, потом принимал душ, хотя и не всегда. Сдирал повязку с глаза и разгуливал в одних трусах. Пустая глазница походила на кошачью задницу. Гондон вынимал из холодильника двухлитровую бутылку колы, выливал половину в раковину и опять наполнял до верха, но уже бандабергским ромом.

Домой нельзя, пока Гондон не вылакает свое лекарство. Потом побродит немножко вокруг. Поищет себе место то там, то здесь. В сарае. Во дворе, который выходит на огороженные поля и железнодорожные пути. Обычно Кэп оседал в большом кресле-реклайнере перед теликом и вырубался, с включенным светом и не задернутыми занавесками. Храпел так, что стекла дребезжали. Подсказывал – пора действовать. Уже можно подкрасться ближе. Постоять снаружи в темноте. Внимательно понаблюдать в окно за Гондоном. Убедиться, что он и правда в отключке. Войти через черный ход. Похозяйничать в кухне, пока есть возможность. И быстро нырнуть в свою комнату. Запереть дверь, придвинуть к ней письменный стол. И дать Гондону выспаться. Завтра будет новый день. Очередной паршивый и убогий день, и так раз за разом. А пока идти некуда, только на футбольный стадион.

Потому я тут и прятался, как девчонка. В придорожной закусочной или в пабе можно было нарваться на проблемы, оставалось отсиживаться под трибуной. Такие дела. Я вдохнул свежего воздуха и залез обратно под балки, туда, где валялись коробки из-под чипсов, старые презервативы и жестяные банки из-под бурбона «Джим Бим».

Я ждал до темноты. Потом еще пару часов. Не смотрел в телефон, чтобы узнать время или проверить сообщения, не рисковал: свет – предатель, это усваиваешь с первого раза. Нужно просто терпеть и держаться.

Мысленно я видел, как Гондон вливает в себя дозу за дозой, будто участвует в идиотском состязании – кто быстрее всех в городе напьется в стельку. Сид Клактон, чемпион мира по бандабергскому рому. Капитан Гондон, главный мясник, специалист по сбитым на дороге животным и птицам, самый пьяный человек на свете. Гордость Монктона, великий герой! Я представлял, как этот засранец поджаривает себе сосиски на сковородке и орет на телик. Недоумки, заткнитесь, что за уродливая девка, полная хрень. Без остановки. Не обязательно быть там, чтобы слышать. Я сидел и думал – вот бы все оказалось ядом. Ром, пиво, мясо, проклятый воздух, который с храпом вдыхает Гондон. Вот бы он сдох и оставил меня в покое. Если Бог существует, пусть в кои-то веки поступит справедливо и убьет этого мудака раз и навсегда. Ведь любому человеку нужно лишь одно – чувствовать себя в безопасности. Покой – вот все, о чем я мечтаю.

То есть так я думал. Однако мысль быстро устаревала. Скоро я уже не хотел ничего, кроме тех самых сосисок со сковородки. Чертов покой подождет. Я голоден, как акула. К тому же лучше не шататься по улицам после закрытия, когда половина посетителей из бара повалит в парк искать приключений. У меня не было ни малейшего желания выяснять отношения с черномазыми, налакавшимися дешевого пойла, или со стажерами из «Джона Дира». Сил драться не осталось, и я решил, что ждать хватит.

Вылез из-под старой деревянной трибуны, прислушался. Ни звука. Сунул скейт под мышку, крадучись добрался до деревьев вокруг стадиона и дошел под ними до фонарей и асфальта. Оттуда уже покатил домой.

Наша улица будто вымерла. В парочке окон светились телевизоры, хотя снаружи я никого не замечал. Не курили на крыльце Пакстоны, не поливала ничего из шланга миссис Махуд, которая поливала целыми днями.

В доме было темно, но сквозь открытые двери сарая виднелся свет. Играло радио. Я немного постоял на подъездной дорожке, во мраке. Собрался с духом. Уж лучше я зайду туда сразу, чем Гондон застанет меня перед открытым холодильником. Лучше буду наготове.

Я двинулся к сараю и остановился. Сам не знаю почему. Заглянул в дверной проем. Увидел пикап Гондона. Полку у дальней стены, заваленную походным снаряжением. Большой круглый абажур, о который бились ночные мотыльки. Может, Гондон внутри, цедит домашнее пиво из бочонка? Но сегодня же не выходной день. К тому же, когда Гондон откупоривал новую партию, кислая пивная вонь разносилась далеко по улице, а все соседи вдруг решали его навестить. Тогда точно не было бы так тихо. Даже если бы они пили только вдвоем с копом, то тоже орали бы на всю округу – да-да-да, дружище, точно, мать их, – и в воздухе не висел бы мясной запах, который сейчас лез мне в ноздри. Я знал, что Гондон покупает говядину без лицензии у каких-то заезжих типов и держит «левое» мясо здесь, в отдельной холодильной камере, подальше от магазина. Почему же тогда двери нараспашку? Даже тупой Гондон их так не оставил бы. И пикап странно припаркован – задок у «хайлюкса» почему-то задран.

Я несколько раз подбросил скейт и дал ему упасть на бетон – оповестил Гондона о своем возвращении. Мог, наверное, окликнуть или кашлянуть, как другие делают, но он уже и так меня услышал. Точно. Если засел внутри. Был шанс, что Гондон меня там поджидает, охотится, издевается. Хобби у него такое, доводить людей до нервного срыва.

Я осторожно вошел, прикрывшись скейтом вместо щита.

И подумал, что у меня беда со зрением. Все-таки глаз заплыл.

Наверное, потому я и не сообразил сразу. Передние колеса «хайлюкса» были сняты. Лежали на полу, рядышком. Гайки – кучкой возле баллонного ключа.

И ступицы. Чтоб меня! Голые ступицы прямо на бетоне. А еще пикап отбрасывал тень, которую не способен породить свет. Ни одна тень не растекается такими струйками. Ни в одной тени не плавают жирные зеленые мухи. Пару секунд я думал, что это просто масло. Что Гондон открутил пробку с поддона двигателя и забыл спьяну подставить масляное корыто. Краем здорового глаза я улавливал на скамейке полупустую бутылку. Пузырьков в коле не осталось. Какое-то насекомое присосалось к открытому горлышку – оса, похоже.

Я так и не понял, что увидел. Пока не обогнул водительскую дверцу, не заглянул поверх капота на другую сторону и не уставился на волосатые ноги и босые ступни Гондона, торчащие из-под кенгурятника.

Я выронил скейт, тот откатился, с лязгом во что-то въехал. В домкрат. Он не поддерживал машину, а валялся на тряпках, в маслянистой луже. От нее к двери тянулся след ящерицы. Вот тут все и стало ясно, как дважды два четыре. Я даже не опустился на колени и не проверил. Может, и стоило, чтобы убедиться и немножко позлорадствовать, но я уже и так знал – старому говнюку пришел каюк. Не скажу, будто я проронил хоть слезинку, однако меня подкосило. Я оперся на «хайлюкс».

В мозгах было все сразу – и ничего. Нет, ну господи… Наконец в голове забрезжили нормальные мысли. Двери распахнуты настежь. В восемь утра Кэп не откроет магазин, а уже в девять кто-нибудь возмутится – почему это ему не выдают заказанные вчера сосиски и бифштекс?! Я не собирался ждать, пока полгорода обвинит меня – типа, я наконец-то застал Гондона врасплох. Все в Монктоне знали про мои веские мотивы. Знали, каким Гондон был и что вытворял. Люди скажут – это я выбил домкрат из-под кенгурятника и расколол Гондону башку, словно арбуз. Все указывает на меня.

Я очень аккуратно двинулся к выходу, стараясь никуда не вступить. Оставил все как есть. По радио возмущенно орал какой-то злобный старикан. Свет продолжал гореть.

Я пошел к дому по боковой дорожке. Пришлось, правда, остановиться на секунду. Возле газовых баллонов. И блевануть прямо себе на кеды. Рвота была цвета горчицы. Я просто снял обувь и двинул дальше.

Темнота в доме. Я нащупал выключатель и испуганно дернулся, когда сработал холодильник. Боже, нервы совсем ни к черту.

В своей комнате снял со шкафа рюкзак. Посмотрел на спальный мешок. Нет, слишком большой, чтобы с ним таскаться. Выдернул из шкафа охотничий костюм – камуфляжные штаны и куртку. Торопливо стал натягивать штаны, споткнулся и чуть не упал. В кухне набил рюкзак консервными банками, пакетами с сухими полуфабрикатами и едой из холодильника. Взял зажигалку для плиты. Три коробки спичек. Завернул все в кухонные полотенца, чтобы не тарахтело.

Большая спальня провоняла Гондоном, но и мамин запах еще не совсем выветрился. Я немного постоял там, посмотрел. Потом вытащил из-за дверного косяка ключ. Открыл оружейный сейф, вынул карабин двести сорок третьего калибра и две коробки патронов «Винчестер» с полуоболочечными пулями. Взял еще и бинокль.

Уже почти в конце коридора повернул назад, в ванную. Прихватил туалетную бумагу, но забыл зубную щетку.

В прачечной отыскал свои походные ботинки с укрепленным носком, натянул. С корыта свисали синяя майка, трусы и полосатый фартук Гондона, затвердевший от жира и крови. Я шнуровал ботинки и наблюдал за этими смердящими тряпками, будто они могли вцепиться в меня, даже теперь, сами по себе.

На стиральной машине стояла пятилитровая бутыль, которую Гондон каждый день брал с собой в магазин. Я решил, что мне она понадобится. Наполнил из цистерны на улице и постарался не думать о грязных губах Гондона, которые облизывали горлышко. В сарае имелась парочка рюкзаков с гидраторами. Нести на спине такой рюкзак было бы в десять раз лучше, чем тащить бутыль, но возвращаться в сарай я не собирался ни за какие деньги. Это оказалось большой ошибкой, намекну я вам, и сильно осложнило мне следующие несколько недель. Гораздо сильнее, чем забытая зубная щетка. Я долил бутыль доверху, закрыл скрипучий латунный кран, обошел дом сбоку и немножко постоял под старым огненным деревом, восстанавливая дыхание и собирая мозги в кучу. Мимо проехал автопоезд, свернул на объездную дорогу к заправке. Он шипел и дергался, сбрасывая скорость, и весь светился огнями, как пароход. От поезда несло коровами и шерстью. Когда он исчез, я хорошенько огляделся и шагнул на пустую улицу.

На стадионе по-прежнему никого не было. По крайней мере, я никого не заметил. Проскочил мимо раздевалок и через две минуты нырнул в мульгу. Светила луна, еле-еле. Ее хватало, чтобы разглядеть тени деревьев и отличить явную грязь от буша.

Примерно через полчаса огни города исчезли из вида. Я думал, что буду радоваться, но чувствовал себя одиноким. Чуть не ревел. Нет, ну правда, я же счастлив, да? Просто все как-то неожиданно.

Я твердил себе, что сегодня, е-мое, лучший день в моей жизни. И надеялся к утру в это поверить.

Ублюдка убила жадность.

В машине барахлили тормоза, а он не хотел везти ее к Секу Бартону в конец улицы. Сам, типа, починю. Вот только домкрат-тележку из сарая стащили. Еще в марте, вместе с компрессором и старым арбалетом. Ворье залетное, говорил Гондон, но на самом деле это мог сделать кто угодно.

В общем, Гондон поднял машину простым реечным домкратом, подсунул его под кенгурятник. Не самое умное решение, это вам любой дурак скажет. Не лезь, скажет он, под машину, которая висит на одной хлипкой штуковине, иначе твоя жена вдовой останется.

Ну вдовы не осталось. И никто по Гондону ни слезинки не прольет. Ни в Монктоне, ни в целом мире.

Тогда я о таком не думал. Просто шел. Вперед, вперед. Много дней подряд только это и делал – тупо шел. Шагал. Плелся. Шел.

Первые два дня я держался в стороне от автострады – подальше, чтобы не видеть ее и не слышать. Топал день и ночь. Где мог, забирал на север. Старался не высовываться, но в пшеничных краях это та еще задачка, деревьев-то почти нет. Лишь огороженные поля со стерней, куда ни плюнь. Плоская и голая равнина. Путника на ней видно, как крысу на именинном торте. Однажды я пару часов проспал под двумя эвкалиптами в углу забора. Взял да и влез между гранитными камнями. Дело было днем, и, когда я проснулся, на меня сверху смотрела птица – наглый черный какаду, глазел очень презрительно. Типа, ты какого хрена тут делаешь?

Оба дня мне везло. Особенно с погодой. Стоял разгар осени, и южнее убрали уже весь урожай. Но сюда дожди еще не доходили, никто не начинал сеять, и ни одна падла не бродила вокруг, только я. Не было ни техники на полях, ни машин на проселках. Фермеры, наверное, шлялись по городу или смотрели футбол по телику. Может, у местных принято осенью повышать рождаемость, не знаю. В общем, я крался по полям, избегал дорог и обходил дома стороной. В пшеничном краю это нетрудно, жилье там попадается очень редко.

Шел я упрямо, в безлюдных местах почти бежал, но двигаться было тяжело до чертиков. Слишком много вещей приходилось тащить. Когда бутыль опустела, стало легче, только надолго ли?

На второй день я раздобыл немного воды в заброшенном доме. Тут, похоже, не жили уже много лет. В сетчатой двери торчали бумажки, на засохшей лужайке валялись игрушки. Последняя ферма, которую я встретил перед солончаками.

Может, я чересчур осторожничал. Может, за мной и не гнались. Не считали нужным. Подумаешь, Капитан Гондон. Все знали, какой он козел. Однако если кто-нибудь подыхает вот так – под машиной, в лепешку, в собственном сарае, – людям интересно, почему и с чьей помощью. В том сарае, в луже крови, валяется мой скейт, на дорожке торчат мои облеванные кеды. А кто у Капитана лучший друг? Коп с золотым зубом. Да, тот самый рыжий толстяк с шипящим смехом. Эти двое были прямо не разлей вода, такой уж я везунчик. Я часто слышал, как они ржут в сарае над каким-то бредом. Потому-то, видать, Гондон и чувствовал себя в безопасности. Я не только про мясо, я про то, что он бил маму смертным боем, неделя за неделей, и ходил по городу смело, как невинная овечка. Из-за дружка-копа мама никогда и не заявляла на Гондона, никогда ничего не говорила.

Я мечтал, чтобы она села в «короллу» и рванула в Перт, где копы нас не знают и где рыжий не при делах. Каких-нибудь четыре часа езды по автостраде. Только город нагонял на маму страх, и я ее понимал. Я бы и сам там чокнулся. Ладно, мама могла бы удрать в Джералдтон. Расстояние до него такое же. Город не маленький, мы в нем никто и звать нас никак. В нем есть настоящий полицейский участок, и суд, и вообще. Мама поселилась бы у океана, ела бы креветки, жила свободно. Но тогда я остался бы с Гондоном. Сам. Она понимала, что это означает. И каждый день вдали от меня, каждый день в безопасности мама думала бы только об одном. Даже если бы не пошла к законникам, даже если бы просто исчезла, она знала бы, сколько стоит ее безопасность и кто за нее платит. В итоге я все равно вляпался, но мне было бы легче, если бы мама спаслась. Тогда я бы терпел побои не зря. Думаю, я не винил бы ее, хотя тогда еще понятия не имел о жертвенности и мучениках. Я бы смирился. Так я себе говорил. Я хотел, чтобы мама сбежала, просил ее сбежать – правда. И все же радовался, когда она говорила «не могу», тоже правда. Да, тогда я был ребенком, но теперь мне с этим жить. Я не освободил маму. Мозгов не хватило. Или характера.

Я знаю, что думали люди. А, Джекси Клактон, грязный выродок? Так ему и надо. А мамаша его просто очередная дура-баба, у которой мозгов не хватает себя спасти. С Кэпом все заискивали, улыбались в его жирную морду, особенно после закрытия супермаркета «ИГА». За спиной же хаяли. Мы, Клактоны, были отбросами. Монктон – городок маленький. Один паб, придорожная закусочная, товарная станция да двенадцать улиц, на половине которых никто не живет. В таком городке все что-нибудь слышат, и все имеют офигенное собственное мнение. Только ни один сосед ни разу не примчал маме на помощь. Ни один не вызвал копов. Никто не совался, когда одноглазый говнюк буянил. Высказать важное мнение у нас в городе каждый готов, а спасти Ширли Клактон… Тут ни у кого во всей округе яиц не хватило.

Вот у мамы-то как раз характер был. Она оставалась ради меня. Вы не представляете, как это тяжко – такому хорошему и чистому существу пачкаться в подобной грязи.

Я дошел до первых маленьких соленых озер и понял, где нахожусь. Побрел вокруг. Жутко хотелось прилечь в мягкие лиловато-розовые водоросли. Говорят, их можно есть. Наверное, первобытные аборигены так и делали. Теперь же народ питается только курицей да жареной картошкой.

Я упрямо топал на север. Солнце вставало за одним плечом, а садилось за другим.

Пока топал, пытался привести в порядок мысли, но их было слишком много. Потом мысли исчезли совсем – надолго, на несколько часов. Когда вернулись, зашумели в голове, будто слабый треск по радио.

Наверное, молиться о чьей-нибудь смерти – неправильно. Мы, Клактоны, не особо верующие, и я вообще не молился, пока не прижало. Церковь я посещал раз или два. Полный отстой. Там всех насквозь видно, честно. Дело было в Магните, давно, с тетей Мардж и ее семейством. Она у нас такая же верующая, как и все остальные, но иногда ходит в церковь смотреть, как там поливают малышей. Подлизывается к городским шишкам. Храм оказался католический, а не миссионерский – тете Мардж не интересно там, где одни местные жители. Короче говоря, церковь – дурдом. Бу-бу-бу и дамы в больших шляпах. Все послушно повторяют слова, как дрессированные обезьяны. И спокойно смотрят, как мягкие розовые ладошки священника лапают младенца. Меня от такой картины чуть не вывернуло. Не люди, а кретины! Неужели они не в курсе?

Нет, мне это чудотворное дерьмо без толку. Однажды в выходные в город приехали какие-то юмористы на желтом автобусе – и давай нам зубы заговаривать, приставать на улице, в магазинах, на стадионе. Меня человек пять подряд спрашивало, спасся ли я. А я ржал им в тупые морды. Наивные, твою мать! Может, если бы эти молодчики перестали талдычить про Иисуса и провели меня тайком в свой автобус, то спасли бы еще тогда. Я бы, конечно, не поехал, из-за мамы. Но если бы они только знали, какое спасение мне нужно, то заткнулись бы и кое-что поняли.

Нет, церковные штучки не для меня, но я молился. Годами. Если такое называется молитвой. Если мечтать, желать и надеяться до того сильно, что пот прошибает и яйца подскакивают к горлу, значит молиться, тогда молился я много. И не получал ни черта. Скулил, умолял в темноте. Было очень унизительно. Просить что-то, кого-то, кого угодно – пусть с неба прилетит огромный черный молот, как в мультике. Хрясь! На голову Гондону. Только это бы нас спасло. Или это, или моя смелость. Вот бы я переборол себя и освободил маму! Меня посещали такие мысли. Я ведь знал, где оружие и ключ от сейфа. Мог все сделать. Если б не был слабаком. Я молил о храбрости и оставался трусом. Потом мама заболела, и я начал просить о милосердии – пусть она умрет быстро и без боли. Однако Ширли Клактон не полагалось ни спасения, ни милосердия. А для меня единственное облегчение наступало тогда, когда Кэп вышибал из меня мозги.

Мама умерла, я оказался с ним один и почти бросил молиться. Понял – я должен либо убить его, либо пережить. Мне не хватало смелости пристрелить Гондона. Я считал себя на такое не способным. Трусил, короче говоря. И тут, твою налево, ему на голову наконец-то рухнула тяжеленная штука. Вывод? Не знаю. Может, я и не виноват. Может, Кэп сам все подстроил. Почувствовал, например, стыд или одиночество – или просто нажрался до чертиков.

А вдруг это сделал кто-то другой? Гондона ненавидел не я один. Пофиг кто. Реечный домкрат – вот мое спасение и мое милосердие.

Не знаю, действительно ли я думал подобную хрень, пока топал на север. Кое-что, может, и думал. Трудно вспомнить. В памяти дыры. Я был перепуган и пришиблен; почти не соображал. Как пес, даже еще глупее. А вот позже я так рассуждал, да. Если честно, до сих пор рассуждаю. Разве сегодня я не молюсь, не заклинаю – пусть она ждет меня в конце шоссе, пусть будет готова по моему звонку? Когда нуждаешься в чем-то, даже если его нельзя получить – особенно если нельзя получить, – все равно просишь. Не веришь в этот бред, но молишься – чему-нибудь, кому-нибудь. Ругаешься с телевизором, разговариваешь с котами и орешь на машины. Черт, я умолял лужи, звезды и камни! И мне не стыдно в этом признаваться.

Но молиться о том, чтобы кого-то убило? Такая себе философия…

В первые дни путешествия я знал одно. Именно это помогло мне двигаться дальше, когда паника немного отпустила. Я есть. Я смог. Уцелел. Выжил. Везение, ответ на молитвы – не важно. Случилось чудо, и после него остался я. Я, сукины вы дети!

Глаз видел кое-как. Я по-прежнему мечтал его промыть и охладить, но боялся потратить лишний глоток воды. Так и брел, больной и очумевший, и смотрел одним здоровым глазом. Держал курс на север, по возможности. У меня не имелось четкого плана, только добраться до Магнита. До которого от Монктона триста километров. Путь неблизкий, и как его одолеть, я пока не знал. Правда, в тот момент меня больше всего волновало укрытие. Найти деревья! И побыстрей. Как только я нырну в заросли, смогу двигаться незамеченным. И уже не спешить. Спокойно думать.

Я в любом случае шел бы на север. Даже если б идти было не к кому. К югу отсюда сплошные фермы да поля. Есть немного деревьев, там, где разводят овец и коров, но и людей больше. Еще дальше – город, туда мне никак.

Меня никогда не называли везунчиком – а может, зря? Хотя бы потому, что от Монктона не очень далеко до золотых приисков, где-то час езды на машине. Многие считают, будто вокруг приисков одна пустыня. Земля там каменистая, врать не буду, но зелени больше, чем вы думаете. Я-то в курсе. Тут мне тоже повезло, и за это, между прочим, спасибо Капитану. Он кое-чему меня научил. Вбил в меня закалку и живучесть. Еще я умею охотиться и разделывать добычу. Знаю укромные местечки для лагеря. В золотом краю. В стороне от дорог. Там, где никто не додумается искать.

Под конец дня я увидел впереди длинную голубую линию и чуть в штаны не наделал. Копы, целая армия, ждут меня! Я пискнул, как девчонка, и нырнул лицом в канаву. Набрал полный рот грязи, получил бутылью по зубам. Я лежал, корчился и ловил губами воздух. Куда бежать? Позади голая земля. Я отдышался, осторожно выглянул. И все понял. Ну и придурок! Это не люди, а деревья. Я ужасно на себя разозлился. Хотя почувствовал облегчение. Да уж, обхохочешься.

Глотнул из бутыли, полежал с минутку. Довольный до невозможности, аж весь размяк и расплылся от радости. Потом, наверное, ненадолго уснул. Открыл глаза и увидел двух хохлатых голубей. Они сидели на краю канавы, разглядывали меня. Небо над ними было бледное, скоро закат. Я шевельнулся, и птицы улетели, крылья со свистом рассекли воздух. Я встал, собрался с силами и рванул в укрытие, под деревья.

Тут росли низкие акации и буравовидные эвкалипты. Еще караджонг. Не гиганты, но спрятаться можно. Лес тянулся насколько хватало глаз. Я шел по нему и шел. Наконец стемнело, я дико устал и начал спотыкаться. Только бы шею не сломать! Мне нравилось среди деревьев, они закрывали со всех сторон. В ту ночь я развел костер. Вы не представляете, до чего хорошо с огнем. Я был так счастлив, будто нашел дом, где можно и самому пожить, и машину под навес поставить.

Я съел две холодные отбивные и три запеченные картофелины. Их запах держался на пальцах до утра, будто после свидания с девчонкой. От таких мыслей я включил телефон. Глупо, конечно. Просто у меня в мозгах помутилось. Сигнал был совсем слабый, одно деление, но свет на экране радовал. Ни сообщений, ни пропущенных звонков. Ничего, ни единого уведомления. Все эсэмэски от нее – старые. Я глянул пару фотографий, и меня чуть не порвало. Нет, нельзя распускать нюни! И разряжать батарею. Нужно думать головой. Не звонить, не использовать GPS. Только этого мало. Включил телефон – сразу соединился с вышкой и оставил след. Идиот. Копы, наверное, могут дистанционно мухлевать с мобилками, следить за нами незаметно. Ну же, отключай телефон и не раскисай! Счастливое настроение пропало.