Посвящение
С полного, от всего сердца одобрения одобрение моего народа черноногих я посвящаю эту книгу Мэри Робертс Райнхарт, второй женщине, носящей древнее и почетное имя воина черноногих, Питамакан – Бегущий Орел. Это её имя по праву, потому что она была под огнём варваров на фронте во Франции, и мы никогда не забудем, что благодаря своим неустанным усилиям в Вашингтоне, когда она защищала наши интересы, она спасла многих наших людей от голодной смерти в снегах в 1915-16 годах.
Питамакан, мы молим Солнце даровать тебе долгую и счастливую жизнь.
АПИКУНИ
Резервация черноногих, Монтана
20 февраля 1919 года
ГЛАВА I
Отаки – моя почти сестра – объявляет о своей независимости
О, да ниспошлют мне боги ясный ум и хорошую память, чтобы рассказать эту историю о моей подруге по играм, о той, что стала девой-воительницей нашего племени и за свою храбрость получила мужское имя. О Солнце! О, Вышние! Ты, Мать-Земля! И вы, обитатели глубоких вод! Освежите мою память! Помогите мне правильно рассказать эту историю!
В детстве ее звали Отаки, а меня, как ни странно, в юности звали Ап'а. Мы родились в один и тот же день, и старый знахарь, давший нам имена, сказал, что у него было видение, в котором он увидел жёлтую и белую ласку, бегущих бок о бок, поэтому он назвал её Женщиной Жёлтой Лаской, а меня – Белой Лаской. Мы оба были членами клана Маленьких Накидок, и всегда, куда бы мы ни переезжали, вигвам её родителей стоял к северу от нашего. В большом кольце лагеря вигвамы Маленьких Накидок были ближе всех других к восходящему солнцу. Рядом с нами, на севере, стояли вигвамы Жарящих Спинное Сало, а рядом к югу от нас стояли Никогда Не Смеются. Со временем у Отаки родились две сестры и два брата, но еще до их рождения мы с ней были близкими товарищами по играм. Я был единственным ребенком в семье. Моё первое чёткое воспоминание о ней – это то, что мы вместе играли на берегу небольшого быстрого ручья, она упала в него, и течение унесло её. Я ничем не мог ей помочь, но на мои крики прибежали наши матери, и они вытащили её из бурного потока, и вовремя; она едва не утонула!
Наши отцы были великими охотниками, а матери – заботливыми хранительницами вигвамов. Им привозили только самое жирное мясо, и наши матери сушили его в огромных количествах – из части готовили пеммикан, а большую часть запасали на то время, когда животные сильно худеют. И всегда, в течение всех зимних лун, у нас было вдоволь сушеных ягод, а парфлеши были полны сладкими сушеными корнями камаса. Да, две наши семьи были богатыми. У наших отцов было в сумме двести лошадей. Все мы были хорошо одеты; у всех у нас были красиво вышитые праздничные одежды, отделанные шкурками ласки и бахромой; множество теплых шкур для наших постелей; и каждую весну наши матери шили новые обшивки для вигвамов из самой мягкой бизоньей кожи, а старые отдавали кому-нибудь из стариков и бедняков нашего племени.
Я помню день, когда вместе с другими мальчиками моего возраста – восьми или десяти зим, я стрелял из лука тупыми стрелами в большой кусок глины, который мы поставили на берегу реки. Подошла Отаки и попросила нас одолжить ей лук и стрелы – она хотела посмотреть, сможет ли попасть в цель. Один из нас ответил ей, что девочкам нельзя брать в руки лук, что их игрушки – куклы.
– Куклы! Я ненавижу их! – закричала она и швырнула ту, которую держала, в реку, а мы смотрели на нее и не говорили ни слова, потому что было видно, что она очень зла. А потом она повернулась и побежала домой, рыдая и крича нам, что мы были с ней очень грубы. Тогда я пожалел, что не одолжил ей своё оружие.
В тот вечер, когда мы были в гостях у её отца – его звали Утреннее Перо – она подошла к нему, забралась к нему на колени и сказала:
– Отец мой, пожалей меня! Сделай мне хороший лук и несколько стрел!
Утреннее Перо и мой отец долго и громко смеялись над этим, а женщины, её мать и моя, воскликнули:
– Кьяй-йо! Кто когда-нибудь слышал, чтобы девочке понадобились лук и стрелы?
Отаки спрятала лицо на груди отца, но вскоре подняла его, чтобы посмотреть ему в глаза, и, обняв его за шею, сказала:
– Папа, я серьёзно! Будь так добр! Сделай для меня лук и стрелы!
– Не сходи с ума! Играй со своей куклой! Я сделаю ещё одну, и тогда у тебя их будет две, – сказала ее мать.
– Я не хочу больше кукол! Я выбросила ту, что у меня была, в реку! – воскликнула Отаки, и тогда женщины воскликнули «Кьяй-йо!» и в знак удивления прижали ладони к губам.
Но мужчины только рассмеялись, и я вместе с ними, а Утреннее Перо погладил девочку и сказал:
– Ладно! Ладно! Дочь моя, не плачь, у тебя будут лук и стрелы!
Услышав это, Отаки захлопала в ладоши, рассмеялась, подошла ко мне и села рядом.
– Ты слышал его, – сказала она. – У меня будут лук и стрелы! Мы будем вместе охотиться, Апа.
Я ничего не ответил. Я боялся, что мои товарищи по играм не позволят ей охотиться с нами. Но я был очень сильно привязан к ней. Я не мог бы относиться к ней лучше, даже если бы она была моей родной сестрой. Я решил, что иногда буду брать её с собой на охоту.
Теперь, когда ее отец пообещал Отаки лук и стрелы, он сказал, что у неё они должны быть не игрушечные, а настоящие, соответствующие её силе, и по вечерам, после того как он возвращался с охоты и заканчивал трапезу, он некоторое время работал над луком, пока его не звали куда-нибудь покурить, или кто-то из мужчин приходили навестить его. У него была древесина для лука, хорошо выдержанный ясень с берегов Миссури ниже устья Лосиной реки, и из этого куска он начал мастерить лук. С самого начала я понимал, что это будет прекрасное оружие, гораздо лучше, чем мой игрушечный, поэтому мы с отцом договорились, что он сделает мне такой же. В обмен на его хлопоты я должен был пасти наших лошадей так хорошо, как это было возможно для мальчика моего возраста.
С каким интересом мы с Отаки наблюдали за изготовлением этих луков, за тем, как медленно и тщательно их вырезают и выглаживают, как натягивают на них тетивы, чтобы они подходили под разную силу рук – мой, конечно, был более прочным и тугим. А потом, точно так же, как и луки охотников и воинов, они с наружной стороны были проклеены длинной полоской из сухожилий бизона с помощью клея, приготовленного из бизоньих копыт, и всё было готово.
Мы с Отаки держали в секрете от наших товарищей по играм, что для нас делается; мы намеревались преподнести им большой сюрприз; заставить их по-настоящему позавидовать, когда мы появимся среди них с настоящим оружием. Отаки уже рассталась со своими подружками и теперь держалась ближе ко мне, когда я играл со своими друзьями, и бегала и плавала не хуже любого из нас. Одним из наших любимых развлечений было спускаться к глинистому берегу реки и делать фигурки животных из глины. Отаки всегда мастерила лошадей, используя тонкие ивовые прутики для придания жесткости ногам и шее, и те, что она делала, были более похожими на настоящих животных, чем все, которые могли сделать мы. День за днем наши стада глиняных лошадок, бизонов, антилоп, толсторогов и других животных росли, пока не заняли большой участок на плоском островке перед лагерем. И наконец лошадей у Отаки стало ровно сто голов. Когда она сделала сотую статуэтку, то расставила их всех вместе с вожаком, точно так же, как ходит табун, а сзади поставила изображение табунщика.
– Это я, – сказала она нам. – Когда-нибудь у меня будет столько же лошадей, и все они будут отняты у врага. Когда я подрасту, я пойду на войну!
Это показалось нам очень забавным. Мы все рассмеялись. Некоторые мальчишки смеялись над ней, даже катались по земле, дразнили и глумились над ней до слез. Но она ни разу не улыбнулась.
– Смейтесь, если хотите, – сказала она им, – но когда-нибудь и я буду смеяться!
Думаю, я был там единственным, кто поверил в то, что она действительно имела в виду то, что говорила.
Наши луки были готовы, стрелы пока делались, и, наконец, однажды вечером наши отцы доделали последние их наборы – по две тупых, чтобы бить птиц на деревьях, и по две острых, чтобы охотиться на кроликов, и все они были с хорошим оперением. На следующее утро, с натянутыми луками и стрелами в руках, мы выбежали из дома и присоединились к моей компании мальчишек на берегу реки. Некоторые из них уже поставили комок глины и стреляли в него.
– Смотрите, что у нас есть! – закричал я, поднимая свой лук и стрелы и размахивая ими на бегу.
Они все столпились вокруг нас, глазея и восхищаясь, и вдруг мальчик из клана Никогда Не Смеются воскликнул:
– Ха! Такие вещи не для девочек! – и выхватил у Отаки оружие. Она закричала, а я бросил свой лук и набросился на него, повалил на его землю и лупил пока он не завопил от боли и страха и не стал звать на помощь. Никто не хотел ему помогать; никто его не любил, у него не было друзей, этого мальчика с волчьими глазами из Никогда Не Смеются. И когда я отпустил его, он с плачем побежал домой.
Каждый по очереди мы начали стрелять в комок глины, и с самого начала Отаки показала, что станет хорошим стрелком. Она правильно держала лук и выпускала стрелу, не целясь долго и неуверенно. Её четвертая стрела попала в комок глины, и мы все похвалили её. С тех пор мои друзья-мальчишки считали её одной из нас и обращались с ней так, как будто она была мальчиком. Это было то, чего она хотела.
В то время нам было по десять или двенадцать зим, скорее всего, по двенадцать зим. Мы быстро росли; каждую последующую зиму она становилась выше, сильнее, но всегда оставалась стройной. Отаки была красивой девушкой. Она была прямой, как вигвамный шест. У нее было прекрасное лицо; большие, нежные и выразительные глаза; волосы, заплетенные в две толстые косы, ниспадающие до колен; маленькие руки и ноги. И она всегда носила безупречно чистые платья из оленьей кожи и красиво вышитые мокасины. Её мать заботилась об этом, пока она не стала достаточно взрослой, чтобы самой следить за ними. Я никогда не встречал девушку или женщину, которая так заботилась бы о своей внешности, как она.
На четырнадцатое лето мы начали ходить на охоту с нашими отцами и помогать им разделывать и приносить мясо, которое они добывали. В такие моменты Отаки всегда ходила на охоту в старом платье, забрызганном кровью и жиром, но после нашего возвращения в лагерь она переодевалась в чистое, как только могла. Кроме того, она купалась, как и все мужчины и мальчики в лагере. Зимой и летом, а зимой через проруби во льду, если не было открытой воды, каждый мужчина и мальчик, даже маленький, проснувшись утром, входили в воду. Это делало их закалёнными; они могли охотиться на равнинах в самую холодную погоду, не замерзая. Летом женщины и девочки купались в ручьях в любое время дня, но зимой они только парились в построенных для этого хижинах. Отаки была не такой. У нее был специальное, легкое, короткое платье для купания, и каждое утро, даже в самые холодные дни, она купалась вместе с отцом. Мне нравилось смотреть на это.
Именно этим летом у нее произошла одна из самых серьезных ссор с матерью. Это случилось однажды вечером, когда мы, обе семьи, сидели на траве между нашими вигвамами и смотрели, как ночные тени сгущаются в долине. Вместе с нашими отцами мы с Отаки целый день охотились и очень устали, потому что было добыть так много мяса, что нам пришлось вести тяжело нагруженных лошадей в поводу и самим возвращаться домой пешком.
Внезапно ее мать сердито сказала:
– Девочка, ты мне нужна! Тебе пора начать осваивать женскую работу. Больше для тебя не будет никаких разъездов и охоты! Завтра мы с тобой начнём выделывать бизоньи шкуры; нам нужна кожа для нового вигвама!
– Чистить и скоблить шкуры – это не для меня! – сказала Отаки. – Вот мои сестры, им почти столько же лет, сколько мне. Научи их домашней работе, потому что я буду продолжать помогать своему отцу.
– Бесстыдница, лентяйка, девчонка-мальчишка! – воскликнула её мать. – Я говорю, ты должна начать работать в вигваме!
– Я хотела бы быть мальчиком, – ответила ей Отаки. – Но если я не могу быть мальчиком, я могу, по крайней мере, делать то, что делают мальчики. Я не буду выделывать шкуры, я не буду работать в вигваме, я буду продолжать помогать своему отцу!
Женщина вскочила на ноги с криком:
– Моя дочь говорит мне, что она хочет и чего не хочет делать! Я покажу ей, кто имеет право распоряжаться работой в вигваме!
И с этими словами она подскочила к куче дров у входа в вигвам, схватила палку размером с мою руку и побежала к Отаки.
– Женщина, остановись! Стой, где стоишь! Брось эту палку! – проревел Утренняя Звезда, и она остановилась, уставившись на него, и палка выпала из её руки.
– А теперь слушайте! – продолжал он тише, но по-прежнему решительно. – Я уже достаточно наслушался этих ссор. Теперь я скажу, что должна и чего не должна делать наша дочь. Она мне очень помогает; она будет продолжать помогать мне пасти лошадей и ходить со мной на охоту. Когда наши сыновья станут достаточно взрослыми, чтобы помогать мне, тогда для неё настанет время научиться делать женскую домашнюю работу.
– Но ей не подобает пасти лошадей, охотиться и ездить верхом так, как она это делает. Место девочки – рядом с матерью. В лагере уже ходят разговоры о том, какая она дикарка, – возразила мать.
– Пусть говорят! Они завидуют! Любой из них был бы рад иметь такую хорошую дочь! А теперь – хватит об этом! Просто помни, что Отаки продолжает помогать мне, – продолжил Утреннее Перо, и женщина, плача, повернулась и ушла в вигвам. Отаки пошла следом и помирилась с ней. Позже, вечером, они вместе разговаривали и смеялись, забыв о ссоре.
В луну Падающих Листьев этим летом мы перебрались под пискан на реке Двух Талисманов, чтобы заманить и добыть жирных бизонов и сделать запасы мяса на зиму. В ту луну они были настолько жирными, насколько это было возможно, и погода была еще достаточно теплой, чтобы мясо можно было сушить на воздухе.
Возможно, ты видел этот пискан. Начинается он на вершине высокого утеса и состоит из двух постепенно расходящихся линий стен из наваленных камней, уходящих вдаль по равнине. У подножия скалы, прямо под тем местом, где сходятся две линии стен из наваленных камней, находился большой загон из бревен, кустарника и валунов, имевший форму полукруга, отходящего от скальной стены, которая образовывала его тыльную сторону. Каждое утро до восхода солнца на вершине утеса дежурили наблюдатели, и если они видели стадо бизонов на равнине перед широким входом между каменных стен, один из них спешил в лагерь и сообщал об этом зазывателю бизонов, и тот приказывал людям поторопиться и спрятаться за каменными стенами, а сам уходил, чтобы зазвать стадо, заманить его между сходящимися линиями. Немногие, очень немногие были способны на это. Они всегда владели сильной магией и пользовались благосклонностью богов, и никогда не пытались заманить стадо без долгого подготовительного поста и множества молитв.
Наступило утро, когда наблюдатели сообщили, что стадо находится в нужном месте. Люди поспешили занять свои места за стенами, и с той стороны, где я лежал, я увидел Отаки, а её младшие братья и сёстры спрятались за третьей кучей от меня, ближе к утесу, и вскоре после этого зазыватель проехал мимо нас, чтобы заняться своим делом. Он был верхом на маленькой коричневой лошадке и одет в большую бизонью шкуру, волосы его были распущены.
Вдалеке от нас виднелось стадо бизонов, около трехсот голов; некоторые паслись, некоторые лежали, некоторые, старые быки, стояли неподвижно, опустив головы, в полудрёме. Зазыватель, накрытый шкурой и растянувшийся на спине лошади, медленно двинулся к стаду. Когда он приблизился к нему, несколько быков внезапно подняли головы и уставились на него, но он и его лошадь были так похожи на бизона, что они приняли его за одного из них и вскоре перестали на него смотреть. Он подъезжал всё ближе и ближе, пока не уверился, что они слышат его голос, и тогда повернул свою лошадь в противоположную от них сторону, издав свой особый клич – мы так и не узнали, что это был за зов, он держал это в секрете – и заставил свою лошадь взбрыкнуть и сделать несколько прыжков.
Быки снова рывком подняли головы и уставились на него, сделали несколько шагов, остановились и снова уставились. Лежавшие вскочили на ноги и тоже уставились на него, и вскоре несколько коров последовали за удаляющимся зазывателем, сначала шагом, затем рысью и, наконец, всё быстрее и быстрее, и все стадо устремилось за ними, пустившись в дикую погоню, чтобы догнать того, кто казался им одним из них, попавшим в неприятности. Возможно, они подумали, что это корова защищает своего теленка от нападения волков.
Зазыватель скакал все быстрее и быстрее, направляясь к устью V-образных стен из камней и спускаясь между ними к утесу. И как только стадо миновало внешние стены, спрятавшиеся за ними начали подниматься, кричать и размахивать своими накидками. Это, конечно, привело животных в ужас. Те, кто был в хвосте, все быстрее и быстрее наталкивались на тех, кто бежал впереди, и передние, поворачивая направо или налево, всегда встречали на людей, которые вставали, чтобы преградить им путь; видно было, что открытым для них оставался только путь вперёд. Зазыватель вскоре свернул направо, преодолел верхнюю часть каменной стены и остановил свою лошадь. Его работа была закончена. Теперь людям оставалось только гнать стадо все дальше и дальше, к обрыву.
Вожаком стада была большая старая корова. Может быть, она прежде оказывалась в таком положении и спаслась, когда упала со скалы. Так или иначе, она, казалось, знала, что ждет ее впереди, и продолжала мчаться то к одному ряду каменных глыб, то к другому, только для того, чтобы ее гнали вперёд поднимающиеся, кричащие, размахивающие накидками люди. Но чем дальше она бежала, тем решительнее становилась ее решимость прорвись сквозь одну из цепей, и в какую бы сторону она ни повернула, тесно сбившееся стадо повернуло бы вместе с ней. Она была опасна; если бы у неё хватило смелости вывести стадо, следовавшие за ней затоптали бы насмерть многих людей.
Наконец, она, казалось, решилась бросить вызов развевающимся накидкам, прорваться сквозь их ряды; она повернулась и направилась прямо к тому месту, где на некотором расстоянии впереди и слева лежала Отаки со своими братьями и сёстрами. Молодые люди были слишком напуганы, чтобы пошевелиться – встать и начать махать своими накидками, и сама Отаки тоже; как она потом рассказывала, её тошнило от мысли, что она и её близкие скоро станут бесформенной, растоптанной плотью. Но она была отчаянной; она решила спасти их, если это возможно, и, вскочив на ноги, побежала прямо на приближающуюся корову, направляясь прямо к ней. Корова не сбилась с курса, и Отаки продолжала бежать прямо на неё.
Отаки продолжала бежать прямо на неё
– Поворачивай! Поворачивай! Беги на север! – кричали мы, но наши голоса потонули в грохоте сотен раздвоенных копыт.
Отаки продолжала бежать. Она остановилась и, раскинув руки, держа свою накидку на левом боку и, когда корова поравнялась с ней, бросила её. Она опустилась на голову старой коровы, ослепив её. Она брыкалась и ныряла, прыгала кругами, а стадо уходило от неё и продолжало бежать между двумя рядами стен, и наконец, когда накидка упала с её головы, она осталась одна и поспешила догнать его. Мы последовали за ним, крича и размахивая своими накидками. Стадо двигалось все дальше и дальше, прямо к обрыву, но не останавливалось и не сворачивало от его края. Задние животные толкали тех, кто был впереди, и все вместе продолжали бежать вперёд, и в облаках густой пыли, поднятой их копытами, вслепую устремляясь навстречу своей смерти у подножия утеса.
Те, кто не погиб при падении, были заперты в большом загоне. Люди устремились вниз по тропе, ведущей к утесу, на восток, а оттуда к загону, с помощью луков и стрел убили оставшихся в живых, и началась работа по разделке скота, которая продолжалась весь тот день. Когда наступил вечер, лагерь покраснел от сушащихся кусков мяса, нанизанных на длинные веревки, на высокие волокуши, на сучьях деревьев и на кустах. А у костров в вигвамах все разговоры велись об Отаки – о её храбрости, проявленной в схватке со старой коровой-вожаком. Она спасла свою родню и многих других от смерти и направила стадо к обрыву. Она сделала себе имя. Отец гордился ею больше, чем когда-либо, как и все мы из клана Маленьких Накидок, да и все остальные кланы, если уж на то пошло. Она сделала то, что никогда не забудется! Да, она сделала себе имя!
Мы оставались у пискана Двух Талисманов больше месяца, и еще дважды зазыватель заманивал стадо бизонов между стенами из камней, и мы вгоняли их в панику и без проблем направляли к обрыву. Когда мы переезжали оттуда, в каждом нашем вигваме было по три-четыре вьючных лошади, нагруженных жирным вяленым мясом, и мешки с пеммиканом, пропитанным костным жиром.
В то время форт Бентон еще не был построен. ‘В стране было два места для торговли: у Красных Курток был такой на Большой реке Севера, а у Длинных Ножей – на нашей Большой реке, в устье Лосиной реки1. Мы перебрались в последнее место, чтобы обменять наши бобровые шкуры на ружья, порох, пули, табак и тому подобное. В те дни торговцы не покупали шкуры бизонов; бобровые, бобровые, только бобровые шкуры, и зимние шкуры волков были тем, чего они хотели.
Когда мы прибыли на факторию, то обнаружили, что там расположились лагерем ассинибойны, Вороны и янктоны – все наши враги. Не успели мы поставить свои вигвамы, как появился вождь торговцев – наш большой друг, которого мы прозвали Большой Нож2, потому что обычно у него на поясе висел длинный нож в металлических ножнах – созвал совет вождей всех четырех племен и добился от них согласия на то, что они будут соблюдать мир на фактории и после, когда мы разойдемся по своим охотничьим угодьям. Все с готовностью обещали, что они это сделают, но мы знали, чего стоит слово наших врагов. Они все вели бы себя достаточно мирно, пока мы стояли лагерем в пределах досягаемости больших пушек форта, но как только мы начали бы возвращаться в свои охотничьи угодья, они бы выслали военные отряды, чтобы преследовать нас, убивать небольшие группы наших охотников и красть наших лошадей. Мы закончили нашу торговлю так быстро, как только было возможно – у нас было девятьсот вигвамов, или около четырёх с половиной тысяч человек – и на десятый день продали последние бобровые шкуры, собрали пожитки и отправились на запад в обратный путь. Мы оставили далеко за собой много разведчиков, а некоторых выслали вперёд, и сами двигались сомкнутым строем, готовые в любой момент поставить женщин и детей в круг воинов и устроить хорошую драку. Разведчики не смогли обнаружить никаких признаков того, что за нами следят, но ночами мы держали лошадей внутри лагеря под надежной охраной, а утром позволяли им попастись и подкрепиться, прежде чем сворачивать лагерь. Так мы шли несколько дней, не встречая врагов, и наконец вошли в лагерь в верховьях Среднего ручья, который берет начало между горами Медвежьей Лапы и Волчьими горами (Малыми Скалистыми) и впадает в Большую реку у Коровьего острова. К тому времени мы пришли к выводу о том, что ни у кого из наших врагов не было намерения преследовать нас и на нас нападать. Наступила зима, и военные отряды редко выходили в поход в это время года.
Там, в верховьях ручья, было прекрасное место для лагеря. Наши вигвамы были разбиты под прикрытием длинной рощи тополей; там было много сухих деревьев, так что у нас было достаточно дров. У подножия гор водилась всевозможная дичь – олени, вапити и антилопы, а равнины были черны от бизонов. Все, кроме старых самцов и быков, были ещё очень жирными, и мы охотились и убивали столько, сколько нам было нужно, и запасали жирное вяленое мясо на зиму и весну.
Вдали, на голых горных вершинах, стадо за стадом бродили толстороги, и однажды Утреннее Перо и мой отец, Онистаина3, и Отаки, и я поднялись туда, чтобы добыть нескольких из них. Нам было нужно несколько их шкур для одежды – кожа толсторога подходит для этой цели лучше всего, так как она очень тонкая и ровная, а при дублении становится мягкой, как кусок ткани.
Мы скомандовали нашим собакам следовать за нами и поднялись на гору так далеко, как только могли подняться наши лошади, затем привязали их к деревьям и продолжили путь пешком. Скоро мы вышли из леса и застали врасплох стадо из примерно двадцати толсторогов в узкой скалистой лощине, пустили за ними собак, и они добежали почти до вершины горы и забрались на выступ, где собаки не могли до них добраться. Мы последовали за ними, подобрались к ним поближе, а затем по очереди мой отец и Утреннее Перо начали стрелять, и при каждом выстреле одно из животных спотыкалось, падало и скатывалось с уступа по скале вниз, к ее подножию, где сидели мы с Отаки, чтобы не позволить собакам кусать и рвать их нежную шкуру. Мы думали, что это будет очень забавно – смотреть, как толсторог падает и скатывается к нам каждый раз, когда раздавался выстрел. Но стадо становилось все более и более беспокойным, и когда седьмой из них сорвался с уступа, оставшиеся в живых спрыгнули с него, не обращая внимания на лай нетерпеливых собак, и помчались вниз по склону, а затем снова поднялись на следующую гору; собаки следовали за ними по пятам.
– Ладно, оставьте их, на сегодня нам хватит, – сказал отец, и мы все принялись за туши; собаки вскоре вернулись к нам. Мы выпотрошили животных, перетащили их одну за другой по крутому склону к лошадям, а затем освежевали и разделали, сделали большие свёртки, завернув их в шкуры, навьючили лошадей и начали спускаться с горы пешком. На открытых местах мы могли видеть коричневые равнины и далеко на западе дым, поднимающийся от костров нашего лагеря.
Добравшись до подножия горы, мы переложили вьюки, взобрались на них и медленно поехали домой, потому что наш вес, добавленный к весу мяса, был очень тяжёл для лошадей. Мы были очень рады нашему успеху с толсторогами, и для зимы день был теплым. Мой отец и Утреннее Перо запели военную песню Разделённых Волос, и мы с Отаки присоединились к ним. Она не имела на это права – женщинам не разрешалось петь эту песню, но наши отцы смотрели на неё, смеялись и поощряли ее продолжать.
И так мы ехали вперёд, распевая песни, беззаботные и счастливые, не помышляя об опасности, и вдруг прямо перед нами, из зарослей густого кустарника, загрохотали ружья, вокруг нас засвистели пули, и из кустов с криками выбежал большой военный отряд.