Всегда помните о сути вещей… Искусство размышлять

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Предисловие от составителя

Марк Твен – один из любимейших моих авторов. Как патриот, рьяный любитель русской словесности и писатель, считающий себя (пусть, может, и самонадеянно, но все равно считающий) продолжателем традиций Аксакова, Афанасьева, Некрасова, Бунина, Астафьева, я, тем не менее, всегда сверяюсь с генеральной линией его творчества. Убедительность гуманизма Марка Твена, острота юмора, психологизм плюс знание особенностей детского восприятия мира, умение строить сюжет и особенно диалоги, понятность в изложении философских мыслей – все это для меня камертон. Да, где-то рядом стучат кирки и свистят по снегу лыжи Джека Лондона, звонят соборные колокола Виктора Гюго, играет скрипка персонажа, которого придумал англичанин Конан Дойль, хор любимых русских писателей ведет основную линию. Все это – мое, мое, слыша эту писательскую симфонию, я восхищаюсь, я собираюсь, я нахожу в себе творческие силы, ведь желание «не посрамить» некоторых стимулирует. Меня очень стимулирует. Поэтому камертон действует.

Но как же это так получается, что американец, насмешник, тот, кто почти всю жизнь был закоренелым атеистом, имеет надо мной, как над писателем, такую власть? Что-то есть, значит, особенное в его текстах, которые хороши практически в любом переводе. Наверное, дело в алмазной, кристально-чистой, незамутненной нормальности – и текстов Марка Твена, и, конечно же, в первую очередь его самого как человека.

Марк Твен любил индейцев. Для меня, как для верного друга индейцев, это тоже камертон. В краях, где он родился и рос, а затем в крупных и мелких городах, где жил и работал, индейцев водилось уже мало. В основном это были несчастные, которых нельзя назвать иначе как насмешкой над идеей человека. Писатель Марк Твен считал их людьми. Даже таких, как его злодейский персонаж индеец Джо.

Да еще и негры, эти чернокожие рабы великих свободных американцев… Как южанин и сын южан, Марк Твен имел с рабовладением свои счеты. Так точно, емко и справедливо подписать ему приговор смог тоже именно он.

Цитат из произведений Марка Твена об институте рабства в данной книге довольно много – хотя и одной хватило бы, чтобы душа прочитавшего этот текст человека перевернулась, а мозг навсегда отказался бы от признания идеи, что можно делать одних людей рабами других. И вообще их много будет, самых разных цитат из разных произведений этого автора. Все они так или иначе связаны с размышлениями о том, как начальствовать над сотрудниками и рабами, собственными супругами и домочадцами, как руководить общественным мнением, широкими народными массами и, конечно же, управлять своими пороками, желаниями и… литературной карьерой. Какие-то цитаты окажутся короткими, ведь Марк Твен – непревзойденный мастер афоризма, а какие-то развернутыми: сценками, эпизодами, монологами или диалогами. Это для того, чтобы можно было наслаждаться – меткостью описаний (назвал, как припечатал), упругостью пружины сюжета даже небольшой сценки, мудростью и точностью незабываемой афористичности, блистательностью юмора и умением Марка Твена заряжать читателей радостью жизни. Даже когда он с горькой иронией повествует о человеческих пороках и преступлениях.

Я уверена, что когда-нибудь объеду всю Америку, увижу все те края, о которых столько читала. Окажутся совершенно другими стоящие по берегам больших и малых рек города, по местам золотоносных приисков и серебряных рудников наверняка уже будут проложены автострады, выстроены моллы, а может, наоборот, предприятия добывающей промышленности. Негры там будут вести себя уже не так, как во времена Марка Твена, белые – тем более. Коренные народы как там себя будут чувствовать, в каком количестве окажутся представленными, интересно? Все мне нужно будет посмотреть и узнать, все. Я стану смотреть, анализировать, сравнивать – что было, что есть, предполагать, что будет, ведь многое сбылось из того, что предрекал (даже, вернее, просто предполагал) этот великий мыслитель. Меня интересует человеческая сущность – какая она в годы Марка Твена была, в какую сторону изменилась? И изменение ли это.

…В одном из романов Марка Твена была такая ситуация. Плыл плот по реке Миссисипи. На нем, в числе прочих, – беззащитный чернокожий беглец Джим. Хитроумные авантюристы выставили рядом с Джимом табличку:

«Бешеный арап – когда в себе, на людей не бросается»…

И она помогала: посмотреть, что за арап, и выяснить, до какой степени он бешеный, желающих не оказалось.

Вот что такое спасение словом. Пусть сила слова Марка Твена поможет и вам. Сила слова, сила знания, сила мысли много где пригождается.

Составитель Елена Нестерина

«Тот, кого вы заставили смеяться, никогда вас не забудет».

Марк Твен

Глава 1. Био-Марк

(кое-что о сути жизни и реальности вокруг нее)

Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, кряхтя и мучительно кашляя, поднялся из своего удобного кресла, помешал кочергой в камине, взял два полена и аккуратно положил на красноватые угли. Огонь тут же начал взбираться по дереву, дрова запели, затрещали. Сэмюэл уселся обратно. «В настоящее время райские чертоги отапливаются радиаторами, соединенными с адом. Муки грешников усугубляются от сознания, что огонь, пожирающий их, одновременно обеспечивает комфорт праведникам, – проворчал он, достал сигару и закурил, заметив. – Я взял себе за правило никогда не курить больше одной сигары одновременно. Бросить курить – самая простая вещь в мире. Я знаю, потому что делал это тысячу раз. Если мне нельзя будет курить на небесах, то это место не для меня»…

«…Мне даже не надо было учиться курить – я курил всю свою жизнь; да я только появился на свет – сразу попросил огонька!»

Таким можно представить себе известного писателя Марка Твена, находящегося в самом конце своего пути. Он еще далеко не стар, многие писатели в значительно более позднем возрасте завершали свой жизненный и творческий путь. Но он потерял жену и почти всех детей. Он болен, разочарован. Он наконец-то богат, он знаменит. Но он тоскует.

В это время Марк Твен пишет рассказ «Что было сном», герой которого за то время, пока курит трубку, вспоминает последние 17 лет своей жизни. И когда окурок погашен, он смотрит на свою жену, живую и невредимую, и не понимает, настоящая она или нет… Этот текст Твен не завершил. События описываются там веселые и страшные, сияние абсолютного человеческого счастья перемежается с провалами в черное безграничное горе, горе потери этого самого счастья. Счастья общения с любимыми людьми. В отличие от многих, писатель Марк Твен (а в данном случае именно человек Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс) умел его ценить и считал самым важным делом на свете. Смерть уносила его любимых и родных, так что постепенно с ним остались только боль, тоска и… юмор. Пусть уже не такой светлый, как раньше, но по-прежнему острый. Делающий мысли еще более глубокими, а чувства тонкими. Юмор бесценный. Дарующий желание продолжать жить.

«Когда придет горе, оно само о себе позаботится».

Как Марк Твен управлялся с горем и болью в конце жизни – и со всем своим литературно-семейным хозяйством в основной жизненный период? Примерно так, как написано в этой книге. В данном случае не стояла задача составить сборник цитат на все случаи жизни (а наследие Марка Твена позволяет с легкостью и удовольствием сделать это). Как и не было цели для каждой цитаты делать сноску и пояснять, из какой она книги. Названия всех произведений, отрывки из которых цитируются, будут перечислены в послесловии к тексту. Это, скорее, как реальность, представленная в ощущениях. Марк Твен, его судьба и творчество – во впечатлениях.

Ведь для чего писатели пишут книги? Не только для того, чтобы высказаться. Не только чтобы удивить и потрясти. А чтобы повлиять. Чтобы чья-то жизнь после прочтения его произведения уже никогда не была прежней. Чтобы заставить работать чьи-то мозги, душу. Пропущенный через собственное восприятие текст книги читатель «осваивает» – к каким-то выводам приходит, что-то додумывает. Идет процесс в ноосфере! Непрерывный. Читатели и писатели очень нужны друг другу.

Итак, писатель Марк Твен, его секретные и обнародованные способы управления собственным мыслительным процессом, процессом творческим, процессом общения с внешним миром – в лице тех, кому он платит, и тех, кто ему платит, а также тех, кто его обожает и кого обожает он.

Марк Твен показал миру, как он умеет крутить-вертеть смыслами, направлять их – в зависимости от ситуации – в нужное русло. Как короткой фразой, несколькими словами поставить все с ног на голову. Он видел, что этим постоянно занимаются политики, юристы, работники торговли и рекламной сферы, администрация, проповедники и другие. В своих текстах довел это до совершенства.

Он все держал под контролем. Как умел, так и держал. Что-то ему удавалось лучше, что-то хуже. Нам, к счастью, досталось это в текстовой форме – бери, читай, восхищайся, учись. Можно – мастерству ведения персонажей художественного текста сквозь сложнейшие коллизии и перипетии. Можно – остроумно руководить процессом получения аудиторией информации, в той или иной степени касающейся его личной жизни. Например, интересующимся изучением истории его семьи читателям он предлагал такое:

«Двое или трое из моих друзей упомянули как-то в разговоре со мной, что если я напишу историю своей жизни, и у них будет свободное время, они ее прочитают. Не в силах противиться этим неистовым требованиям читающей публики, я составил свою автобиографию.

Я происхожу из старинного знатного рода, уходящего корнями в глубь веков. Самым отдаленным предком Твенов был друг нашего дома по фамилии Хиггинс. Это было в XI столетии, когда наша семья жила в Англии в Абердине, графство Корк. Почему представители нашего рода сохранили материнскую фамилию Твен вместо фамилии Хиггинс (я не считаю тех случаев, когда они шутки ради скрывались под псевдонимами) – тайна, в которую Твены не посвящают посторонних. Это прелестная романтическая история, которой лучше не касаться. Так принято во всех аристократических семьях.

Артур Твен был человек незаурядных способностей – он промышлял на большой дороге во времена Уильяма Руфуса. Ему еще не было 30 лет, когда ему пришлось прокатиться в Ньюгет, один из самых почтенных английских курортов, чтобы навести кое-какие справки. Назад он не вернулся, так как умер там скоропостижно.

Огастес Твен снискал себе немалую популярность около 1160 года. Это был прирожденный юморист. Наточив свою старую шпагу и выбрав местечко поукромнее, он темной ночью прокалывал запоздалых путников, чтобы поглядеть, как они будут подпрыгивать. Что называется, весельчак! Но он не соблюдал должной осторожности, и однажды власти захватили Огастеса в то время, когда он снимал платье с жертвы своих развлечений. Тогда они отделили голову его от тела и выставили ее на почетном месте в Темпл-Баре, откуда открывается превосходный вид на город и на гуляющую публику. Никогда ранее Огастес Твен не занимал такого высокого и прочного положения.

В продолжение следующих двух столетий Твены отличались на поле брани. Это были достойные, неустрашимые молодцы, которые шли в бой с песнями позади всех и бежали с поля битвы с воплями в первых рядах.

Наше родословное древо имело всегда одну-единственную ветвь, которая располагалась под прямым углом к стволу и приносила плоды круглый год – летом и зимой. Пусть это будет горьким ответом на малоудачную остроту старика Фруассара.

В самом начале XV века мы встречаем красавца Твена, известного под кличкой «Профессор». У него был такой удивительный, такой очаровательный почерк, и он умел до того похоже изобразить почерк другого человека, что нельзя было без хохота на это смотреть. Он искренне наслаждался своим редким талантом. Случилось, впрочем, так, что ему пришлось по приглашению правительства отправиться бить щебенку на дорогах, и эта работа несколько повредила изяществу его почерка. Тем не менее он увлекся своей новой специальностью и посвятил ей, с небольшими перерывами, сорок два года. Так, в трудах, он и окончил свой жизненный путь. Все эти годы власти были так довольны Профессором, что немедля возобновляли с ним контракт, как только старый приходил к концу. Начальство его обожало. Он пользовался популярностью и среди своих коллег и состоял видным членом их клуба, который носил странное наименование «Каторжная команда». Он коротко стриг волосы, любил носить полосатую одежду и скончался, оплакиваемый правительством. Страна потеряла в его лице беззаветного труженика.

Несколько позже появляется знаменитый Джоя Морган Твен. Он приехал в Америку на корабле Колумба в 1492 году в качестве пассажира. По-видимому, у него был очень дурной, брюзгливый характер. Всю дорогу он жаловался, что плохо кормят, и угрожал сойти на берег, если не переменят меню. Он требовал на завтрак свежего пузанка. Целыми днями он слонялся по палубе, задрав нос, и отпускал шуточки насчет Колумба, утверждая, что тот ни разу не был в этих местах и понятия не имеет, куда едет. Достопамятный крик: «Смотри, земля!» потряс всех, но только не его. Он поглядел на горизонт через закопченный осколок стекла и сказал: «Черта с два земля! Это плот!»

Когда этот сомнительный пассажир взошел на корабль, все его имущество состояло из носового платка с меткой «Б.Г.», одного бумажного носка с меткой «Л.В.К.», другого – шерстяного с меткой «Д.Ф.» и ночной сорочки с меткой «О.М.Р.», завернутых в старую газету. Тем не менее во время путешествия он больше волновался о своем «чемодане» и разглагольствовал о нем, чем все остальные пассажиры, вместе взятые. Когда корабль зарывался носом и рулевое управление не действовало, он требовал, чтобы его «чемодан» передвинули ближе к корме, а затем бежал проверять результаты. Если корабль зачерпывал кормой, он снова приставал к Колумбу, чтобы тот дал ему матросов «перетащить багаж». Во время шторма приходилось забивать ему в рот кляп, потому что его вопли о судьбе его имущества заглушали слова команды. По-видимому, ему не было предъявлено прямого обвинения в каких-либо правонарушениях, но в судовом журнале отмечено как «достойное внимания обстоятельство», что, хотя он принес свой багаж завернутым в старую газету, он унес, сходя на берег, четыре сундука, не считая саквояжа и нескольких корзин из-под шампанского. Когда же он вернулся на корабль, нахально утверждая, что некоторых вещей у него недостает, и потребовал обыска других пассажиров, терпение его товарищей по путешествию лопнуло, и они швырнули его за борт. Долго они смотрели, не всплывет ли он, но даже пузырька не появилось на ровной морской глади. Пока все с азартом предавались этим наблюдениям, обнаружилось, что корабль дрейфует и тянет за собой повисший якорный канат. В древнем, потемневшем от времени судовом журнале читаем следующую любопытную запись:

«Позже удалось установить, что беспокойный пассажир нырнул под воду, добрался до якоря, отвязал его и продал богопротивным дикарям на берегу, уверяя, что этот якорь он нашел в море, сукин он сын!»

При всем том мой предок не был лишен добрых и благородных задатков, и наша семья с гордостью вспоминает, что он был первым белым человеком, который всерьез занялся духовным воспитанием индейцев и приобщением их к цивилизации. Он построил вместительную тюрьму, воздвиг возле нее виселицу и до последнего своего дня похвалялся, что ни один реформатор, трудившийся среди индейцев, не оказывал на них столь успокаивающего и возвышающего действия. О конце его жизни хроника сообщает скупо и обиняками. Там говорится, что при повешении первого белого человека в Америке старый путешественник получил повреждение шейных позвонков, имевшее роковой исход.

Правнук «реформатора» процветал в XVII столетии и известен в нашей семейной хронике под именем Старого Адмирала, хотя историки того времени знают его под другими именами. Он командовал маневренными, хорошо оснащенными и отлично вооруженными флотилиями и много способствовал увеличению быстроходности торговых судов. Купеческий корабль, за которым шел Адмирал, не сводя с него орлиного взора, всегда плыл через океан с рекордной скоростью. Если же он медлил, несмотря на все понуждения Адмирала, тот распалялся гневом и наконец, уже не будучи в силах сдержать свое негодование, захватывал корабль и держал его у себя, ожидая, пока владельцы не явятся за потерянным имуществом (правда, они этого не делали). Чтобы среди захваченных матросов не завелось лентяев и лежебок, Адмирал предписывал им гимнастические упражнения и купания. Это называлось «пройтись по доске». Матросы не жаловались. Во всяком случае, раз выполнив это упражнение, они больше не напоминали о себе. Не дождавшись судовладельцев, Адмирал сжигал корабли, чтобы страховая премия не пропадала даром. Этот старый заслуженный моряк был зарезан в расцвете сил и славы. Безутешная вдова не уставала повторять до самой своей кончины, что, если бы Адмирала зарезали на 15 минут раньше, его удалось бы еще вернуть к жизни.

Чарльз Генри Твен жил в конце XVII века. Это был ревностный и почтенный миссионер. Он обратил в истинную веру 16 тысяч островитян в южных морях и неустанно внушал им, что человек, имеющий на себе из одежды всего лишь ожерелье из собачьих клыков да пару очков, не может считаться достаточно экипированным для посещения храма Божия. Незлобливые прихожане нежно любили его, и, когда заупокойная церемония окончилась, они вышли из ресторана со слезами на глазах и твердили по пути домой, что такого мягкого миссионера им еще не приходилось встречать; жаль только, что каждому досталось так мало.

Па-Го-То-Вах-Вах-Пакетекивис (Могучий Охотник со Свиным Глазом) Твен украшал своим присутствием средние десятилетия XVIII века и от всего сердца помогал генералу Брэддоку воевать с угнетателем Вашингтоном. Спрятавшись за дерево, он 17 раз стрелял в Вашингтона. Здесь я полностью присоединяюсь к очаровательному романтическому рассказу, вошедшему во все хрестоматии. Однако дальше в рассказе говорится, будто после семнадцатого выстрела, устрашенный своей неудачей, дикарь торжественно заявил, что поскольку Вечный Дух, как видно, предназначил Вашингтона для великих дел, то он более не поднимет на него свое святотатственное ружье. В этой части я вынужден указать на серьезную погрешность против исторических фактов. На самом деле индеец сказал следующее:

– Никакого (ик!) толку! Он так пьян, что не может стоять прямо. Разве в него попадешь? Дурень я буду, если (ик!) истрачу на него еще хоть один патрон.

Вот почему индеец остановился на семнадцатом выстреле. Он приводит простой и толковый резон; сразу чувствуешь, что это чистая правда.

Я всегда любил этот рассказ даже в том виде, в каком его печатают в хрестоматиях, но меня преследовала мысль, что каждый индеец, присутствовавший при разгроме Брэддока и дважды промахнувшийся (два выстрела за 100 лет легко вырастают в 17), приходил к неизбежному выводу, что солдат, в которого он не попал, предназначен Вечным Духом для великих дел, а случай с Вашингтоном запомнился только потому, что в этом случае пророчество сбылось, а в других нет. Всех книг на свете не хватит, чтобы перечислять пророчества индейцев и других малоавторитетных лиц. Однако список сбывшихся пророчеств легко умещается у вас в кармане.

Хочу добавить, что некоторые из моих предков так хорошо известны в истории человечества под своими псевдонимами, что было бы бесцельным вести здесь о них рассказ, даже перечислять их в хронологическом порядке. Назову лишь некоторых из них. Это Ричард Бринсли Твен, он же Гай Фоке; Джон Уэнтворт Твен, он же Джек Шестнадцать ниток; Уильям Хоггерти Твен, он же Джек Шеппард; Анания Твен, он же барон Мюнхгаузен; Джон Джордж Твен, он же капитан Кидд. Следует также упомянуть Джорджа Френсиса Трэна, Тома Пеппсра, Навуходоносора и Валаамскую ослицу. Все эти лица принадлежат к нашему роду, но относятся к ветви, несколько удалившейся от центрального ствола, то, что называется – к боковой линии. Все Твены жаждали популярности, но, в отличие от коренных представителей нашей фамилии, которые искали ее на виселице, эти люди ограничивались тем, что сидели в тюрьме.

Когда пишешь автобиографию, неразумно доводить рассказ о предках до ближайших родственников. Правильнее, сказав несколько слов о прадедушке, перейти к собственной персоне, что я и делаю.

Я родился без зубов, и здесь Ричард III имеет передо мной преимущество. Зато я родился без горба, и здесь преимущество на моей стороне. Мои родители были бедными – в меру, и честными – тоже в меру.

А теперь мне приходит в голову, что жизнь моя слишком бесцветна по сравнению с жизнью моих предков и с рассказом о ней лучше повременить, пока меня не повесят. Жаль, что другие автобиографы, книги которых мне приходилось читать, не приняли своевременно такого же решения. Как много выиграла бы читающая публика, не правда ли?..»

И ему верили!

«Когда я был помоложе, я помнил решительно все, было оно или не было, теперь же рассудок мой слабеет, и скоро я буду помнить только то, чего никогда не было».

Уметь вовремя дать задний ход, напустить тумана и скрыть правду, если она чем-то на данный момент неудобна, грамотно уйти от подробностей – это тоже способ управления реальностью.

И этот художественный туман часто так запутывал читателей и слушателей, что они переставали отличать вымысел от реальности. Так поступали практически все великие писатели. Каждый по-своему. Но Марк Твен – блистательно!

Впрочем, лучше по порядку. Тоже, разумеется, художественно осмысляя и пропуская через себя.

«Всегда помните о сути вещей. Лучше быть молодым навозным жуком, чем старой райской птицей».

Псевдоним «Марк Твен» писатель взял себе, когда ему было 28 лет. По одной из версий «mark twain» – лоцманский термин, что в переводе означает «отметь два», а именно: две морские сажени^[1]. Эта глубина безопасна для судна – при ней нельзя сесть на мель.

По другой версии в салунах Вирджинии было принято говорить «отметь два», когда сидящий за столиком объявлял, что к нему должен присоединиться товарищ, а значит, алкоголь будет считаться на двоих.

Ну и, конечно, нельзя не принимать в расчет то, что писатель знал человека (или даже не одного) с таким именем. И имя это показалось истинно писательским.

Сэмюэл Клеменс родился 30 ноября 1835 года в маленьком городке Флориде (округ Монро, штат Миссури, США). Сам Марк Твен называл это место деревушкой:

«В деревушке было 100 человек жителей, и я увеличил население ровно на один процент. Не каждый исторический деятель может похвастаться, что сделал больше для своего родного города. Может быть, с моей стороны нескромно упоминать об этом, но зато это правда. Нигде не записано, чтобы кому-нибудь другому удалось совершить нечто подобное, будь это даже Шекспир».

Со стороны может показаться, что он не придает своим детским годам большого значения, описывает их несколько стыдливо, мимоходом. Но на самом деле он это большое значение своим детским воспоминаниям, конечно, придавал. Он отлично все помнил, а еще собирал подробности, выспрашивая всех, кто был этому свидетелем. И использовал в своих произведениях.

«Мне рассказывали, что я был болезненный, вялый ребенок, как говорится – не жилец на этом свете, и первые семь лет моей жизни питался главным образом лекарствами. Как-то я спросил об этом мою мать, когда ей шел уже 88-й год:

– Должно быть, ты все время беспокоилась за меня?

– Да, все время.

– Боялась, что я не выживу?

После некоторого размышления, по-видимому, для того, чтобы припомнить, как было дело, она ответила:

– Нет, я боялась, что ты выживешь».

Вот такая жестокая и грустная ирония была у этого автора…

В детстве Сэм страдал лунатизмом, верил в вещие сны и любил их пересказывать, придумывал разные истории, чем всегда привлекал слушателей. Когда Сэму исполнилось четыре года, родители отдали его в начальную школу мисс Элизабет Горр. В школе Сэму не нравилось – в первый день учебы учительница его ударила. В те времена детей часто в учебных заведениях били и всячески наказывали. Не исключением в этом плане была и школа, в которую ходил будущий писатель. Но там была одна учительница по имени Мэри Энн Ньюкомб. Она никого не била. Она оказалась добрая. Она научила мальчика любить читать.

Описывая похождения Тома Сойера, Марк Твен отчасти описывал себя в детстве. А его реальные друзья стали прототипами героев одноименной книги – ну и плюс типизация, конечно.

Жесткая школа жизни с такого юного возраста воспитывала в Сэме целеустремленность и волевой характер. Это на 100 процентов правда – если бы такой характер не сформировался, в писательской среде Марк Твен бы не выжил.

С ранних детских лет – когда на всех уроках лупили, а там, где заставляли читать книги, любили, – Сэм Клеменс учился управлять собой. Чтобы где-то подстроиться, где-то дать отпор, где-то затаиться и не нарываться… И научился. Вся его биография – это искусство управлять: собой, своими родными, партнерами по бизнесу, противоположным полом. Ведь если ты не управляешь людьми, то тогда они управляют тобой.

В 1842 году умер старший брат Бенджамин (ему было 10 лет). Момент, связанный с этим, Марку Твену очень запомнился. Мать тогда подвела его к кровати Бенджамина. Прощаться.

«…Она держит меня за руку, и мы стоим на коленях у постели умершего брата, который был двумя годами старше меня, и слезы катятся без удержу по ее щекам. Она стонет. Это немое свидетельство горя, вероятно, было ново для меня, потому что оно произвело на меня сильное впечатление – впечатление, благодаря которому эта картина и до сих пор не потеряла силы и живет в моей памяти»…

Дела у родителей шли не очень. И старший брат Орион в 17 лет начинает работать в типографии города Сент-Луис. Он получает 10 долларов в неделю, из которых половину отправляет домой. Чтобы немного сэкономить, младших (а в семье Клеменсов из семерых детей выжили четверо) отправляли на ферму к родственникам Куэрлсам. В их семье было восемь детей, но на сельских просторах этого не замечалось. Где восемь – там и девятый с десятым не пропадут…

«Жизнь, которую я вел там с моими двоюродными братьями, была полна очарования, таким же остается и воспоминание о ней. Я могу вызвать в памяти торжественный сумрак и таинственность лесной чащи, легкое благоухание лесных цветов, блеск омытых дождем листьев, дробь падающих дождевых капель, когда ветер качает деревья, далекое постукивание дятлов и глухое токование диких фазанов, мелькание потревоженных зверьков в густой траве, – все это я могу вызвать в памяти, и оно оживает, словно наяву, и так же радостно».

В 1847 году от пневмонии умирает отец.

«…Эта беда, как обычно бывает, случилась как раз тогда, когда счастье нам улыбнулось и мы надеялись снова пожить в довольстве после нескольких лет жестокой нужды и лишений, на которые нас обрек нечестный поступок некоего Айры Стаута, взявшего у моего отца в долг несколько тысяч долларов – по тем временам и в тех краях целое состояние. Отец только что был избран секретарем гражданского суда округа. Мало того, что скромного достатка, связанного с этой работой, с избытком хватило бы для нашей непритязательной семьи, – отца так уважали, он пользовался во всем округе таким авторитетом, что, раз получив эту высокую должность, мог, по всеобщему мнению, сохранить ее за собой на всю жизнь. В конце февраля он поехал в центр округа, Пальмиру, чтобы принести присягу. На обратном пути – 12 миль верхом – его настиг ливень со снегом, и домой он добрался еле живой от холода. Он заболел плевритом и 24 марта скончался».

Сэм считал себя виновным в его смерти. Ведь их отношения не были теплыми. Они с отцом, по словам Марка Твена, «едва замечали существование друг друга». Конечно, за что тут чувствовать вину, не очень понятно. Вот если бы наоборот, мальчишка изводил бы отца и довел до смерти – то да. А когда «едва замечали»…

Так или иначе, но чувство вины, как отмечает сам писатель, у него было. Вообще, конечно, чувство вины – особенно той, которую нельзя загладить, – навсегда делает человека на редкость заботливым, ответственным. Человек понимает, что он «всегда должен». Так случилось и с Марком Твеном.

Еще особую ответственность вызывала земля, вернее, владение ею.

«Чудовищный участок, которым владеет наша семья в Теннесси, был куплен моим отцом немного более 40 лет назад. Он приобрел все эти 75 тысяч акров за один раз. Обошлись они ему, вероятно, долларов в 400. По тем временам это была весьма значительная единовременная выплата наличными – во всяком случае, так считалось среди скал и сосновых лесов Камберлендских гор в округе Фентресс на востоке штата Теннесси. Когда мой отец уплатил эти огромные деньги, он остановился в дверях джеймстауновского суда и, оглядев свои обширные владения, сказал:

– Что бы со мной ни случилось, мои наследники обеспечены; сам я не доживу до той минуты, когда эти акры превратятся в серебро и золото, но дети мои до нее доживут.

Вот так, из самых лучших побуждений, он возложил на наши плечи тяжкое проклятие ожидаемого богатства. Он сошел в могилу с глубоким убеждением, что облагодетельствовал нас. Это была печальная ошибка, но, к счастью, он об этом не узнал».

Дела семьи Клеменс шли плохо. Старшие дети – Орион и Памела – работали, мать в городе Ганнибал, куда они переехали, держала пансион (в комнатах их дома жили люди, им полагалось питание, уборка помещений, все это нужно было приготовить, проконтролировать – цикл обслуживания пансиона был непрерывным), пансионеры платили исправно, но денег все равно не хватало.

«После смерти отца мы изменили наш образ жизни, но на временной основе, – собираясь окончательно все устроить после продажи земли. Мой брат занял 500 долларов и купил не приносящую дохода еженедельную газету, считая так же, как и мы все, – что не стоит ни за что браться всерьез, пока мы не разделаемся с землей и не сможем окончательно определить свою судьбу. Сперва мы сняли большой дом, но продажа участка, на которую мы рассчитывали, не состоялась (покупателю требовалась только часть нашей земли, а мы, посоветовавшись, решили продавать ее целиком либо не продавать совсем), и нам пришлось удовлетвориться домом похуже».

Сэмюэл заболел корью, лечение было длительным, дорогим. Мальчик все-таки выздоровел – но в школу уже не вернулся. Нужно было зарабатывать на жизнь. Тринадцатилетний Сэм стал учеником наборщика в газете «Ганнибал курьер», где ему предоставили жилье и кормили. Денег пока будущий писатель не зарабатывал. Но отсутствие еще одного ребенка облегчало жизнь матери. Сэм получил необходимый опыт работы корректора и даже помощника редактора. Через два года старший брат Орион купил еженедельник «Джорнэл» с типографией и основал газету «Ганнибал вестерн юнион», в которой печатали новости. Сэм перешел на работу к брату.