…С трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от пронзительной боли в сломанной ноге, я выползал на балкон и смотрел на все еще красивый, но уже полумертвый город. Часами я всматривался в изломанную чехарду крыш, поросль антенн и провалы слуховых окон, надеясь уловить хоть какое-то движение, и плакал от бессилия. Стесняться мне было некого. Единственное существо, которое могло видеть мои слезы, ушло несколько дней назад. Я проклинал себя за то, что доверился ему, и ненавидел его за его нечеловеческую преданность. Я все еще боялся признаться себе, что потерял его навсегда.
Потом, когда нависающие над городом свинцовые облака постепенно сливались с вечерним сумраком, я возвращался в комнату, прислонялся головой к стене, закрывал глаза и в который уже раз пытался вспомнить, с чего и когда начался этот ад…
* * *
По наивности, я думал, что это дело попало ко мне случайно. Тонкая картонная папка с несколькими листами формата А4, среди которых был рапорт участкового, показания или, точнее, протоколы опроса четырех жителей дома и заявление шестидесятилетнего мужчины по фамилии Митькин.
Митькин Михаил Ильич обращался в правоохранительные органы с жалобой на соседей с верхнего этажа, которые, по его словам, вели разгульный образ жизни, содержали бандитский притон и неоднократно заливали его квартиру. Записи бесед с соседями, наверное, первыми попавшимися пенсионерками, несущими нелегкую сторожевую службу у подъезда, особой ясности не вносили и, скорее, подтверждали несносный и скандальный характер самого Митькина, которого две женщины из четырех называли психически ненормальным.
К моему удивлению, рапорт участкового, которого я уже начинал заочно ненавидеть за то, что он, не разобравшись на месте, спихнул не стоявшее выеденного яйца дело на управление, оказался довольно-таки толковым и подробным. Я специально посмотрел на страницу с фамилией участкового, отметил, что это был лейтенант Синицын, и стал читать рапорт еще раз, но уже более внимательно.
Синицын сообщал, что никаких жалоб в отношении жильцов квартиры № 72 кроме заявления живущего снизу Митькина к нему не поступало. Вместе с тем, определенные подозрения у него возникли, поскольку собственница квартиры, некая гражданка Сосновская, сдавала жилье, по всей видимости, не имея на это разрешения и не оформив соответствующего договора. Ее постояльцы практически целыми днями отсутствовали и возвращались домой только поздно вечером. Кем они были и чем занимались, установить не удалось. Синицын не поленился и сходил в жилищную контору, где ему подтвердили, что Митькин действительно несколько раз вызывал аварийщиков, чтобы зафиксировать факт затопления, а один раз даже лично явился к начальнице и устроил скандал. Угрожая судом и матерно ругаясь, он потребовал прислать мастеров, чтобы побелить отсыревшие потолки. Начальница, недолго думая, послала его подальше и посоветовала подать иск на соседей, чтобы возместить стоимость ремонта.
Разбирая весь этот бред, я все больше убеждался, что участковый отправил нам дело неспроста. Он явно что-то недоговаривал, а сам рапорт составил так, чтобы начальство не могло сразу отмахнуться, о чем и свидетельствовала резолюция на служебной записке, в соответствии с которой мне предписывалось провести доследственную проверку. Сделав пару звонков, я убедился, что мнение начальства и мое собственное в части отсутствия необходимости и здравого смысла в том, чтобы заниматься подобными пустяками, полностью совпадает. Набрав номер Синицына, я приготовился высказать ему свое неприкрытое недовольство его инициативой. Но уже через пару минут разговора отказался от этого намерения.
– Вам обязательно нужно подъехать, – голос лейтенанта был хриплым и каким-то усталым. – Я не могу без санкции попасть в эту квартиру.
– Для того чтобы пообщаться с жильцами, вам нужно мое разрешение?
– Боюсь, что там говорить уже не с кем.
– Перестаньте изъясняться загадками. Я не собираюсь тащиться через полгорода, чтобы переставлять вам ноги. Если есть основания, вызовите представителя ЖЭКа и взломайте дверь. Нет, так не забивайте себе голову и не мешайте нам работать.
– Здесь происходит что-то странное, – в голосе Синицына слышалась почти мольба. – Мне на самом деле нужна ваша помощь.
На какое-то мгновение я усомнился в его способности адекватно воспринимать действительность.
– Что у вас происходит, лейтенант?
– Я не могу найти хозяйку.
– Сосновскую?
– Да. По утверждению соседей, кто-то из квартирантов сказал, что она уехала в Ольгино к своей сестре, но там ее никто не видел.
– У вас нашлось время на поездку в Ольгино? – съязвил я, уже догадываясь об исключительной дотошности участкового.
– Конечно, нет, – обиделся Синицын. – Телефон уже сто лет как изобретен. Вы приедете?
– Да. Буду минут через сорок, – ответил я и положил трубку.
Я, кажется, начинал догадываться о причине непонятной настойчивости участкового и о том, почему он не хотел брать на себя ответственность. За последнее время участились случаи исчезновения одиноких стариков или законченных алкоголиков, которые, к своему несчастью, имели какое-никакое жилье. Иногда находили их обезображенные трупы, но чаще всего они пропадали навсегда. Впрочем, никто их особо и не искал. Как правило, от них избавлялись после того, как обманом или угрозами вынуждали подписать необходимые бумаги на отчуждение квартиры. Недвижимость в России стала слишком дорогим товаром, гораздо дороже человеческой жизни.
Синицын осторожничал потому, что прямых доказательств того, что с Сосновской поступили нехорошо, у него не было. К тому же, он наверняка помнил о том, что в июле в Выборгском районе арестовали участкового именно за то, что он продавал информацию об одиноких владельцах недвижимости своего участка. Впрочем, я считал, что спешить с выводами пока было рано. В подобных случаях квартиру старались побыстрее продать, причем, как правило, через вторые или третьи руки. В случае же с Сосновской квартира, как я понимал, по-прежнему оставалась ее собственностью.
Признаться, я был рад вырваться из спертой атмосферы управления. Не став дожидаться, пока освободится дежурная машина, я отправился пешком к ближайшей станции метрополитена, с удовольствием подставляя лицо падающим с деревьев каплям, вымочившим листву во время недавнего дождя. Как старый житель современного мегаполиса я шел словно на автопилоте, неторопливо и задумчиво, не обращая внимания на мельтешение сотен лиц вокруг и толчею человеческой массы. Одно время я вдруг стал ловить себя на том, что воспринимаю людей не как индивидуумов, а как скопище абсолютно одинаковых, непривлекательных тел, вылепленных из кусков одушевленной глины, каких-то големов, из праха явившихся и в прах уходящих. Может, не врет Библия, и человечки действительно созданы неким высшим существом, вдохнувшим жизнь в миллиарды фигурок, сотворенных из замеса воды и земной грязи?
Стоя на эскалаторе, я рассматривал лица поднимающихся мне навстречу, заглядывал им в глаза и встречал такие же откровенные изучающие взгляды. Пожалуй, только в метро люди не стесняются пристально рассматривать друг друга, словно понимают, что расходящиеся в противоположные стороны движущиеся ленты ступеней никогда и никому не позволят устыдиться собственной бесцеремонности.
На промежуточной станции, переходя на другую линию, я обратил внимание на странную пару, в отличие от проносившегося мимо человеческого потока стоявшую неподвижно у облицованной разноцветными плитками стены. Кутающаяся в шаль старуха держала за ручку обклеенную потрескавшейся клеенкой старую детскую коляску, из которой выглядывала узкая собачья морда. Рыжая псина, зевая во весь рот, свешивала передние лапы на картонную табличку с надписью «Помогите бездомным».
Картина была трогательной и, в отличие от надоевших цыганок с грязными младенцами, вызывала сочувствие и искреннее восхищение старухиной смекалкой. Голодной собака явно не выглядела, но в ее глазах сквозила такая тоска, что я невольно задержал шаг. Женщина проигнорировала меня, безошибочно определив, что от кутающегося в мокрый плащ лысеющего мужчины, который на километр вокруг вонял ментом, благодеяния ждать нечего. Вот только собака, настороженно приподняв голову, впилась взглядом мне в глаза и замерла, не мигая, тщетно силясь разглядеть бездны моей души. Даже отойдя на несколько метров и смешавшись с толпой, я все еще чувствовал на своей спине холодок от ее пристального взгляда.
Нужный мне дом оказался слегка осевшим шестиэтажным зданием дореволюционной постройки. Синицын ждал меня во дворе вместе с каким-то похмельным мужиком, как выяснилось, слесарем ЖЭКа, который в руках держал чемоданчик с инструментами. Я хмыкнул про себя, понимая, что лейтенант собирается уговорить меня взломать дверь в 72-ю квартиру, и поздоровался с ними за руку.
– Подполковник Мальцев. Ну, что тут у вас?
Спрашивал я Синицына, но кивнул при этом в сторону слесаря.
– Кузьмич нормальный мужик. Можете при нем, товарищ подполковник, – Синицын меня прекрасно понял. – Да и Сосновскую он хорошо знает. Пару раз ей кран на кухне чинил.
– Значит, плохо чинил, если пришлось переделывать. А постояльцы не обращались?
– Нет, – Кузьмич с сожалением покачал головой. – Я уж было сам к ним хотел пойти, когда этот мудак с пятого этажа поднял хай, что его заливают. Но они не звали.
– Странно. Может, труба у них лопнула, тогда они обязательно должны были вас вызвать. А технический акт ума не хватило составить? Ведь положено же.
Кузьмич только развел руками.
– Когда они въехали к Сосновской?
– Да кто его знает, – Синицын снял фуражку и зачесал длинной худой пятерней волосы на затылок. На его высоком лбу осталась натертая околышем красная полоска. – Документов никаких нет. Соседи говорят, что не раньше мая.
– А соблюдение регистрационного режима проверить не догадались?
– Так ведь нет там уже никого недели две, – лейтенант пожал плечами и виновато посмотрел на меня. Мы оба понимали, что за четыре месяца он был обязан хотя бы поинтересоваться документами новых жильцов, но выяснять вопрос о служебном несоответствии при постороннем ни он и ни я не хотели. – Сосновскую, кстати, в последний раз видели тоже весной.
– Сколько ей было лет?
– Семьдесят два, – ответил Синицын и как-то по-особому посмотрел на меня. – Вы думаете, что надо проверить морги?
– На предмет поступления туда неопознанных трупов семидесятилетних женщин? Еще успеем.
Я обвел взглядом окна. Из большинства из них выглядывали любопытные лица. К оконному стеклу кухни пятого этажа прямо над нами прижималось дряблое, словно обиженное лицо какого-то мужчины. На голове его сверкала лысина, а пучки седых волос по окружности были всколочены и торчали вверх. По всей видимости, это и был «герой сей драмы» Митькин.
– Ладно, пошли уже. Стоим здесь как три тополя.
Мы вошли в подъезд. Поднимаясь по темной, пропахшей щами и кошками лестнице, я буквально всей кожей ощущал, как за каждой дверью к нашим шагам прислушиваются чьи-то настороженные уши.
Митькин нам открыл сразу, без всяких этих дурацких «Кто там?» и «Покажите удостоверение!». Впрочем, это было бы глупо, ведь минуту назад он прекрасно видел из окна одетого в милицейскую форму участкового. С Кузьмичем у него, по видимому, были давние счеты, поскольку прямо в прихожей они затеяли перепалку на тему, кто к кому не пришел и кто куда теперь должен идти. Оставив их обмениваться любезностями, мы с Синицыным, не спрашивая разрешения, молча прошлись по квартире, осматривая потолки. В принципе, состояние их было удовлетворительным, но в нескольких местах, а именно в ванной, а также в районе перегородок туалета с прихожей и большой комнаты с кухней, действительно были хорошо видны следы относительно недавних подтоплений. Желто-коричневые разводы змеились по стыкам потолка со стеной. Кое-где свисала бахрома обсыпавшейся побелки. Но самое жалкое зрелище собой представляла кухня. Когда-то потолок здесь оклеили обоями, которые теперь пузырились и топорщились во все стороны. В углу у окна виднелось большое грязное пятно.
Митькин, что, впрочем, и следовало ожидать, не врал. Но вот его заявление о бандитском притоне было, скорее всего, явным преувеличением. Даже сейчас, атакуя его с двух сторон, мы не смогли от него добиться ничего вразумительного. Ни выстрелов, ни криков, ни громкой музыки, ни шума драк, как оказалось, он никогда ни слышал. Только иногда, как ему удалось вспомнить, сверху доносилась непонятная возня и подозрительные шаги.
– Что вы имеете ввиду?
– Ну, как вам сказать. Словно кто-то как разбежится, а потом затормозит резко или шарахнется. И шаги какие-то мелкие, маленькие.
– То есть? Детские, что ли?
– Да хрен его знает! Нет, наверно. Какие-то легкие, мягкие и быстрые. Топ-топ-топ, а потом вдруг бац! – смотреть на Митькина, когда он, раздувая щеки, пытается изобразить передвижения соседей по потолку, было довольно забавно. – Пару раз даже что-то разбили.
– Вы, я смотрю, на уши не жалуетесь.
– Да тут акустика мощная, товарищ подполковник, – вмешался Синицын. – Дом старый, перекрытия деревянные, обшиты дранкой. Поэтому и влага быстро просачивается.
– Да, и вонь еще эта! – Митькин сердито посмотрел на Кузьмича, словно подозревая его в том, что именно он является источником неприятных запахов.
– Вонь?
– Ну да! Постоянно воняет какой-то гнилью.
Краем глаза я заметил, что Синицын многозначительно посмотрел в мою сторону. Я решил не уточнять вслух, что если с момента исчезновения Сосновской прошло действительно несколько месяцев, то ее труп за это время мог испортить обоняние всем жителям в радиусе не менее двух кварталов. Лето в этом году было жарким.
– Может, собака их срет!
– Какая собака?
– Да сука какая-то иногда лает или воет по ночам.
Я обернулся к участковому.
– В рапорте этого нет.
– Не знаю, – Синицын недоуменно пожал плечами. – Никто из соседей о собаке не рассказывал.
Я понимал, что достаточных оснований для взлома квартиры у меня нет. Но что-то меня, как говорится, зацепило. Конечно, никакой собаки там сейчас не было, иначе бы, если постояльцы действительно съехали две недели назад, она бы уже всему дому не давала спать, воя от голода.
Обитую черным дерматином дверь Кузьмич вскрыл виртуозно, буквально за несколько секунд. Отжав лезвием небольшого топорика язычок замка, он одновременно надавил плечом, и дверь с цифрой «72» распахнулась. Возраст хозяйки и номер квартиры странным образом совпадали, но в нашей жизни такое количество подобных мелких совпадений, что годам к десяти уже перестаешь обращать на них внимание.
Квартира показалась мне очень знакомой, и лишь через несколько минут я сообразил, что квартира Митькина, которую мы только что осмотрели, имела точно такое же расположение. В комнатах был относительный порядок, старая, еще советская мебель аккуратно расставлена, а ящики закрыты. Внимательно осмотрев легкий налет пыли, я не заметил ни стертых поверхностей, ни отпечатков пальцев. В выложенной голубым кафелем ванной и в тех местах, с которых, как говорится, капало на Митькина, было сухо. Ни разбросанной одежды, ни грязной посуды, ни окурков, ни каких-либо других следов недавнего пребывания людей в квартире не было. Мисок для собачьей еды и ковриков или подстилок тоже не наблюдалось. И только когда я, сопровождаемый дышавшими мне в затылок Синицыным и Кузьмичем, вошел на кухню, стало вдруг как-то сразу тоскливо и неуютно. Бросив один лишь единственный взгляд под стоявший у подоконника стол, я сразу обратил внимание на затоптанные следами грязных башмаков бурые пятна, темневшие в самом углу на стыке двух плинтусов. Остальной пол, покрытый дырявым линолеумом, был тщательно вымыт.
– Сдвиньте стол к мойке, – попросил я.
Присев с Синицыным над странными пятнами, мы, не глядя друг на друга, оба понимали, что без следственной группы нам не обойтись. Эта загустевшая, покрытая месячной давности коркой кровь могла появиться откуда угодно, начиная от пореза на пальце, полученного во время разделки мяса, и заканчивая текущими проблемами приглашенной на один вечер проститутки. Но никто из нас за это поручиться не мог.
– Ешкин кот! – прервал повисшую тишину легкий мат слесаря.
Я обернулся, подумав, что он тоже заметил кровь, но Кузьмич смотрел не на пол, а на потолок. Посмотрев в том же направлении, я судорожно сглотнул. Один из углов потолка был покрыт темными разводами. Там где была видна подбитая к лагам дранка, свешивались пропитанные черной массой опилки и куски стекловаты. Штукатурка, ранее прикрывавшая это место, осыпалась на мойку и плиту, судя по всему, совсем недавно, поэтому и осталась неубранной.
По всей видимости, наше путешествие шестым этажом не закончится. Эти разводы мне очень не нравились. К тому же, глядя на них, я вдруг понял, где находится источник легкого пряного аромата, присутствие которого все это время не давало покоя моему подсознанию.
Висячий замок на чердачном люке оказался новым, но для имевшего явные задатки взломщика Кузьмича он не представлял никаких затруднений. Легкий нажим фомкой, и треснувшие дужки отлетели в сторону, чуть не задев лейтенанта. До расположенного над 72-й квартирой участка нам предстояло пройти всего лишь несколько пролетов по сумрачному, заваленному какой-то рухлядью проходу, но никто из нас, стоя у распахнутого люка, не решался сделать первый шаг. Даже здесь, несмотря на выбитые слуховые окна, приторный запах разложения ощущался столь явственно, что моментально вызывал тошноту и головокружение. Переглянувшись с побледневшим участковым, который непроизвольно схватился за кобуру, я понял, что в списке героев я сегодня на первом и последнем месте, подобрал полы финского плаща и сделал шаг в слежавшуюся пыль.
За свою карьеру я видел немало трупов, в том числе и детских, истерзанных и изуродованных, но никогда я не испытывал подобного шока. Нет, это была не Сосновская. Между двумя балками, как раз над тем местом, где на кухонном потолке страшной абстракцией растеклись багровые пятна, лежали десятки мертвых животных. Сваленные в одну кучу, полуистлевшие, прогнившие и относительно свежие трупы цеплялись друг за друга одеревеневшими лапами и застывшими в страшных оскалах пастями. Кое-где попадались щенки с раздавленными черепами, но в основном это были взрослые собаки. У многих было перерезано горло или пропалена до голой кожи шерсть. Некоторые были разрезаны так, что понять истинную причину смерти было невозможно. У одной из болонок из шеи в сгустке запекшейся крови и почерневшей шерсти торчал обломок узкого лезвия.
Несмотря на нестерпимый запах и парализующий ужас, я смог отметить, что большинство животных были беспородными, а попадавшиеся изредка породистые собаки были, в основном, некрупных размеров. Ни одной овчарки, ротвейлера или любой другой большой собаки здесь не было. Кто бы это ни сделал, он наверняка не хотел связываться с животными, которые могли постоять за себя.
Обернувшись, я увидел, что белый как мел участковый стоит шагах в десяти от меня и тщетно пытается ослабить непослушными пальцами узел форменного галстука. Слесаря, который высунулся в проем слухового окна, тошнило так, что, похоже, не только утренний опохмел, но и весь ассортимент вчерашнего ужина уже вылетел на покрытый холодными лужами асфальт. Когда я возвращался к ним, то чувствовал, как дрожат мои ноги.
– Где ближайший телефон?
Синицын не реагировал и тупо смотрел куда-то сквозь меня. Мне пришлось легонько ударить его по игравшему желваками лицу.
– Где телефон, лейтенант?!
Все, что происходило в дальнейшем, было рутинным выполнением сотни раз уже проделанных оперативных следственных действий. Я механически составлял протоколы осмотра, беседовал с экспертами, вместе с прокурором ходил к паспортистке из ЖЭКа и все это время старался не видеть искаженных смертью морд, которые стояли у меня перед глазами. Когда мы выходили от паспортистки, из своей каморки меня поманил Кузьмич, прикрыл за мной дверь, молча налил из бутылки без акцизной марки полстакана водки и заставил выпить.
Вернувшись во двор, я увидел, что кроме двух милицейских машин и прокурорского «мерса» появился еще синий микроавтобус с надписью «Телевидение». Небольшая группа молодчиков с аппаратурой окружала невысокую шатенку с микрофоном, которая что-то вещала в камеру на фоне толпы яростно споривших друг с другом жильцов. Кто-то из них, возможно даже, что сам Митькин, в предвкушении громкого скандала (естественно, что о своей находке мы никому не распространялись, но слухами, как говорится, земля полнится) успел вызвать телевизионщиков.
Я попытался незаметно проскочить в подъезд, но сволочь Митькин, по пояс высунувшись из окна, закричал:
– Вот он, он главный!
Мгновенно наступила тишина. Лица обернувшихся ко мне женщин застыли в ожидании чего-то мерзкого и страшного. Я ничем не мог их утешить. Журналистка попыталась сунуть мне свой микрофон чуть ли не в самый рот, но я вовремя успел загородиться ладонью. Причем сделал это так неуклюже (пить, наверное, все-таки не стоило, но я не жалел), что микрофон отскочил назад и стукнул шатенку по челюсти. На секунду она опешила, но тут же сориентировалась и, отвернувшись от меня, продолжила запись:
– Перед нами представитель правоохранительных органов, который согласился раскрыть подробности страшной находки на Ланском шоссе. Напомним, что подобного случая массового убийства животных в Санкт-Петербурге еще не было. Это вопиющее происшествие стало очередным подтверждением того, что власти абсолютно не способны навести в городе порядок! Какие у вас есть версии?
Я оглянулся. Парень в джинсовой куртке уже держал меня в объективе своей камеры. Прижавшись одним глазом к окуляру и зажмурив второй, он равнодушно перекатывал зубами жевательную резинку. Шатенка нетерпеливо ждала, и в глубине ее глаз кроме профессионального интереса таилось что-то еще. На мгновение мне стало ее жалко. Но только на мгновение.
– У вас есть собака?
– Да, – растерянно пробормотала она.
– Мой вам совет – не выпускайте свою суку на улицу.
Она покраснела. Легко отодвинув ее одной рукой, я прошел в подъезд и увидел крутившего пальцем у виска прокурора.
Этот день, заполненный множеством скучных и неприятных дел, закончился для меня на удивление рано, – я вернулся домой не позднее восьми часов вечера. Обычно мой вечерний аперитив перед бутылкой пива составляет не более двух рюмок водки, но сегодня я отправил в преисподнюю своего желудка полбутылки, и даже этого мне показалось недостаточно. Вдвоем с Мурчем мы сидели на диване перед телевизором и делали вид, что наслаждаемся жизнью. Жирным после «вискаса» языком он вылизывал свою шерсть, а я, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, машинально переключал каналы.
Мурч был очень крупным беспородным котом рыже-белого окраса, который достался мне, словно младшему брату из сказки братьев Гримм, в качестве наследства после раздела имущества со своей бывшей женой. Развелись мы без суда, но по справедливости, – она, когда уходила от бесперспективного мента к вице-президенту какой-то фирмы, забрала все свои вещи, когда-то подаренные мной ювелирные украшения, оба сервиза и мою последнюю зарплату, а мне остались кот и квартира. Честно говоря, я даже получил некоторую выгоду, ведь квартира и так принадлежала мне, а точнее, моим покойным родителям, а вот Мурч был моим подарком жене на первую годовщину нашей свадьбы. Я купил его всего лишь за тридцатку еще котенком у бомжа на рынке, очевидно пожалев сразу обоих. Щедрый, конечно, подарок, ничего не скажешь, но тогда мы были молоды и не столь меркантильны как сейчас.
Из мрачной задумчивости меня вывела криминальная хроника в новостях на одном из каналов. Я узнал нашу машину, мелькнули знакомые лица оперативников, а через секунду появилась и моя физиономия. У маленькой журналистки хватило мозгов вырезать нашу с ней беседу, поэтому моя роль оказалась бессловесной. Когда стали показывать мертвых животных, я попытался прикрыть Мурчу морду ладонью.
– Тебе нельзя на такое смотреть!
В отместку я моментально получил легкий укус. Характер у этого зверя был независимый и тяжелый. Иногда мне казалось, что это он позволяет мне сосуществовать с ним на одной жилплощади, в качестве арендной платы принимая ежедневную банку с кошачьим кормом.
Через полчаса после окончания передачи, когда я по-прежнему сидел на диване, пытаясь разобраться, отчего же мне так хреново, – то ли от выпитого, то ли от пережитого за день, раздался телефонный звонок. Трубка лежала со мной рядом, так что для начала разговора мне не потребовалось делать лишних движений.
– Не спишь? – в мембране сипел голос моего шефа. – В новостях только что…
– Я видел, – перебил я его.
– А я нет! – заорал он. – Зато наслушался столько дерьма, что хватит вымазать с ног до головы не только тебя, но и все управление! Ты хоть понимаешь, кто мне сейчас звонил?! Что за цирк ты сегодня устроил? Славы захотелось?!
Я сумрачно слушал его, соображая, когда его лучше послать, – сейчас, или все-таки дать выговориться. Особым чинопочитанием я никогда не отличался, к тому же был абсолютно уверен, что переживать за свою карьеру у меня нет никаких оснований. Я уже давно перестал надеяться, что у кого-нибудь хватит ума выгнать меня на улицу. Лучшего разгребальщика дерьма им все равно не найти.
– Все сказал? – вставил я, уловив в потоке брани паузу. – Ты прекрасно знаешь, что от меня ничего не зависело. Или, может, надо было достать пистолет и расстрелять этих телевизионщиков прямо на месте?
– По крайней мере, пользы было бы больше, – буркнул шеф, успокаиваясь. – Ты хоть понимаешь, что нам придется теперь возиться с этим делом? Мэрия взяла его на контроль.
– У них депутатов стреляют чаще, чем собак!
– К сожалению, не всех. Я думаю, в наших интересах спустить все на тормозах. Проявим поначалу активность, а через месяц все уже об этом забудут. Выборы на носу. Когда вся страна будет следить за тем, чья задница сядет в президентское кресло, уже никому не будет дела до дохлых зверюшек.
Я понимал, что он прав. Как понимал и то, что от текущих моих дел меня никто освобождать не будет. Я попытался насколько можно более тактично об этом намекнуть.
– А за меня работать кто будет? Ты же первый и спросишь за раскрываемость.
– А ты как думал? Крутись! Будет день, будет и пища. Думай, Мальцев, думай!
Положив трубку, я попытался подумать, но сил уже никаких не было. Спихнув кота на пол, я вытянул ноги и заснул прямо на диване.
* * *
Дело о мертвых животных действительно было во всех смыслах «дохлым». Не потому, что зацепиться мне было не за что. А потому, что интерес оно представляло только с точки зрения общественности. Под давлением обстоятельств мы были вынуждены возбудить уголовное дело по факту жестокого обращения с животными, прекрасно понимая, что найти преступников будет практически невозможно. К тому же, имея в активе пять ограблений, убийство и два изнасилования, я понимал, что заниматься зверьми мне придется только в свободное от основной работы время.
Прежде всего, я выписал в блокноте перечень неоспоримых фактов, от которых мне и следовало оттолкнуться. В результате получасовых усилий, этот перечень выглядел так:
– наличие на полу пятен крови неустановленного происхождения (засохшей жидкости бурого цвета, поправил я себя, так как результатов экспертизы еще не было);
– словесный портрет и особые приметы постояльцев квартиры № 72 (за те несколько месяцев, что они прожили в этом доме, даже несмотря на их затворнический образ жизни, многие жильцы видели их и наверняка хорошо запомнили);
– исчезновение (пока еще не доказанное) Сосновской;
– отсутствие каких бы то ни было отпечатков пальцев (нигде в квартире или на входной двери не нашли ни одного отпечатка; я распорядился взять на экспертизу сломанный замок с чердачного люка, но и здесь не надеялся добиться каких-либо результатов);
– обломок странного лезвия, обнаруженный в теле болонки;
– 48 трупов собак разной степени разложения.
Трупы я распорядился отправить на экспертизу, в результате чего насмерть разругался с патологоанатомом. Я догадывался, что делать вскрытие пролежавшим несколько недель на чердаке тушкам не очень-то веселое занятие, но другого выхода у меня не было. Животных перед смертью могли отравить, опоить каким-нибудь усыпляющим средством или ввести с помощью шприца сильнодействующий препарат. К тому же мне необходимо было абсолютно точно установить характер нанесенных ран. Наличие ожогов свидетельствовало, что многих животных перед смертью пытали, причем с особо изощренной жестокостью. У многих обгоревшие участки кожи находились в районе паха и на животе, кое у кого были выжжены глазницы.
Две наиболее вероятные версии особого энтузиазма у меня не вызывали, поскольку факты свидетельствовали против них. Во-первых, безоговорочно подозревать подпольных скорняков, занимавшихся изготовлением зимних шапок, я не мог, поскольку ни одной шкуры содрано не было. По этой же причине у меня так же не было оснований считать, что мясо убитых использовали в качестве начинки для чебуреков или котлет. Тем не менее, первым, чем я собирался заняться, была проверка находившихся поблизости заведений общественного питания.
Минут сорок я изучал карту района, сверяя названия улиц и переулков с телефонным справочником, и, в конце концов, остановился на ресторане кавказской кухни, расположенном неподалеку от Ланского шоссе, ведомственной столовой какого-то министерства и Торжковском рынке, одном из самых крупных продовольственных рынков Санкт-Петербурга.
Набрав номер районной санэпидстанции, я попросил соединить меня с начальником, официально ему представился, в двух словах, не вдаваясь в подробности, объяснил ситуацию и вежливо попросил о помощи. В ответ я услышал такой же вежливый, но категоричный отказ. Вероятно, ни мое звание, ни моя должность впечатления не произвели. Вздохнув, я перезвонил шефу, тот немедленно связался с кем-то из мэрии и, не прошло и пятнадцати минут, как мне лично позвонил главный санитарный врач района. Договорившись с ним о том, что завтра под видом внеочередной проверки я вместе с выделенным в мое распоряжение специалистом смогу осмотреть подсобки и кухню ресторана «Долмама», я связался с экспертами.
– Что-нибудь есть, Миша?
Начальник лаборатории Михаил Смолин, почти двухметрового роста толстяк с поросшими рыжими волосами огромными ручищами, который никак не походил на ученого-умника или кандидата наук, кем он на самом деле являлся, в действительности был высококлассным специалистом.