Дом, которого нет

© Елена Трофимчук, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Дом, которого нет
Роман в рассказах

Зауманиха

Аленка трет пятки. Вода в тазике становится желто-коричневой. Земля на улице серая, пыльная, а вода в тазике желто-коричневая. Прямо как на Таниной могилке. Таню хоронили вчера. Она лежала в красном гробу в свадебном платье, а ее мама – низенькая тетя Зина – то ли пела, то ли плакала. Бабушка Соня сказала, что тетя Зина голосит. Дядя Вася – Танин папа – не голосил. Он стоял на коленях, прямо на желтой земле, и держал голову руками. «Запьет», – покачала головой незнакомая бабулька в черном платке.

Аленкин папа не запьет. Нет у Аленки папы. У Аленки есть только мама и бабушка Соня. Аленка достает ноги из воды. Пятки сморщились, но все равно грязные. Аленка шмыгает носом и топает к столу. Взбирается в углу на стул и просит: «Боженька, миленький, помоги, не умирай меня, Боженька!» Боженька смотрит мимо Аленки. Он высокий и почти голый. «Помогай им, Боженька» – просит бабушка Соня, когда в телевизоре кому-то плохо. Аленке теперь никто не поможет. Она бежала босиком. Всю дорогу – от речки до дома. И мимо дома Зауманихи тоже бежала. А Зауманиха сидела на скамейке и кого-то гладила. Кого-то у себя на коленях. Аленка видела, что на коленях у Зауманихи никого нет, и видела, как она его гладит.

Зауманиха – колдунья. Ей тысяча лет, а может, и больше. Дом Зауманихин стоит боком, окнами глядит не на улицу, а в глубокий темный ров. Бегать по улице босиком нельзя, это все знают. С самого рождения знают. Рождается дитеночек, и ему сразу говорят: «По улице босиком не бегай». Зауманиха каждый вечер ходит по улице с ведром и лопатой. Собирает в ведро следы и относит их на кладбище. Аленка сто раз видела, как Зауманиха идет с ведром на кладбище. Чьи следы отнесла, тот человек умирает. Не сразу, но обязательно умирает.

Аленка не знает, когда умрет. Может, завтра, а может, через неделю. Через неделю, на выходные, приедет мама. А если Аленка умрет завтра, то маму, наверное, раньше с работы отпустят. Аленка скручивается на стуле и ревет. Не в голос ревет – тихо. Оденут Аленку в свадебное платье. Всех, кто не успел выйти замуж, в свадебное платье наряжают. У Аленки есть жених, почти муж – Владик Залевский. Они договорились вырасти и пожениться. Теперь Аленка не вырастет. А Владик будет сидеть на коленях на желтой земле и держать голову руками. А потом запьет.

Хлопает дверь – бабушка Соня. Подоила корову, принесла молока – теплого. Аленка поднимает голову, хочет рассказать все бабушке и снова ревет – уже в голос. Бабушка гладит Аленкину голову, а Аленка показывает пятки – шершавые, желто-коричневые. «Поранилась?» – спрашивает бабушка и надевает очки. И Аленка рассказывает – про Зауманиху, про следы, про свадебное платье. Только про Владика не рассказывает.

«Да какая же она колдунья? – удивляется бабушка. – Контуженая она. В войну еще контуженая». «Контуженая» звучит красиво. Как танец звучит. Аленка представляет даму в красивом платье. Почти таком же красивом, как мамина ночнушка с маками. Дама в платье кружится, кружится, перебирает босыми ногами. Чем больше дама кружится, тем тяжелее Аленке на нее смотреть. Глаза Аленкины закрываются, дама кружится все медленнее, медленнее, а потом и исчезает вовсе. На пыльно-серой улице – желтые следы. И бабушкин голос: «Умаялась за день».

Волк

Шарик ночью плакал. Аленка знает, что собака воет к покойнику. Еще Аленка знает, что умереть намного легче, чем выжить. Можно чихнуть в субботу, и в доме появится покойник. Появится не прямо в субботу, и даже, скорее всего, не в воскресенье, но скоро. Скоро – это хуже, чем в субботу или в воскресенье. Скоро – это каждый день ждать смерти.

Бабушка Соня смерти не ждала. Она с утра до ночи возилась в огороде, а потом слегла. Накрылась тяжелым ватным одеялом и стала громко, хрипло дышать. «Хорошо, картошку успела выкопать», – сказала соседка Петровна. Петровна теперь приходит каждое утро. Ставит на стол тарелку с драниками, берет табуретку и садится около кровати бабушки Сони. Драники у Петровны некрасивого синего цвета и всегда холодные – как будто она их не жарит в горячей печке, а морозит в стылом погребе. «Главное, чтобы Яся успела приехать», – говорит Петровна и вздыхает. «Не причитай раньше времени», – хрипит бабушка Соня и закашливается.

Яся – Аленкина мама. По паспорту маму зовут Янина, а в жизни – Яся. На Янину мама не похожа. У Янины должно быть круглое веселое лицо и платье, в котором много юбок. Нижняя юбка должна быть белая, кружевная – как подзор кровати, на которой лежит бабушка Соня. У Аленкиной мамы лицо худое, с длинной морщиной на лбу. Такое же лицо у женщины на овальном портрете, который висит на стене между окнами. Женщина на портрете – Аленкина прабабушка, она умерла раньше, чем родилась Аленка. Аленке от прабабушки досталось имя. А маме – худое лицо и длинная морщина. Маме послали телеграмму. Текст придумала тетя Рая – Варькина мама. Варька – лучшая Аленкина подруга. А тетя Рая – учительница и знает, что в таких случаях пишут в телеграммах. «В таких случаях» – это Варькино выражение. Варька видела, что именно тетя Рая написала Аленкиной маме, но Аленке не говорит. Варька теперь, когда видит Аленку, делает такое лицо, словно бабушка Соня уже умерла.

Аленка на цыпочках выходит за дверь. Щеколду опускает медленно – чтобы не гремела. «Блинов поешь!» – кричит вслед Петровна. «Не хочу», – говорит Аленка уже во дворе и обнимает за шею Шарика. Шарик крутит головой – хочет лизнуть. Аленка зарывается носом в густую шерсть. Шарик пахнет солнцем и печеной картошкой. «Драники – не блины», – говорит Аленка Шарику. Желтые, круглые блины бабушка Соня печет каждое утро. Сначала половником наливает тесто на тяжелую сковороду. Тесто растекается ровно, без единой дырочки. Затем чепелой отправляет сковородку в светлую разогретую печь. Аленка сидит за столом, смотрит в окно на Шарика и ждет. Готовые блины ложатся румяной стопкой на чистый рушник. В доме пахнет тестом и стиркой.

Уже четвертый день в Аленкином доме пахнет спиртом, сладко-горькой травой и косынкой Петровны. Аленка прижимается щекой к морде Шарика. Шарик ложится на спину, приоткрывает пасть и показывает зубы. Аленка водит рукой по розовому животу Шарика. В глазах щиплет. Аленка зажмуривается и видит волка. Если она попросила правильно, волк придет сегодня ночью. Прошлой осенью волк приходил к Маласаихе. Маласаиха старая и живет с сыном у самого леса. Сын Маласаихин пьет. Его так все и зовут – Генка-пьяница. Волк той осенью задрал Маласаихину овечку. «Это хорошо, что овечкой забрал», – сказала Петровна. Аленка тогда подумала, что Петровна так со злости говорит. У нее самой-то ни коровы, ни овечек нет. А Варька сказала, что это смерть в виде волка приходила. Могла бы Маласаиху или Генку прибрать, но забрала овечку. «Теперь в их хате долго никто не помрет», – сказала Варька. И Генка, действительно, не помер. Хоть на Троицу проспал всю ночь на кладбище, на старой могиле со сгнившим крестом. А на могилы даже наступать нельзя, не то что спать на них.

Бабушка Соня овечек не держит. «Хватит и коровы», – говорит она. Корову зовут Мурка. У Варьки Муркой зовут кошку, а у Аленки – корову. Аленкина Мурка белая с черными пятнами – два пятна на спине, одно на морде. Бабушка Соня с Муркой разговаривает. Мурка мычит ласково, будто мурчит. Мурку волку отдавать никак нельзя – бабушка еще больше сляжет. Из-за Шарика бабушка не сляжет. Шарик поднимается на лапы и слизывает слезы с Аленкиного лица. Аленка сидит на земле и прощается с Шариком. Она уже попросила волка, чтобы он отпустил бабушку и взял Шарика.

Калитка открывается так быстро, что Шарик даже не успевает залаять. «Волк», – Аленка хочет встать с земли и не может. Ноги стали такие тяжелые, словно Аленка не сидит во дворе, а бежит в тяжелом сне.

– А ты чего на земле расселась? Тоже заболеть хочешь?

– Мама!

Аленка вскакивает с земли и несется к калитке. За ней Шарик. У калитки стоит мама – в узком синем платье, еще немножко чужая, но уже почти домашняя. Аленка двумя руками обнимает маму. Мамина кофта пахнет поездом, а руки – городским мылом.

– Врач через полчаса приедет. – Мама одной рукой обнимает Аленку, другой гладит Шарика.

Врач приезжает на белом запорожце с круглой крышей. Живот у врача тоже круглый. Врач долго моет руки под старым рукомойником во дворе. Рукомойник звенит радостно и даже торжественно. Затем врач долго сидит на табуретке около кровати бабушки Сони – там, где раньше сидела Петровна. «В легких чисто», – говорит доктор, и бабушка Соня улыбается. Аленка улыбается тоже. Она не знает, что такое эти легкие, но радуется, что доктор бабушку похвалил.

Чай пахнет смородиной. Аленка с мамой сидят за столом. На столе белая скатерть – чистая, только что постеленная. Бабушка Соня спит – неслышно, без хрипа.

– Мам.

– У-у-у. – Мама отзывается сонно и закручивает волосы в толстый узел на затылке.

– А давай Шарика на ночь в дом заберем.

– Еще чего! – Мама встает, собирает чашки. – Шарик тоже, что ли, простудился?

– Нет, – отвечает Аленка и изо всех сил старается не расплакаться.

– А что это у нас глаза на мокром месте? – спрашивает мама, и Аленка, наконец, плачет – громко, навзрыд, до хрипоты, до потери голоса.

– Ну, ну. – Мама прижимает Аленкину голову к своему животу, и Аленка перестает плакать, только всхлипывает.

– Волк, – шепчет Аленка и сильнее прижимается к маме.

– Испугалась за бабушку? – спрашивает мама.

Аленка кивает и опять плачет. Плачет и быстро-быстро говорит – про волка, про Маласаихину овечку, про Генку-пьяницу и про Шарика, которого заберет волк.

– Задурили ребенку голову, – злится мама и выходит во двор.

Аленка выходит следом. Мама садится рядом с Шариком и обнимает его за шею. Аленка стоит на пороге, смотрит на маму, на Шарика и на круглую, словно блин, луну. «Волк, не приходи, пожалуйста», – говорит Аленка луне и прислушивается. Далеко в лесу дышит волк – тихо и сонно.

Прекрасное далеко

Галя могла стать певицей. Она выходила бы на большую сцену в блестящем платье и держала бы в руках микрофон без провода. «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко», – пел бы микрофон Галиным голосом, и все бы плакали. Все тысячи, а может, и миллионы людей.

До большой сцены Галя не добралась. Аленка слышала, как тетя Франя – Галина мама – жаловалась бабушке Соне, что всюду надо блат. Никакого блата у тети Франи и Гали нет. У них есть белая корова с рыжим пятном за ухом и большая дикая груша на картофельном поле. Картофельное поле спускается к речке, и ничем не огорожено. Дички никогда не поспевают. Они сначала зеленые и твердые, а потом сразу коричневые – гнилые. У Гали, как и у Аленки, нет папы. Только если Аленка не знает, куда делся ее папа, то Галин папа – дядя Гордей – точно умер. Для похорон с завода муз. деталей дали машину. Дядя Гордей работал на заводе мастером. Аленка раньше думала, что в длинном дощатом бараке с вывеской БЗМД делают музыку. Но бабушка Соня сказала, что из доски музыку не сделаешь. В местном цеху производят пятку грифа. Гриф Аленке представляется блестящей разноцветной птицей с Галиным голосом, которая летает по ночам над трассой. Трасса – сразу за кладбищем. Днем и ночью по ней ездят фуры. Громкие, с яркими фарами, они проносятся мимо низенького кладбищенского забора и мчатся далеко-далеко. В прекрасное далеко.

Галя поет на низенькой сцене актового зала. Школу Галя окончила год назад, но на это первое сентября ее снова позвали петь. Потому что на линейку приехал генерал. Генерал – высокий, лысый, на кителе блестящими нитками вышиты звезды, сидит на стуле в первом ряду и плачет. «Я клянусь, что стану чище и добрее», – выводит Галя в микрофон на черном проводе. Голос у нее такой же чистый, как окна перед Пасхой в Аленкином доме. Генерал когда-то учился в их школе. «Во-о-он там стоял наш дом», – сказал он на линейке и показал рукой на Зауманихин ров. Ров глубокий, темный, холодный даже в жару. Дети там «пытают шпионов», когда играют в войну. А бабушка Соня в настоящую войну пряталась там от настоящих немцев. Аленку в прошлом году «пытал» Вовка Солдатенков. Вовка на два года старше. Он обхватил Аленку сзади и завел ее руки за спину. Аленке было больно, но не хотелось, чтобы Вовка отпускал. Этим летом Вовка стащил из магазина два коржика. Участковый дядя Витя сказал, что по Вовке тюрьма плачет. Аленке Вовку жалко. Через девять лет Аленке исполнится восемнадцать и она сможет выйти за Вовку замуж.

«Слышу голос, и манящая дорога кружит голову, как в детстве карусель», – Галя отставляет микрофон и раскачивается. Она одета в обтягивающее рыжее платье и черные колготки. «На трассу, что ль, собралась?» Аленка была во дворе, когда Галя выходила из дома, и слышала, как Петровна окликнула Галю. Петровна злая. Бабушка Соня говорит, что та не злая, а одинокая.

Генерал вытирает бордовым платком лысину. На лысине – капельки пота. Первого сентября всегда стоит жара. Последнюю неделю августа льет как из ведра, а первого сентября – жара. Все лето Галя загорала на речке. Приходила утром, расстилала коричневое покрывало с бордовыми розами по бокам, ложилась на спину, раскинув ноги и руки – звездочкой. Бретельки купальника развязывала и опускала вниз. Коричневое тело Гали тут же покрывалось капельками пота. Больше всего капелек собиралось на животе. В ямке у пупа стояла лужа – как после сильного дождя. Аленка с Варькой тоже целые дни проводили на речке. «Раскинулось море широко», – шептала всякий раз Варька, глядя на Галю, лежащую на покрывале. Каждый август Варька с мамой и папой ездят в Одессу на лиман – к Варькиной бабушке. Лиман – это как море, только лучше. Так говорит Варька.

Генерал уехал на черной длинной машине. Аленка и Варька – в белых передниках, белых гольфах до колен, идут домой. Идут посреди улицы – машины в Заречье заезжают редко. Впереди идет Галя – в рыжем платье, черных колготках и черных пыльных туфлях-лодочках.

– Красиво Галя поет, – говорит Аленка.

– А толку, – отзывается Варька.

– Может, певицей станет. – Аленка сходит с дороги, вытирает об траву туфли.

– Ага, звездой трассы. – Варька смеется чужим, взрослым смехом.

– А хоть бы и трассы, – говорит Аленка, и Варька смеется громче.

– Ты че, правда не знаешь, чего Галя на трассу ходит? – Варька смотрит на Аленку, как на маленькую.

– Знаю! – Аленка краснеет и отворачивается.

Галя ходит на трассу каждый вечер. В рыжем платье и черных колготках. На щеках розовые румяна, на губах перламутровая помада.

– Хочешь, скажу? – Варька противно щурит глаза.

– Да знаю я, отстань! – Аленка краснеет еще больше и обгоняет Варьку.

Аленка спросила сначала у мамы, зачем Галя на трассу ходит. Мама отмахнулась – рано тебе. Тогда Аленка спросила бабушку Соню. «Замуж девка хочет», – сказала бабушка Соня. Так Аленка и знала. Гале в прошлом году восемнадцать исполнилось. В восемнадцать надо выходить замуж. В деревне выходить не за кого. Все или женаты, или в Минск уехали. Галя в Минске не прижилась. Это тоже Аленка от тети Франи услышала. «Значит, не в Минске судьба ее», – сказала тете Фране бабушка Соня. Аленкина судьба тоже не в Минске. Аленка это нынешней зимой узнала. В Колядную ночь Аленка с Варькой гадали. Бросали за ворота сапоги и смотрели, в какую сторону носок смотрит. Варькин носок – круглый, глянцевый, с одной-единственной царапиной, смотрел в сторону автобусной остановки. Автобус ходит до железнодорожной станции, а оттуда поездом до Минска можно добраться. Носок Аленкиного сапога – узкий, похожий на худое морщинистое лицо, повернулся в сторону Барсуковой улицы. На Барсуковой живут Владик Залевский и Вовка Солдатенков. С Владиком Аленка дружила с рождения до прошлого года, а с Вовкой два раза играла в войнушку.

Галя на Коляды сапог не бросала. Оно и без сапога понятно, что судьба ее далеко-далеко – дальше автобусной остановки и даже железнодорожной станции. Галина судьба за трассой – там, куда мчат громкие фуры. Придет время, и фура остановится. «Придет время» – любимое выражение бабушки Сони. Аленке оно тоже нравится. С ним хорошо ждать – новую книжку в библиотеке или маму на выходные. Галя ждет свою фуру – самую большую, с самыми яркими фарами. Из нее выйдет жених и увезет Галю. Увезет туда, где живут красивые девушки с волосами цвета воронова крыла. Такие девушки есть во всех книжках про индейцев. У них нездешние имена – Лесная Вода, Переполненная Весной, Белая Тучка. Гале тоже дадут другое имя. Например, Звезда Дня.

– Да подожди ты! – Варька хватает Аленку за руку и быстро шепчет в ухо.

– Дура! – Аленка отталкивает Варьку и прижимает к уху ладошку. Ухо такое горячее, как будто Аленка прижалась к только что вытопленной печке.

– Сама дура. Все и так это знают! – Варька поправляет шлейку передника – кружевного, подарок одесских бабушки с дедушкой, и уходит от Аленки, виляя бедрами и напевая: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…»

Аленка закрывает уши, садится на траву и тихонько раскачивается. Нагретая трава пахнет бабушкиным чаем. За кладбищем шумит трасса.

Бабушка шепчет

Бабушка шепчет. Русалочьим волосом плывет по воде трава, которую не сеяли, не сажали, не пололи, сорвали, в воду побросали. Уплывает с травой сердитая немочь – та, что раба божьего больнила, бессилила и угрюмила. Тонкой иголкой убегает в поля колика-молика – дочь сапожника. «Почему колика – дочь сапожника?» – спрашивает Аленка бабушку. «Люди еще сто лет назад так говорили», – отвечает бабушка. Аленка любит, когда бабушка шепчет. В доме тогда становится тихо-тихо – словно гости только что были тут, и вдруг все разом ушли. «Нечисть по углам прячется», – объясняет бабушка. Аленка в углы не смотрит, боится встретиться взглядом с лохматым, похожим на кота Петровны, домовым.

Бабушка умеет заговаривать воду. Аленке хватает двух глотков из белой железной кружки, на которой нарисована птица с раскрытым клювом. «Перелеки-перелеки, перейди на сороки», – шепчет бабушка, и птица соскальзывает с белой кружки, улетает в дремучий лес. Вслед за птицей улетает Аленкина боль, и испуг Аленкин тоже улетает.

Для жены дяди Сергея – молодой печальной Лиды – бабушка наливает воду в кувшин. Свежая колодезная вода в глиняном кувшине становится темной, как будто печалится вместе с Лидой. Дядя Сергей и Лида живут в доме напротив. Он ходит на охоту, а она мучается мигренью. «Первый глоток – немочь чуток, глоток второй – уже другой, глоток третий – уже светлый», – бабушкин шепот свешивается с круглого бортика, стекает по шершавым стенкам, уговаривает красивую таинственную мигрень отпустить молодую Лиду.

Этим вечером бабушка шепчет в узкое горлышко стеклянной бутылки. Цвет у бутылки тусклый, мрачный. Бабушка говорит – болотный. Вода в бутылке кажется мутной, непрозрачной. «Солнце сушит воду, вода иссыхает, раб божий Валерий хвори не знает». Раб божий Валерий живет в Москве. Аленка видела его только на фотографиях в темно-зеленом альбоме. На одной фотографии Валерий лысый и недовольный. Ему там всего три месяца. На другой – счастливый и с бородой. Счастливого Валерия держит под руку высокая женщина в свадебном платье. У нее красивое длинное имя – Аделаида. Но все зовут ее коротким словом Ада. Все – это бабушка Соня и Аленкина мама. Мама говорит, что Валерий им никакой не родственник. А бабушка спорит, что родственник. Бабушка купала Валерия, когда он только родился. Купала в воде из Пятничной крынички. Крыничку называют Пятничной, потому что когда-то давно туда приходила Параскева Пятница и кто-то даже ее видел. Сейчас над крыничкой висит икона Параскевы. Икона маленькая, лица не разглядеть, но Аленке кажется, что Параскева улыбается. Водой из Пятничной крынички в Заречье купают всех новорожденных. Бабушка Соня говорит, что пятничная вода защищает от Лилит. У Лилит черные волосы, и она злой дух. Когда-то Лилит потеряла своего ребенка, и теперь бродит по миру и крадет только что рожденных детей.

«Злой рак, на воду сойди, там, под гнилой корягой, водяного рака найди». Про то, что Валерия одолел злой рак, бабушка узнала из письма, которое прислала Аделаида. «Вы – наша последняя надежда», – написала Аделаида аккуратным почерком с красивым наклоном. Аленка гордится, что бабушка Соня – чья-то последняя надежда, даже Варьке похвасталась. Варька сказала, что рак – болезнь новая, городская. Еще Варька сказала, что рак не лечится, но Аленка Варьке не верит, а бабушкиному шепоту верит.

«С водяным раком сживись, срастись, от тела раба божьего Валерия открестись», – шепчет бабушка и ставит бутылку в угол, под икону с Боженькой. «Завтра на почту свезешь», – говорит бабушка Аленке, и та радостно кивает – теперь она тоже надежда Аделаиды.

* * *

От Аленкиного дома до почты один петух. До школы – три петуха. Аленка готова двадцать раз проехать мимо трех петухов, которые живут до школы, только бы ни разу не ехать мимо того, что по дороге к почте. Когда едешь в школу, можно встретить белого петуха деда Шуры (четвертый двор от Аленкиного) и двух рыжих агрономши Чистяковой (третий двор от школы). У деда Шуры петух тихий, ходит с опущенной головой, а если вдруг и поднимает голову, то смотрит слепым бессмысленным взглядом. Чистяковские петухи важные. Они никогда не бегают, шагают вдоль разноцветного забора и свысока поглядывают на хлопотливых разноцветных кур. Иногда чистяковские петухи дерутся, но на людей никогда не бросаются.

В центр – на почту или в библиотеку – Аленка всегда ездит по левой стороне улицы. Потому что по правой, ровно на середине пути, живет черный петух. Если бы Аленка не видела этого петуха своими глазами, то никогда бы не поверила, что петухи могут быть такими черными – черные перья, черный гребень, даже клюв черный. Живет петух у Сладеньких – дяди Антона и тети Риты. Сладенькие – это не фамилия, а прозвище. Бабушка Соня рассказывала, что дядя Антон, когда был маленьким, всегда выходил на улицу с куском хлеба, посыпанным сахаром. За это его прозвали Сладеньким. Тетя Рита получила свое прозвище, когда вышла за дядю Антона замуж. Если бы у дяди Антона с тетей Ритой были дети, то их тоже, наверное, называли бы Сладенькими. Но детей им бог не дал, зато дал черного петуха, который в любой момент может броситься на прохожего или проезжающего. В какой именно момент он это сделает, угадать невозможно. Аленка пробовала около дома Сладеньких слезать с велосипеда и проходить мимо петуха медленно. Иногда это помогало, а иногда петух все равно бросался, и Аленке приходилось быстро вскакивать на велосипед и мчаться по ухабистой тропинке, рискуя завалиться и попасть в страшные черные когти.

Аленка быстро крутит педали, левой рукой придерживает привязанную к рулю сетчатую авоську с драгоценной бутылкой внутри. Бутылка закупорена старой газетой, на почте Аленка попросит у тети Веры надежную капроновую пробку. Мимо двора Сладеньких Аленка решила пролететь на полной скорости. Во-первых, потому что на почту надо успеть до одиннадцати – следующий раз посылки только через неделю забирать будут, а во-вторых, пока черный петух перебежит дорогу, Аленка будет уже далеко. Поравнявшись с домом деда Родиона – прямо напротив Сладеньких – Аленка не выдерживает и поворачивает голову вправо. Через дорогу идет черный петух. Аленка сильнее давит на педаль, велосипед издает громкий испуганный скрежет, педаль под Аленкиной ногой становится неожиданно легкой, велосипед сначала бойко катится вперед, а потом останавливается и падает – медленно, как в кино, название которого вылетело из головы.

Аленка встает, поднимает велосипед. Цепь еле держится на маленькой звездочке, полностью оголив большую. Аленка смотрит на руль, и руки сами отпускают велосипед. Аленка оглядывается. Черный петух стоит посреди дороги. Земля рядом с петухом мокрая. Петух засовывает клюв в пустую бутылку и смотрит на Аленку черным глазом. Аленка подходит к петуху, садится рядом на корточки. Петуха она больше не боится. Чего бояться петуха, если из-за нее, из-за Аленки, у Аделаиды больше нет последней надежды? И бабушка зря уберегла Валерия от черноволосой Лилит. Из-за нее, из-за Аленки, Валерия теперь заберет злой городской рак.

Аленка поднимает бутылку, затыкает ее пыльной газетной пробкой. Бабушка ругаться не будет, скажет: «На то воля Божья». Но лучше бы ругалась. Когда кто-то ругает, можно потерпеть и забыть. А саму себя можно до смерти заругать. Аленка ведет велосипед в сторону дома и хочет умереть вместо Валерия. Бабушка с мамой будут плакать и говорить Аделаиде: «Это она, наша Аленка, спасала твоего Валерия». Рядом с велосипедом идет черный петух. «Ты-то куда?» – спрашивает Аленка, и петух вдруг резко сворачивает вправо, в узкую улочку. Аленка сначала проходит мимо, а потом останавливается, возвращается. Улочка ведет к Пятничной крыничке. Аленка оставляет велосипед у обочины, достает из авоськи бутылку и бежит по натоптанной тропинке. Бежит так быстро, что ноги едва успевают касаться земли. Впереди, расправив крылья, бежит черный петух.

Вода прозрачной струйкой льется в бутылку, леденит Аленкины пальцы. Параскева Пятница смотрит ласково. Аленка шепчет. Праздничными венками заплетается в воде трава, которую не сеяли, не сажали, в воду побросали. В нарядных сапожках кружится по полю колика-молика. Украшает корягу водяной рак – готовится встречать городского гостя. И где-то в Москве в почтовый ящик опускается телеграмма: «Острая стадия миновала».