Глава первая
Побег
Бум! Дзинь! Тиньк-дзиньк!..
Звон бьющегося стекла стих, и в саду наступила мертвая тишина.
– Доигрался! – сказала Энн.
Из-за кустов появился Дик, бледный от испуга. Одна штанина у него раздулась – в ней было спрятано духовое ружье.
– Я чт… что-нибудь кокнул?
– Пустяки! Всего-навсего половину теплицы!
– Черт бы ее побрал!
Энн была расстроена:
– Предстоит очередной скандальчик с дядюшкой Монти!
– Да еще какой! – Дик выпятил живот и заложил руки за спину. – Итак, Ричард[1], – с напускной важностью загудел он, подражая дядюшке Монти, – к величайшему своему огорчению, я опять вынужден бранить тебя за нанесение преднамеренного ущерба моей, так сказать, собственности. И на сей раз…
– Тише! – прошипела Энн. – Тетка подслушивает! В окне верхнего этажа шевельнулась занавеска —
подозрение подтвердилось. И в тот же момент в стеклянных дверях гостиной появилась дородная фигура дядюшки.
– Ричард!
– Что, дядюшка Монтегю?
Тяжело отдуваясь, дядюшка Монтегю уже шагал по тропинке. Его толстые щеки раскраснелись со сна, а еще больше от злости. Очки были сдвинуты на лоб, а в руках он все еще сжимал номер газеты «Дейли Мейл», которым до этого отгонял мух.
– Мне послышался звон. Ну что разбил ты на этот раз?
– Тут был рыжий кот, дядюшка, только он уже удрал…
– И ничего удивительного… – усмехнулась Энн.
– Кот? Какой кот?
– Тот, который повадился ходить сюда каждый день из Илфракума, а я знаю, вы терпеть не можете кошек – они портят цветы на клумбах, – поэтому…
– Из Илфракума? Чепуха! Разве может кошка бегать каждый день из Илфракума, за сотню с лишним миль? Не выдумывай!
– Да нет, он правду говорит, – вступилась Энн. – Илфракум – это название нового дома у дороги. Оттуда и является рыжий зверюга.
– Это не меняет сути дела. Я не потерплю проявления жестокости к животным в моих, так сказать, владениях. И, если кто-то и попортил мои цветы, я сам сумею взыскать убытки с истинного виновника. А между тем, – дядюшка Монтегю подошел к теплице, разглядывая ее, и язвительно заметил:
– Кажется, в своем рвении защитить цветы ты ухитрился вдребезги разбить целую раму и Бог весть что натворил с помидорами. Не очень-то похвально. Нечего сказать, Ричард, хорошенькое начало каникул! Впрочем, достаточно заглянуть в твой табель, как сразу становится ясно, что ничего другого ожидать не следовало.
– Простите, дядюшка Монтегю. Убытки я возмещу. Боюсь только, что это случится не раньше чем рак свистнет…
Брови у дядюшки Монтегю поползли вверх.
– Еженедельными вложениями, – скороговоркой выпалил Дик. – По три пенса, а три пенса в неделю…
– Как мистер Рядовой Англичанин, о котором столько пишут наши газеты, – вставила Энн.
Дядюшка Монтегю отнюдь не проявил восторга и благодарности, приличествующих мистеру Рядовому Англичанину, услыхавшему о подобных условиях.
– Конечно, из твоих карманных денег будут вычитать, это само собой, – снова загудел он. – Но я уже не в первый раз вынужден выговаривать тебе… – Он произнес свою обычную тираду, которая длилась не менее пяти минут и закончилась словами: – И я вовсе не намерен возвращаться к этому сызнова. Извольте-ка отдать свое ружье.
– Но, дядюшка!..
– Да-да, изволь отдать ружье.
Дик неохотно вытянул из штанины свое оружие, поспешно заправив вылезший вместе с ним угол серой рубашки.
– А вы вернете?
– Разумеется, нет!
Дик шагнул вперед; губы у него были плотно сжаты. Он попытался выхватить у дядюшки ружье, но тот поднял его выше.
– Отдайте! Вы не смеете! Мне подарил его отец! Перед самой смертью.
– Неправда, Ричард. Я отлично помню, как ты сам покупал его в Бристоле.
– Ну и что же, а деньги-то мне прислал отец. Из Мельбурна. Все равно оно мое.
Дядюшка Монтегю повернулся на одних каблуках и величественно зашагал вдоль по тропинке. Дик и Энн поспешили за ним.
– Дядюшка, а дядюшка!
Вы же всегда внушаете нам, что частная собственность священна и что…
Дядюшка Монтегю остановился, обернувшись к ним вполоборота, и воздел к небу толстый указательный палец, сразу став похожим не то на благословляющего епископа, не то на спортивного судью, который дает старт бегунам.
– Никто не имеет права владеть такой частной собственностью, которая является угрозой для сограждан, – звучно провозгласил он. – Общество вынуждено ограждать себя от людей, которые ходят с этими… как их там… духовыми ружьями и тому подобными вещами. – С этими словами он скрылся в дверях дома.
– Аминь! – произнесла Энн и, позабыв о тетушке Миллисент, которая, видимо, все еще подглядывала сквозь тюлевые занавески, прямо грязными руками сделала дядюшке длинный нос.
– Теперь твоя очередь получать нагоняй, – сказал Дик. – За «поведение, недостойное леди».
– Ну и семейка!
– Не знаю, долго ли я смогу выдерживать все это, – мрачно отозвался Дик.
– Ты говоришь совсем как в кино, – поддразнила Энн. Она прижала руку к сердцу и закатила глаза под самые брови, неестественно темные, если принять во внимание, что волосы у нее были совсем светлые, золотистые. «Мой милый, – заворковала она, – я этого не перенесу!»
– Ну, чего смешного? Помолчала бы!
– Ах, да ладно уж…
В доме зазвенел колокольчик. Тетушке Миллисент и в голову бы не пришло просто позвать к чаю – это было в ее глазах недостойно хозяйки приличного дома: «поступок, унизительный для леди». Поэтому в ходу был колокольчик.
Дик и Энн заспешили, потом спохватились, что у них грязные ноги, вернулись обтереть их о половик и побежали в маленькую, облицованную кафелем комнатку под лестницей мыть руки. Дик не забыл даже провести разок расческой по своей косматой шевелюре. После всего этого, поджав губы, они чинно проследовали в гостиную.
Теперь, став постарше, они уже не пили чай, нормально сидя за столом, а должны были слоняться по комнате и есть, держа еду в руках, при этом едва не проливая ее, когда приходилось передавать хлеб с маслом. Дик с хмурым видом уселся на кушетку.
Тетушка Миллисент сидела, словно аршин проглотив: прямая, как жердь, и почти столь же привлекательная. Ее пальцы порхали над чайным подносом, а глаза так и шныряли по комнате, следя, чтобы все было на своем, строго установленном месте, чтобы дядюшкина чашка была наполнена, чтобы платье Энн было одернуто и чтобы Дик не барабанил пятками по ножке стула или дивана.
– Тетушка сообщила мне, – загудел дядюшка Монтегю, – что вам взбрело на ум отправиться в каникулы одним, без взрослых, в поход…
Дик вспыхнул:
– Откуда она взяла? Я ей ничего об этом не говорил!
– Не смей говорить о своей тетушке в третьем лице! Тетушка Миллисент кашлянула. Глазки у нее заблестели.
– Действительно, Ричард не ставил меня об этом в известность. Просто я вчера вечером случайно услышала, как он разговаривал с Энн.
– Совсем не случайно приложив ухо к замочной скважине, – пробормотала племянница.
К счастью, рот у нее был набит хлебом с маслом, так что никто не обратил внимания на ее замечание.
– А если я действительно собираюсь один в поход? – вызывающе спросил Дик. – Мне уже четырнадцать. Папа всегда говорил, что сам он…
– Чепуха! – фыркнул дядюшка Монтегю. – Мы не можем допустить, чтобы ты болтался повсюду, как какой-нибудь сорванец. Я отвечаю за вас, для меня священна воля ваших покойных родителей. И нечего об этом говорить. Выбрось из головы.
– Но мы собирались вместе с Билли Мартином, а ему уже скоро шестнадцать…
С сыном торговца! – Дядюшка Монтегю побагровел. Его толстая шея так раздулась, что казалось вот-вот выхлестнется за тугой воротничок. – И я позволю тебе якшаться с подобными личностями?!
Но, дядюшка, вы ведь сами когда-то имели дело…
– Ричард! Неужели ты не в состоянии понять разницу между грошовым лавочником и крупнейшим фабрикантом кружев? К тому же сейчас я отошел от этих дел.
– Не понимаю все-таки, почему я не имею права сам выбирать себе друзей!
– Ты лишен элементарного чувства признательности! – огрызнулась тетушка Миллисент. – Дядюшка воспитывал вас с сестрой все эти годы, поместил в хорошие школы, обещал со временем пристроить тебя в банк, а Энн…
– Не расстраивайся, Миллисент. – Лицо дядюшки внезапно приобрело плутоватое выражение. – Я как-нибудь образумлю Ричарда, и он еще будет рад, что согласился с дядюшкой.
– Высказался! – буркнула Энн в чашку.
Им пришлось просидеть за столом еще почти целый час, не имея ни малейшей возможности удрать и поговорить наедине. Потом часы пробили шесть, и дядюшка, чтобы не пропустить сообщений фондовой биржи, включил радио,
– "…сообщение полиции, – донесся голос диктора. – Разыскивается ушедший из дому в прошлый четверг Огастас Джордж Кратуэлл, около шестидесяти шести лет…»
Дик и Энн на цыпочках вышли в сад.
– Разыскивается ушедший из дому, – задумчиво произнесла Энн. – О, если бы это был не Джордж Кратуэлл, а Монтегю Клемент Бардейл, этот жирный морж с крабьими движениями! Так нет же тебе! Люди вроде дядюшки Монти никогда не теряют голову. Им все нипочем.
– Молодчина! – Глаза у Дика засияли. – Ты подала блестящую мысль! Почему бы и нам не сделаться беглецами?
Убежать? Но ведь нас наверняка поймают.
– Не обязательно, если все сделать по-умному. У большинства ребят, которые удирают из дому, не хватает смекалки, вот они и попадаются. Нужно все хорошенько продумать и оставить улики, которые поведут по ложным следам.
Убедившись в надежности своего капитала, дядюшка Монтегю выключил радио. Энн получила возможность вернуться в гостиную и попросила разрешения приготовить урок музыки. Она условилась с Диком, что, как только дядя с теткой уйдут в другую комнату, она заиграет «Шотландские колокольчики». Так что Дик мог спокойно рыться в дядюшкином кабинете.
В действительности, чтобы отыскать свою и Энн почтовые сберегательные книжки, понадобилось не больше минуты. Первый раз в жизни он не пожалел, что старик велел им откладывать часть своих сбережений из рождественской копилки. Дик засунул обе книжки под рубаху и прошел мимо гостиной, насвистывая веселый мотивчик, – вольность, на которую ни за что не решился бы раньше. Энн захлопнула крышку рояля и подбежала к нему.
Времени оставалось в обрез, но на велосипеде можно было успеть на почту. Каждый взял по три фунта.
– У меня еще осталось около тридцати кругленьких[2]. Нельзя перевести их куда-нибудь в другое место?
– Нет, Монти сейчас же побежит в полицию, и они все пронюхают. А тогда стоит нам где бы то ни было явиться за деньгами, как нас тотчас же сцапают.
Не без сожаления они вывели на конвертах обратный адрес дядюшки: «Усадьба Мон Плезир», Даун Авеню, город Бат».
– Как ни верти, а шесть зелененьких[3] у нас есть! – радостно объявил Дик. – Их хватит с лихвой, чтобы протянуть, пока я не найду какую-нибудь работу.
– Я тоже пойду работать. Никто и не узнает, что мне только тринадцать лет. Знаешь, старый мистер Роулингс дал мне на днях целых шестнадцать!
Прежде всего, нужно выбраться подальше отсюда. Прикинемся, что мы выехали на велосипедную прогулку.
– Здорово! А я могу купить себе короткие спортивные штаны – шорты. Это взбесит тетушку не меньше, чем самое известие о побеге! «Энн, сейчас же закрой коленки, ты уже большая девочка»! Хотелось бы мне взглянуть на ее лицо, когда она узнает, что мы натворили!
– Пусть узнает, только когда нас уже и след простынет.
Дик и Энн сошли с велосипедов и не спеша вели машины в гору. Теперь можно было спокойно все обсудить, не опасаясь, что тетка подслушивает из-за угла.
Твердо решили обойтись без всякой романтической чепухи: никаких связанных простынь, спущенных из окна спальни, никаких объедков, спрятанных на дорогу, никаких кукол, которые изображали бы спящих под простыней. Дик достаточно начитался детективов и приключенческих романов.
Перед сном он не сделал никаких приготовлений; только слегка смазал дверные петли. А придя к себе в комнату, принялся писать письмо. Писал он с сильным нажимом, чтобы буквы выходили поотчетливей, и тщательно промакивал каждую строчку чистым листком промокашки.
Кончив писать, он поднес промокашку к зеркалу и с радостью убедился, что видно каждое слово.
Дорогой Томми! – писал он несуществующему приятелю. – Спешу сообщить, что мы с сестренкой удрали. Нам осточертел этот старый болван в образе дядьки, не говоря уж об этой ведьме тетке Миллисент. Следующее письмо жди из Лондона. По дороге загоним велосипеды, чтобы обзавестись деньгами…
Промокашку Дик положил на видном месте. Тетка придет в умиление от своей смекалки, если догадается поднести промокашку к зеркалу. Дик представил себе, как она разинет рот, дойдя до слова «ведьма», и ему уже чудился ее бешеный крик по телефону, когда она будет сообщать полиции о двух беглецах, удравших поездом в Лондон,
Да, это всех собьет с толку! Он вышел на лестницу открыл дверь в уборную, изорвал письмо в клочки и спустил воду.
Потом разделся, лег в постель и пролежал до полуночи, не смыкая глаз…
Время пришло. Он напялил старенькие штанишки и связал в узелок кое-какую одежду и вещицы, которыми дорожил. Тихо приоткрылась дверь. На пороге стояла бледная Энн. Крадучись, в одних носках, они сошли вниз.
Дик снял с крючка ключ от гаража.
– Чуть не забыл, – прошептал он. Вернувшись в гостиную, он схватил с рояля их фотокарточку. – Это наш единственный портрет в доме, – сказал он. – Пройдет несколько дней, пока им удастся достать у кого-нибудь из родни другой. Так что газетам пока придется обойтись без фотографий.
– Тебе бы прямо гангстером быть! – засмеялась Энн. А еще через десять минут, вовсю налегая на педали, они мчались по бристольскому шоссе.
Глава вторая
В пути
Это было здорово – первые несколько миль! По обеим сторонам дороги тянулось охваченное глубоким сном предместье; безмолвные дома, в окнах ни огонька. И только на дороге кипела бурная жизнь. Огромные грузовики, громыхая, бесконечным потоком неслись с запада на восток и с востока на запад. Свет их фар подкрадывался сзади, яркий и ослепляющий. Тени Дика и Энн внезапно вырастали впереди, длинные и тощие, как тетушка Миллисент, но, с каждой секундой становясь все короче и короче, исчезали наконец под колесами велосипедов, когда грузовик с ревом проносился мимо, и тогда тьма вокруг становилась еще черней, чем прежде.
А впереди лежала вся Англия – и приключения!
Прощай душный дом, где все было так скучно так чинно, так церемонно; прощай тетушка Миллисент с ее слежкой, вынюхиванием, доносами; прощай дядюшка Монтегю с его напыщенными проповедями и плохо скрываемыми издевками над памятью их отца и матери. Не будет больше ни школы, ни уроков музыки, ни рукоделия, ни рисового пудинга.
– Мы свободны! Мы свободны! – прокричал Дик, обращаясь к звездам, мерцавшим над головой.
– Мы увидим весь мир, весь, весь прекрасный мир! – распевала Энн, и ей казалось, что из-под вертящихся колес велосипеда льется музыка.
– Поедем на Север, на родину!
– Да! Там родилась мама – в Дербишире.
– Мне всегда ужасно хотелось на Север. Горы, пещеры и все такое…
– Молодец! А ну, подбавь газку!
Миновав окраины Бристоля, свернули на север и выбрались на Глочестерское шоссе. Дик слез с машины и взглянул на часы. Было около трех.
Первое чувство восторга постепенно пропадало. Стало прохладно, хотя и стоял июль, и они жалели что не поужинали поплотней и не захватили еды на дорогу.
– Гляди-ка, светает, – сказала Энн, указывая на восток. – Скоро можно будет где-нибудь перекусить.
– Ага! Подумать только – яичница с ветчиной! Они мчались все дальше, продолжая размышлять
о еде. Небо сияло и было очень красивое, с каждой секундой становясь светлей и светлей – от нежно-голубого к серому и, наконец, золотисто-розовому и алому. Словно новенький красный мячик для игры в крикет, выкатилось из-за горизонта солнце, и, освещенные его лучами, деревья казались плоскими и черными, будто резные декорации игрушечного театра.
– До чего красиво! – воскликнула Энн.
– Что? – простонал из-за ее плеча Дик. – Бедный мой желудок! Он у меня пуст, как барабан!
– И у меня, только я стараюсь об этом не думать. Где-то на колокольне пробило пять. Было уже совсем
светло. Пели птицы, и молодые зайчата, сидевшие на шоссе, при виде велосипедистов пускались наутек. Мимо проехал на велосипеде деревенский мальчик и, поравнявшись, прокричал:
– Привет!
Но в домах все еще было тихо и пусто; окна закрыты шторы спущены. А вывески просто-напросто могли свести сума:
Постель и горячие завтраки
Чай с пирожками
Закуски
– Постель… – протянула Энн сонным голосом.
– …и горячие завтраки! – эхом отозвался ее брат. Он отпустил руль и схватился за ноющую поясницу, чуть не переехав при этом курицу.
Часам к шести утра Дик и Энн окончательно выбились из сил. На опушке леса они остановились и присели на поваленное дерево. Оба продрогли, и было им как-то не по себе.
– Никогда б не подумал, что можно проголодаться еще до обычного часа завтрака! – признался Дик.
– Но ведь обычно мы не гоним всю ночь на велосипедах.
– Да, дело, наверное, в этом.
Энн зевнула.
– А кровати у дядюшки в «Мон Плезире» были отличные.
Дик с сомнением поглядел на лес:
– Едва ли здесь есть ягоды и орехи…
– Ну, если мы застрянем до сентября… Только нет уж, большое спасибо, я не собираюсь тут торчать!
– Ладно! Не вешай носа!
Оба совсем приуныли; будущее уже не казалось столь привлекательным. Дик постарался взять себя в руки.
– Ничего, малыш! Уже десять минут восьмого. Чего-нибудь да раздобудем, если бы даже для этого пришлось дверь взломать.
Еще через милю показалась деревня. Они мчались вниз по склону и видели, как из серых кирпичных труб вьется голубой дымок. Невдалеке стоял опрятный домик под соломенной крышей, а на нем – вывеска. Когда они подъехали, дверь отворилась, и жизнерадостная полная женщина стала подметать порог. Она была настолько толста, что едва умещалась в дверях, а лицо ее походило на огромное румяное яблоко.
В сад доносился аппетитный запах жареной ветчины, заглушая аромат влажных от росы цветов. Он окончательно сразил ребят, которые кубарем скатились с велосипедов. Скрипнула калитка, дети пробежали по тропинке и, едва переводя дух, остановились у крыльца.
– Здравствуйте!
– Простите, нам бы…
– Не могли бы вы…
– Видите ли, сейчас еще очень рано, но…
. Женщина с лицом, похожим на яблоко, спокойно взглянула на них, потом улыбнулась и вдруг оглушительно расхохоталась, при этом лицо ее еще больше сморщилось, как будто у яблока отрезали целую четвертушку.
– Не все сразу, по одному! Есть хотите?
– Будьте добры!
– Так бы и сказали. Милости просим. Сюда. Всю ночь небось ехали? У меня частенько останавливаются во время воскресных походов парни и девушки с Севера. Только что-то вы больно молоды.
К счастью, женщина была из тех, что не ждут от собеседника ответа, а сами говорят и говорят без умолку. Энн растянулась на кушетке, набитой конским волосом, и тут же заснула. Дик погрузился в кресло-качалку, откинувшись на спинку, и с закрытыми глазами слушал, как в соседней комнате поет чайник и позвякивает глиняная посуда…
– А ну-ка, мои хорошие, пожалуйте к столу.
Сон с беглецов как рукой сняло. На вилках, ножах, чашках и большом коричневом чайнике поблескивали лучи утреннего солнышка. На блюде красовалась глазунья из четырех яиц, а сквозь них просвечивали поджаристые золотистые ломтики ветчины.
– Вареньица только у меня сейчас нет, мои милые. Сама-то я его не ем, оно мне для желудка вредно. А вот джему и сливочек – пожалуйста.
Через полчаса они почувствовали себя совсем другими людьми. Усталость прошла. Можно было снова пуститься в путь.
– Какой у вас славный домик! – сказала Энн, когда они расплачивались с хозяйкой.
И тут в первый раз «яблочное» лицо омрачилось грустью.
– Да, мои хорошие. Боюсь только, придется распрощаться с ним. Сквайр рассчитал моего муженька а домик принадлежит сквайру. Так-то вот.
– И вас выселят? – удивленно спросил Дик.
– Конечно. Ведь сквайру понадобится новый садовник.
– Ужасно! – сказала Энн.
– Не очень-то справедливо, а? Но как ни суди, а дом – собственность сквайра. И уж он сумеет постоять за свое. Всю деревню оставил без электричества только потому, что провода, видите ли, ему вид портят. Он смотрит на жизнь по старинке, и когда на прошлых выборах муженек проголосовал не за того кандидата, какого ему нужно, то большего и не требовалось. «Приглядывай, говорит, себе к зиме другое место и дом освободи». А дома во всей деревне принадлежат ему, так что придется, наверное, податься в другие места.
– Вот уж никак не думал, что в наше время могут твориться такие штуки! – задумчиво произнес Дик.
– Ну, да ничего. Как-нибудь выкарабкаемся. До свиданья, мои хорошие, и счастливо отдохнуть.
Дети помахали на прощание рукой и покатили дальше. Вскоре уже забыты были и миссис Румяное Яблочко, и все ее невзгоды.
День стоял чудесный, и они чувствовали себя такими счастливыми, какими не были уже целых шесть лет, с тех самых пор, как приехали в «Мон Плезир». Они весело распевали и махали рукой всем проезжающим.
– Фи, какие мы безобразные дети! – кричала Энн, передразнивая оскорбленный аристократизм тетки.
В полдень они добрались до какого-то городишки и заметили в витрине магазина походные принадлежности. Они купили небольшую палатку, подстилку, котелок, эмалированные миски и кружки, ложки, вилки и ножи. А Энн – еще короткие плисовые штаны – клетчатые шорты цвета хаки – и зеленую курточку. На все это ушло около тридцати шиллингов, и они радовались, что догадались прихватить с собой одеяла, потому что спальные мешки стоили слишком дорого.
Когда снова выбрались на Глочестерское шоссе, небо обложило тучами и вскоре полил дождь. Он хлестал по лицу, а стоило чуть пригнуться к рулю – вода попадала за ворот и текла по спине. Колеса велосипедов рассекали мокрое блестящее шоссе, и на каждом шагу их обдавало грязной водой из встречных луж.
– Надо бы под крышу, – сказала Энн.
Они спешились и укрылись под деревом. Через полчаса дождь кончился; кругом в лужах плавало бледное солнце.
– Я промочила ноги, – сказала Энн. – Не лучше ли сперва обсушиться где-нибудь?
– И выпить чаю. Как-никак, а мы сэкономили на втором завтраке.
– Идет. Может быть, нам повстречается какая-нибудь добрая душа вроде миссис Яблочка?
Они проехали еще милю или две, но не встретили ровным счетом ничего, кроме роскошного отеля, куда не решились даже зайти. Потом им попалась отвратительного вида заправочная станция, крытая рифленым железом и увешанная уродливой рекламой, над которой красовалась огромная вывеска: «Закуски».
– Все лучше, чем ничего, – проворчала Энн. Навстречу им суетливо выбежал маленький человечек
с лисьим лицом и жестом указал на тот конец постройки, где помещалось кафе. Это было унылое заведение с замусоленными скатертями на столах и безмятежно ползавшими повсюду мухами.
Дети заказали чаю и спросили, нельзя ли посушить обувь.
– Конечно, можно, – ответил человечек с важным видом, – для этого имеется специальная сушилка. «Все к услугам посетителя» – таков наш девиз.
– Поганое местечко, – бросил Дик, едва хозяин успел выйти танцующей походкой из комнаты.
– Грязная дыра, – согласилась Энн.
– Зато нас тут никто не донимает расспросами.
– Хотела бы я знать, что сейчас поделывают наши Монти-тёнти!
– Может быть, еще и в полицию не заявили – думают, что мы их дурачим. – Дик довольно улыбнулся при мысли о своем фокусе с промокашкой. – Мне думается, что тетушка заигралась в карты и уже прочла чепуху, которую я ей подсунул.
– Пока начнется настоящее преследование, мы успеем уйти далеко. А сейчас я, пожалуй, сбегаю в туалетную комнату и напялю свои шорты. Платье мое – хоть выжимай.
– Хорошо, иди.
Энн вышла, неслышно ступая босыми ногами. Через пять минут она вернулась с бледным от волнения лицом. На цыпочках подошла к брату и шепнула на ухо:
– Он звонит в полицию!
– Что-о?
– Иди послушай.
Они подкрались к двери. Из соседней комнаты приглушенно доносился вкрадчивый голосок хозяина:
– Нет, господин инспектор… Кто они такие, я не знаю… Но уж слишком молоды, трудно поверить, что детей отпустили одних. Судя по разговору – я подслушал, – они убежали из дому. Может быть, даже украли что-нибудь – они говорили, что кто-то там у них должен обратиться в полицию… Направляются в Глочестер… Задержать до вашего прибытия? Слушаю. Им придется-таки подождать свой чаек! Недурно придумано? Хе-хе-хе! Я позабочусь, чтобы к вашему прибытию дети были на месте… Ну, что вы, что вы, не стоит благодарности. Счастлив оказать вам услугу, господин инспектор. До свиданья.
Дик оттащил сестренку от двери. Лицо у него помрачнело.
– Надо удирать, – нетерпеливо прошептала Энн.
– Да, но не забывай, что у этой дряни наши ботинки!