Чётки времени

«…Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет

не останется памяти у тех, которые будут после…»

(Книга Екклесиаста, 1:10)

Предисловие

Проходят века. Исчезают и появляются страны. Перестраиваются города. Сменяются поколения. Вершат дела правители. Меняют судьбы народов.

Рождаются, живут и умирают люди, в суете сует не успевая оглянуться назад. Большинство семейных легенд уходит в забвение. О своих корнях мало кто знает, но рано или поздно каждый о них задумывается.

«Чётки времени» – это мои воспоминания о детстве и юности, о тех далёких временах, когда «деревья были большими», впечатления яркими, помыслы чистыми, слова искренними, а душа, словно многогранный кристалл, вбирая свет, отражала лучами доброты и радостью лучших надежд.

Книга о судьбах потомков старообрядцев, некогда гонимых за Веру на окраину российской глубинки.

Исторические и биографические справки подготовлены и написаны моим дядей, кандидатом исторических наук, почетным профессором Восточно-Казахстанского государственного университета им. С. Аманжолова Полтараниным Иваном Аникеевичем.

Книга адресована потомкам семьи Полтараниных, родственникам, знакомым, соседям, землякам, а также незримому читателю, который средь океана литературы выберет «Чётки времени» и направит своё внимание к этим страницам.

Дела давно минувших дней

Моя семья

Родилась я 13 августа 1965 года, в селе Верх-Уба, Шемонаихинского района, Восточно-Казахстанской области¹ в простой советской семье, где папа любил маму, а мама – папу. В семье, где все трудились, не покладая рук, заботились друг о друге, почитали родителей.

В то время папа мой, Полтаранин Трифон Аникеевич, работал председателем рабкоопа.² Мама – Полтаранина Валентина Васильевна – бухгалтером Ждановского совхоза.

В нашей семье проживала бабушка – папина мама – Евдокия Васильевна Полтаранина (урожденная Сергеева, 14.03.1902 г.р.), с которой неразрывно связано моё детство и отрочество. Папа и мама обращались к ней не иначе как «матушка», исключительно на «Вы».

Дедушку, по линии папы – Полтаранина Аникея Фёдоровича (1902 г.р.) я никогда не видела. Он погиб на Великой Отечественной войне. Его образ, воссозданный воспоминаниями родных и близких, незримо живёт в моём сердце.

До моего появления на свет, папа и мама прожили в браке семь лет. За эти годы построили новый дом, обзавелись крепким хозяйством, утвердились в профессии, но с потомством им никак не везло – до меня они схоронили четверых детей. Моего рождения ждали как чуда. Любили меня беззаветно.

По законам того времени, декретный отпуск женщины длился три месяца, после которого молодой матери полагался укороченный рабочий день и удлинённый обеденный перерыв, предназначенный для кормления ребёнка. С согласия бабушки, принявшей ответственность за выхаживание внучки, мама вышла на работу.

Родители, занятые в совхозе и обремененные домашним хозяйством, имели не много свободного времени и всей душой использовали любую возможность для общения со мной. Минуты, проведённые с ними, были для меня величайшим благом, наивысшей ценностью, лучшим подарком и теперь, по прошествии времени стали самыми дорогими воспоминаниями.

Наш дом стоял на краю села. Путь в центр был не близкий. О многом можно было поговорить и многое обсудить по дороге. Папа, когда провожал меня в детский сад, часто читал наизусть стихи. Сказки Пушкина я впервые услышала от него и по детской наивности некоторое время считала их папиными. Пушкин представлялся мне весельчаком и жизнелюбом. Лермонтов с грустными глазами виделся несчастным человеком. Я жалела печального поэта-сироту, выросшего без материнской любви.

Закрываю глаза и слышу негромкий и торжественный голос отца:

«…По синим волнам океана,

Лишь звезды блеснут в небесах,

Корабль одинокий несется,

Несется на всех парусах…»

Традиционно, по субботам, папа брал меня на работу. Вместе с ним мы совершали обход торговых точек, предприятий общественного питания. В конторе рабкоопа, пока папа проводил совещание, мне выдавали лист толстой упаковочной бумаги «крафт» и карандаши. Я рисовала, ожидая отца. На обратном пути мы любили заглядывать в пекарню, где покупали свежий хлеб, за который отвечала кудесница Амалия Адамовна. По дороге домой съедали полбулки.

***

…Я начала помнить себя лет с трёх. Пожалуй, первый отчётливый момент – огромная лужа, через которую бабушка переносит меня под мышкой с одного берега на другой. Походка у неё не твердая, слабые ноги дрожат, движения не уверенные. Чувствую, как сползаю из её рук. Прошу спустить меня на землю. Но бабушка велит мне помалкивать, потому как ей «и без того тяжело несть такую взрослую девку в неподобающих башмаках».

…Бабушка Дуня всю жизнь прожила в Верх-Убе и знала воочию не только многих сельчан, но и их предков в третьем поколении. До прихода Советской власти, во время церковных служб, она пела на клиросе³. После революции 1917 года в церковном здании разместили клуб.

Верующих, мягко говоря, советская власть не поощряла. Богослужения в Верх-Убе проводились в обстановке глубокой секретности. Для этой цели использовался дом родной сестры бабушки Дуни – Пистимеи – вдовы сына дьякона.

В распорядок дня бабушки Дуни (а значит и в мой) входили гостевые визиты к «любимой сестричке Пистимее», посещения болящих, соборования, венчания, крещения, поминки.

В сравнении с постреволюционным периодом, во времена моего детства, отношение местных властей к религии из жёсткого и непримиримого превратилось в лояльное, но, тем не менее, верующие старались не афишировать своих убеждений.

Папа был коммунистом, занимал ответственную должность. Церковные обряды, в которых участвовала матушка не поощрял, но никогда не показывал виду. Она понимала его без слов. Уважала партийную принадлежность сына. В условиях строжайшей «конспирации» (да бы не навредить ему) бабашка покрестила меня и мою младшую сестру Любу.

Матушка была не обучена грамоте. Разговорила на характерном для тех мест кержацком диалекте: руки – «рути», ноги – «ноди», красиво – «баско», непослушный – «непослухмянный», низкорослый – «каракалятый», ударить резко (хлыстом) – «жогнуть» … На церковнославянском языке она читала наизусть молитвы, литургию, акафисты, псалмы. Баловала меня сказками, которые называла «былями».

Находясь под неусыпным вниманием бабушки, к трём годам я многое усвоила из того, что слышала. При поступлении в детский сад, меня попросили рассказать стихотворение или спеть песню. Я прочла молитву, с той же интонацией и расстановкой, как это делала бабушка Дуня. Мои бедные родители были обескуражены. На их счастье, заведующая детским садом Таисия Ильинична внимательно меня выслушала, похвалила и значения инциденту не придала.

Дома со мной провели беседу о духовных семейных ценностях, которые не следует «выносить из избы».

С бабушкой Дуней мы делили одну комнату на двоих. Перед сном, после «маминой» книжки, я немедленно принималась клянчить у бабушки «быль», заполучить которую было очень нелегко. Порядок был такой: чистосердечное признание и покаяние в совершённых за день «грехах». Иногда я хитрила, изворачивалась, пыталась умолчать или подвести объяснительную базу своего непослушания. Но провести бабушку было невозможно. После обязательной «чистки», я получала вожделенную «быль» как награду.

Баба-Яга («Быль»)

– Бабушка, расскажи мне сказку, – попросила я перед сном.

– Тебе расскажи – мне расскажи, – устало вздохнула бабушка, – Ночь на дворе, пора спать, Воленька! Матка нонче тебе вон сколь прочла, неужто мало?

– Ну, пожалуйста…расскажи… про злую-презлую Бабу-Ягу! – продолжала канючить я.

Бабушка Дуня поворочалась в своей кровати.

– Я лучше тебе про добрую расскажу, – согласилась она.

– Разве Баба-Яга может быть доброй? – удивилась я.

– Может! – с готовностью ответила бабушка.

Евдокия Васильевна перевернулась на другой бок, чтобы в свете луны лучше видеть лицо внучки и принялась вспоминать историю из своего далёкого детства.

– На краю нашей деревни, у самой реки, стояла изба. От времени её бревенчатые стены покосились и потемнели. Завалинка обвалилась. Крыша покрылась мхом. Казалось, что домишко этот врос в самую землю. Летом он утопал в зелени. Зимой прятался в глубоком сугробе. Из-под снега торчала одна лишь печная труба.

В той избушке жила Баба-Яга. От старости она еле-еле ходила: шаркала ногами, опираясь на палку. Палкой этой она отгоняла собак.

В деревне Бабу-Ягу побаивались и обходили стороной. Говорили, что она промышляет заговорами и наводит порчу.

У деревенской детворы много хлопот. Забав тоже ни мало. Как-то раз зимой на реке, на свежий тонкий лёд вылетели сани с горы. Лёд проломился и трое ребят оказались в полынье. Огненный холод сковал до самых костей. Намокшая одежда превратилась в пудовые гири и потянула на дно. Изо всех сил дети кричали и звали на помощь, но никто не слышал их! Барахтались, цеплялись за острые ледяные кромки, которые тут же обламывались… полынья разрасталась, а силы были на исходе. Казалось, что спасения нет!

Как вдруг ребята увидели, как Баба-Яга, ухватившись одной рукой за корягу, протянула им свою палку… Вытащила одного за другим всех троих. Привела в избу. Пока сохла мокрая одежда, посадила на печь – отогреваться. Напоила горячим отваром из трав.

В доме у неё было бедно: стол, шкаф, лавка. На стене фотография в рамке: женщина с мужчиной, в окружении четырёх рослых парней.

– Кто это? – спросили дети.

– Моя семья: мы с мужем и наши сыновья – со вздохом ответила Баба-Яга.

– Где они сейчас? – дети продолжали расспрашивать старушку.

– Погибли… Одна я осталась на свете век вековать…, – горестно ответила Баба-Яга…

Глаза бабушки Дуни наполнились слезами, и она замолчала.

– А что было дальше? – нетерпеливо спросила я.

– Дети, которых спасла Баба-Яга, выросли и создали семьи. У них появились свои дети и внуки.

– И я появилась? – догадалась я.

– Да, и ты, – ответила бабушка.

***

В своих «былях» бабушка Дуня частенько рассказывала о давешнем переселении нашего рода в Верх-Убу. О том, как невыносимо тяжёл и длителен был этот путь, длиною в несколько лет. Как зимовали переселенцы первую зиму и осваивали новые места в Рудном Алтае. Бабушка моя никогда не произносила слово «старообрядцы». Но мне часто доводилось слышать от соседей и земляков, что наши предки, будучи старообрядцами, прибыли в Сибирь откуда-то из Польши.

Разобраться в этом вопросе помог дядя Ваня.

Верх-Уба

В 1656 году на Руси была объявлена Никоновская церковная реформа. Проводилась она в целях унификации с греческими богослужениями и обрядами. На Московском Соборе «старая» вера была предана анафеме.

Полтаранины и Сергеевы остались в старой вере и за это были гонимы.

Справка: «…Великое множество торговых путей пролегало в Россию из Сибири. Иртыш являлся большой торговой дорогой, по которой ходили караваны из Средней Азии. Поводом для расширения русской границы вверх по Иртышу стал слух об обильных золотых россыпях близ джунгарского города Яркенд. Чтобы овладеть им по поручению Петра I была снаряжена экспедиция из Южной Сибири в Малую Бухарию.… В ходе этой экспедиции были основаны первые крепости на Иртыше: Ямышевская в 1715 году, Омская в 1716 году, Железинская в 1717 году, в 1718 году началось строительство Семипалатинской крепости. По приказу Петра I в 1720 году была отправлена в путь новая крупная экспедиция под началом гвардии майора Ивана Михайловича Лихарева. Отряд Лихарева достиг озера Зайсан, однако подвергся здесь нападению джунгар и вынужден был отступить. На обратном пути, в том же 1720 году, при впадении реки Ульбы в Иртыш, в устье каменных гор, Лихарев заложил крепость, которую назвал Усть-Каменной (ныне – город Усть-Каменогорск). …От Усть-Каменной крепости на Алтай шла Колывано-Кузнецкая пограничная линия общей протяжённостью 852 километра. В пределах нашего края её опорными пунктами были Бобровский и Секисовский редуты, Верх-Убинский казачий форпост, возникший в 1737 году в устье реки Козлиха, в месте ее слияния с Убой. Его часто подтапливало, и по этой причине в 1747 году состоялась передислокация – форпост перенесли на левый берег реки Маралихи, впадавшей в реку Лосиху.

Необходимость создания пограничных линий и опорных пунктов вдоль границ с сопредельным государством определялась усилением агрессивных приготовлений со стороны последнего. В таких условиях чрезвычайно актуальную значимость приобретала задача хозяйственного освоения приграничных районов. А для начала эти районы надо было заселить.

…Семейства Полтараниных и Сергеевых, вместе с другими старообрядцами, прибыли на Алтай в XVIII веке на освоение окраин Российской империи. Архивные документы указывают даже точный год их прибытия – 1766 год.

Ранее они долго жили на острове Ветка (Река Сож, в границах современной Гомельской области, которая в XVII-XVIII вв. принадлежала Польше). Сюда они бежали, после раскола русской православной церкви в надежде сохранить свою старую веру. Царское правительство неоднократно пыталось «выкурить» их оттуда, применяя вооруженную силу. Но все попытки такого рода были малоуспешными.

Оптимальный выход из ситуации, когда решению вопроса заселения территории Прииртышья могли бы поспособствовать старообрядцы, нашла Екатерина II. В 1762 году она издала указ, предлагавший «ветковцам» (и не только им) поехать на Алтай. Им были обещаны налоговые послабления и другие льготы, в частности, по землепользованию.

«Поляки», приехавшие      на Алтай (одни добровольно, другие – по принуждению), согласно высочайшему рескрипту, были расселены по семи деревням – Шемонаевской, Верхубинской, Секисовской, Бобровской, Красноярской, Екатерининке и Староалейской. География деревень и сел со старообрядческим населением постепенно расширялась. Появились деревни Малоубинка, Быструха, Александровка, Тарханка, Поперечное и другие.

Одновременно на Алтай ехали государственные (экономические) крестьяне из коренных губерний европейской России. На новых местах казаки, «поляки» и российские крестьяне селились порознь, не сливаясь. Крестьяне должны были кормить казаков, охранявших восточные рубежи империи и обслуживать потребности Колывано – Воскресенских заводов.

Заводы эти до 1747 года принадлежали Акинфию Демидову. Затем они были за большие деньги выкуплены Кабинетом ея Императорского Величества. Коронной собственностью (или кабинетской собственностью, или собственностью царской семьи) стали и земли Алтайского и Нерчинского округов (Забайкалье). Крестьяне, проживавшие здесь, были приписаны к заводам – отсюда их название: приписные. Они должны были выполнять ряд повинностей, самой тяжелой из которых была гужевая повинность. Зимой и летом на сереброплавильные заводы в Змеевке и Локте (ныне города Змеиногорск и Локоть соответственно) ехали сани и подводы, груженые «кормом» для этих заводов, то есть рудой.

Управление Коронными землями находилось в тесной связи с их административно-территориальной принадлежностью. До 1779 года алтайские земли входили в состав Тобольской провинции Сибирской губернии. В 1779 году была образована Колыванская область, которая через четыре года реорганизовалась в губернию. В 1796 она была упразднена, а земли её были приписаны к Тобольской губернии. В 1804 году учреждается Томская губерния, границы которой в дальнейшем подвергались корректировке. Менялись границы уездов и волостей, менялись и их названия. В 1894 году юго-западная часть Бийского уезда Томской губернии была реорганизована в Змеиногорский округ. В него вошли, наряду с другими, Александровская волость с центром в с. Шемонаиха и Владимирская волость с центром в с. Верх-Уба. Коронную собственность ликвидировала революция 1917 года.

Изначальное название деревни, где селились наши предки – Верхубинская, она же Лосиха. С обретением ею статуса села закрепилось чуть измененное название – с. Верхубинское, сохранялось и название Лосиха. Со временем обиходным стало название Верх-Уба.

Население села довольно быстро росло: за столетие (с конца XVIII и по конец XIX в.) оно выросло почти в 10 раз – до 4,5 тысяч человек. В советское время вплоть до 1959 года население Верх-Убы оставалось примерно на том же уровне, затем оно стало стремительно сокращаться. Этому в немалой степени способствовала утрата Верх-Убой статуса райцентра».

***

С мая 1921 года Рудный Алтай входил в состав Киргизской АССР. С декабря 1936 года – в состав Казахской ССР. Верх-Уба до сентября 1939 года была частью Шемонаихинского района. Затем обрела статус центра одноименного района. В 1939 году центром Восточно-Казахстанской области (Рудного Алтая) стал город Усть-Каменогорск».