Полет Пустельги

«Нам недостаточно услышать только то,

что истинно, – нам надо услышать и то,

что мы стремимся узнать».

Иммануил Кант 

1

Воспоминания счастливого человека

– Господи! Красота-то, какая! Все белым-бело. Cады цветут. А запах, запах! Мария! Ты только вдохни. Закрой глаза и вдохни. Голова кружится. Нет, это весь мир кружится. Это май так пахнет. Нет, не май? Ах, да, конечно, это запах твоих волос. Май – это ты, моя любовь.

Мариенплац. 13 мая. Мы выходим из величественного здания Ратуши, на башне которой под часовой перезвон нас приветствуют движущиеся фигурки. Только что обер-бургомистр Мюнхена объявил нас мужем и женой. Мария восхитительна. Высокая, стройная, с тщательно уложенными золотыми волосами, огромными голубыми глазами и чувственными губами. На ней шикарное белое платье с глубоким вырезом, обрамленным мехом белого колонка. С огромным букетом из тридцати трех роз она, безусловно, магнит внимания всех участников брачной церемонии. Ее лицо одновременно выражает и смятение, и радость. Она счастлива. Безмерно счастлив и я.

Больше сотни приглашенных гостей, родственники и просто зеваки столпились на ступенях ратуши. Шаферы не успевают относить в автомобили брачного кортежа букеты цветов. Мария пугается частых вспышек фотокамер и хлопков открываемых бутылок шампанского, и всякий раз пытается закрыть лицо цветами. Все это весело и забавно.

Жаль, что не приехал отец Марии. Это вызвало пересуды. Моя мама бросает укоризненные взгляды на сватью и сердито делает губы трубочкой. Думаю, что она больше озабочена не отсутствием свата, а сохранившейся красотой сватьи, которая в свои пятьдесят выглядит чертовски привлекательно. В Марии отражаются природные достоинства матери. Мне лестно, что мои друзья, пусть даже в шутку, намекают о готовности приударить за моей очаровательной тещей.

Между тем теща выглядит не просто смущенной. Ее лицо выражает грусть. Глубокую, по-женски затаенную грусть и еле уловимый страх. Ее движения скованы. Однако я воспринимаю это как материнские переживания за судьбу единственной дочери. Ведь она выходит замуж за известного в Германии человека, уже бывшего женатым и потерявшего любимую супругу. От первого брака осталась дочь. Как все сложится?

Праздничный обед был недолгим, но по старой баварской традиции с обильным столом. К ледяному «Корну» подавали холодные закуски: перепела и бекасы с зеленым орехово-чесночным соусом, норвежские семгу и палтус, гамбургский копченый угорь и кёнигсбергские маринованные миноги с зеленью. Баварские окорока и ветчина заранее не резались. Каждый отрезал себе такие ломти, какие были по вкусу. Украшением стола были хрустальные салатницы, доверху наполненные черной осетровой икрой и красной лососевой из Ирана и России.

Горячее было на выбор: жареный карп с овощами, тушеная оленина с шампиньонами, рагу из мяса дикой козы. Мама, сидевшая за столом по левую руку от меня, ворчала, при этом мило улыбаясь гостям:

– Ты расточителен не по-немецки. Прямо какой-то индийский раджа. Ты что, и дальше собираешься так проматывать свои деньги?

– Мама! Моя любимая мама! – Я обнял ее за плечи и поцеловал в напудренную щеку. – Обещаю, это будет последний роскошный обед в моей жизни. Мы с Марией станем самыми скромными и экономными немцами. Нашей повседневной пищей будут картофель, сосиски и дешевое пиво.

Мама рассмеялась и весело хлопнула меня по носу льняной салфеткой. Всем это очень понравилось. Гости зааплодировали и немедленно предложили тост за маму.

Затем все внимание мамы переключилось на зятя Макса, который, как всегда, сумел за несколько минут, не закусывая, опустошить целый графин шнапса и громко требовал установить порядок произнесения тостов. Сестра Мария, грациозная блондинка, словно ангел с рождественской открытки, смущаясь гостей, безрезультатно пыталась угомонить мужа. Тогда в дело вступила мама. Ей было достаточно строго произнести: «Макс! Пора бы и закусить. Спиртного тебе достаточно». Бедный Макс весь обмяк. Уставился в тарелку и стал без разбору поглощать закуски, предусмотрительно подкладываемые супругой.

Через полтора часа мы с Марией распрощались с гостями и уехали в отель «Сплендид-Дольман», где мною были заранее заказаны апартаменты. Я специально выбрал этот один из самых замечательных и уютных отелей Мюнхена, который стоит между Максимиллианштрассе, с ее нескончаемой вереницей магазинов, магазинчиков и лавочек, и Английским садом. Я полагал, что наши с Марией послесвадебные похождения по магазинам обязательно должны заканчиваться отдыхом в тенистых аллеях Английского сада, где нам никто не будет мешать говорить и говорить о нашем счастливом будущем.

Так прошло 13 мая тридцать шестого года. Мы уснули под утро, когда дворники стали наводить лоск на древние улицы города.

Ближе к полудню мы сидели в открытом кафе под зеленым бархатным навесом на Кауфингерштрассе. Ели знаменитые белые баварские сосиски с жареным горохом, пили озорное пиво «Хофброй» и глазели на непрерывный поток прогуливавшихся. Молодое пиво пьянило. Пьянил теплый ароматный майский день и уют летнего кафе. Пьянила своей молодостью, красотой и близостью Мария. Это и было счастье…

Берлин. 28 апреля 1945 года

От грохота залпов 203-миллиметровых гаубиц артиллерийского полка Резерва Главного командования в классной комнате двухэтажного школьного здания, чудом уцелевшего на северной окраине Берлина, ничего не было слышно. Человек двадцать офицеров сидели на чем попало. Полковник Мироненко, начальник отдела военной контрразведки Смерш 3-й ударной армии, охрипнув от ора и потеряв всякую надежду быть услышанным, написал мелом на классной доске: «Всем спуститься в подвал».

По битому стеклу, хрустевшему под ногами, обломкам школьной мебели и осыпавшейся штукатурке офицеры добрались до ступенек, ведущих в подвал, спустились вниз. Из полумрака на них с ужасом смотрели десятки глаз. У дальней стены подвала сгрудились женщины, дети, старики, раненые немецкие солдаты.

– Убрать всех! – скомандовал полковник Мироненко. – Объяснить, что мы ненадолго.

Автоматчики взвода охраны быстро, не обращая внимания на крики женщин и детей, стоны раненых, очистили подвал.

– Слушать внимательно, – успокоившись и отдышавшись, заговорил Мироненко. – Приказом начальника Управления военной контрразведки 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Вадиса созданы армейские оперативно-розыскные группы для поиска Гитлера и высших чинов Рейха. Командиром группы нашей 3-й ударной армии назначен мой заместитель полковник Грабин Александр Васильевич. В состав группы входят офицеры отдела контрразведки армии и военные переводчики. Численность группы 28 человек. Подчеркиваю: группа головная, если хотите, – штаб. В отделах контрразведки корпусов сегодня же должны быть созданы свои оперативные группы. В оперативном отношении они будут подчиняться полковнику Грабину. Головной группе придается рота автоматчиков отдела Смерш армии, саперный взвод, взвод связи, санитарная группа, восемь легковых и тридцать две грузовых автомашины. Все остальные указания получите у полковника Грабина. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны. Александр Васильевич, задержись.

Полковник Грабин, высокий, статный, в выглаженной полушерстяной гимнастерке с двумя рядами орденских планок и тремя нашивками за ранения, открыл блокнот.

– Александр Васильевич, – Мироненко закурил папиросу и протянул коробку «Казбека» Грабину, – связь каждые три часа. Подбирай всех и все, что найдете. Свозите в штаб армии под усиленной охраной. Вперед, к центру, выдвини опергруппы с лучшими чистильщиками^[1]. Времени у нас с тобой в обрез. С часу на час наши возьмут центр города. Когда бои прекратятся, здесь тут же появятся высшие чины НКВД, скорее всего, и сам Серов, оперативники из ГУПВИ^[2]. Перешерстят весь Берлин. Абакумов и Вадис нам с тобой не простят, если те найдут кого-либо или что-либо раньше нас. Запомни это. Действуй по обстановке. Не горячись. Приказ командарма о поддержке твоей группы уже в войсках. Полковой, дивизионной и корпусной разведке поручено обо всем интересном или подозрительном докладывать только тебе. Ну, с богом. – Мироненко докурил, растоптал сапогом окурок и уехал.

Грабин вновь собрал офицеров. Разделил головную оперативно-розыскную группу на четыре группы, назначил командиров. Распределил автотранспорт. Установил график выхода на связь. Обозначил на карте Берлина зоны ответственности каждой группы.

– Прошу вас не метаться, не паниковать, не впадать в уныние от возможных отрицательных результатов поиска. Работа новая, незнакомая, но вы – народ тертый, ловкий и сообразительный. На ходу подметки срежете.

Офицеры, довольные такой характеристикой, не часто даваемой начальством в их адрес, одобряюще загудели.

– Кроме туристических карт города и понимания того, что верхушка Рейха может находиться в имперской канцелярии, а может быть, и нет, – продолжал Грабин, – мы больше ничем не располагаем. Любой отрицательный результат рассматривать как результат продуктивный. Будьте крайне собранными, обращайте внимание на мелочи, умейте в показаниях пленных читать между строк. Старайтесь при задержании и допросах военных и гражданских лиц в канцелярии и вокруг нее, а также в центральных районах Берлина выстраивать цепочку связей, ведущих к Гитлеру пусть даже косвенными путями. Все документы, которые удастся найти, немедленно переправлять мне. Все за работу. Удачи.

Группа майора Савельева, заместителя начальника розыскного отделения отдела контрразведки армии, оказалась одной из передовых. Она действовала в полосе наступления 207-й стрелковой дивизии 79-го стрелкового корпуса, в которой еще три месяца назад Савельев занимал должность начальника отдела военной контрразведки. К полудню группа просочилась в довольно вместительный подвал здания, разрушенного союзнической авиацией и советской артиллерией. Это был один из павильонов парка Тиргартен, в районе которого шли ожесточенные бои за каждый квадратный метр. Контрразведчики продвигались к месту своей временной дислокации более пяти часов. Следовали за штурмовыми группами пехоты и саперов, форсировавшими Шпрее на подручных средствах чуть западнее моста Мольтке, бой за овладение которым вели части 150-й стрелковой дивизии. Перебравшись на южный берег, Савельев увидел слева, метрах в шестистах, здание Рейхстага, тонувшего в дыму от разрывов снарядов.

Стоял страшный грохот, все горело, рушились вековые деревья парка, загромождая собой и до того уже непроходимые аллеи. Дышать было трудно из-за гари и цементно-кирпичной пыли.

В подвале перевели дух. Связисты немедленно стали налаживать телефонную связь. Осматривая подвал, саперы наткнулись на мирных жителей. У них не было ни воды, ни пищи, но напуганные и голодные дети не плакали.

Лейтенант Сизова, военный переводчик группы, стала успокаивать немцев:

– Потерпите немного. Скоро все закончится. Осталось недолго.

К ней с опаской придвинулась пожилая дама, укутанная в порванный, обгоревший по краям плед, и тихо сказала:

– Фрёйлейн, здесь много раненых, в том числе детей. Что с нами будет?

Она протянула девушке геббельсовский «Фронтовой листок» за 27 апреля: «Браво вам, берлинцы! Вы выстоите. Подмога уже движется к вам».

Сизова доложила командиру о немцах. Савельев велел старшине Кухаренко выдать немцам хлеб и консервы, бочку с водой, мыло. Санитары стали осматривать и перевязывать раненых.

До наступления темноты майор с бойцами группы несколько раз выбирался из подвала и пытался определить по карте направление, в котором нужно было двигаться к Вильгельмштрассе, где располагалась имперская канцелярия. Он понимал, она где-то рядом, за Рейхстагом, чуть правее их местоположения. Однако все попытки оказались безрезультатными. Разрушения и пожарища были такими, что карта помочь не могла. Тогда майор обратился к немцам:

– Нам необходимо пробраться на Вильгельмштрассе, 77–78, к имперской канцелярии. Кто может указать направление движения?

Немцы молчали, но когда Савельев отошел, в душе сожалея о своем обращении, к нему приблизился сухощавый, бодрого вида старичок и так, чтобы никто не слышал, предложил свои услуги:

– Господин офицер. Я местный житель и, ко всему прочему, мастер районной телефонной станции. Правда, уже давно на пенсии. Я могу помочь вам пройти по кабельным каналам, если они не заминированы эсесовцами. Здесь недалеко. Вы только моей жене ничего не говорите. Очень будет переживать. Мы тут с невесткой и внуками. Сын погиб еще в феврале в Восточной Пруссии. Я ей скажу, что за водой пошел.

– Спасибо. Мы отблагодарим вас, – Савельев велел старшине Кухаренко авансом выдать старику и его семье продуктов по офицерской фронтовой норме на трое суток.

– Да вы что, товарищ майор?! У нас, что, лишнее? Чего мы их кормить подрядились? – Старшина сделал большие глаза и возмущенное лицо. – Ну, ладно еще завтра, когда путь покажет. А чего сегодня-то?

– Кухаренко, ведь ты вроде бы человек женатый?

– Ну да. Вы же знаете.

– И дети у тебя есть?

– Вы же знаете. Трое у меня.

– Так зачем ты мне глупые вопросы задаешь? Завтра, а возможно, и сегодня ни нас, ни этого немца с его голодными внуками в живых не будет. Марш исполнять приказ!

Савельев от усталости валился с ног и ничего так не желал, как укутаться в шинель и лечь спать в углу этого подвала. Спать не пришлось. С полуночи разведчики стали доставлять в подвал пленных, и начались непрерывные допросы. Переводчицы работали поочередно: два часа лейтенант Сизова, два часа старшина Лейерт. В перерывах девушки мгновенно засыпали на раскладушке, заботливо приготовленной старшиной Кухаренко. Старшина – старый солдат, воевавший с Финской кампании, относился к переводчицам, как к родным дочерям. Подсовывал лучшие куски во время еды, кормил шоколадом, уверяя, что от него гуще растут девичьи брови.

Постепенно из отрывочных сведений пленных, из сообщений фронтовой разведки и показаний гражданского населения, вырвавшегося из района ожесточенного сражения в центре Берлина, картина прояснялась. Оборону имперской канцелярии держала сводная войсковая группа бригадефюрера СС Монке, усиленная артиллерией и танками. Ее основу составляли батальоны СС, подразделения морской пехоты и части берлинского гарнизона. Им помогала бригада гитлерюгенда под командованием рейхсфюрера молодежи Аксмана. Входы защищала особая рота СС, сформированная из гималайцев. Внешний периметр огромного здания рейхсканцелярии обороняли сводные роты остатков элитного караульного полка «Великая Германия Берлин», механизированной дивизии СС «Нордланд», а также разрозненные подразделения пехотинцев, саперов, связистов, тыловых служб 56-го танкового корпуса генерала Вейдлинга, руководителя обороной Берлина. Их поддерживали десяток танков и штурмовых орудий.

Однако потери обороняющихся были колоссальными из-за огня советской артиллерии, танков, минометов. В ротах оставалось не более тридцати солдат. Подкреплений не было, так как русские плотным кольцом сжали центральный район города: Моабит, Тиргартен, Зоосад, Вильгельмштрассе, Кенигсплац с рейхстагом и комплекс правительственных зданий на Вильгельмштрассе. Продовольствие и боеприпасы, особенно снаряды, патроны и ручные гранаты, были на исходе. Но все дрались до последнего патрона, так как в равной степени боялись и русских, и эсесовцев.

Между тем никто из пленных не мог с точностью ответить на вопрос, где в данный момент был Гитлер, хотя все в один голос утверждали, что слышали 23 апреля по радио о том, что фюрер находился в Берлине. Об этом же писали последние геббельсовские фронтовые листки.

Так продолжалось до вечера 29 апреля.

Повествование о счастливом человеке

Была Пасха 1907 года. Бауры, как все добропорядочные швабские бюргеры, гуляли по городу. Хозяин семейства, будучи человеком правильных, а именно – традиционных взглядов, опорожнил уже далеко не одну кружку старого доброго «Хофброя». Теперь он – вполне счастливый – вместе с супругой сидел за столиком летнего кафе, подремывал, периодически пытался читать утреннюю газету и рассеянно наблюдал за своими детьми.

Дочь Мария и младший сын, плескавшиеся у фонтанчика Фишбрунен, озорничая, с опаской поглядывали на все замечавшую матушку. Десятилетний Ганс сидел на корточках и внимательно всматривался в прозрачную голубизну весеннего мюнхенского неба. Он следил за черной точкой, которая, появившись над городом, стремительно росла, превращаясь в птицу. Но у этой странной птицы было не два, а четыре крыла и вместо клюва что-то быстро вращалось. «Птица» пролетела над мюнхенским собором Святого Петра, издавая легкий треск. На нее были обращены взоры публики, заполнившей площади и улицы города. Люди с восторгом махали ей руками, шляпами и платками, кто-то зазывал ее приземлиться. Фрау Баур, крестясь, удивленно глядела на летающую невидаль.

Пожилой, дородного вида, с пивным животом и густыми прокуренными усами полицейский вахмистр, придерживая левой рукой гремящую о брусчатку саблю, размахивал правой, объясняя любопытной толпе фигуры пилотажа этого летающего предмета, которого он называл аэропланом. Ганс протиснулся сквозь толпу к полицейскому, внимательно выслушал его пояснения и громко спросил:

– Простите, господин вахмистр! Если я вас правильно понял, этим аэропланом управляет человек? Значит и я смогу им управлять?

Полицейский выпучил на Ганса большие добрые глаза, приподнял двумя пальцами подбородок мальчика и сказал:

– Да, мой юный господин, и ты сможешь управлять такой механической птицей. Но для этого нужно долго и хорошо учиться, любить своих родителей, своего кайзера, свою замечательную родину. Сейчас этим аппаратом управляет именно такой господин.

– Спасибо, господин вахмистр. Я обязательно выучусь. А своих родителей, сестру, брата и кайзера я и так люблю.

В толпе раздались одобрительные и умиленные возгласы, а вахмистр, порывшись в кармане, извлек оттуда связку ключей, отсоединил от нее тяжелый медный брелок в виде распростершего крылья орла и вручил его Гансу.

– Это тебе на память, сынок. Ты обязательно будешь пилотом. Лучшим пилотом Германии.

Ганс сдержал свое обещание. Он учился упорно и с интересом. Математика, физика, химия и черчение стали его любимыми предметами. Он ежегодно приносил домой похвальные листы по окончании учебного года, был неоднократным победителем конкурсов учащихся Мюнхена и Баварии по физике и математике. Однако в выпускном классе он окончательно понял, что стать военным летчиком, а других тогда в Германии не готовили, ему не удастся. В летную школу принимали только по окончании военного училища. А шансы поступить туда у него были мизерные. По неизменной германской традиции военная профессия являлась делом семейным, наследственным. Кадровыми офицерами становились отпрыски дворянских офицерских семей. Даже на государственный кошт в военные училища попадали главным образом дети из бедных дворянских родов или офицеров недворянских кровей. Ганс люто возненавидел чванливых офицеров-дворян, а заодно и всю аристократию вместе взятую.

Учитель математики Петер Кнопски, искренне любивший Ганса, советовал ему вначале поступить добровольцем в армию и только затем пытаться пробиться в военное училище. Совет, конечно, был зыбкий, но мечту поддержать мог.

Семья Бауров жила весьма скромно. На оклад отца, почтового служащего, и периодические заработки матери, которая шила соседям, семья могла сносно питаться, скромно одеваться и снимать недорогую, но уютную квартиру в Мюнхене. На оплату учебы Ганса в университете средств не имелось. Поэтому на семейном совете решили: юноша после окончания школы пойдет помощником продавца в скобяную лавку, хозяином которой был Йоган Хольман, старый друг отца и его товарищ по военной службе в четвертом Баварском пехотном полку. А там – как бог даст.

Работа в лавке Гансу поначалу нравилась. Собственно, это была вовсе и не лавка, а небольшой магазин скобяных товаров, где также продавались велосипеды, пишущие и швейные машинки, кофемолки и другая бытовая техника. Первый месяц дядя Йоган дал мальчику оглядеться, познакомится с товаром, а затем уже приставил к продавцу и постепенно стал допускать к прилавку и кассе.

Ганс, работая в лавке, ежедневно познавал технические премудрости бытовых механизмов, их узлов, деталей, принципов работы. Он неплохо разбирался в металлах, много читал об их соединениях, прочности, вязкости, хрупкости, проблемах коррозии. Вообще чтение книг по сопротивлению материалов, теоретической механике, физике, химии, баллистике, аэродинамике, оптике стало его обычным занятием, которому он отдавал любую свободную минуту, чем вызывал раздражение продавцов лавки. Им было невдомек, как обеденный перерыв с неизменным большим бокалом холодного живительного пива и доброй порцией тающих во рту баварских сосисок, густо намазанных кисло-сладкой горчицей, можно променять на чашку кофе с булочкой и чтение каких-то заумных книг.

Первые заработанные тридцать марок Ганс отдал матери и попросил ее купить себе что-нибудь в подарок. Мать обняла сына, всплакнула, пообещала сделать, как он велел. Затем, отсчитав десять марок на обеды сыну, остальные спрятала до лучших времен. И так она поступала всегда.

Для Ганса Баура Первая мировая война началась неожиданно. Он не читал газет, не посещал встреч выпускников, не прислушивался к спорам посетителей лавки, не замечал в своей бюргерской среде роста милитаристских и националистических настроений. Он был занят гораздо более важными для него делами: готовился стать пилотом и был охвачен жарким дыханием первой любви.

Правда, это только ему так казалось, что он случайно встретил самую красивую и умную девушку на свете. У Бауров ничего случайного быть не могло. Родители по обоюдному уговору решили познакомить сына с единственной дочерью их старых приятелей из Ампфинга. Отец девочки держал в городке приличную пивную и владел небольшим, но уютным домом, увитым диким виноградом и утопавшим в старом ухоженном саду.

В одно жаркое августовское воскресенье вся семья отправилась утренним поездом в родной для Бауров Ампфинг якобы для посещения могил родичей. На перроне вокзала их встречали фрау Бюхнер с шестнадцатилетней дочерью Анхель.

Ганс был невысокого роста – всего-то метр семьдесят, и найти ему пару среди рослых крепких молодых баварок было делом не из легких. Анхель оказалась его самую малость ниже. Ее русые волосы были заплетены в короткую толстую косу. Открытый лоб, глаза, в которых искрились смех и лукавство, задорный чуть курносый носик, очаровательные ямочки на щеках мгновенно сделали свое дело – Ганс ощутил, как забилось его сердце. Когда после знакомства девушка сделала ему книксен, он что-то растерянно пробормотал в ответ.

Воскресенье явно удалось, довольными остались все. Дочь и младший сын Бауров носились за хозяйскими щенками в саду. Мужчины, начав с посещения пивной Бюхнеров и отведав там изрядные порции местного пива, продолжали дегустацию в тенистой прохладе сада. Дамы сразу после обеда куда-то исчезли и появились с заговорческим видом накануне отъезда гостей.

Анхель с Гансом гуляли по городу. Девушка болтала ни о чем, и Ганс впервые за долгое время забыл о премудростях нарождающейся авиации. Он слушал мелодичный голос своей новой подруги, любовался ее стройной фигурой и крепкими точеными ногами, вдыхал аромат девичьей свежести. Он не заметил, как они оказались в пригородном парке.

На длинной скамейке, выкрашенной в белый цвет, Анхель запросто села к нему на колени, обняла за шею и одарила его долгим поцелуем. Потом, прищурившись, спросила:

– У тебя ведь не было еще женщин?

– Нет, – в смущении признался Ганс.

– Отлично! Я буду твоей первой…

Берлин. Апрель 1945 года

Берлин. Наравне с Лондоном и Парижем, крупнейший культурный центр Европы. Город театров, музеев, архивов и библиотек, лучших европейских клиник и научно-исследовательских институтов, знаменитого университета. Город художников и музыкантов, актеров и ученых, чиновников и дипломатов, банкиров и бизнесменов, военных и полицейских, рабочих и лавочников, инженеров, адвокатов, архитекторов. Город идеальной бытовой чистоты и сотен публичных домов. Как любой мегаполис, арена деятельности бесчисленных карьеристов, мошенников и авантюристов.

До 1933 года Берлин отличался высоким уровнем веротерпимости и политической толерантности. Этот четырехмиллионный город стал убежищем не только для десятков тысяч русских эмигрантов, но и для множества политических беженцев со всего света.

В Берлине уживались архитектурные стили всех времен, но застройка занимала только одну шестую часть его колоссальной площади в сто тысяч гектаров. Остальная территория принадлежала восхитительным паркам, скверам, садам, аллеям. Несмотря на то, что город был средоточием немецкой промышленности, дышалось в нем легко и свободно. Берлинцев надежно защищали мощные лесопарковые легкие города, равно как и водные артерии. Берлин был городом мостов. Шпрее, пересекающая Берлин с юго-востока на северо-запад, десятки искусственных каналов с берегами, обрамленными в гранит и бетон, множество живописных озер и прудов придавали городу особую привлекательность.

Столица Германии являлась транспортным узлом европейского масштаба. В городе и его пригородах располагалось 12 аэропортов, три из которых были международными. В Берлине сходились пятнадцать железнодорожных линий, круглосуточно работали тридцать вокзалов. Метро имело самую большую протяженность в Европе – более ста километров. Весь комплекс общественного транспорта, включавший помимо метро трамваи, автобусы, такси, действовал без перебоев, как единый отлаженный механизм.

Весной Берлин был окутан волшебными ароматами цветущих деревьев, бесчисленных цветов в клумбах и альпинариях, в городских парках, на улицах и площадях, в палисадниках под окнами домов, на балконах. Они смешивались с запахами парфюмерных магазинов и лавок, сотен пекарен, кондитерских, кофеен. Всегда деловые, подтянутые и вежливые берлинцы отличались отзывчивостью, оптимизмом и преданной любовью к своему городу.

И этот прекрасный город вместе со всей Германией был брошен нацистами в дьявольскую топку гитлеровского эксперимента. К 23 апреля 1945 года, когда первые подразделения 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов маршалов Жукова и Конева ворвались в Берлин с севера, востока и юга, он уже был основательно разрушен массированными бомбардировками союзной авиации.

С 1943 года союзники методично бомбили город два раза в сутки: утром – американцы, с наступлением темноты – англичане. Берлин почернел от сажи: столбы дыма высоко поднимались над разрушенными кварталами. Многие улицы превратились в непроезжие лабиринты, изрытые воронками, заваленные битым кирпичом, глыбами бетона, скрученными прутьями арматуры. Более половины из полутора миллионов зданий были разрушены. Почти двадцать квадратных километров густонаселенных кварталов покинуты людьми.

Больше всего пострадал центр. На Унтер-ден-Линден уцелело лишь несколько домов. Правительственные здания на Вильгельмштрассе представляли груды развалин. Практически не пострадал только трехэтажный кремового цвета корпус в форме буквы «Г», в котором размещалась имперская канцелярия.

Неподалеку, на Фоссштрассе, стоял огромный комплекс зданий новой рейхсканцелярии, занимавший территорию от Вильгельмсплац до Герингштрассе. Введенный в строй в марте 1939 года, он представлял яркий образец архитектуры нацистской Германии. Мания величия Гитлера реализовалась в архитектурные формы колоссальных размеров и невиданной роскоши. Так, кабинет фюрера имел в длину 27 метров, в ширину более 14, в высоту почти 10. Главные здания комплекса незначительно пострадали во время бомбардировок, но в обширном внутреннем дворе были полностью уничтожены сад, оранжерея и чайный павильон Гитлера.

На Курфюрстендам чернел остов некогда величественного собора, построенного в память кайзера Вильгельма. А невдалеке от него лежал в руинах всемирно известный Берлинский зоопарк. Окружавший зоопарк Тиргартен, красивейший парк города, уничтоженный бомбами союзников, представлял собой жалкое зрелище.

В городе погибло или обгорело большинство деревьев. Пыль, не оседавшая даже под дождем, была для берлинцев страшным бичом: она забивалась в заселенные подвалы и бомбоубежища, клубилась в операционных госпиталей, хрустела на зубах.

Но, несмотря ни на что и, казалось бы, вопреки всему, город жил. До 25 апреля исправно работали электростанции, водопровод, газоснабжение, телефонная и телеграфная связь, метро и трамваи. Почтальоны носили почту, дворники убирали мусор, полицейские несли службу. Были открыты кинотеатры, театры, рестораны, кафе, пивные и бары. Знаменитый берлинский симфонический оркестр приглашал горожан в филармонию на закрытие концертного сезона. Универмаги и крупные магазины объявляли о сезонной распродаже одежды и обуви. Без перебоя функционировали бани, парикмахерские, химчистки, прачечные, швейные и фотоателье. Более полумиллиона берлинцев ежедневно выходили на работу. Домохозяйки выстраивались в очереди в продуктовые магазины и лавки. Большинство мирных жителей столицы Германии не верили или не желали верить в худшее, не осознавали, что в тридцати километрах восточнее Берлина стояла полуторамиллионная Красная армия, что штурм города неминуем, и далеко не все берлинцы его переживут.

Командование вермахта было не в состоянии обеспечить оборону города силами немногочисленных строевых частей столичного гарнизона. Под мощным напором Красной армии главные боеспособные соединения армии и СС обходили Берлин с юга и севера и с боями упорно продвигались на запад, намереваясь сдаться американо-английским войскам. В Берлине оставались батальоны фольксштурма^[3], гитлерюгенда^[4], полиции, пожарников, строителей, в которых насчитывалось около ста тысяч человек. Кадровые подразделения вермахта^[5], морской пехоты, люфтваффе^[6] и СС – всего около двадцати тысяч человек – составляли костяк обороняющихся. Не хватало горючего, боеприпасов, средств связи, медикаментов и продовольствия. Однако гауляйтер^[7] Берлина Геббельс всякий раз обрывал генерал-майора Хельмута Реймана, командовавшего обороной города, когда тот предлагал начать эвакуацию мирного населения и укрепление города:

– Генерал! Я не позволю сеять панику среди населения. Берлин никогда не будет сдан русским!

Очевидно, у Геббельса имелись свои расчеты. Тем не менее город был серьезно подготовлен к обороне. Десятки прочных баррикад перекрывали основные магистрали, транспортные узлы, перекрестки и развязки города. Более пятидесяти танков, врытых в землю, прикрывали подходы к центру. Практически все мосты были заранее взорваны, а оставшиеся надежно защищены предмостными укреплениями и узлами обороны. Защитники города располагали огромным количеством ручных противотанковых средств и в первую очередь реактивных гранатометов одноразового использования, фаустпатронов, от которых не было никакого спасения для бронетанковой техники.