000
ОтложитьЧитал
Глава 4
Первого сентября мы старательно наряжаемся. Дане очень нравятся школьная блузка и новые туфельки, я в кои-то веки надеваю платье – оно темно-синее, в тон школьной форме дочерей, и я чувствую себя на одной волне с ними. Как будто тоже иду учиться в школу, не в первый класс, конечно, но, к примеру, в одиннадцатый. Там ждут подружки и мальчик, который тебе нравился, и есть ощущение всеобщей, сбивающей с ног надежды – этот год будет интересным, хорошим, добрым.
Майя наводит невообразимую красоту, отобрав у меня остатки косметики. У старшей дочери гораздо больше тюбиков, флакончиков и коробочек: я практически не пользуюсь ни тенями, ни тушью, ни помадой – все прихватизировала дочь. На мой вкус, ее юное лицо во всей этой куче декоративных средств не нуждается, в отличие от некоторых мам, но я еще не настолько деградировала, чтобы не понимать: стоять между подростком и его боевой раскраской – чревато.
Сначала мы идем на линейку к Дане, а потом Майя нас бросает и отправляется на свой собственный первый звонок.
– В шестом классе уже не думаешь об этой мишуре, – учит она сестру, тщательно прокрашивая ресницы. – У нас уже другие увлечения.
Дана восхищенно смотрит ей в рот. В буквальном смысле слова: во время нанесения туши Майя всегда складывает губы в виде буквы «О». Дана старательно гримасничает, повторяя.
– Нам пора! Опаздываем! Почему, если живешь далеко от школы, то всегда приходишь заранее, а если в двух шагах – вечно опаздываешь? – риторически вопрошаю я, хватая сразу три букета.
Совсем не помню, как вела Майю в первый класс. Мне кажется, было иначе: мы знали хоть кого-то в толпе новых учеников, стояли вместе с Лешкой в первых рядах. В будущем Данином классе мы с ней не знаем никого, даже учительницу. А нет, уже знаем – вот она стоит с табличкой 1 «А». Женщина выдающихся достоинств – не факт, что я бы обхватила ее в бедрах обеими руками, это настоящая валькирия, увенчанная тяжелыми косами.
Валькирия, видимо, на раз просекла мои теоретические измерения и сделала шаг назад.
– Здравствуйте, мы – Борохова. То есть вот она – Борохова. Дана.
– Очень приятно. Сейчас пройдем на торжественную линейку – вон туда, за угол надо повернуть.
– Спасибо.
Мы озирались, пытаясь заякориться хоть за что-то в толпе бантов, букетов и острых локтей.
– Вы тоже первый «А»? – к нам обратилась изящная дама с не менее эльфийской на вид дочкой: светлые косы сложнейшего плетения, дорогие ленты с серебряным напылением.
– Да. И вы? Это Дана.
– Мария.
Майя фыркнула и загарцевала на своих новых туфлях-копытах.
– Это моя старшая, – извиняющимся тоном пояснила я. – Она в шестой класс пошла.
– Что вы говорите? У меня сын тоже. А младшему четыре года.
– И моему младшему четыре.
Мы засмеялись и неторопливо подрейфовали к площадке, где должна была состояться линейка. Мама Марии мне нравилась, но девочки вряд ли подружатся: вон как идут – каждая по своей дорожке, опасливо меряя соседку взглядами. Почему-то приятные мамы и приятные дети редко совпадают. Если мне хочется общаться и дружить с мамой, то моим детям не нравятся ее отпрыски, и наоборот, родителей тех, кто становится друзьями моих непосед, я бы никогда не выбрала для общения.
Гимн гимназии. Речь почетного гостя. Речь представителя администрации. Речь директора. Первоклашки стояли плотно, почти упирая опостылевшие букеты в землю. Я быстро обежала толпу с другой стороны, чтобы увидеть Дану. Не упал ли сахар? Или, наоборот, поднялся? Как бы померить? Не бежать же через всю площадь, расталкивая учителей и директора. Раньше линейка не казалась настолько изнурительной. Зачем малышам, вчерашним детсадовцам, рассуждения заместителя мэра о реформах образования? Но это ничего-ничего. Просто мне, взрослой циничной тетке, речи навязли в зубах, а первоклашкам, наверно, интересно пихаться букетами и смотреть на неуклюжее вальсирование старшеклассниц.
О! Вот наша учительница. Как ее зовут? Акулина Акинфеевна? Анастасия Андреевна? А, вот, на бейджике указано – Александра Алексеевна. Надо законодательно запретить учителям со сложными именами преподавать в младших классах. Хотя вот у моей однокурсницы сын обожал двух своих садиковских воспитательниц: одну звали Алина Рамисовна, а вторую – Алена Мударисовна.
– Добрый день еще раз! А я мама Даны Бороховой. Просто хотела напомнить, что у Даны диабет, – заискивающе улыбаюсь я.
– Конечно, я помню, – снисходительно качает короной кос валькирия.
– Если что – вы мне сразу звоните. Может быть, Дане надо будет конфету съесть или, наоборот, инсулин вколоть. Она так-то все сама делает, но присмотр нужен.
Учительница забивает мой номер в мобильный, терпеливо выслушивая, как я уговариваю ее посадить Дану на первую парту, не давать ей есть, вовремя проверять, не упал ли сахар, отпускать в туалет и вообще. Что именно вообще, не знаю даже я сама. Быть вообще максимально внимательной к ребенку? Вообще все ей позволять? Вообще все запрещать?
Наконец валькирия спасается от нас в вестибюле школы, и мы идем домой. Дана прихрамывает: новые туфельки нежно-розового цвета неожиданно натерли пятку. Я двигаю лопатками, как аллигатор в линьку, – совсем забыла, почему не носила синее платье столько времени: оно кусается.
Дома счастливая Дана валится на диван, а я затеваю систематический обзвон. Почти вся моя семья и половина друзей имеют к первому сентября какое-либо отношение, и всех надо поздравить или, если не успеешь первой, выслушать поздравления самой. Почему все так любят поздравлять с первым сентября? По-моему, большинство причастных не радуются этому дню: учителя со вздохом волокут домой охапки ненужных цветов, школьники предвкушают неизбежную рутину, родители – разборки по поводу оценок. Может быть, все дело в магии смены сезона? Недаром раньше новый год начинали считать с сентября – это почти то же самое чувство безосновательной надежды на лучшее, которое кто-то заботливый и мудрый непременно насыплет тебе на голову просто потому, что начинается новый период. Ноль. Точка отсчета. Разве можно не верить, что отсчитывать придется победы и достижения, а не что-то противоположное?
Глава 5
Даже на занятия по копирайтингу, никак не привязанные к календарю, прошедшее первое сентября оказало свое разлагающее влияние: нам дали задание написать статью о смене сезонов. В процессе подготовки узнала одну забавную вещь. Оказывается, головные боли, периодические спады настроения, раздражительность, усталость – медицинская норма. А вот то, что мы таковой считаем: отличное самочувствие, хорошее настроение, избыток сил, – просто пиковое состояние организма, которое не может длиться постоянно. Если, конечно, его не подстегивать разными допингами. Впрочем, если подстегивать – тоже. Природой задумано так, что мы существуем в режиме синусоиды: взлет – падение, взлет – падение, точно так же, как происходит смена времен года.
В начале осени это ощущается особенно отчетливо: первое сентября будто разрубает жизнь на две неравные половинки – летнюю, полную тепла, морских брызг и полуденной истомы, и осеннюю, грозящую дождем, резиновыми сапогами и горящими дедлайнами. И пусть мы твердим себе, что есть время разбрасывать камни и собирать их, время гулять и составлять бухгалтерский отчет, мозг не хочет смиряться с тем, что наступила та, вторая половина.
Отглаживая третью блузку (когда у тебя две дочери-школьницы, неглаженые блузки – просто кара небесная!), задумалась: хотела бы я снова идти в первый класс? Да боже упаси! Нет уж, мне и во взрослой шкуре неплохо. Хотя чего я так ужасаюсь, по сути, я устраиваю себе первое сентября по нескольку раз в год, регулярно ввязываясь в новое обучение – копирайтинг вот, например. Но все-таки всему свой сезон.
На занятиях тренер объяснял нам, что надо подготовить читателя к получению услуги. Вы же не стоматолог, чтобы за вас говорила боль клиента. Надо сначала объяснить клиенту, что у него что-то болит, например, невыносимый свербеж от нехватки времени, и тут появляетесь вы: а давайте я вам освобожу два часа каждый день? Клиент: да ладно?! Вы: честное пионерское! Возьму на себя ваши соцсети-рассылки, и все за тридцать тысяч рублей. «Да за такие деньги я сам ваши сети буду вести!» – возмущается клиент, у которого разом проходит временная почесуха.
Дальше уже надо продавать цену – об этом нам обещали рассказать на следующем занятии. Наверно, это очень сложно. Если мне предлагают купить три тарелки за десять тысяч рублей, я ни за что не соглашусь. Вообще страшно бесит, когда ты спрашиваешь: «Сколько стоит?» А тебе: «Подождите, мы еще про тест на прочность не рассказали!» Вряд ли я научусь продавать цену, поэтому надо делать так, чтобы мой продукт и так все знали и любили. Скажем, мой будущий бестселлер. Пока его не существует в природе, можно просто готовить читателей к моему имени: пусть они сразу полюбят меня не на шутку и в дальнейшем, увидев на полке мои книги, будут сметать их, не глядя на аннотацию. Дело за малым – придумать, как это сделать.
– Леш, ты работаешь?
– А что? – подозрительно осведомился муж.
У него большой опыт семейной жизни, и он знает: если поручение простое – вытащить детей из-за компа или выбросить мусор, никакая работа препятствием для жены не станет. Но тут требовалось обсуждение деликатных моментов: я хотела, чтобы Алексей послал друзьям несколько образцов моих текстов. Вдруг это поможет найти хороших заказчиков? Но муж неожиданно ответил категорическим отказом.
– Почему нет? – удивилась я.
– Как тебе объяснить… – замялся Леша. – Понимаешь, сказать: «Моя жена – мать троих детей» – это круто. А признаться: «Моя жена пишет тексты на заказ» – как-то не комильфо. Сразу ждешь в ответ реакции типа «тоже мне, Пушкин нашелся!».
Понятно, с точки зрения мужских стереотипов книжка или работа копирайтером – это не статусно.
– Сказать: «Жена за месяц заработала на своих текстах сорок тысяч» – еще куда ни шло, – продолжает ликбез Алексей.
– Этого ты никогда не дождешься, гражданин Гадюкин, – хмыкаю я. – Ты ж их не рекламируешь. Откуда потенциальным читателям взяться?
В утешение вспоминаю Гумилева, который на комплименты поэтическому таланту жены, Анны Ахматовой, отвечал: «Она еще и по канве прекрасно вышивает». Если уж стихи Ахматовой ее мужем низводились на уровень женского рукоделия, то мне ли жаловаться? Тем более что Леша просто не склонен к излишней открытости.
– У нас и так пол-института твой блог читают! – жалуется он. – А я не люблю быть публичной фигурой. Вот на днях процитировал на кафедре ректора. Помнишь, он тебе в интервью рассказывал, мол, приоритетная задача вуза – «переварить» присоединенные к нему колледжи. А коллеги смеются: это он специально так выразился – «переварить», тоже, наверное, Ленин блог про детей и готовку читает.
– Намекаешь на то, что ректор старался говорить на понятном мне языке? Думает, я других слов, кроме «передай солонку», не понимаю? – обиделась я. – Все, теперь я твердо уверена, что мой имидж надо корректировать. Рассылай тексты!
Муж схватился за голову.
Хорошо, что в семейной жизни у каждой стороны есть свое оружие. У меня очень опасное – новые сенсоры Libre, которые мой муж боится устанавливать. Это такой прибор для контроля сахара – FreeStyle Libre. Раньше мы измеряли уровень глюкозы с помощью глюкометра, прокалывая пальцы по десять-одиннадцать раз в день. Но теперь-то, думала я, все проблемы будут решены. Я смогу прикладывать ридер к сенсору хоть каждые пять минут, наш уровень глюкозы будет ровным, как свежее асфальтовое покрытие. Но проблема с дорогами в нашей стране, вероятно, неизбывна.
– Если ты в меня не веришь, сам сенсор устанавливай, – фыркаю я. – Вот иди сейчас и учись, а то мало ли.
Алексей опасливо косится на веселую желтую коробочку.
FreeStyle Libre – система непрерывного мониторинга глюкозы. С помощью специального устройства-штампа небольшая белая таблетка сенсора должна впиявиться в предплечье и две недели исправно сообщать данные об уровне сахара. Хорошая вещь, в общем-то. Но ставить ее в первые разы страшно. Мы делаем уже в третий, но все равно никак не можем приноровиться.
– Ты не больно поставишь? – забивается в угол кухни Дана. – Почему у него такая большая иголка?
– Мам, что ты нажимаешь? А можно я тоже? – тут же материализуется в неположенном месте сын.
– Женя, не трожь! Леш, убери его!
– Марш в комнату!
– А если я нажму, что будет?
– Ле-о-оша-а-а!!!
Муж выходит из кухни с сыном наперевес.
Уф! Теперь как следует протереть предплечье спиртом, чтобы обезжирить и дезинфицировать. Говорят, что правильное обезжиривание – залог хорошего крепления сенсора. Если все сделано верно, сенсор прекрасно держится и его не надо дополнительно фиксировать повязками, пластырями или нарукавниками. Но у нас пока не получается. Хотя что можно сделать неправильно, просто протирая руку спиртом?!
– Не шевели! Замри вообще. Сейчас высохнет как следует, и я вколю. Авось на этот раз приклеится.
Не знаю, как у других, но мы уже дважды случайно срывали сенсор. Это порядка пяти тысяч рублей, выброшенных в мусорку. Но после Libre переходить на глюкометр уже как-то западло, поэтому приходится в срочном порядке заказывать следующий.
– Так, давай сюда руку. Вот здесь, повыше?
– Нет, там от пластыря подмышка будет чесаться, – сопротивляется Дана. – Ниже.
Выбираю максимально жирненькое место и нажимаю на штамп.
– Не больно?
– Не оче-е-ень.
Теперь самое сложное – отлепить штамп от маленькой круглой таблетки собственно сенсора, и можно звать Алексея – активировать. Смешно делить такую короткую процедуру на две части, но муж традиционно занимается взаимодействием с техникой, а я – с живыми организмами, например, разговором с соседкой или вызовом врача. Поэтому несколько раз нажать на кнопку ридера, подтвердив активацию нового сенсора, – дело Алексея.
Libre дает много новой информации, но не сказать, что она радует. У человека без диабета через час после начала еды пик глюкозы достигает 7,8 ммоль/л, а диабетикам добиться подобных результатов нелегко. Раньше мы, как правило, мерили уровень сахара перед едой, но никак не через час-два после. Поэтому информация о постпрандиальных пиках стала для нас неожиданной.
Когда в ваш отлаженный формат питания и уколов врывается новая информация, вы начинаете суетиться: подкалывать инсулин, пить сок, бьете крыльями, как колибри, и в конце дня чувствуете себя так, словно разгрузили вагон глюкометров. Кроме того, сенсор – это не глюкометр, он дает меньшую точность результатов и показывает уровень глюкозы в межклеточной жидкости, по сравнению с уровнем глюкозы в крови – запаздывает. То есть то, что мы видим на экране ридера, – картина из прошлого десяти – пятнадцатиминутной давности.
Иногда он вообще пишет Low, то есть низкий уровень сахара, а какой именно – понимай как хочешь. Может, 3,5 ммоль/л, а может, и 1,5 ммоль/л. В такие моменты лучше проверить данные сенсора с помощью глюкометра. Хотя вообще Libre любит завышать результаты, особенно на сахаре больше 10 ммоль/л. Пишет, например, 18 ммоль/л, а перемеряешь обычным способом – 13 ммоль/л, не так уж страшно.
Скажу честно, после того, как мы поставили Libre, я как-то незаметно прекратила вести дневник самоконтроля, хотя до этого держалась три года. Непрерывный график глюкозы, который выводит на экране ридер, дает иллюзию постоянного контроля. Теоретически в него можно добавлять комментарии о том, сколько кололи инсулина или сколько хлебных единиц вы съели, но в реальности делать это не очень удобно. И даже такой расширенный график не замена качественному анализу питания, который ты хочешь не хочешь делал на основе ежедневных записей в тетрадке.
Но моя ленивая натура обрадовалась сокращению нагрузки и придумывает тысячи причин забыть об анализе питания по записям в тетради навсегда. В конце концов, необходимость разбираться в новом приборе уже помогает моим гуманитарным мозгам не закиснуть в бездействии. Можно ли требовать от них большего? Может, косвенно Libre и от потенциального альцгеймера может помочь…
– Мама, Данка опять не хочет читать! – сбивает меня с позитивных мыслей Майя.
Она очень расстраивается, что Дана не соответствует ее тщеславным ожиданиям. Ей хочется выводить сестру, как собачку на поводке, чтобы все вокруг восхищались и аплодировали. В общем-то, я ее понимаю. Любой матери хочется так выводить своих детей, невзначай звеня полученными собачьими, то есть детскими, медалями и грамотами, демонстрируя отличный экстерьер, хороший уровень дрессуры и особенности редкой породы. Проблема в том, что Дана дрессуре поддается плохо. Она упрямая и слишком погружена в себя, кроме того, все внимание, которое уделяется ей, – это на две трети внимание к диабету. Но ведь «диабет» не равняется «ребенок».
Когда вчера в гости пришла моя коллега с дочкой Аней – Данкиной ровесницей, Майя занималась с девочками весь вечер. Аня, худенькая, наряженная в стильное модное платьице, отлично читала и на лету схватывала английские слова, которые пыталась вдолбить Майя.
– Все девочки как девочки, посмотри на Аню. А Данка ничего не может! – ругается моя старшая на сестру. – Ни на что не способна!
– Майя! – ахаю я.
– Посмотри, как она одевается. Как мальчик!
– Как ма-а-альчик!.. – начинает рыдать Данюша.
Да, платье мы надеваем редко и только с колготками, потому что бедра покрыты следами уколов и попади туда песок или земля – ничего хорошего не получится. Да и не шмотница я, честно говоря. Но мне кажется, Дана одета вполне приемлемо – чистенькая, аккуратная…
– Спит с игрушками! Не читает связно до сих пор! Я вот…
– На тебя одну приходилось четверо взрослых, – возражаю я. – Я только и делала, что с тобой занималась. И у Ани, кстати, та же самая ситуация. А с Данюшей мы, вместо того чтобы буквы учить, по больницам валялись.
– Так ведь она и не учится! Я ей каждый день говорю, а она не запоминает ничего! Она что – инвалид? Дур-ра?
– Я инвалидная ду-у-ура-а-а!.. – зашлась в плаче Дана.
– Как ты смеешь так говорить! – взвилась я, чувствуя, что слезы уже брызнули из глаз, сводя на нет все мои попытки быть спокойной и объективной. – Да она! Да ты!..
– Майя меня не люби-и-ит… А я ее так люблю-у-у…
– Любит! Любит! – прижимаю младшую дочку к груди, размазывая слезы по рыжим косичкам. – Майя, скажи немедленно, ведь я права? Правда? – испепеляю старшую дочь взглядом.
– Господи, я о важном, а вы о ерунде!
– Нет, скажи немедленно, что ты любишь Дану, – плюю на конспирацию я. – Это самое важное! Это! Ты что, не понимаешь?!
Плачем все вместе, обнявшись.
– Мы уже ходим в школу, мы обязательно выучимся читать как следует, завтра Майя подберет тебе самое красивое платьице, – невнятно бормочу я, давясь рыданиями. – И мы еще все будем гордиться тем, что являемся твоими родственниками. Самое главное, что мы есть друг у друга.
Дочери пока не понимают, но, утомленные плачем, кивают. Пока мне достаточно и этого.
Уложив детей, провожу рукой по шершавой поверхности клавиатуры. Комп чуть вибрирует под пальцами, будто кот, и утешительно подсовывает мне недописанную статью про пять языков любви Гэри Чепмена.
На копирайтинге задали домашнее задание написать статью для портфолио, причем сделать это надо было не просто так, а с дальним прицелом: каких заказчиков ты хочешь получить, о том и статью пиши. Я долго думала, каких клиентов стоит искать: понятно, что тех, которые платят деньги, но как это отразить в содержании статьи? В итоге решила: хочу, чтобы мне было интересно самой, а что самое интересное? Личная жизнь, конечно! Вот и выбрала текст про пять языков любви.
Есть такие темы, о которых можно говорить в любой обстановке и с любым собеседником. Например, о любви и браке. Редко когда встретишь человека, совершенно незаинтересованного в этом вопросе, ну, в крайнем случае, он знает множество примеров, которые подтвердят его позицию.
Гэри Чепмен писал, что существует пять способов дать понять человеку, что он тебе важен и дорог: слова, совместно проведенное время, подарки, материальная помощь, прикосновения. Естественно, пытаюсь сразу определить, кто в семье на каком языке любви говорит. Лично мне важны все языки: очень хочется чувствовать, что тебя любят, особенно заходит диалект «беседа», то есть когда мне не дают советов, а выслушивают и говорят, какая я молодец и как мне было тяжело, но я со всем справлюсь. Меня всегда раздражает стремление Лешки конструктивно решать возникшую проблему вместо того, чтобы сказать мне, какая я хорошая, и пожалеть. Мол, все дураки, а ты умница.
Для мужа, наверно, тоже важна беседа. Спрошу сегодня, как велел доктор Чепмен: «Я хочу наладить наши отношения. Что бы ты хотел, чтобы я делала?»
– Ле-о-ош! – шепотом кричу ему из кабинета. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? Я хочу наладить наши отношения.
– Э-э-э…
Муж ошарашен. Он даже встал с кресла и заглянул мне в лицо, проверяя, все ли в порядке.
– Это такой важный психологический вопрос, – пояснила я. – Не отвлекайся. Представь, у нас идеальные отношения. Что в них есть из того, чего нет сейчас? Ну там, рубашки всегда отглажены, котлеты нажарены, каждый день обсуждаем международные отношения, я говорю, какой ты блестящий ученый…
Лешка продемонстрировал блестящие способности к анализу запутанной речи – еще бы, на студентах натренировался! – и честно ответил:
– Больше секса.
– А еще?
– Больше дикого секса.
Блин, сделать, что ли, юбку из пальмовых листьев?
– Нет, ты еще скажи – про жизнь, а не про секс, – допытываюсь я.
– Ну, тогда мне нужен постоянный рабочий контракт, и чтобы сахар у Даны ровно держался.
И как прикажете это интерпретировать?
С детьми тоже не все понятно. Майя любит дарить подарки и обижается, что мама дала ей мало денег на них, наверно, язык подарков для нее особенно важен. А еще – внимание. «Что тебе подарить на день рождения?» – спросила ее в прошлом году. «Целый день ты проведешь только со мной». Черт, а ведь это тоже язык подарков. Подарить себя!
Дана любит, чтобы ее хвалили. Когда что-нибудь сделает, то сразу спрашивает: а мне какая за это честь и хвала? Большая? В детстве часто говорила мне ласковые слова: «Ты мой сладкий пончик!» (в устах диабетика – высшая похвала), «Ты мой красный фонарик!» (звучит несколько сомнительно и фривольно, муж ехидно хмыкает, но Дана явно хотела сказать хорошее). Сейчас не говорит. Наверно, ей не хватает любви. Клятвенно заверяю себя, что завтра целый день буду говорить ей слова одобрения и поддержки.