Оформление серии и переплета Александра Кудрявцева, студия графического дизайна «FOLD & SPINE»
Иллюстрация на переплете Ирины Ветровой
© Трауб М., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Антон
– Здрасте, дядь Коль, можно мне пройти? Я к Юльке. Пожалуйста! – Антон стоял перед охранником. Он учился уже в старшей школе, седьмой класс, и в младшую школу им заходить было нельзя. Младшая сестра Юлька училась в третьем, и он обещал, что зайдет ее проведать.
– Тебя дядя Коля не пустит, – сказала Юлька, когда они договаривались встретиться.
– Пустит, – заверил сестру Антон.
– Я буду тебя ждать, – сказала Юлька, и Антон не мог не сдержать обещание.
Охранник младшей школы, которого все звали дядя Коля, а он знал, кажется, всех детей, мам и бабушек по именам и в лицо, тяжело вздохнул и поднялся из-за своей тумбы. Мальчишка, на вид второклассник, собирался пролезть под турникетом, но зацепился рюкзаком и дергался, пытаясь вырваться. Лямки рюкзака трещали по швам.
– Максим, третий разорванный рюкзак за неделю твоя бабушка не переживет. Ну, забыл ты проходилку, скажи мне, я кнопку нажму. Пройдешь как человек. Да стой ты! Вон уже одну лямку почти отодрал. Опять расхристанный. И где твоя сменка? – Дядя Коля заботливо пытался вызволить мальчонку из капкана турникета. Оказавшись на свободе, Максим понесся к дверям.
– Сменка! – крикнул вдогонку дядя Коля. – Бабушка опять придет искать. Пожалей ее!
Максим остановился и кинулся обратно. Естественно, опять поднырнув под турникет. И, естественно, опять неудачно. Зацепился, но уже с другой стороны.
– И так каждый день, – тяжело вздохнул дядя Коля, высвобождая многострадальный рюкзак мальчика. – Ну ничему тебя опыт не учит, сын ошибок трудных. Ты хоть сверху попробуй в следующий раз перепрыгнуть. Или вон через заграждение пролезь. Столько вариантов. А ты все по одному сценарию. Вот я и не пойму, упрямый ты или дурной?
Дядя Коля говорил ласково, даже нежно.
– Дядь Коль, так мне можно пройти? – уточнил вежливо Антон. Он знал, что охранник только с виду такой суровый. По школе ходили слухи, что он то ли бывший десантник, то ли эмчеэсовец, то ли спецназовец, то ли сразу все вместе. Но Антон чувствовал, что охранник не злой, а очень добрый. Мог пропустить вопреки правилам.
– Тоха, ты еще здесь? Ну что ты как неродной? – удивился дядя Коля. – Только посмотри на этого обормота: вижу цель, не вижу препятствия. Да пока я с ним возился, ты сто раз мог пройти. Я бы не заметил. Да я и не заметил! И Максим не заметил, да?
Мальчонка с готовностью кивнул и бросился в раздевалку за сменкой.
– Ну, не знаю, что с ним делать. Как объяснить пацану, что схватка с турникетом неравная? – рассмеялся дядя Коля.
– Спасибо, дядя Коля, – поблагодарил охранника Антон.
– Ты это, заходи хоть на перемене. Поговори с Юлькой. Совсем девка с катушек слетела. Вот упрямая, – заметил дядя Коля.
– Ее обидели? Кто-то ударил? Обзывали? – Антон застыл на месте. Он сам страдал в младшей школе и от одноклассников, и от старших. Ничего, кроме липкого страха, о том времени не помнил. Класс их считался слабым, сложным по поведению и проблемным, по оценке школьного психолога Полины Игоревны, к которой регулярно ходили все ученики, кроме тех, кому действительно требовался психолог.
Чаще всех в классе у психологини оказывался Антон. Полина Игоревна, с точки зрения мальчика, сама остро нуждалась в психологической помощи. Она никогда не улыбалась. Ее лицо все стремилось вниз – уголки губ, уголки глаз. Но она не казалась грустной, ее не хотелось рассмешить. Вроде бы ласково обращалась к детям: «зайка», «котенок», «малыш», но это было лишь потому, что она не могла или не хотела запомнить имя ребенка. Даже имени Антона, с которым вела беседы чуть ли не через день. Может, такая особенность памяти – он не знал. Однако в этих котятах и зайках не было ни грана эмпатии или хотя бы показной нежности. Полина Игоревна детей, как, впрочем, и людей в целом, не понимала, не чувствовала и не стремилась к этому. Для нее дети были теми же неприятными и даже отвратительными взрослыми, только в силу профессии она вынуждена была с ними общаться, чего ей вовсе не хотелось.
Антон, чтобы найти какое-то оправдание психологине, думал, что у нее нет собственных детей, а вот когда появятся, она подобреет, начнет хоть чуть-чуть понимать школьников, с которыми работает. Но оказалось, что Полина Игоревна давно познала радость материнства – ее сын Валера учился в четвертом классе и не был отчислен из школы лишь потому, что его мама работала в школе психологом. Валера был неуправляем, гиперактивен и считал, что ему все дозволено, чем и пользовался: обижал младших, хамил учителям, был жестоким – мог ударить, ошпарить горячим чаем, вылить тарелку с супом на голову тому, кто слабее. Ему нравилось издеваться. С ним даже старшие хулиганы старались не связываться. Его считали вроде как дурачком, но не безобидным, а злым. Старшие говорили, что он полный придурок, больной на всю голову. Младшие не понимали, что происходит, просто терпели. Знали, что Валере все равно ничего за его проступки не будет. Он мог вдруг заплакать, изобразить приступ аппендицита. Однажды специально поранил себя ножницами – пришлось вызывать скорую помощь. Все в школе знали, что Валера ведет себя неадекватно, но ничего не предпринимали. Почему? Антон не понимал. Да, мама – психолог, классный руководитель первого «Д», ну и что? Первоклашкам можно только посочувствовать, если у них такая классная. И тогда почему его, Антона, сестра считается ненормальной, агрессивной, если просто дает отпор, дерется, защищаясь от нападок и оскорблений? Почему он сам считался странным, если отвечал словом? Или вовсе не отвечал, надеясь избежать открытого конфликта?
Антон прекрасно помнил, как его опять вызвали на беседу с Полиной Игоревной – та занимала кабинет на третьем этаже. Он сидел и ждал, когда придет психологиня.
– Мам, мааам! – В кабинет залетел Валера и, заметив Антона, удивился: – Ты чё тут? А где мама?
– Какая мама? – не понял Антон.
– Валера? Ты почему здесь? – В кабинет вошла Полина Игоревна.
– Здрасте, Полина Игоревна, – поздоровался Валера, но не таким тоном, каким дети приветствуют учителя.
– Все в порядке? – уточнила психологиня.
– Да, я потом. – Мальчик вылетел из класса.
И только тогда до Антона дошло, что Валера – сын психологини. Ходили слухи, что он чей-то сын – то ли директора, то ли завуча, но чтобы психологини…
Антон думал, каково это – называть свою маму по имени-отчеству, хранить в тайне родство, никому не признаться, что мама – Полина Игоревна. Но это ладно. Почему он называл маму не мамой? Зачем? Ну, говорил бы правду. Антон тогда был ошарашен – как можно прилюдно считать маму чужой женщиной, учительницей, обращаться к ней официально?
Они столкнулись в раздевалке.
– Не говори никому, ладно? – вдруг попросил Валера Антона.
Тот кивнул.
– Мама запретила, говорит, надо соблюдать дистанцию. Не понимаю зачем. Можно подумать, никто не знает. – Валере, кажется, захотелось выговориться. – Это она заставила меня называть ее только по имени-отчеству.
– Да всем наплевать, – ответил Антон, – моя одноклассница называет бабушку Надей, по имени, тоже все возмущаются, а она так привыкла. Кому какое дело? Ну называй как просит, ты же знаешь, что она твоя мама.
– Чё, правда? Бабушку по имени? – удивился Валера.
– Иногда мам называют по имени – Галя или Настя. Сто раз слышал. И отчимов тоже. Не папой или дядей Геной, а просто Геной или Женей, – ответил Антон. – Какая разница, кто как кого называет. Наплевать.
– Ее никто не любит и меня тоже, из-за нее. Если мать – психолог, то я вроде как тоже должен быть психическим. Вот я и соответствую, – хмыкнул Валера.
– А меня к твоей маме вызывают, – признался Антон. – За то, что не даю отпор и не дразнюсь. Так что мы с тобой одинаковые.
После того разговора – и это Антон смог понять позже, сопоставив факты, – его перестали вызывать на беседы к Полине Игоревне. Он вдруг стал совершенно нормальным мальчиком, хотя до этого считался сложным, непредсказуемым, нестабильным. Антон догадался, что за него попросил Валера. Когда в столовой у сына психологини старшие забрали тарелку с кашей и посоветовали «проработать травму с мамочкой», Антон заступился – отдал свою тарелку Валере, а старшим сказал, что он уже все проработал и сейчас кому-нибудь воткнет в руку вилку. Старшие кивнули и отступили – все знали, что от психологини чего угодно можно ожидать, чудная дамочка. Фиг знает, что посоветует сделать. С тех пор и Антон, и Валера стали жить спокойно. Антона перестали задирать и унижать, а Валера больше не доставлял проблем. В пятом классе он исчез – говорили, перешел в другую школу. Полина Игоревна тоже уволилась. Пошла преподавать в школу сына, чтобы тот был под приглядом. Антону было жаль терять пусть не друга, но все же приятеля. Человека, который был чем-то на него похож – считался странным.
В старшей школе стало полегче – учеников распределили по направлениям, и отличник Антон попал в класс, считавшийся лучшим. Один из тридцати бывших однокашников. Это было настоящим счастьем. Его больше не дразнили, не срывали очки и не заставляли бегать по классу, чтобы их вернуть. Не вытаскивали его тетради из рюкзака, чтобы списать домашку. Не рвали контурные карты, которые Антон рисовал как настоящие, удивительным образом передавая рельеф местности. Классной руководительницей стала строгая математичка Вера Ивановна, которая категорически не поддерживала идею, согласно которой дети послабее, обучающиеся с сильными, тоже начинают учиться лучше. Вера Ивановна была заслуженным учителем и с ее мнением считались – в класс она взяла только сильных, мотивированных учеников. Антон наконец мог делать то, что всегда хотел, – учиться, не отвлекаясь на одноклассников, не умирая от скуки на уроках. Почувствовав, что его ценят и уважают за знания, стал увереннее в себе.
Но посещение младшей школы для него до сих пор оставалось испытанием, которое надо было преодолеть. Ради Юльки, ради Юльки…
– Юльку? Ударили? Ха! – Дядя Коля не просто рассмеялся, а начал хохотать. – Да она так отметелила сегодня Глеба, что на него было жалко смотреть. Представляешь? Юлька на две головы ниже его. Он же здоровенный, как кабан, а она тощая, но верткая, зараза. Кулак да, разбила. О его глаз! Фингал залепила зачетный. Глеб даже не понял, как получил. Слушай, ей бы в секцию, скажи родителям. Талант у девки пропадает. Да и всем на пользу. Пусть дерется на тренировках, пар выпускает. Она боец и ничего ведь не боится! – Дядя Коля говорил с восхищением, за что Антон был ему благодарен.
– Маму опять в школу вызовут? – спросил Антон, зная, что для нее это станет ударом. Из-за Юльки маму часто вызывали к завучу младшей школы, но после вызовов ей становилось плохо – чуть ли не в обморок по дороге падала. И тошнило до рвоты. От волнения. Антон очень жалел маму и понимал ее как никто. У него точно так же кружилась голова и подступала тошнота, когда он волновался. Перед контрольными, школьными мероприятиями. Для одних – пустяк, для других – паническая атака. Но у детей не могло быть панических атак, так что это считалось обычным волнением, с которым требовалось справляться самостоятельно. Мама же отговаривалась упавшим давлением или приступом мигрени. Хотя это был просто страх, банальный, пожирающий изнутри. Мама, как и Антон, не переносила, когда на нее кричали или в чем-то обвиняли, пусть даже не повышая голос. Тем более в том, в чем не считала себя виноватой. Отец повышал голос на маму, та плакала и молчала. Папа считал, что она плохо воспитывает детей и вообще все делает плохо.
Когда у Антона начала идти носом кровь на каждом уроке физкультуры, это тоже считалось «нормальным». У всех так. Засунь в нос вату и жди, когда пройдет. Кого-то забирали родители, но его – нет, никогда. Только поэтому его сажали на лавочку. Учитель физры Андрей Саныч и школьная медсестра знали, что Антона никто не заберет. Мальчик умолял их не звонить родителям – отец на работе, его нельзя отвлекать, а мама начнет переживать, и ей станет плохо. Антон так упрашивал, что и физрук, и медсестра махнули рукой. Андрей Саныч даже зауважал – молодец парень, о матери беспокоится, сидит терпит. Другой бы уже давно домой свинтил, тем более предлог уважительный. Медсестра переживала – они обязаны ставить родителей в известность. А если вдруг что? С кого будут спрашивать? С нее? Она разговаривала с классным руководителем, с завучем, но те сказали, что Антон – мальчик сложный, если что-то решил, так и будет. Спорить бесполезно.
Антон, сидя на гимнастической лавочке с воткнутыми в нос ватными тампонами, разбирал шахматные задачи. Он увлекся шахматами, прилично играл и побеждал на окружных турнирах, за что физрук ставил ему пятерки. Фотографию Антона Андрей Саныч повесил в коридоре перед входом в спортзал среди других призеров турниров – по волейболу, баскетболу, футболу. Антон очень гордился этой фотографией. Хотел показать ее отцу, но так и не решился. Да и представить, что отец появится в школе, не мог, как ни пытался. Даже в самых смелых фантазиях. Впрочем, Антону было очень приятно и лестно, что его хвалит Андрей Саныч и всем ученикам напоминает, что побеждать можно мозгами, ставя в пример Антона. Андрей Саныч, надо признать, искренне восхищался своим учеником.
– Ну как ты это делаешь? – Он завороженно смотрел на шахматную доску, по которой Антон двигал фигуры, играя сам с собой.
– Хотите научу? – предложил Антон.
Спустя два «урока» стало понятно, что физрук – не по части шахмат. Но он не обиделся, а еще больше восхитился, разрешая Антону не бегать кроссы, не подтягиваться, а решать шахматные задачи.
Антон, видя отношение Андрея Саныча, не понимал, почему отец не одобряет его увлечения. Да, не запрещал, но не приветствовал.
– Пап, может, в шашки сыграем? – предложил как-то Антон. Он научил играть в шашки физрука и тому понравилось. Даже на переменах ловил Антона, чтобы сыграть партию. Когда Антон поддавался, давая физруку возможность выиграть, тот был счастлив.
– Не могу, давай в другой раз, – неизменно отвечал отец. Антон знал, что он точно умеет играть в шашки – сам рассказывал, как в детстве посылал в редакцию газеты «Пионерская правда» решенные этюды – там публиковались шашечные задачи – и ждал ответа. Но ни разу не дождался.
Шахматы, с точки зрения отца, не были спортом. Он считал их чем-то вроде игры в преферанс. Более интеллектуальное развлечение, чем обычное «в дурака» или «в подкидного», но все же развлечение, а не спорт. Антон не пытался переубедить отца.
Только с мамой Антон мог играть в шахматы. Мама всегда проигрывала, но ему нравилось ее учить. Она очень старалась понять дебюты, пыталась решать простенькие комбинации для новичков и смешно высовывала язык от старания. Отец же считал, что спорт – это хоккей, футбол, баскетбол, лыжи, коньки, наконец. Но Антон так и не смог научиться кататься «задом» и после выхода на каток обязательно заболевал. Юлька же, в отличие от брата, прекрасно стояла на коньках, очень хотела играть в футбол и хоккей, причем играла лучше многих мальчишек, но отец говорил, что эти виды спорта не для девочек. Как если бы мужики занимались художественной гимнастикой или синхронным плаванием. Юльку поддерживал все тот же Андрей Саныч, ставя ее в команду к мальчикам – она любого могла обвести, влупить мячом по воротам так, что ни один вратарь не брал, и сделать такой подкат, что судьи разводили руками – все по правилам. Юлькин портрет тоже висел в коридоре перед спортзалом. Андрей Саныч искренне восхищался братом и сестрой – один умный, другая – бомба. Хоть куда ставь, в любую команду, – выиграет. Юлька билась до последнего. Антон нет. Он, если видел, что противнику победа нужнее, важнее, специально проигрывал, поддавался. Не был амбициозным, не считал, что победу нужно добывать любой ценой. Антон предпочитал выйти на ничью или отложить партию, чтобы дать возможность противнику собраться с мыслями. Юлька же всегда шла до конца. Ей было важно победить здесь и сейчас.
По вечерам она натягивала боксерские перчатки Антона и мутузила по груше, которую отец повесил в комнате сына. Антон ни разу по груше не ударил. Неудивительно, что Юлька отправила в нокаут Глеба. Странно, что тот вообще с ней связался. С этой девчонкой даже старшеклассники старались не сталкиваться в коридоре. В их школе лестницы были разделены так, чтобы младшие не сталкивались со старшими, иначе случился бы затор. Только к Юльке это правило не относилось – она ходила там, где хотела и когда хотела. Бегала, прыгала через ступеньки, скатывалась по перилам. Когда ей делали замечание, она уверенно отвечала, что готовится к очередным соревнованиям. Андрей Саныч с готовностью подтверждал версию – да, мол, велел бегать, прыгать, чтобы набрать форму. И на очередных соревнованиях школа занимала призовое место. Юлькина заслуга.
– Не, не боись, не вызовут, – ответил дядя Коля, продолжая хохотать. – Это ж позор для Глеба. Его девчонка раскатала под ноль. Он молчит как партизан. Сказал, на физре мячом прилетело. Ну и представь пятиклассника Глеба и третьеклашку Юльку – кто поверит, что она ему наваляла? Иди, она в раздевалке тебя ждет.
Антон пошел к раздевалке, где пережил не самые счастливые моменты своей школьной жизни. На каждой ноге будто по гире висело. В той раздевалке ему перепрятывали обувь, срывали с вешалки куртку и засовывали под скамейку. В той же раздевалке однажды побили. Не сильно, но обидно и больно.
Юлька сидела на скамейке и делала домашку.
– Ты пришел! – подскочила она. – Тебе удалось пройти мимо дяди Коли!
Младшая сестра смотрела на него как на героя, который только что победил дракона. В ее глазах он выглядел рыцарем, принцем, богатырем и всеми прочими героями, вместе взятыми. Хотя он таким никогда и близко не был. Антон зажмурился, опять подступила тошнота, и в груди появилась какая-то тяжесть. Будто вдохнуть не можешь. Юлька сидела с перемотанным кое-как запястьем и разбитой губой. Растрепанная как черт.
– Что случилось? – спросил Антон. – Больно?
– Да не, норм. Вот ему точно больно! – радостно объявила Юлька. – Маму вызовут?
– Дядя Коля сказал, что нет. Глебу стыдно. Ему наваляла девчонка, – повторил Антон слова охранника.
– Ха, я ему не просто наваляла. Представляешь, он даже уворачиваться не умеет. Здоровый, а мозгов нет! – Юлька подскочила и показала, как врезала Глебу.
– За что ты его? Дразнил? Издевался? – спросил Антон.
– Да дурак он, – отмахнулась Юлька.
– Что сказал?
– Что я ущербная, – ответила спокойно Юлька, – но я ему сказала, что у меня есть старший брат и в следующий раз он ему так наваляет, что вообще!
– Правильно. Но давай попробуем без следующего раза, – ответил Антон, надеясь, что ему не придется бить младшеклассника. Да и вообще никого не придется бить. Никогда в жизни. Он не смог бы ударить. Никогда. Никого. Даже в ответ. Он – не Юлька, которая тут же кидалась в драку. Он не умел, как она. И в том, что произошло в их семье, винил себя. Юлька еще маленькая, не понимает. Он понимает. Но никто не запретит ему видеться с сестрой. Никакая сила в мире.
– Придешь завтра, да? Пожалуйста! Приходи завтра! – Юлька скакала вокруг него как обезьянка. – А помоги решить эту задачку! Можно я тебе вечером позвоню, да? Проверишь у меня математику?
Они тайно созванивались вечером по видеосвязи. Антон проверял домашку сестры, иногда они просто болтали. Предварительно списывались – когда созваниваемся. Юльке было проще выбрать время. Мама ее телефон не проверяла и не контролировала общение. Наверняка знала, что дети разговаривают, чему, конечно же, как считал Антон, радовалась. Он же после созвонов и переписок с сестрой стирал все. На всякий случай. Не хотел, чтобы отец узнал. Не мог предсказать его реакцию. Вдруг он будет против и запретит…
– Да, вечером созвонимся, – кивнул Антон. – Смотри, это очень просто решается. Задача на время.
Антон объяснял сестре, как решать задачи на время. Юлька толком не слушала, рассказывая про школьную жизнь.
– Как мама? – Антон задал вопрос, который мучил его все время.
Юлька, скакавшая по раздевалке, замерла на месте.
– Лежит, плачет. Разговаривала с бабушкой. Опять плакала. Хочет меня к ней на лето отправить. Я не хочу к бабушке. Она злая. Все время говорит маме, что она во всем виновата. А как папа?
– Как всегда. Хочет на лето отправить меня в какой-нибудь спортивный лагерь. Считает хлюпиком и задохликом. Ничего нового.
– Вот бы меня в такой лагерь… – завистливо заметила Юлька.
– Да, ты бы там всех уделала, – рассмеялся Антон.
– Ты правда так думаешь? – спросила сестра, хотя не сомневалась в ответе.
– Конечно! Если ты уделала Глеба, то что тебе такие хлюпики, как я?
– Ты не хлюпик. Ты добрый и очень умный. Ты – гений! – Юлька обняла его и стиснула. Антон опять начал задыхаться – то ли от счастья, то ли от боли.
Ему было пять лет, когда родилась Юлька. Мама «уехала за сестренкой», как объяснила она, и он впервые остался с отцом один на один. На неделю, а не на три дня, как обещала ему мама. До этого он всегда был с ней – на отдыхе, на прогулках. Мама его будила по утрам и укладывала по вечерам. Отца Антон видел редко и старался сократить общение насколько это возможно. Потому что папу он боялся. Не понимал почему, но мама тоже боялась папу – Антон это чувствовал. Она всегда вздрагивала, когда он открывал дверь, становилась другой, когда они вместе ужинали. Если Антон хотел что-то рассказать папе, мама останавливала его взглядом: «Не надо». Или обрывала: «Папа устал, завтра расскажешь». Назавтра Антон не помнил, что хотел рассказать. Папа никогда не приходил к нему на утренники в детском саду, да и не отводил туда никогда. Если мама заболевала или плохо себя чувствовала, Антон тоже оставался дома, чему был только рад. Он мог играть в пиратов и рыцарей, собирать пазлы и конструкторы. Мог сидеть в своей комнате сколько угодно, и его никто не трогал. Если хотел есть, можно было пойти и взять что хочешь в холодильнике. Никто не заставлял его доедать суп. Однажды он сказал:
– Мама, как хорошо, когда ты болеешь!
Она не ответила, только отвернулась к стене.
А тут целую неделю с отцом. Антон не знал, как себя вести. Папа рано вставал, поднимал Антона, готовил завтрак.
– Я не хочу есть, – бурчал мальчик.
– Я тебя не спрашивал, хочешь ты или нет, – отвечал отец. – Но это твой выбор. Завтрака не будет.
В тот раз Антон просидел голодным до обеда. Живот урчал, но он боялся зайти на кухню и взять что-то из еды. После этого понял, что проще соглашаться на ранний подъем. Покорно плелся на кухню и ел яичницу. Каждый день яичницу разной степени горелости. И бутерброд с колбасой. Отец делал два – себе и ему. Антон не любил бутерброды. Точнее, не любил масло, а отец намазывал на хлеб толстым слоем. Если Антон не съедал бутерброд, отец говорил: «Съешь на ужин». И это было все, что полагалось ему вечером. Мама знала, что Антон не любит масло, сметану, кефир. Отец же, сварив борщ, щедро выкладывал сверху сметану. Антон не мог проглотить ни ложки, хотя борщ без сметаны любил. Так он оставался без обеда, но отца это мало волновало. Он вообще не знал, что Антон любит есть, пить, во что любит играть. Мама знала все. Что Антон, например, любит сырники, но без сметаны, а со сгущенкой или сахаром. А омлет без помидоров. Отец поливал сырники сметаной, а омлет готовил исключительно с помидорами. Антон соскребал сметану, выковыривал помидоры, отец злился. Говорил, что он избалованный, невоспитанный и в этом виновата мама. За ту неделю без мамы Антон похудел, осунулся. Он мог бы зайти на кухню, взять йогурт или сыр, но не решался.
Антону нравилось, когда мама читала ему по вечерам, забираясь в его кровать. Отец просто выключал свет и говорил: «Спать». Мама всегда целовала на ночь, отец, увидев это однажды, запретил, сказал:
– Он уже не маленький.
Поэтому Антон радовался, когда папа задерживался на работе. Тогда мама могла читать ему книжку, целовать на ночь хоть сто раз и желать спокойной ночи.
Антон засыпал с игрушками – большим белым медведем и маленьким медвежонком. Он просил маму поцеловать и медведя, и медвежонка. Мама целовала игрушки, потом снова Антона, потом опять игрушки. Антон брал игрушки и целовал маму. Это была их игра. Вечерний ритуал, который следовало держать в секрете. Если бы папа узнал, что мама целует игрушки или что игрушки целуют маму, он бы возмутился и запретил. Так ему говорила мама.
Когда они остались одни, папа удивился, что на кровати сидят мягкие игрушки. Но не выбросил, а пересадил их на пол. Антон дождался, когда отец уйдет, и вернул медведей в кровать. Всю ночь он не спал, боясь, что не успеет переложить игрушки с кровати на пол и папа увидит, что он спал с медведями. Конечно, уснул, но утром папа на медведей не обратил внимания.
– У тебя родилась сестра, – сказал он, разбудив Антона.
– Я знаю, – ответил тот. Мама говорила ему, что у него будет сестренка. – Когда мама вернется?
Папа ответил, что мама слабая, больная, поэтому она еще не дома, а в роддоме. И наверняка с ребенком опять проблемы. Папа, как показалось Антону, говорил с раздражением. Антон испытывал тревогу, смешанную с жалостью к себе и к маме. А еще он понял, что папа считает его больным. Если «опять», значит, и с ним были проблемы?
Мама вернулась из роддома бледная, едва могла стоять на ногах. Антон выглядел не лучше, но ему стало за нее так страшно, и за себя тоже, что он свалился с тяжелым гриппом. Пришлось вызывать на помощь бабушку, хотя мама очень не хотела этого делать.
Бабушка не была злой, как считала Юлька. Просто она заняла сторону зятя и во всем с ним соглашалась. Поэтому отчитывала свою дочь с утра до вечера – за грязные полы, за то, что сама выглядит ужасно, что забыла про мужа, не приготовила еду. Претензии не кончались – не так погуляла с дочкой, да и коляску не такую купила, не так искупала, не так покормила.
Антон пролежал две недели с температурой. Ничего не помнил, кроме холодных, просто ледяных, рук мамы у себя на лбу. И только они снимали жар. Антону становилось хорошо и спокойно, когда мама была рядом. Она, почувствовав, что тоже заболевает, перебралась в его комнату, перетащила туда детскую кроватку, и они жили втроем в одной комнате. Бабушка возмущалась, обвиняла дочь в неразумности – сами заболели, еще и младенца подвергают опасности, но мама сказала, что она боится заразить мужа. Аргумент подействовал, хотя Антон чувствовал, что мама обманывает бабушку: она не боялась заразить папу, просто не хотела быть рядом с ним. Да и он тоже. Бабушка приносила еду в комнату на большом подносе, и Антон с мамой ели из одной тарелки. Это было счастьем. Потом мама прокрадывалась на кухню и приносила вкусности – йогурты, сырки, конфеты, вафли. Вместе они искали места, где можно спрятать припасы. Смеялись. Антон выздоравливал не благодаря лекарствам, а потому, что был с мамой. Он видел, как мама кормит Юльку, как та сосет грудь. Помогал подержать, чтобы малышка срыгнула. Юлька ему понравилась сразу же. Она была маленькая, но крикливая. Если хотела есть или описалась, не плакала, а кричала. И всегда по поводу, не просто так. А еще она умела крепко хватать за палец и не отпускать. Антону нравилось, когда сестра держала его за палец. Она лежала в кроватке, Антон играл в самолетики, кружа над ее кроваткой. Юлька завороженно смотрела.
Антон уже выздоровел, но мама говорила бабушке и папе, что он еще кашляет по ночам и немного сопливится. Антон старательно кашлял и хлюпал носом, подтверждая мамины слова. Мама же по вечерам и даже днем вытаскивала Юльку из кроватки, укладывала между собой и Антоном и читала ему книги. Девочка смешно ворочалась и сопела. Антон был счастлив. Он готов был болеть сколько угодно, лишь бы они так и жили втроем.
Но потом что-то случилось. Антон не понимал, что именно, но чувствовал – плохое, очень плохое. Мама плакала, бабушка ее все время ругала. Отец несколько раз кричал на маму – Антон слышал. А потом заметил, что мама стала кормить Юльку из бутылочки. Но смотрела не на Юльку, как раньше, а в стену или в окно. Даже когда та доедала, мама не сразу это замечала. Иногда забывала положить ее на плечо и постучать по спинке, чтобы вышел лишний воздух. И тогда Юлька срыгивала смесь на пеленку.
– Почему она ест из бутылки? – спросил наконец Антон.
– Потому что у меня плохое молоко. И его мало. Ей не хватает, – ответила мама.
Антон слышал, что бабушка говорила словами и тоном папы – мама больная, поэтому у нее плохое молоко. Что она за мать такая, раз грудью кормить ребенка не может. У всех молоко есть, а у нее – кот наплакал.
– Мам, ты не виновата, – сказал Антон, резко повзрослевший с рождением сестры. – Это Юлька такая.
– Нет, виновата, я не могу ее кормить, – расплакалась мама.
– Юлька просто очень прожорливая, – заявил Антон.
Это было еще одним счастьем – мама улыбнулась. Впервые за долгое время. После этого Антон старался ее смешить. Пародировал бабушку, очень удачно, надо признать. Мама смеялась, но потом снова плакала.
– Нельзя так шутить. Перестань. Это твоя бабушка, – просила она.
– Почему она тебя не поддерживает – она же твоя мама, а не папина? – спросил однажды Антон.
– Потому что боится, это все от страха, – ответила мама.
– Потому что папа может на нее накричать, как на тебя? – уточнил Антон.
– Нет, просто папа зарабатывает деньги, на которые мы живем. Поэтому мы все от него зависим.
– Я вырасту и буду зарабатывать. Тогда ты не будешь зависеть от папы, – объявил Антон, надеясь успокоить маму. Но она опять расплакалась.
– Если ты все время будешь плакать, Юлька станет пересоленной. Ты ее уже всю прослезила, – сказал Антон серьезно, но мама вдруг улыбнулась. Притянула его к себе и поцеловала. – Ты мой хороший, самый лучший сын на свете! Спасибо тебе! – сказала она.
Антон не понял, за что мама его благодарит, и не был рад похвале. Ему стало больно и тоже захотелось заплакать.
– Хочешь ее покормить? – вдруг предложила мама. – Держи.
Мама положила ему на руки Юльку и выдала бутылочку. Антон держал сестру, боясь уронить. Аж руки затекли. Юлька быстро высосала содержимое бутылочки.
– Даже я так быстро пить не умею, – восхитился Антон.
– Да, она другая, сильная, – заметила мама.
– Значит, я слабый? Папа считает меня больным? – спросил Антон.
– Нет, ты не слабый. Ты тоже другой. Больше на меня похож. А Юлька – на отца. Так бывает, – ответила мама. – Но для нее ты всегда будешь самым сильным, самым умным, самым лучшим старшим братом. Если сам этого захочешь, конечно.