Попытки любви в быту и на природе

Глава 1. ЗА ТРОЕ СУТОК И ЧЕТЫРЕ ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ

– А знаете ли вы… – Илья БелоБородов обвел нас – меня и Инфанта – выжидающим взглядом. – Так вот, знаете ли, что если женщина вошла в сексуальное отношение с партнером, но так, что ни партнер, ни это отношение ей не понравились… – Он выдержал театральную паузу. – То она считает, что их обоих, ни партнера, ни отношений, в ее жизни не было. Вообще ничего не было.

– Чего? – не понял я.

– Конечно, знаю, – в противовес мне возразил Инфант.

Он выглядел грустным сегодня и еще мрачным. Впрочем, грустным и мрачным он выглядел в последнее время почти всегда. За это мы его и жалели любя. Хотя и не только за это. Его было за что пожалеть.

– Конечно, – повторил Инфант. – Кто ж не знает? Известный всем факт, – и он погрустнел еще заметнее. Недаром ведь где-то написано было про Инфанта, что знание почти всегда рождает в нем печаль.

– А я не знал, – признался я. – Я вообще не до конца понял, чего ты тут сказал. Потому что ты слишком замысловатый для меня, слишком вычурный. Кто такие «сексуальные отношения», как «войти» в них, как «выйти»? Да вот еще слово «партнер» откуда-то возникло. Как будто мы в теннис собрались играть. Давай проще, стариканчик, не учебник ведь составляешь, не на кафедре заседаешь. Надо ближе к массам, Б.Б., ко мне, в смысле. Доходчивее надо.

– Могу и доходчивее, – согласился Илюха и тут же предупредил: – Ты только сосредоточься, Розик, напряги себя, попробуй не упустить со второй попытки.

Он снова выдержал паузу, я сосредоточился и выдержал ее тоже. Даже Инфант выдержал.

– Короче. Если женщина с кем-то потрахалась и ей не понравилось, то она считает, что она ни с кем не трахалась. В смысле, что вообще факта такого не происходило. И человека, который ей все это устроил, она тоже не особенно помнит. Может, он и встречался где-то, а может, и нет.

– Невероятно! – не поверил я своим ушам. – Откуда ты знаешь, Б.Б.?

– Интересовался, – подтвердил Илюха. – Людей разных расспрашивал. Такой, знаешь, научный статистический опрос проводил.

– Как такое может происходить? – недоумевал я. – Ведь если было, то как ни крути, все равно – было!

– Может, запросто может, – печально пошевелил губами Инфант. Но мы на его губы не смотрели.

– Это для тебя, Розик, происшедшее в прошлом навсегда незыблемым становится. Потому ты и к жизни плохо приспособленный. И ошибки свои прежние и недочеты так за собой и волочешь, надрываясь от тяжести, – обращаясь ко мне, пустился в трезвые рассуждения Илюха. Так как, когда в его организме алкогольная концентрация разжижалась, его тянуло трезво порассуждать. – А вот для тех, кто устроен оптимальнее тебя, для женщин, иными словами, для них если не понравилось, то и не было вовсе. То есть ни ошибок, ни недочетов. И волочить нечего, и надрываться не надо. И память от прошлого только отличная остается. Прозрачная, никакой накипью не замутненная.

– Нет, не верю я тебе. – Я даже покачал головой. – Ты сам все это придумал, прямо сейчас, здесь, с ходу. Нет у тебя никакой статистики, сфабриковал ты ее. Потому что не бывает такого! Забыть неприятное человек, конечно, может постараться, более того, его даже тянет забыть. Но вот вычеркнуть полностью, считать, что самого факта такого не существовало, – такого нормальный человек не умеет. Йог какой-нибудь, может, и умеет, а вот нормальный человек – нет.

– Как с ним можно серьезные вопросы обсуждать! – посетовал на меня Инфант, но снова мрачновато. Впрочем, никто на него не отвлекался, ну что с него, с мрачного Инфанта, возьмешь, кроме тяжелых вздохов и потухшего взора.

– Послушай, к чему нам впустую аргументами перебрасываться, – предложил мне Илюха. – Возьми поставь эксперимент. Поговори с людьми, порасспрашивай их, но только тех, кто искренен с тобой готов быть. И лукавить не будет. А лучше всего тех, у кого ты не самые удачные воспоминания о себе оставил. Ведь наверняка не всем женщинам ты безоговорочно подошел, ведь должны найтись и такие, которым ты не пришелся. Вот и позвони им и спроси, помнят ли они еще, что между вами когда-то происходило? Да и самого тебя помнят ли? Вот и проверишь мою несложную мысль.

– Правильно, – согласился я. – Это вообще полезно – периодически наведываться по старым адресам и телефонам. Для профилактики полезно. Так сказать, инспектировать тылы. Все ли в достатке, накормлены ли, обуты, одеты ли в теплое? Потому что если внезапно возникает необходимость в прицельных точечных ударах с последующими зачистками, то ухоженный, ладный, хорошо оснащенный тыл с лихвой компенсирует все прежние наши затраты.

– Кто такая «лихва»? – печально вмешался с вопросом Инфант, но мы ему с Илюхой не ответили, мы только переглянулись понимающе. Потому как он чудил так невесело, наш Инфант.

Итак, мы сидели в Инфантовой комнате на какой-то Тверской-Ямской, втроем сидели – я, Илюха Белобородов (которого мы для краткости фамилии порой звали Б. Бородов, а порой и просто Б.Б.) и Инфант. И для тех, кто Илюху с Инфантом в жизни не встречал и других книжек про них еще не читал, я сейчас быстренько их опишу. Буквально в несколько абзацев.

Например, Илюша, которому некоторые молодые женщины вставляли для мягкости мягкий знак в его и так нетвердое имя, так что получалось совсем ласково «Ильюша»… Так он вообще воспринимал жизнь как пчелка, приноравливающаяся присесть на горячий от жаркого летнего солнца цветок.

Все у нее так и ходит, так и движется от пьянящей близости нектара. Вот она зависла над бутоном, крылышки едва подрагивают от возбуждения, усики колышутся в нетерпении, многочисленные ножки мелко перебирают воздух, готовясь ощутить под собой нежную поверхность лепестков. Даже попка ходит в близком предвкушении.

Вот так же остро чувствовал жизнь и Илюха. Особенно если она пахла неизбежным нектаром, особенно если он готовился на нее присесть, особенно когда выпивал бокальчик-другой красного французского вина. Тогда глаза его начинали лучиться неестественным, почти наэлектризованным светом, голос вибрировал подмывающим весельем, а заковыристые мысли бодренько выскакивали из головы и далеко забегали вперед, обгоняя всех остальных.

Или если искать другое образное литературное сравнение, то скажем, что Илюха всегда находился на посту. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, как сейчас говорят. Совсем как недремлющий дракон из народной сказки, охраняющий принцессу. Только Илюха никаких принцесс не охранял, скорее наоборот.

Вот помните революционный фильм про Чапаева? Там все так печально закончилось лишь оттого, что заснули часовые, сторожившие рабоче-крестьянский штаб. А белые их оплошностью воспользовались и одной темной ночкой коварно ухитрились спугнуть легендарного комдива в одних кальсонах в холодную речку. Которую ему, увы, переплыть не удалось.

А все потому, что не было среди чапаевских орлов БелоБородова. Хотя и Илюху тоже бы, наверное, сморило от однообразия военных будней. И он тоже, укрывшись легкой шинелькой, прикорнул бы на сыроватой земле, плотно прижавшись для согрева к другим вооруженным рабочим и крестьянам. Но в отличие от рабочих и крестьян, он все равно оказался бы вовремя на посту и без заминки дал отпор подло крадущимся белякам – выстрелил бы чем придется или еще как-нибудь просигналил.

Я так и вижу его лежащим вповалку с остальным революционным дозором – темно, не видно ни зги, лишь мутный свет луны отражается на примкнутых к винтовкам штыках да легкий храп низко стелется по земле. И Илюха с самого края. Спит-то он спит, но я знаю, зрачок отслеживает местность, ноздри чуют воздух, ухо лакирует источник звука, и даже короткий ус подергивается, напоминая о хрупкости боевой обстановки.

И спасся бы Чапаев, и не оказалось бы в результате черно-белой киноклассики, и анекдотов в отечественном фольклоре поредело бы до обиды. Так что как ни крути, прав был Иосиф Виссарионович, говоря, что кадры решают все. В конце концов, кому, как не ему, было знать про кадры, которые он, кстати, сам и «решал» время от времени.

Илюха, впрочем, не только мог надежно спать на посту. Он мог, например, пылко любить на нем женщину, или, наоборот, неумеренно потреблять французское красное правильного года разлива. Но все равно пост, какой бы он в данный момент ни был, не бросал и бдительность демонстрировал постоянно – так и сверлил окружающую жизнь своими живыми, не теряющими неестественного голубоватого блеска глазками. И при этом с поста и мне, и Инфанту сигналил, как мог.

Про Инфанта тоже надо бы объяснить подробно. Но я сейчас ради динамичности сюжета в него внедряться особенно не буду. К тому же сколько в него ни внедряйся, пусть даже с разных сторон, а все равно как следует не внедришься.

Потому что Инфант не только в чем-то был похож на страну Россию, которую, как известно, «умом не понять», но и вообще напоминал целую Вселенную. В том смысле, что чем глубже в нее заберешься, тем больше бесконечности вокруг тебя остается. Хотя если все же про Россию и про Вселенную подробнее, то Инфант напоминал их только с точки зрения своей непознаваемости. Во всем остальном – и внешне и по характеру – он сильно от них отличался.

Я про него и в предыдущих книжках пояснял, и в последующих не раз буду. То есть вместо того чтобы писать отдельную монографию по Инфанту и издавать ее небольшим тиражом, предназначенным только для узких специалистов, я вставляю отдельные главы по изучению Инфанта в длинный перечень книг и предназначаю их для массового читателя. В конце концов, про Инфанта многим может быть познавательно. А для кого-то и полезно. Глядишь, иной читатель и в себе лучше начнет разбираться.

Сейчас же для краткости я только скажу, что на первый взгляд Инфант казался человеком непонятным. А на второй взгляд – еще более непонятным. Хотя некоторыми, опять же молодыми женщинами, особенно теми, кто был хорошо гуманитарно образован, Инфант именно за свою непонятность становился порой неповторимо любим. Некоторыми, но немногими. И если и оказывался порой, то порой – редкой и трудной.

Так вот мы сидели, и я все думал: кому же позвонить, чтобы проверить правильность Илюхиной теории? Ну, о том, что женская память избирательна. И избирает только того, кого ей нужно. А кого не нужно – того исключает.

Я долго перебирал имена, телефоны, сомневался, а потом понял – надо позвонить Жеке.

– Зачем Жеке? Что она о нас нового может сказать? Мы уже давно ею изучены вдоль и поперек, особенно ты, – удивился Илюха, развалясь на кресле, на котором и сидел.

– Ну, во-первых, – возразил я, – потому что Жека самая что ни есть женщина. Эталонный образец, мерило, единица измерений. Выше ее по женской линии мало кому удается забраться. И почему бы нам не обратиться за мнением посредственно по адресу? К самому, так сказать, первоисточнику? Пусть выскажет мнение: разделяет ли она твою мысль или нет? К тому же Жека не только в жизнь проницательно вглядывается, но она вилять и лицемерить не станет, не в ее характере. Скажет все, как есть.

Тут я сначала выдержал паузу, а потом добавил еще один аргумент:

– А тот факт, что мы когда-то находились с ней в определенных двусмысленных отношениях… Ну что ж с того? Главное, что они со временем переросли в крепкое взаимное товарищество, даже больше – в дружбу. Ведь когда одно перерастает в другое, когда все тесно внутри переплетается, тогда корни самые крепкими получаются. Так что для объективности опроса это даже хорошо, что мы с ней теперь в неразлучных платонических ладах. С кем, как не с нами, ей откровенной быть?

– Кто такие «лады»? – попробовал было снова вставить Инфант, но я уже звонил, и она уже на звонок ответила.

– Привет, Жек, – сказал я, переводя телефон в режим «громкой связи», чтобы всем в комнате было слышно, не только мне.

– А, приветик, – узнала она меня буднично и тут же отвлеклась куда-то в сторону от трубки.

– Ты чего, занята? – деликатно поинтересовался я.

– А?… – спросила она уклончиво, из чего я догадался, что занята. Такое ощущение создавалось, что кто-то рядом с ней находится, кто-то из тех, кому мой мужской голос слышать было совсем не обязательно.

– Слушай, Жек, мы тут с Илюхой у Инфанта…

– Ну это понятно, – вставила она, но я не обратил на ее реплику никакого внимания.

– … И вот какой вопрос возник. Было высказано мнение, что женщина, если ей любовный процесс не понравился, считает, что никакого процесса не было и в помине. И человека, который ее в процесс вовлек, не было тоже. Что вообще ничего ни с кем не было. Вот мы у тебя как у первоисточника и хотим узнать: правильное это утверждение или нет?

– Постой, постой… – тормознула меня заинтересовавшаяся Жека. – Дай подумать. Если, говоришь, мне не понравилось, то и не было ничего, значит… Здорово получается. И просто-то как. И как жизнь облегчает…

Раздалась пауза, я ее не перебивал.

– Это вы там у Инфанта такое придумали? – вдруг вставила в наш диалог посторонний вопрос Жека.

– Ну да, – пожал я плечами, хотя она этого и не увидела.

– Нескучно вам жить, как я погляжу, если вас чистая теория так глубоко по вечерам донимает, – раздалось из громкой телефонной связи. – Тут вот с практикой никак не разберешься, бьешься над ней, бьешься, окаянной, а все без толку. На теорию просто ни времени, ни сил не хватает. Ну подожди, дай сосредоточиться, а то тут отвлекают все…

И видимо, она зажала трубку ладошкой, но мы все равно услышали.

– Да постой ты, – шептала кому-то Жека в сторону. – Не напирай так. И не тыкайся. Прекрати немедленно тыкаться! Посиди одну минуту спокойно.

Тут мы все в комнате переглянулись между собой, но так ничего и не сказали, не посоветовали. Да и что тут посоветуешь, когда в живого человека тыкаются почем зря, к тому же во время ответственного телефонного разговора.

– Знаете что, – наконец освободилась Жека. – Я вообще всех своих прежних сейчас как-то с трудом помню. Даже тех, с кем вроде и неплохо было. А все потому, что полоса у меня неудачная, что-то не везет мне на нормальных ребят уже давно. Все одни придурки попадаются. Вот и подзабыла я, как оно по-настоящему бывает.

Тут она снова прикрыла ладошкой трубку, но мы снова через ладошку разобрали:

– Да говорю тебе, не налегай так. Не видишь, что я по телефону говорю. – А потом снова нам в телефон: – Ну что, еще вопросы имеются? А то мне некогда особенно.

Но Жеке пришлось потерпеть со своим «некогда». Потому что вопросы у меня имелись – важные, принципиальные вопросы.

– Подожди, – попробовал я зайти с другой стороны. – Вот, например, если взять меня. Ты меня помнишь?

– Чего? – ответила Жека изумленно. – А зачем бы я тогда с тобой разговаривала, если бы не помнила?

– Нет, не просто сегодняшнего телефонного «меня», – начал пояснять я. – А «меня» из твоего прошлого, когда ты щедро делила со мной часть себя. А я с тобой – часть себя. И равнозначный обмен получался, потому что делились мы, заметь, лучшими своими частями, не припрятывая их, не экономя ни на чем, не припасая ничего для других. Так вот ты про это отчетливо помнишь или позабыла?

Комнату снова заполнила пауза. Длинная, тягучая, обидная пауза из безразличной «громкой связи». Откуда она взялась, с чем была связана? – я не знал. А что, если вдруг Илюха оказался прав и Жека ничего не помнит о нашем взаимном прошлом? Я даже стушевался от такой неловкой мысли.

– Ну, мы с тобой любовью занимались, и не раз притом. Помнишь? – повторил я настойчиво. – И тебе нравилось вроде бы. Во всяком случае, ты так тогда говорила.

– Ой, ой, ой, нашел чем хвастаться, – наконец разнеслось из трубки. – Как будто он один такой…

У меня прямо отлегло тут же. Я сжал и тряхнул кулаком в скупом победном жесте, и выдохнул облегченно в комнату: «Помнит!»

А тут Жека еще раз зажала трубку. Но непроницаемо плотно у нее опять не получилось, и к нам в комнату сквозь ее ладошку снова просочились заглушенные звуки:

– Да что же это такое? Что же за напасть такая? – говорила она сердито в сторону. – Ты можешь не напирать так и не тыкаться, а посидеть спокойно? Господи, что ж мне так не везет?!

А потом снова нам, без ладошки, уже в «громкую связь»:

– А вообще-то жалко, что вы без меня до такого додумались. Жалко, что я сейчас не с вами у Инфанта. Ну что поделаешь, – вздохнула она, – каждому свое, кто-то ведь должен отрабатывать по полной, когда у остальных смена закончилась. Ладно, я вам перезвоню. У меня такое ощущение, что совсем скоро уже.

– Ты, главное, хвостик свой оберегай, – стал напутствовать я трудоголичку Жеку. – Он ведь, насколько я помню, когда ему не в кайф, поджимается, бедненький. Он ведь, когда не уверен… – начал было я, но она уже повесила трубку.

– Б.Б., – сказал я Б. Бородову, – не оправдался ты вместе с твоей теорией. Народ тебя вчистую опровергает, вон, Жека меня запросто вспомнила.

– Да это потому что ты неправильно опрос общественного мнения проводишь, – заспорил Илюха. – Мы ведь договаривались только тем звонить, кому ты не вмастил своим умением. Ну, тем, с которыми сильная рассогласованность произошла. А то нашел кому звонить – Жеке. И вообще, старикашка, не надо тебе эксперименты проводить, потому что на деле ты хреновый экспериментатор получаешься. Субъективный слишком. Пускай вон другие тебя заменят, – и Илюха кивнул на Инфанта. – Ну-ка, Инфантище, подмени товарища у станкового пулемета. Позвони кому-нибудь, но только тому, кто не вспоминает тебя добрым словом. Кому ты в утренних, сладких, эротических снах совершенно не приходишь.

И Инфант взял трубку и тяжело задумался. Наверняка ему было из кого выбирать, вот он и перебирал кандидатуры по памяти. А перебрав, стал набирать номер громкой телефонной связи.

По номеру долго не подходили, но Инфант терпеливо ждал и дождался результата. А дождавшись, начал разговор. Но те, которые слышали Инфанта, знают, что разговор он ведет туманно. А порой – густо туманно, непроницаемо туманно, как будто ты ранним утром в низине, трава по пояс и река неподалеку.

– Ну что… – проговорил он в телефон, когда линия соединилась, а потом тяжело вздохнул. Туда же, в телефон.

– Кто это? – поинтересовался женский голос в трубке, который нам с Илюхой ничего совершенно не напоминал. Вообще никаких ассоциаций. Голос был спешащий, видимо, мы его тоже от чего-то оторвали. Неужели все девушки по вечерам так озабоченно заняты? Или мы звонили только таким?

– Это я, – отозвался Инфант, но слабо отозвался, как бы не веря в удачу.

– Кто «я»? – не поняла женщина в телефоне. Видимо, ей было не до шарад с ребусами, она, очевидно, опаздывала куда-то по важным неотложным делам.

– Ну я, – уклончиво настаивал Инфант, и теперь женщина задумалась, вспоминая, по-видимому.

– Ой, Петь, это ты? – вспомнила, наконец, она, и голос у нее заметно потеплел. – Ты чего так долго не звонил, куда запропастился? – И голос потеплел еще заметнее. – А я уж волноваться стала, думаю, может, с ним чего стряслось, может, не понравилось чего? Может, он меня запрезирал? Потому что я вообще-то, Петь, совсем другая, ты не обобщай по первому-то разу. Я обычно ничего такого себе не позволяю, особенно поначалу. Я просто, Петь, как-то так сразу к тебе почувствовала, знаешь, там, внутри, как почти никогда раньше не бывало. Потому что, Петь…

Она стрекотала, а я слушал и думал: надо же, неужели Инфанта можно с кем-то перепутать? Ну у кого еще может быть такой грустный, печально дребезжащий голос? Как будто в привозном мюзикле его наняли исполнять уже приевшуюся арию «оперного фантома», но только без слов. Ну действительно, неужели где-то по городу бродит некий Петя, который звучит так же причудливо, как наш Инфант? Или это «громкая телефонная связь» так безжалостно искажает?

– …Ну так что, Петь, может, заедешь все же? А? Хочешь, хоть сегодня, ведь совсем не поздно еще. А то я просто извелась вся здесь одна. Так как, Петь? Садись на свои «Жигули», ты же у меня лихой, и всего через полчаса… – Тут она звучно сглотнула накопившееся в горле. Может, дыхание, а может, волнение. – А я уж постараюсь… уж не как в прошлый раз… я уж…

Но тут у Инфанта что-то не выдержало в организме, и он, несмотря на наши умоляющие взгляды, прервал поучительный женский монолог. А зря, ведь он был красноречив, он был о любовной тяге, о желании, о страсти да и о плотности жизни в целом! Просто целая серия зарисовок у нас перед глазами замелькала.

Но и Инфанта можно было понять: ведь не о тяге к нему произносился этот монолог. И не о страсти к нему. И не о плотности его жизни. Да и звали его не Петя, а совсем наоборот – Инфант. И вообще, он в жизни и так нередко страдал от женской неразделенности, а здесь его к тому же откровенно мордой и прямо… в Петю.

– Нет, – честно, хотя и напрасно, сознался Инфант, – это не Петя. Это я, Инфант.

И он снова тяжело вздохнул.

– Кто? – переспросил голос, который сначала показался сильно ошарашенным, а потом тут же снова заспешил, не предвещая ни продолжительного, ни доброжелательного разговора.

– Инфант… – подтвердил Инфант уже совершенно обреченно.

Я взглянул на него, склонившегося над трубкой. Может, зря, подумал я, может, ни к чему этот звонок. Потому как для меня душевное благополучие моего Инфанта было куда как важнее, чем любая белобородовская теория. Потому что Инфант – не какой-нибудь Джордано Бруно, в конце концов, и не должен он гореть на огне женской инквизиции ради научных теорий. Пусть даже самых смелых и отчаянных.

Я уж хотел прекратить Инфантовы истязания, но не успел.

– Кто-кто? – не разобрался женский голос в трубке.

– Му-у-у… – не выдержав пытки, промычал в трубку Инфант. Во-первых, потому, что не знал, как по-другому о себе напомнить, а во-вторых, потому что он вообще так обычно чудил, наш Инфантик.

– Ах, так это ты… – сразу догадалась Инфантова абонентша. – Тебе чего, а то у меня рыба на сковородке подгорает. – Потом она еще задумалась, но совсем коротко. – И вообще, знаешь, – сообщила она голосом, который просто на глазах набирал силу и уверенность, – не звони мне больше, у меня и без тебя дел по горло.

– Никогда? – попытался уточнить педантичный Инфант, но не успел. Так как ответом ему раздался сначала щелчок брошенной трубки, а потом почти сразу короткие, безразличные, совсем не похожие на женский голос гудки.

Мы все замолчали, а Инфант особенно интенсивно. Чего-то, похоже, ничего у него не выходило сегодня.

– Бывает, – утешил я Инфанта. – К тому же рыба на сковородке… Серьезная вещь, куда нам против рыбы.

– Да… – покачал сочувственно головой Илюха, – не получается опрос общественного мнения. Не хочет общество опроса. Ни твоего, Розанчик, не хочет, ни твоего, Инфантище. И мы помолчали снова.