bannerbannerbanner
Название книги:

Роузуотер. Восстание

Автор:
Таде Томпсон
Роузуотер. Восстание

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Tade Thompson

THE ROSEWATER INSURRECTION


First published in the United Kingdom in the English language in 2019 by Orbit, an imprint of Little Brown Book Group


Печатается с разрешения литературного агентства Nova Littera SIA.

Перевод с английского: Роман Демидов

В оформлении использована иллюстрация Михаила Емельянова

Дизайн обложки: Юлия Межова


Copyright © 2019 by Tade Thompson

© Роман Демидов, перевод, 2023

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Посвящается Киллиану,

недавно заглянувшему на огонек



Прелюдия
2055, Лагерь Роузуотер
Эрик

Я – не наемный убийца.

Я хотел бы прояснить это сразу, хоть моя история и начинается с того, что я чищу пистолет и уже разобрал и почистил винтовку, намереваясь убить человека. Приказ.

Для большинства африканцев сенсационное обнаружение в Лондоне прибывшего на метеорите пришельца и его уход под землю почти ничего не значили. Наши жизни изменились не сильно. Только теории заговора стали поинтереснее, вот и все. Чашка риса по-прежнему стоила дорого.

Даже когда мы потеряли Северную Америку, Россия и Китай, отталкивая друг друга, поспешили заполнить властный и экономический вакуум. Чашка риса стала еще дороже.

Но теперь пришелец переместился сюда, в Нигерию, и это – по крайней мере, для меня – означает внесудебную казнь.

Я рядом с командирской палаткой и транслирую белый шум, как меня учили. Ботинки облепила грязь, через которую пришлось пробираться. Даже сейчас, стоя по стойке «смирно», я утопаю в ней примерно на дюйм и хлюпаю, переступая ногами. В палатке приглушенно спорят мужчина и женщина; голос женщины мне знаком и звучит увереннее. Слышится шорох, и мужчина выбегает из палатки – а может быть, его вышвыривают. Он спотыкается, восстанавливает равновесие. Одергивает рубашку. Как и я, он худ, подвижен, его по-армейски стриженные волосы только начинают отрастать. А еще, как и я, он транслирует белый шум, и мы нащупываем сознания друг друга почти одновременно, что впечатляет, поскольку его до сих пор захлестывают эмоции из-за спора. Мы встречаемся взглядами.

Он кивает в знак приветствия.

– Тебя Данлади обучал? – спрашивает он.

– Хренов Данлади, – отзываюсь я.

– Он единственный, кто хоть чего-то стоит.

Купол за его спиной начинает светиться, а потом потрескивать, сначала ганглий, потом все остальное. Сегодня ветрено, но недавно прошли дожди и пыли почти нет. У лагеря Роузуотер два режима существования: пыльная буря и грязевая ванна. До нас доносится запашок открытого канализационного стока. Я чувствую, как этот парень прощупывает мой разум – пытливо, на самой грани вежливости. Я понимаю, что он сильнее меня, и выставляю все свои защитные стены.

Выражение его лица не меняется, но он протягивает мне руку.

– Кааро, – представляется он.

– Эрик.

– Вольно, Эрик. Ты откуда?

– Лагос и Йобург. – Как бы коротко я ни стригся, люди замечают, что я лишь наполовину черный. Некоторые видят в этом маркер привилегированности и пытаются мной воспользоваться.

– Что ж, Эрик-из-Лагоса-и-Йобурга, будь осторожен. Она в отличной форме.

Он уходит в сумерки и вскоре теряется в собравшейся вокруг барьера толпе. Я все еще гадаю, кто он такой, когда женщина велит мне войти.

Я не знаю, как к ней обращаться, поэтому просто говорю:

– Мэм.

Она не представляется, но я знаю, что она – глава Отдела сорок пять. О45 – не из тех государственных учреждений, о которых вы слышали. Он подконтролен лично президенту, его штат невоспетых агентов занимается экстраординарными явлениями, а люди вроде меня либо служат ему в качестве хищников, либо становятся его добычей. Изначально О45 спасал обвиненных в ведьмовстве от фундаменталистских церквей, а теперь занимается любыми инопланетными феноменами. Эта женщина недавно на своем посту, но держится так, словно рождена для него. Ее зрачки и радужки черны как уголь, и выносить этот взгляд непросто, поэтому я отвожу глаза. В палатке прохладно и сухо. Я в носках, потому что глава О45 требует оставлять обувь снаружи. Ее приземистый телохранитель стоит в двух шагах за спиной начальницы, сцепив руки на пиджаке поверх галстука.

– Ты знаешь, почему ты здесь? – спрашивает она.

– Мне велели явиться в ваше распоряжение.

Она улыбается, но губы ее не разжимаются и взгляд остается прежним.

– Мне нужно, чтобы ты нейтрализовал проблему.

Она носит свое богатство, как оружие, – так европейцы когда-то носили мечи: оно, очевидно, бросается в глаза, напоминает окружающим о ее статусе, намеренно безвкусно, особенно заметно в лагере Роузуотер, особенно эффективно против менее удачливых подчиненных. Таких, как я.

Я не знаю, о чем она говорит.

– Проблему, мэм?

– Ты знаешь Джека Жака?

– Нет, мэм.

– А хоть кого-нибудь в Роузуотере знаешь?

– Нет, мэм. Я прибыл сюда сразу после начальной подготовки. До этого я жил в Лагосе.

От нее не исходит никаких мыслей. Меня о таком предупреждали. У больших шишек есть способы защиты.

– Джек Жак – возмутитель спокойствия, – говорит она. – Большинство считает его клоуном, но я вижу, к чему он стремится. Его нужно остановить. Президент хочет, чтобы его остановили.

Подумав, что от меня требуется его арестовать, я воодушевленно киваю. Мне очень хочется показать О45, чего я стою. Я буду соблюдать инструкции до последней буквы, потому что это мое первое задание. Телохранитель выходит вперед и достает приказ, на котором стоит президентская печать, – документ, для открытия которого требуется отпечаток моей ладони и присутствие моего имплантата.

Первым делом я вижу гладкое, без единой морщинки, лицо чернокожего мужчины, глядящего прямо в камеру; в его глазах есть намек на улыбку, но едва заметный – так ребенок сдерживает смех, фотографируясь на паспорт. На вид Джеку Жаку под тридцать, он красив и выглядел бы женоподобным, если бы не квадратная челюсть. Губы у него толстые, но мне кажется, что они уместнее смотрелись бы на женском лице.

– Я предоставлю тебе самому ознакомиться с деталями, – говорит моя начальница. – Не подведи меня.

Они с телохранителем покидают палатку с противоположной стороны, а я – с той, с которой вошел.


Где твой табельный пистолет?

У меня в палатке.

Сдай его интенданту. На этом задании тебе нельзя пользоваться служебным оружием. Сможешь добыть другой?

Не думаю, что мне понадобится стрелять.

…Эрик, в чем, по-твоему, заключается твое задание?

Я смогу задержать его и без…

«Задержать»?

Она сказала…

Если под словом «задержать» ты не подразумеваешь «сделать так, чтобы он больше никогда не двигался», значит, тебе нужно внимательнее читать приказы.


О Джеке Жаке известно немногое. Предполагается, что это имя – псевдоним. Жак появился в лагере Роузуотер примерно через месяц после возникновения инопланетного купола. Первый раз он упоминается в документах в связи с его арестом ребятами из армии. Обвинений не предъявлено. Судя по всему, он трепал языком. Плохая документация. В одном месте говорится, что он отказывался называть свое имя на протяжении двадцати четырех часов. Читая между строк, я предполагаю, что его могли пытать. После освобождения вокруг всего купола начали появляться листовки – дешевые, черно-белые, напечатанные на дрянной бумаге:

Как долго мы вынуждены будем терпеть существование, которое остальная Нигерия и весь мир оставили позади еще в доантибиотиковую эпоху? Мы требуем, чтобы федеральные власти предоставили нам жилье, общественный транспорт, дороги, современную канализационную систему и, прежде всего, питьевую воду.

Джек Жак

Текст сопровождается скверно пропечатанной фоткой Жака в плохо сидящем костюме.

Вот его подпись под петицией, призывающей запретить употребление в пищу инопланетной флоры и фауны. Вот сообщение доносчицы о собрании смутьянов и леваков. Она утверждает, что Жак там был, но никакой конкретики о том, что он говорил, нет.

Адреса нет, известных сторонников нет.


Я никогда никого не убивал, но мои наниматели считают иначе, из-за чего мне и досталось это задание. Когда О45 тобой интересуется, он находит способы допросить твоих близких друзей. Я знаю, кто на меня стукнул. Вот только это нельзя назвать стуком, если стучать не о чем. Когда мне было пятнадцать, в наш дом вломились грабители, и для одного из них это закончилось смертью из-за дыры в черепе. В полицейском отчете говорится, что башку ему проломил я, но на самом деле его случайно убила моя сестра, пытаясь оглушить. У сестренки сложное прошлое, и мы всей семьей решили, что вина должна лечь на меня.

Я брею голову лезвием, приделанным к расческе. Армейская стрижка сразу выдает во мне военного, поэтому я от нее избавляюсь. Зеркало висит на веревочке, привязанной к дуге палатки. Оно легонько покачивается, и я качаюсь вместе с ним, точно уклоняющийся боксер, чтобы уследить за своим отражением. Закончив, переодеваюсь и выхожу в лагерь.

Он невероятно людный. Сейчас примерно четыре часа дня, и стервятники пикируют к рынкам и лакомятся тем, что мясники оставили от туш. Лагерь Роузуотер – по сути, кольцо времянок, которое опоясывает купол, прерываясь лишь в тех местах, где из него выходят ганглии – электрические столбы, похожие на башни из инопланетной нервной ткани. Это мешанина палаток, навесов, деревянных хибар, импровизированных построек из гофрированного железа. Экономика здесь основана на бартере, но в ходу и обычные нигерийские найры. Лагерь растет с каждым днем за счет людей, прибывающих… отовсюду. Новички попросту забивают за собой землю на окраине и строят. Есть и несколько новых бетонных зданий – церкви, мечети, храмы, склад оружия для армейского подразделения, присланного поддерживать здесь порядок. Есть микрофермы, потому что рядом с куполом можно вырастить в буквальном смысле что угодно и на чем угодно. У меня в палатке растет ледяник, который я купил, потому что цветочница утверждала, будто он защитит меня от призраков. За два дня на нем распустились три пурпурных цветка. Брось зерна в грязь, и не успеешь оглянуться, как из них вырастет здоровый урожай; прополка здесь – источник постоянного заработка.

 

В лагере есть бордели: неприкрытые – для проституток-женщин, прячущиеся за эвфемизмами типа «спортивный центр» – для мужчин.

Я шлепаю по ручейку мочи, неторопливо текущему в переулке, затененном окружающими постройками. Тысячи разговоров приобретают анонимность, сливаясь в общую какофонию. Моим ботинкам уже не быть прежними, однако именно этого я и добиваюсь. Одежда на мне поношенная, но приличная, а это значит, что меня ниоткуда не выгонят, но и грабить не станут.

Изначально я планирую зайти в пивную, но нахожу кое-что получше: ночной клуб.

Я не танцую.

На правой руке до сих пор светится поставленный на входе штамп, и этот свет, преломляясь в стакане, делает напиток похожим на лаву. Понятия не имею, что за музыка здесь играет, но, судя по всему, главное в ней – тяжелый бас. Клуб набит битком. Когда входишь сюда, первым делом видишь ряд детишек, начищающих обувь, а потом давление толпы выталкивает тебя на танцпол – бетонную площадку, отполированную до гладкости шарканьем бессчетных ног. На входе стоит дешевый сканер имплантатов, чтобы опознавать копов, но заглянуть под мою личину у него не получается. В западном углу торчит приземистый бот-турель – хранитель спокойствия.

Никто в клубе не думает о Джеке Жаке. Выясняя это, я зарабатываю головную боль. Две ночи проходят впустую, прежде чем я засекаю то, что мне нужно.

Это воспоминание о Жаке, о встрече с ним. Женщина, которой оно принадлежит, стоит снаружи клуба, привалившись к стене. Я встаю, чтобы выйти, но случайно в кого-то врезаюсь. И, не успев извиниться, ощущаю намерение меня ударить. Я уклоняюсь – едва-едва, чтобы скрыть подготовку. Неуклюжая обезьяна промахивается и попадает в кого-то другого. Я наступаю громиле на ногу, и он падает. В суматохе выскальзываю наружу.

Она босая, одета в платье неопределенного цвета, не накрашена и курит; ее волосы безжизненно висят после выпрямления. Она слышит меня, слышит мои шаги, но не поднимает взгляда. У меня с собой сигареты, купленные в клубе поштучно как раз для такого случая. Я не курю, но знаю, как это делается, и зажигаю одну. В свете ее сигареты я вижу, что она не отрывает взгляда от земли, хоть мы и прислоняемся к одной и той же стене, ощущая вибрацию музыки и жар, излучаемый десятками тел.

– Я не на работе, – говорит она. «I no dey duty».

Я киваю, затягиваюсь.

– И у меня есть оружие.

Я гляжу на ее обтягивающее платье и пытаюсь понять, где она это оружие спрятала. В угрозе, которую она видит во мне, я узнаю отражение подлинного насилия, случавшегося в ее жизни и в жизнях женщин, которых она знает и о которых слышала. Я меняю язык своего тела, чтобы казаться как можно более безобидным. О Жаке она сейчас не думает.

– Ладно, джекпот сорвать не удалось, пойду, видимо, подрочу, – говорю я.

Это срабатывает: она вспоминает.

Я получаю первое впечатление о том, как Жак выглядит и разговаривает в реальной жизни. В воспоминании, которое я краду, он одет в белый костюм. По тому, что головой он достает почти до потолка ее хижины любви, я понимаю, что Жак высок. На нем черный галстук и абети-аджа, шапка, какие носят йоруба, – с загнутыми углами, похожими на собачьи уши. Он раскован и выглядит чистым, несмотря на окружающую его грязь.

– Есть для меня сигаретка? – спрашивает женщина. Она выкурила свою и протягивает ко мне руку. Я даю ей сигарету. В вырезе для руки виден кончик татуировки. Это наверняка имя ее матери и название деревни, в которой она живет. Здесь часто насилуют и убивают, а найти родственников непросто даже при наличии имплантата, поэтому женщины в лагере Роузуотер делают себе татуировки.

Вновь повторяется воспоминание о Жаке. Она считает его привлекательным и благодарна за то, что от него хорошо пахнет. Воспоминание закольцовывается, и на мгновение она видит в белом костюме и шапке меня, а потом снова возникает лицо Жака.

Жак говорит:

– Разденься.

Она спрашивает:

– Как ты хочешь меня? Спереди или сзади?

Жак отвечает:

– Я хочу, чтобы ты скакала на кровати и стонала так, будто я трахаю тебя очень жестко. Заплачу тебе за это вдвое больше обычного. А ты всем расскажешь, что мы переспали, особенно сопровождающим меня юношам. Можешь?

Она может, и она это делает.


На следующий день неподалеку от моей палатки загорается грузовик.

Я сплю беспокойно. Когда забираешь чье-нибудь воспоминание, оно с трудом находит место среди твоих собственных. Мозг знает, что оно чужое и, как мне кажется, пытается его отторгнуть. Не сумев это сделать, он проигрывает воспоминание снова и снова, пытаясь найти для него место. Вот поэтому я и не люблю читать чужую память и благодарен за то, что О45 научил меня подавлению. Замечаю в сцене мелкие детали: короткие ногти Жака, содранные костяшки его пальцев, кривой клык во рту, выпуклость в паху, намекающую, что он был возбужден, но держал себя в руках. Во время одного из повторов воспоминания он обрывает фразу и поворачивается ко мне.

– Я вижу тебя, Эрик, – говорит Жак. – Я буду готов, когда ты придешь за мной.

Потом его глаза лопаются, и он блюет. Я просыпаюсь.

Моя палатка вся в дыму из-за горящего грузовика. Ночью несколько юнцов попытались сбросить токсичные отходы на окраине лагеря, но их поймали сразу после того, как зеленая дрянь впиталась в землю. Они спаслись бегством, грузовик – нет. Надеюсь, после этого задания у меня не разовьется рак.

Отправляюсь искать следы. Это не магия и не какая-нибудь мистическая херня. Чужие для собственных целей превратили атмосферу в хранилище информации. Они сделали это, распространив по всей планете сети взаимосвязанных искусственных клеток, ксеноформ, образовавших мировой разум, названный ксеносферой. Некоторые люди – я в их числе – умеют получать доступ к этой информации; потому О45 меня и завербовал. Это полезный талант, особенно когда кого-то ищешь. Инопланетная сфера подключена к разумам людей, и поток данных идет в обе стороны, потому что ксеноформы соединяются не только друг с другом. Они связываются с рецепторами человеческой кожи и таким образом получают доступ к мозгу, незаметно извлекая новую информацию. Я берусь за дело рано утром. Мне нужно узнать, где работает та проститутка. Я установлю за этим местом наблюдение и буду ждать, когда появится Жак. Я не останавливаюсь, пока меня не охватывает ощущение дежавю. У людей моей профессии раздельное мышление развито до невероятной степени. А как иначе мы бы отличали собственное дежавю от того, в котором виноваты заемные воспоминания?

Я слышу кого-то у себя за спиной, но не ушами. Он думает так громко, что мне сразу ясно: он не знает, кто я такой. Развернувшись в переулке, чтобы взглянуть на него, я слышу шаги его приятеля, перекрывшего второй выход.

– Что вам нужно? – спрашиваю я. – Наркоты у меня нет.

– Тут нельзя просто так расхаживать и не платить за это, новичок, – говорит тот, что стоит у меня за спиной.

Ясно. Местный Большой Босс хочет взять с меня дань. В этой части лагеря заправляет Кехинде. Тайво, его брат-близнец, властвует по ту сторону купола. Судя по сведениям агентуры, они безжалостны и ненавидят друг друга. Рассказывают, что мирные переговоры между их организациями закончились кулачной схваткой близнецов; дрались они молча и не сдавались несколько часов, несмотря на усталость. В той версии, что стала городской легендой, говорится, что сражались они от восхода до восхода. Информатор О45 сообщил, что драка продлилась четыре часа с перерывами. Под конец у них были одинаково разбитые лица и ссаженные кулаки.

– А скажите, – говорю я, – знает ли кто-нибудь из вас Джека Жака?


– Ты сюда не вписываешься, – заявляет Кехинде.

Странно. Я ожидал увидеть какого-нибудь карикатурного крестного отца, но Кехинде выглядит совершенно обычно. На нем футболка, поношенные джинсы и нефирменные ботинки – такие носят более-менее обеспеченные жители лагеря Роузуотер. Живот дрябловат, но бандиту, судя по виду, уже ближе к шестидесяти, так что это простительно.

Я и сам знаю, что не вписываюсь. Лагерь привлекает больных, отчаявшихся или преступников. Больных – потому что, открывшись, купол исцелил людей, из-за чего здесь немедленно образовался гибрид Мекки и Лурда. Отчаявшиеся – это те, кому больше некуда идти. Бедняки, опозоренные, религиозные экстремисты и прочий подобный народ. А преступникам и приглашение не нужно, они есть повсюду. Я – не больной, не отчаявшийся и не преступник. Они это чуют.

– Я ищу Джека Жака. Я читал его листовку про равенство. Я хочу помочь.

Они дружно смеются, но моя наивность запускает коллективное воспоминание. Жак и Кехинде – и остальные, на заднем плане, – в этой самой комнате.

Это наш шанс. Новое общество, новое начало. Я хочу этим воспользоваться, остановить хаос, стать маяком для остальной страны – черт возьми, да и для всего мира.

На нем костюм сливочного цвета. Попав ко мне в голову, воспоминание подергивается рябью, и костюм становится белым, как в памяти проститутки.

Кехинде смеется. И где мое место в этом Эдемском саду? Какую роль в нем будут играть ослушники?

Жак склоняется к нему. Чтобы вырастить сад, нужно зернышко – это я. А еще нужно удобрение – и это ты. Навоз не слишком приятно пахнет, но без него не обойтись.

Я чувствую, как Кехинде ощетинивается – но соглашается. Да, ребята, так вежливо, как этот парень, меня куском говна еще не называли.

Смех эхом доносится из прошлого, смешиваясь со смехом в настоящем.

Я знаю, что не должен сомневаться в приказах, но начинаю гадать, что такого плохого случится, если позволить этому человеку, этому Жаку, воплотить свои идеи. Криминальные элементы будут всегда, так почему бы и не использовать их для какой-нибудь благой цели? Зачем нам – зачем мне – убивать его?


Мне велят ждать, когда со мной свяжется помощница Жака. Я коротаю время за работой – копаю канавы. Хренов Данлади учил меня, что, когда ты под прикрытием, лучше всего заниматься ручным трудом. «Он помогает оставаться в форме, и можно думать, пока машешь руками». Данлади был прав наполовину. Не проходит и недели, как мышцы у меня становятся крепче, но вот песни, помогающие нам поддерживать ритм, гипнотизируют, вводя в состояние безмыслия, заставляя пассивно впитывать сальные байки, которые травят работники. Я не стану их повторять. Вечерами мы пьем самогон и бурукуту[1], произведенные в самых изысканных ванных комнатах.

Я опираюсь на кирку, дожидаясь, пока из канавы, которую мы роем, уйдет вода, когда ко мне подходит женщина. Она чиста – то есть я не слышу ни одной ее мысли. Такое иногда бывает. Некоторые люди обладают иммунитетом к инопланетным спорам, а у некоторых – как у моей начальницы – есть против них защитные средства. Дети постоянно лезут играть в воду, и наш формальный прораб вынужден каждый раз их прогонять.

Женщина останавливается на краю канавы и смотрит вниз, на меня.

– Это ты Эрик?

– Да.

– Что тебе нужно от мистера Жака?

– Я хочу с ним работать.

– У него нет для тебя денег.

Я пожимаю плечами.

Она изучающе смотрит на меня – так смотрят на сома, проверяя, свежий ли он, – а потом качает головой.

– Нет. Ты мне не нравишься. Возвращайся туда, откуда пришел.

Она поворачивается, чтобы уйти, но я хватаю ее за щиколотку.

– Подожди, – говорю я.

– Убери руку.

– Я правда хочу помочь ему воплотить свое видение…

– Отъебись.

Она высвобождается из моей хватки и уходит.


У нее хорошее чутье. Я должен был проявить больше алчности. В Нигерии идеалистам не доверяет никто, даже фундаменталистские церкви. Поэтому Жака и ждет смерть. Наверное.

 

Я слежу за штаб-квартирой Кехинде глазами и разумом, надеясь, что Жак объявится там. Вот и все мои занятия: я рою канавы, моюсь и ем на рабочем месте, а потом прихожу сюда и жду. К пятьдесят первому дню я делаюсь таким жилистым, словно копал всю свою жизнь, – и тут Жак врывается в инопланетную мыслесферу с такой силой, что мне кажется, будто он прибыл сюда лично. Это не так.

Уже вечер. Лист рифленого железа, на котором я сижу, согревает задницу иссякающим солнечным теплом. Я вижу, как помощница Жака садится в джип вместе с Кехинде. Они едут на встречу с ним, а у меня нет машины, чтобы пуститься в погоню. Гонимый инстинктом, я перепрыгиваю с крыши на крышу, чтобы не упустить джип из виду. Это не паркур; это спотыкающаяся импровизация, бег на грани падения, едва не вгоняющее меня в паралич переживание в зеленом свечении купола. Я не обращаю внимания на ругань обитателей хибар, чьи крыши попираю ногами; как минимум однажды моя левая нога проваливается внутрь. Когда джип останавливается, я понимаю, что они ехали вовсе не на встречу. Они ехали на поединок. У одного бойца над головой, точно нимб, завис чужой – из тех, которых прозвали «фонарями», другого сопровождает гомункул. Интересный выбор. Борцы, усиленные инопланетянами. Только в Роузуотере.

Гомункул – это часть коллективного разума, покрытая нейротоксичной слизью. Он выглядит как необычайно маленький безволосый человечек с блестящими глазками. Отдели его от стаи – и он привяжется к ближайшему млекопитающему. Тому, кого он выбирает, нейротоксин не страшен, так что этому бойцу ничего не грозит. В отличие от его соперника. А фонари похожи на китайские бумажные фонарики и выдыхают облака галлюциногенов. Поединок будет либо длинным и захватывающим, либо коротким и жестоким. Я оглядываюсь в поисках Жака, но это ни к чему. Он выходит на ринг перед началом боя и толкает небольшую речь. Я спрыгиваю с крыши и начинаю движение к рингу; перекладываю пистолет за пояс – он кажется тяжелым и горячим. Я отталкиваю людей с пути и мысленно успокаиваю их – мне не нужно, чтобы меня отвлекали. Жак прямо передо мной, примерно в тридцати ярдах. Я…

Все останавливается.

Звуки умирают, ветер стихает, люди перестают двигаться, и не только двигаться – думать тоже. Надо мной парит грифон. Грифон: орлиная голова, орлиные крылья, львиное тело – мифическое создание из легенд. Почему я вижу грифона? Он снижается, почесывается клювом, а потом поворачивает голову и смотрит на меня одним глазом. В его взгляде есть что-то знакомое.

– Ах да. Эрик-из-Лагоса-и-Йобурга. Точно. Что ж, Эрик, если ты это видишь, значит, ты нашел Джека Жака, а это, боюсь, означает, что твоя жизнь в опасности и у тебя есть всего несколько минут, чтобы начать действовать.

– Что ты…

– Что я делаю у тебя в голове? Я не у тебя в голове. По крайней мере, не прямо сейчас. Я побывал там раньше, и оставил… нечто вроде послания, которое должно было активироваться при этих обстоятельствах.

– Но я помешал твоей попытке вторжения.

Это он, тот рекрут с армейской стрижкой, которого я встретил, когда получал приказ. Кааро.

– О да. Очень смешно. Нет, ты мне не помешал. Я просто позволил тебе считать, что ты это сделал. Эрик, у нас нет на это времени. Убийца – не ты.

– Не я?

– Нет. Характер не тот. Хорошие навыки; вероятно, способен на убийство с целью самозащиты, но первым на спусковой крючок не нажмет.

– Ты читал…

– Твое досье, да. Заткнись и слушай. Твоей настоящей задачей было отыскать Жака. Ты это сделал. Ура. Молодчина. Oku ise. Следующий этап – убить его.

– Ты же вроде сказал, что убийца – не я.

– Следующий этап для О45, а не для тебя.

– А что тогда…

– Должен сделать ты? Ну, ты должен умереть вместе с Жаком. Они планируют использовать твой имплантат в качестве маячка. У них наготове команда ликвидаторов, она уже в пути. Я это знаю, потому что моей задачей было подать им сигнал, и уж будь уверен – я его подал.

– Значит, я…

– Нет; что бы ты там себе ни думал, нет. Даже если ты сможешь остановить команду или сбежать от нее, план Б – это дрон, находящийся в режиме ожидания. Если ликвидаторы провалятся, дрон запустит ракету с радиусом поражения от ста до ста пятидесяти ярдов. Бум! И даже не спрашивай меня о плане В. Варианты существуют, Эрик. Вот и все, что тебе нужно знать.

– И зачем ты мне это рассказываешь, если все безнадежно?

– А я и не говорил, что все безнадежно. Все альтернативные сценарии полагаются на то, что твой имплантат будет функционировать. Деактивируй его – и у тебя, возможно, появится шанс ускользнуть.

– Я не знаю как…

– Ох, блядь, какой ты туполобый. Ты же в логове преступника. Как думаешь, могут ему понадобиться услуги кого-нибудь, кто умеет взламывать имплантаты? Удачи тебе, брат. Отыщи меня, если выберешься. Хотя нет, лучше не надо. Не хочу влипнуть в неприятности.


Мир снова оживает. Жак заводится, говоря о том, что федеральное правительство не планирует упоминать Роузуотер в бюджете. Я меняю курс и нахожу его помощницу. Заметив меня, она сначала вытаращивается, а потом прищуривается.

– Я же тебе сказала…

– Ты должна увести меня как можно дальше от своего босса, и еще мне нужен срочный хак имплантата. Прямо сейчас.

– Эрик…

– На кону жизни. Включая твою. – Я утыкаю ей в бок пистолет.

Впечатления это на нее не производит, но все же она говорит:

– Ну ладно, иди за мной.


Мы рядом с крупнейшим из ганглиев. Технарь говорит, что его окружает ЭМП, мешающее слежке. Я с ним не спорю – я вижу это у него в мозгу. Такая близость к ганглию немного пугает. Нервные окончания гигантского инопланетянина – штука страшная, не в последнюю очередь потому, что оказавшиеся неподалеку от них люди, бывает, погибают от случайных разрядов. Технарь находит мой фальшивый идентификационный номер, и настоящий тоже – это возможно, если знать, что ищешь. Он переносит оба на перепрограммированного кибернаблюдателя – ястреба СКН – и выпускает его на свободу.

– Поздравляю, – говорит он. – Теперь ты никто.

Я мотаю головой:

– Железяка все еще у меня внутри. Двадцать четыре часа свободы максимум.

Я смотрю, как ястреб улетает прочь, свободный, одновременно я и не я.

– Я знала, что с тобой что-то не так, – говорит помощница Жака.

– Слушай, он в безопасности. Это ведь главное, верно?

– И что ты теперь будешь делать?

– Сидеть здесь и ждать ареста.

– Этому не обязательно заканчиваться вот так. Лагерь полон беглецов, желающих начать все с чистого листа, а Джеку пригодился бы человек, натасканный О45.

– Я только что пытался его убить.

– Нет, не пытался. Даже достань ты пистолет – кстати, ребята Кехинде из тебя мигом бы дуршлаг сделали – сомневаюсь, что ты бы выстрелил. У тебя, кажется, есть совесть.

Я как раз собираюсь ответить, когда слышу резкий, короткий свист. Я понимаю, что это такое, еще до того как раздается хлопок и затыкаю уши. Атака с дрона, вакуумная бомба. Я вижу ее след, и он ведет к месту поединка.

Мы с помощницей Жака вскакиваем и бежим обратно.


Повсюду изуродованные трупы и части тел, кровь с грязью взбиты в розовую пену, все дома в радиусе пятидесяти ярдов рухнули, и обломки их смешались с органикой. Ринг уничтожен, от бойцов ничего не осталось. Нет ни воронки, ни огня. После вакуумных бомб их не бывает. Такие бомбы – по сути, ключи, открывающие портал в вакуум, который затягивает в себя материю, а потом резко схлопывается, обращая поток вспять и выбрасывая материю вовне. Кости жертв становятся шрапнелью, которая их убивает.

Это моя вина. Они явно отследили меня по телеметрии и сделали кое-какие расчеты. А может, Кааро соврал насчет команды ликвидаторов. Кто знает? На то, чтобы разобраться в этих телах, уйдет не одна неделя.

– Это он? – раздается позади меня голос.

Я понимаю, что это Жак, еще не обернувшись. Я даже знаю, что он сейчас меня ударит, но не уклоняюсь. Он умеет бить, а я умею сносить побои. Жак выдыхается минут через десять, ничего мне не сломав. Я принимаю это, потому что хочу быть наказан. Все эти люди погибли из-за меня.

Жак стоит надо мной в забрызганном моей кровью костюме, тяжело дышит, и во взгляде его виден божий гнев; помощница тянет его за рукав.

Они уходят.


Я откидываю полу палатки и вижу, что она полна разноцветными листьями: ледяник разросся, заполнив ее целиком. Я одалживаю мачете и работаю им, пока у меня не получается добраться до своих вещей. Подаю сигнал об эксфильтрации.

Общее число погибших – сорок восемь, и еще примерно сотня раненых. Я провожу некоторое время в заключении, предстаю перед тайным судом, отсиживаю срок и выхожу на свободу, но теперь мне позволено заниматься лишь бумажной работой. Я слежу за новостями. Жак до сих пор жив и слишком популярен у публики, чтобы его убивать, хотя в Нигерии это не стопроцентная гарантия безопасности.

Я работаю в лагосском Отделе, на самой тухлой должности – охочусь на пасторов, которые убивают ведьм. Кааро, как я слышал, до сих пор выполняет задания в Роузуотере.

Я ему не завидую.

1Бурукуту – алкогольный напиток из зерен сорго и африканского проса.

Издательство:
Издательство АСТ
Серии:
Полынь
Книги этой серии: