Война и мир. Том 2

Можно даже не надеяться на что-то внятное, настолько меняЧто можно сказать, если сидишь, задыхаясь, держишься за горло, пытаясь вздохнуть… Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования.Со вторым томом дело пошло тяжелее поначалу, с наскоку, как первый, взять не удалось. А почему? А потому что первый том все были цветочки, все было вводным, туда, сюда, Москва, деревня, Петербург, перескоки с одного героя на другого, вот и познакомились, антураж, два-три росчерка пера, готово, следующий. А вот во втором уже начались ягодки, да такие ягодки… то слаще меда, патока в душе, то горше полыни, и сидишь не дышишь, как бы отпустило, уберите книгу, не могу, нет, отдайте, надо. Это… это и не книга вовсе, а ларец бездонный с сокровищами, все в ней есть, ради чего я книги читаю.Историческое? Недолгое перемирие между Наполеоном и Александром, между 1806м и 1812м… Вот тебе лавина историческая, открой страничку и искупайся в ней, захлебнись в ней, потони в ней, закрой страничку и удивляйся, откуда лампочки электрические, куда свечи подевались, и где салоп на меху, чтоб в санях не обморозиться, какой такой ауди, запрягай-ка ванька тройку с бубенцами, погоняемся с Николашей на замерзшей дороге к Мелюковым на колядки. Сколько хочешь истории, аутентичной истории, без развесистой клюквы, вот она какая должна быть, русская традиция, не водка-прорубь-три медведя, а скрип снега на морозце, звон колокольчиков на конской дуге, да радость от погони на санях… В топку голливудские экранизации, закрой глаза и устрой себе кино сам, с шепчущим на ухо старинным языком Толстым.Девочкам? Балы, платья, мама, папа, Софи, Жюли, Мари, Натали… А вот держи-ка, девочка, обряд перед балом, ленты, платья на подкладе, длинноватые, бал, вальс, мазурка, кавалеры, румянец на щеках, раскраснелась, девочка? А это вон Пьер на тебя смотрит, да радуется, как ты хороша, юна, молода, красива, и князь Андрей до чего красив, глаз не сводит… О, этот первый бал Наташи… Ну откуда, откуда 40-летний мужчина знает, как себя чувствует деревенская девочка-графиня на первом балу? Чудо…Любовное томление? Андрей и Наташа, и этим все сказано. Про зарождение чувства не хотите ли? Не знаю, как про это рассказывать, все будет слишком личное, особенное… Но там все-все есть, ради чего можно любовные романы или те же «Сумерки» читать. В груди щемит, жжет, от чувств Андрея, от дыхания Наташи, от этого светлого, только им двоим доступного, тайного между ними двумя, и стыдно, стыдно, что подглядываешь… но не оторваться, только в душе поднимается что-то свое, давно забытое и никому не нужное. Вот только Майер это соплями размазала на четыре тома, навертела лишнего потустороннего (да знаю я, знаю, что Майер в рецензии на Толстого это тухлые яйца и гнилые помидоры), а у Льва Николаевича все в одну часть уложилось, и сильнее во сто крат.Яркие характеры? Ведомый Николай, размороженный Андрей, развинченный Пьер, импульсивная Наталья, мерзкий Анатоль, развратная Элен… Я тут даже продолжать не буду, опять в восторг впаду, настолько они яркие, выпуклые, четкие. И столько персонажей раскрыл, и столько тем Толстой тут поднял, диву даешься. Человек без внутреннего стержня? Есть. Посттравматический стресс? Есть. Конфликт внутренних стремлений и общественной жизни? Есть. Как быстро человек становится из ведущего ведомым, боязнь жизни, неспособность выдержать искушения порока, неспособность изменить привычки, ведущие в пропасть, желчная старость, страстная молодость… Сокровищница мысли, говорю же. И ни встать, ни сесть, а наслаждаться.PS Не смогла удержаться. Перед тем как итти на бал потанцовать, соберите, девушки, волоса a la grecque. Вас заметят. Точно говорю.

О, Боже всемилостивый, я едва пишу!.. Только, что закрыла последнюю страницу второго тома, а руки до сих пор трясутся, мысли путаются и вообще я никак не могу осознать полностью того, что было мной прочитано и оплакано! Господи, какая же это КНИГА! О, если бы только можно было это выразить словами! Как жаль мне тех учеников, которые наслушавшись о ней всякой ерунды, прочтут лишь краткое содержание и не почувствуют того же, что чувствую сейчас я! Итак, по порядку.Первая сцена, заинтересовавшая меня была встреча Пьера с масоном. Разговоры о Боге, об уподоблении себя Христу, о самосовершенствовании, это все, конечно, хорошо… Вот например одна цитата очень меня заинтересовавшая.– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?…Меня саму подобные мысли мучили очень долго (да и вообще этот том очень на многое мне открыл глаза и дал ответы даже на те вопросы, на которые я уже и не надеялась их получить). НО мы все с вами прекрасно знаем, что, на самом деле, за птицы эти масоны. И обряд посвящения собственно и открывает нам на них глаза:– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – сказал ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…Пьер поспешно достал кошелек, часы и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтоб избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно, – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом-ритором, ожидая его новых приказаний.Странные ритуалы, навязывание любви к смерти, упор на денежную сторону дела и т.п. Жаль было Пьера, который умудрился во все это ввязаться! Кстати, никому больше не показалось, что стремление П. к освобождению крестьян, к открытию школ, больниц и всему прочему, есть отголосок стремлений самого автора? Не стал ли Толстой прототипом Пьера? И вообще откуда у Л.Н. такие познания в области масонства? А еще мне показалось очень верным замечание князя Андрея по этому поводу. И подтверждение его словам мы и находим в истории. Вспомните: когда крепостное право отменили и крестьяне сами возвращались к своим хозяевам. Из-за незнания другой жизни и из-за неумения ею распорядиться! Об этом же кстати говорила еще Екатерина Вторая.Ты говоришь школа, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственные потребности. А мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему ни моего ума, ни моих чувств, ни моих средств. Другое – ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для тебя и для меня труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в третьем часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить, иначе он пойдет в кабак или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал?Князь Андрей загнул третий палец.– Ах, да. Больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустишь ему кровь, вылечишь, он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал, – как я смотрю на него, а то ты из любви к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что за воображенье, что медицина кого-нибудь вылечивала… Убивать! – так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.А как меня разочаровала княжна Марья! Все в ней теперь кажется надуманным и фальшивым… Соня оказалась во сто крат лучше её.Про любовные линии я ничего говорить не буду, боюсь, спойлеры пущу в ход. Скажу только, что они настолько захватывающие и запутанные, что я не могла спокойно спать, зная, что только на следующий день смогу продолжить. Повторюсь, что книга очень живая! И что читая её, я плакала и радовалась вместе с героями! Почти после каждой главы я вынуждена была переводить дыхание, чтобы читать дальше. Такое ощущение, что Толстой ничего не придумывал, а просто рассказал историю, которую ему в свою очередь тоже кто-то поведал. Не перестаю радоваться тому, что взялась за этот роман, что отважилась на него после «Анны Карениной», которая мне жутко не понравилась, что он есть в школьной программе! Я не перестаю удивляться тому, как в 35-41 год можно было написать ТАКОЕ?.. Сколько материала нужно было изучить! Какой духовный и жизненный опыт должен быть у человека, чтобы сотворить произведение, пожалуй, одно из самых известных в мире?! Гений. И точка.

Поразило, как сильно я забуксовала в начале, было откровенно скучно и оттого странно, в предыдущей книге скучать было некогда. Но со временем толи влилась, толи книга разогналась, меня завертело, закружило эмоциями и впечатлениями, да так сильно, что не заметила, как подошла к концу. Думаю, все же мне немного тяжело дается военная часть, но с другой стороны, как красиво Толстой расписал «простоту» военной жизни перед жизнью общественной, как в первой все размерено и решено, не нужно страдать выбором и проявлять твердых намерений, лишь подчинятся приказам (особенно во времена перемирия). И как же сложна наша обыденная общественная жизнь, когда каждое твое решение оспаривается, обсасывается, не верно! И как он резко переходит на девушек и платья? И ведь так все точно, так тонко подмечено, как живо все! В один коктейль смешивается и война, и детская непосредственность, и любовь, и семейные драмы, и общественные сплетни, все жизненные перипетии. Закрывая книгу, только диву даешься гению Толстого.